Текст книги "Диалектика познания"

Автор книги: Александр Фетисов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

В тот момент решалась судьба не только отдельного ученого Лоренца, Планка и др. – быть или не быть им с понимаем окружающего мира – вопрос шел о неизмеримо большем. Представление о реальности и объективности геометрического времени и геометрического пространства и вытекающая из этого представления возможность количественной меры – это снаряды для могущественной математической артиллерии, которая составляет главную ударную силу буржуазного мировоззрения. Остаться без этих снарядов, как подсказывала реальная обстановка микромира, это значило бы лишиться основного методологического оружия, отсюда, само собою, и мировоззрения.

Все, что угодно, но артиллерия должна стрелять. Артиллерия – это основное оружие буржуазии. Нужен был Наполеон, который расстрелял бы картечью непокорную материю, выглянувшую из микромира. Вернее, нужен был скромный интендант и скромный человек, который обеспечил бы артиллерию снарядами.

Почему мы говорим непременно «скромный»...? Потому, что надо было спешно добыть снаряды для умолкшей артиллерии и при этом не задавать лишних вопросов – откуда взялись эти снаряды? И такой скромный человек нашелся. Это был не Макс Планк – скромный профессор Берлинского университета. В роли спасителя буржуазного мировоззрения в физике выступил, не ведая о том, Альберт Эйнштейн – скромный молодой ученый из Берна.

Для роли спасителя буржуазных представлений молодой Эйнштейн подходил по всем своим статьям, как с точки зрения полученного образования и воспитания, так и с точки зрения личных качеств.

1. Он был молод и потому еще ничего по-настоящему не успел разглядеть вокруг себя. Он не разделял той реальной физической действительности, которую с пылом молодости приступил изучать. В частности, он ничего толком не знал о материи и её движении на высших уровнях развития – о биологической ступени, о человеке и человеческом обществе.

2. Он был честен. И потому все явления вокруг себя принимал за чистую монету. Он не знал, что между явлениями, с одной стороны, содержанием и сущностью – с другой, всегда имеются глубокие различия.

3. Он был доверчив и потому целиком доверял всему тому, чему был обучен в Цюрихском университете и что читал впоследствии в «Анналах физики». Он не видел большой разницы между миром, реально существующим в объективной действительности, и миром, реально существующим в головах люден; между миром объективным и миром, отраженным, Эйнштейн не видел разницы между «объективностью» и «реальностью».

4. Он был скромен и в силу своей большой скромности не выходил за пределы собственного миропонимания, сложившегося в кругу семьи, в стенах университета и конторе по регистрации патентов. Иначе он знал бы о 2000-летней борьбе между идеализмом и материализмом. В частности, он мог бы знать о существовании диалектического метода в познании, о существовании материалистического мировоззрения, согласно которым геометрическое время и геометрическое пространство не есть объективные реальности существующего мира, а всего лишь формы существования материи. Причем эти формы существуют только в головах людей. И вопрос о том, могут ли они быть иногда реальными, решается отнюдь не в теориях относительности, а на практике, в зависимости от реальности самих людей, в чьих головах они находятся, и кто ими пользуется.

5. Молодой Эйнштейн к тому же, как вечный истинный ученый, был рассеян и невнимателен. При изучении Ньютона, чьи воззрения на природу безраздельно признавались в Цюрихском университете, Эйнштейн не заметил одной существенной детали. Ньютон, оказывается:

а) не безраздельно признавал геометрическое время и пространство. Он их не считал абсолютными;

б) абсолютными Ньютон признавал физическое время и пространство. Вот этой, казалось бы, существенной детали в воззрения Ньютона не заметил Эйнштейн при изучении классической физики в Цюрихском университете. И о ней, кстати, очень не любят вспоминать все те, кто впоследствии разделил физику на «физику Ньютона» и «физику Эйнштейна».

в) Эйнштейн не только в зрелом возрасте, но и в молодости был очень вежливый, мягкий и обходительный человек. Он всю свою жизнь думал и созерцал, и очень мало действовал. Ни по какому поводу он не вступал в решительные действия, ни с кем и ни с чем по-настоящему не боролся. Это наложило своеобразный отпечаток на мышление Эйнштейна, он не видел разницы между истиной, добытой в действии и борьбе, и «истиной», полученной созерцательным путем.

И, наконец – наиболее специфическая черта Эйнштейна. В истории мало известно людей, кто так много и упорно мог думать, как Эйнштейн. Он начал задумываться уже в школе, продолжал думать в университете и думал в Берне.

Он даже полюбил это занятие. К тому же, Эйнштейн был бескорыстен, и благодаря этому мог думать до самозабвения, забывая себя и все окружающее. Беда лишь в том, что все это он проделывал в отрыве от реального объекта, на голом месте и с пустыми руками, хотя и с полной головой традиционных и субъективных представлений.

Исследуемого объекта он не видел, да и не мог видеть в связи с его специфичностью. Сам Эйнштейн мало экспериментировал и не любил экспериментировать. К тому же, эксперименты над материей и движением в микромире в 1905 году...(!?)... если даже сейчас, 60 лет спустя, такие эксперименты ничего непосредственно наблюдаемого не дают. Положения Маркса, что исследование сложных объектов необходимо начинать с наиболее развитого объекта, Эйнштейн, конечно, не знал. Да и представлял ли себе Эйнштейн ясно, какой именно объект природы он взялся исследовать?

Теперь зададим три вопроса:

1. Подготовлен ли был Эйнштейн решать проблему времени и пространства?

2. Мог ли он правильно (объективно) решить эту проблему?

3. Мог ли он, если не объективно, то хотя бы случайно натолкнуться на правильное решение проблемы?

§6. Главная методологическая задача в естествознании

На первые два вопроса непредубежденный читатель вынужден ответить отрицательно. Эйнштейн, как в смысле методологии, так и в смысле мировоззрения не был подготовлен к решению сложной проблемы «Время и Пространство».

Само собою, разумеется, что Эйнштейн не мог и не был в состоянии научно разрешить указанную проблему. Чудес на свете не бывает. У 25-летнего молодого человека, совершенно неопытного, неподготовленного и не знающего существа вставшего вопроса, не было и не могло появиться возможности разрешить ту самую проблему, которую не могли и не брались разрешать сотни более опытных и подготовленных его коллег физиков.

В самом деле, как мог правильно решить вставшую проблему безоружный Эйнштейн в 1905 году, сидя к тому же в одиночестве в провинциальной патентной конторе, если ту же самую проблему «Пространства и Времени» в тот же самый исторический 1905 год не могли разрешить тысячи рабочих с оружием в руках на баррикадах Красной Пресни?

Историки Эйнштейна и в самом деле очень многого недопонимают в проблеме «Пространство и Время».

В тот исторический момент объект исследования не созрел, и не созрели силы для его разрешения. Забегая далеко вперед, можно сказать – только теперь, 60 лет спустя, проблема, за которую брался неосознанно в 1905 году молодой Эйнштейн, вполне созрела и вполне может быть решена сознательно.

Даже в 1930 году, несмотря на ее полную зрелость и большую остроту, она не могла положительно разрешиться, потому что не было подготовленных в науке сил и не было человека, который мог бы ее научно сформулировать и поставить.

Все это говорится и пишется для непредубежденного читателя и слушателя, от которых, в конечном счете будет зависеть дальнейшее развитие науки. Предубежденный же читатель многого не поймет, он будет по каждому поводу долго спорить и еще очень долго будет играть словами. Однако, и предубежденный читатель, если он умный, не станет долго оспаривать первых двух вопросов. Он не станет доказывать вопреки фактам, будто Эйнштейн объективно был зрелым и был объективно в состоянии решить проблему «Пространства и Времени». На этих двух позициях наш умный противник, если он не захочет окончательно потерять чувство меры объективного и реального, не станет сопротивляться. Здесь он даже может согласиться с нами – чудес на свете не бывает.

Зато на третьем вопросе – мог ли Эйнштейн натолкнуться на решение проблемы случайно, в силу своих гениальныхспособностей – вот на этой позиции наш умный противник будет драться отчаянно. Я чуть не сказал – «насмерть» – что было бы неправильно, т.к. более всего наш противник боится смерти. На вопросах «случайности» и «гениальности» он нам навяжет самый грандиозный бой; причем навяжет его на самых далеких подступах; и драться он будет отчаянно не только за самого себя, но главным образом за непредубежденного читателя в надежде на его наивность.

В основе необычного упорства и воинственности нашего умного противника лежит тот факт, что «Случайность», «Вероятность», «Гениальность» и «Провидение» в середине XX века стали основными категориями современного буржуазного общества, подобно тому, как это имело место в разлагающемся феодальном обществе.

История повторяется и, как известно, на высшем уровне. Если классическая пора буржуазной науки – это детерминизм; и умный капиталист, находясь на восходящей ветви своего развития, открыто насмехался над «случаем», «вероятностью» и над «гениальностью» глупого феодала, то теперь буржуазная наука сама стала прибежищем случайностей и скоплением «гениальностей». В средневековом университете ведущей кафедрой была кафедра теологии, в современном буржуазном университете ведущей является кафедра теории вероятностей.

И все потому, что в современном капиталистическом производстве господствует Случай, Вероятность и Провидение.

Ведущим звеном остается пока производство, а затем уже наука, следовательно, если в производстве господствует случайность, то само собою, разумеется, она господствует и в науке. Наш оппонент сто раз прав, когда подтверждает этот всем известный факт; отсюда он вполне может оказаться правым и в том отношении, что Эйнштейн мог совершить открытие на основе Случайности и своей гениальности – в этом мы не спорим. Эйнштейн, действительно, мог совершить открытие случайно и на основе гениальности.

Но весь вопрос в том, – какое открытие? Вот по этому вопросу придется спорить. История говорит о том, что на основе таких факторов, какими являются «случайность» и «гениальность» могут совершаться лишь незначительные, не узловые открытия – не те, которые составляют эпоху, а, так сказать, частные и по частным вопросам, которыми полна окружающая природа.

Что касается великих открытий по узловым вопросам развития, которые не по рекламным соображениям, а по праву могут называться «великими», – такие открытия случайно не делаются. И отдельная человеческая гениальность при великих открытиях, как показывает опыт Истории, заметной роли не играет; здесь более значительную роль играет решимость бороться и сама борьба за великое открытие.

Эйнштейн не боролся за «Пространство и Время», а всего лишь их тихо созерцал, – это факт общеизвестный. После опубликования в «Анналах физики» двух статей далее все совершалось не по инициативе Эйнштейна и во многом без его участия. Герман Минковский представил специальную теорию относительности как геометрию в четырехмерном пространстве, а Марсель Гроссман обосновал математически общую теорию относительности. Лоренц и Пуанкаре, чьи работы во многом уже предвосхитили принцип относительности, отодвинулись в сторону от этого принципа, авторство целиком признали за молодым Эйнштейном:

«Что ж, Эйнштейн может себе это позволить», – с такой почтительностью отзывался Лоренц об Эйнштейне. Женевский университет, который славился медицинским, но отнюдь не физическим факультетом и в котором, кстати, даже не преподавалось курса теоретической физики, вдруг проникся особым уважением к молодому и неизвестному физику-теоретику и первым присвоил ему диплом почетного доктора.

Хотя и говорят историки, что опубликование первых работ по теории относительности не сразу принесло всеобщее признание Эйнштейну, однако это – большая историческая неправда. Именно сразу и без промедления. Более того, даже традиционный путь признания, который проходят все великие открытия в буржуазном обществе: «бред» – «вред» и т.д. – ради Эйнштейна был серьезно нарушен. Уже опубликование первых двух работ принесло одобрение и признание Эйнштейну. То, что историки называют «Ледяным молчанием» некоторых его коллег, – а всего лишь некоторая растерянность и естественное смущение добропорядочных людей, которым предстояло совершить не совсем порядочное дело:выразить свое одобрение тому, чего они не понимали.

Теорий относительности по существу никто не понимал – ни в момент их появления, ни позднее, ни теперь, 60 лет спустя. Их не понимал сам автор-создатель. В молодые годы, когда мир казался ясным и понятным, Эйнштейн довольно охотно брался за объяснения существа своих теорий – легко писал и говорил о часах, о наблюдателях, об искривлении и четырехмерности пространства, об относительности времени и т.д. Но затем подступили сомнения, и он начал все более уклоняться от дачи пояснений. Вскоре настал момент, когда всех, желающих постичь смысл трудных теорий, Эйнштейн отсылал к популяризаторам, в которых никогда и нигде не было недостатка и которые значительно бойчее «понимали» сложности трудных теорий. И, наконец, настало время, когда Эйнштейн начал открыто высказывать сомнения, в справедливости своих теорий.

«Нет ни одной идеи, в – которой я был бы уверен, что она выдержит испытание временем, и меня охватывают сомнения на правильном ли я пути вообще».

Так говорил Эйнштейн и, казалось бы, что яснее сказать нельзя, но популяризаторы уже не слушали Эйнштейна. Обе теории относительности уже не принадлежали их создателю. Эти теории так же, как сам их создатель, принадлежали буржуазным популяризаторам и буржуазному обществу. Эйнштейн пытался возмущаться совершаемым над ним насилием:

«Почему, собственно, люди всегда болтают о моей теории относительности? Ведь я сделал и другие полезные вещи, быть может, даже лучшие. Но этого широкая публика вообще не замечает».

Однако, никакие сомнения и протесты, а тем более перечисленные возражения, делу выяснения истины уже не помогали. Обе теории относительности, хотя их толком никто не понимал, были окончательно взяты на вооружение буржуазным мировоззрением. Понимания проблем буржуазному обществу не требуется, даже напротив, фундаментальные проблемы в классовом обществе, как известно, всегда глубоко запрятываются от посторонних взглядов. Обе теории относительности, благодаря их универсальной неясности, явились прекрасным средством для запрятывания проблемы «Пространство и время». Известный артист Чаплин как-то раз сказал Эйнштейну:

«Вам люди аплодируют потому, что Вас никто не понимает, а мне – потому, что меня понимает каждый».

И потому буржуазное общество на Чаплина всегда смотрело косо, а из Эйнштейна это общество уже при жизни сделало Икону, которую возили на заседания в буржуазные парламенты и на показ к феодальным королевским дворам. Надо сказать, что злую шутку сыграла жизнь с Эйнштейном:

1) Человек кристально чистый и, тем не менее, никто так много не сделал для идеологической защиты нечестного буржуазного общества;

2) Человек, который всю свою жизнь стремился к научной истине и к жизненной правде, и, тем не менее, никто так не способствовал запутыванию научной истины и жизненной правды, как Эйнштейн.

В последние годы своей жизни Эйнштейн если не сознавал, то ясно чувствовал, что с ним стряслось что-то неладное. Его не покидало чувство неудовлетворенности. В 1955 году, когда исполнилось 50 лет со дня появления специальной теории относительности, Эйнштейн писал Максу фон Лауэ:

«... в данном случае речь идет о развитии идеи, в котором многие принимали большое участие и которое еще далеко не закончено. Поэтому я решил не принимать никакого участия в юбилейных торжествах, которые намечается провести в различных местах. За свою долгую жизнь я понял, что мы гораздо дальше от подлинного понимания процессов, происходящих в природе, чем это представляет себе большинство наших современников. А шумные торжества мало соответствуют действительному пониманию вещей».

Врожденная деликатность не позволила Эйнштейну выразить свои чувства яснее. Если бы не деликатность, то, быть может, Эйнштейн написал бы Максу фон Лауэ иное письмо:

«Дорогой Макс! Мы с Вами, как и многие другие наши коллеги-физики и математики, целых пятьдесят лет принимаем участие в развитии ложной идеи относительности. Прошло уже полвека, как мы навязываем миру и всем нашим современникам теорию, которая не отражает подлинных процессов, происходящих в природе. Поэтому я решил далее не принимать никакого участия во всех этих делах...»

Именно так мы обязаны истолковать, если не мысли, то Чувства, которые не покидали Эйнштейна в последние годы его жизни. Историки неудовлетворенность Эйнштейна обычно связывают с его ролью в создании атомной бомбы. Это неправильно, потому что атомная бомба появилась бы и без участия Эйнштейна. Главная причина неудовлетворенности была связана с теориями относительности: жизнь оказалась истраченной впустую, и это, бесспорно, чувствовал Эйнштейн.

***

Почему, рассматривая метод, мы уделяем так много внимания Эйнштейну? Это покажется непонятным, для многих читателей. Поэтому мы вынуждены пояснить. Метод неотделим от мировоззрения. Эйнштейн – основа современной буржуазной науки не только в смысле мировоззрения, но и в смысле метода. Показать, в чем ошибался Эйнштейн, значило бы вскрыть мировоззренческую и методологическую тайну современной буржуазной науки. Недаром последние полвека главные теоретические бои идут вокруг Эйнштейна, хотя сам Эйнштейн, как уже нами отмечалось, принимал весьма малое в них участие.

Как нападающая сторона, так и обороняющая, свои усилия направляли и направляют на «Пространство и Время», – это нами уже отмечалось. И, наконец, нами было отмечено, что центральным пунктом борьбы является абсолютное геометрическое время и пространство.

Эйнштейн двумя своими теориями помог защитить от наседающей практики абсолютное время и пространство. Дело же с самого начала было представлено так, будто Эйнштейн, развивая науку дальше, отверг абсолютное время и пространство Ньютона.

Буржуазные историки любят подчеркивать разницу между эпохой Ньютона и эпохой Эйнштейна в науке. Мы же повторяем, что принципиальной разницы между этими двумя «эпохами» не имеется, дело обстоит как раз наоборот потому, что любят подчеркивать историки и о чем более полувека кричит со всех крыш буржуазная наука. Обе теории относительности не только не отвергали Ньютонова абсолютного пространства и времени, а, напротив, наилучшим способом защитили его от наседающей со всех сторон экспериментальной и теоретической практики.

Истории науки не мало известно Великих Заблуждений, но все они происходили, так сказать, естественным путем – от недостатка накопленных знаний. Заблуждение же, связанное с теориями относительности, – это уже не естественно сложившееся Заблуждение, а скорее искусственно созданное. Оно проистекает не из недостатка накопленных знании, а напротив, можно сказать, от их «избытка». Как экспериментальных, так и теоретических данных в физике накоплено огромное количество, но буржуазный физик их неправильно понимает и неправильно истолковывает, и вряд ли он вообще сможет понять в ближайшем будущем – в чем гвоздь современной физики.

А гвоздь современной физики именно в проблеме «Пространства и Времени» и именно в тех двух теориях относительности, которые, пытаясь осветить проблему, уводят здоровую человеческую мысль в дебри и заросли математического формализма. Даже те учёные, которые считают теорию относительности бесспорным заблуждением, и кто пытался и пытается ее открыто оспаривать, – и те не уловили до конца всех особенностей и специфики вставшей проблемы. Если говорить коротко, специфику проблемы можно выразить следующим образом.

Когда-то, очень и очень давно люди не имели в своем распоряжении таких абстракций, какими являются «Время и пространство». Но затем, под влиянием общественной практики, люди постепенно выработали абстрактные понятия «Времени» и «Пространства». С тех пор они им представляются абсолютными, реально существующими. Это была первая узловая точка в развитии познания окружающего мира первая большая ступень в интеллектуальном развитии человеческого общества. А теперь люди, под влиянием все той же общественной практики, должны подняться на следующую ступень своего развития и обязаны завязать вторую узловую точку в развитии познания, – отказаться от абстрактности и абсолютизма Времени и Пространства – перейти к более понятным вещам окружающего мира.

Во-первых, не все буржуазные ученые понимают, что подобная коренная смена представлений есть объективное условие всякого развития. Во-вторых, если первый узел развитии завязался постепенно, в течение многих столетий и тысячелетий, то вторая узловая точка в развитии, под влиянием назревшей общественной практики, должна была завязаться в очень короткий срок, в какое-нибудь полстолетие, – а это для многих буржуазных ученых и очень трудно и очень болезненно. И, наконец, третье – что собою представляют «более понятные вещи», которые должны придти на смену абстрактному и абсолютному времени и пространству?

Не развивая мысли далеко вперед, здесь мы скажем:

«более понятные вещи» есть сам окружающий нас реальный мир, отражением которого должна стать не теория относительности, а Теория Развития материи в природе.

И попутно добавим – разработать эту теорию могут лишь люди, вооруженные материалистическим мировоззрением и диалектическим методом.

Герц, Лоренц, Умов, Миткевич, Тимирязев, Дирак, Яноши, Тонини, Сапер, Мун, Гизе, Цинцен, Голлинг, Бенидикс, Спенсер, Венцель, Махарович, Лебедев, Блохинцев, Александров и, наконец, сам Эйнштейн – все эти люди, которые оспаривали и оспаривают теорию относительности, с разной лишь степенью охвата и остроты; не задержали своего внимания на главном пункте теоретической борьбы.

Они не обратились к диалектическому материализму и потому:

одни из них позволили увлечь себя целиком в дебри математического формализма, где, как будет показано позднее, вообще невозможна сознательная борьба за содержание и сущность исследуемых проблем;

другие ученые, сознавая всю бесплодность обсуждения проблем в зарослях математического формализма, пытались выйти на содержательный и сущностный простор «Пространства и Времени». Но, оставшись без единственно знакомого им с детства математического метода, который заменял им и мировоззрение, они оказались в совершеннейшей беспомощности: и без метода, и без мировоззрения.

В связи с этим любопытнейшую картину в поведении некоторых ученых можно было наблюдать в недалеком прошлом и можно еще и теперь наблюдать.

Все ученые, которые справедливо отказывались рассматривать проблему «Пространства и Времени» в зарослях математического формализма, и утрачивали благодаря этому остатки своего прежнего мировоззрения, и которым по существу уж более нечего было терять, долгое время совершали лихие кавалерийские наскоки и наезды на теорию относительности; – со свистом, с гиком и... без какого-либо позитивного оружия. Атаки были шумливые, веселые, но безрезультатные. Особенно лихие наскоки на теорию относительности можно было наблюдать в 20-е и 30-е годы. Наибольшую известность в этом своеобразном спорте у нас в СССР приобрела группа ученых, возглавлявшаяся Тимирязевым, – сыном известного русского ученого.

Как и следовало ожидать, лихие кавалерийские атаки в наше время не могли принести положительных результатов. Сейчас, если не считать отдельных высказываний[2][2]
  См. А. К. Манеев. «К критике обоснования теории относительности». Изд. АН БССР, Минск, 1960г.


[Закрыть] и отдельных ученых[3][3]
  Проф. Т. Лебедев


[Закрыть], лобовые атаки на теории относительности в СССР уж более не практикуются. За рубежом они эпизодически еще повторяются, но носят локальный и выродившийся характер и их уже никто не принимает за серьезное занятие.

Зато большое распространение в наше время получили: «молчаливый бунт» и «бунт со связанными руками». Классический образец молчаливого бунта в физике преподали Герц, Лоренц и Планк. Они молчаливо отошли от главного пункта борьбы в естествознании – «Пространства и Времени», – сославшись на непонимание этой проблемы. Их примеру в настоящее время следует огромное число буржуазных ученых. Это бунт «молчания».

Классическим примером «бунта со связанными руками», как мы уже отмечали, может служить сам Эйнштейн. Он не был согласен с фундаментальными и принципиальными положениями квантовой физики, которые с логической неизбежностью вытекают из его же собственных идей пространства и времени; он сомневался в своих собственных идеях; он пробовал в связи с этим протестовать, но делал все это настолько робко и нерешительно, что его никто не хотел услышать. Он бунтовал со связанными руками.

Эйнштейн был намертво связан как методом, так и мировоззрением. От методологических пут он пробовал избавиться, препоручая математическую обработку своих идей Минковскому, Гроссману и др. Более того, Эйнштейн даже иногда довольно пренебрежительно отзывался о господствующем методе в буржуазной науке. Например:

«Главное все же содержание, а не математика. С помощью математики можно доказать все что угодно».

Таков был взгляд Эйнштейна на господствующий метод, но из этого правильного взгляда он не сделал правильного вывода. Он наивно полагал, что достаточно не самому, а Минковскому или Гроссману заниматься математической стороной исследований, как благодаря этому он – Эйнштейн – может избавиться от методологических пут буржуазного общества.

Еще более непреодолимыми для Эйнштейна оказались путы мировоззренческие. В речи «О методе теоретической физики» в 1933 году Эйнштейн высказал следующий взгляд:

«Несомненно, опыт может руководить нами при выборе пригодных материалистических концепций, но он не источник, из которого эти концепции черпаются: безусловно, опыт остается единственным критерием пригодности математических построений физики, но истинный творческий принцип содержится в математике. В некотором смысле, поэтому я считаю правильным, что чистая мысль способна охватить реальность, как об этом догадывались древние».

Помимо явной эклектики, которая имеется в вопросе математики, здесь у Эйнштейна можно наблюдать еще явный идеализм в основном вопросе мировоззрения. Академик С.И.Вавилов так охарактеризовал его в 1934 году:

«Практическая бесплодность последних этапов развития теории относительности – опытное доказательство ошибочности этой умозрительной, идеалистической дороги».

Вот это и есть бунт со связанными руками. С одной стороны, огромное усилие, напряжённейшая работа на протяжении всей жизни ученого, неистребимое желание разобраться в окружающем мире, а с другой стороны, сознание безрезультатности всех этих усилий и желаний. С одной стороны, чувство огромной силы и огромных возможностей, а с другой, – чувство беспомощности и ощущение связанных рук. Академик С. И. Вавилов, много размышлявший над проблемами физики, пришел даже к выводу, что для правильного познания окружающего мира человеку надо измениться биологически.

Дело, конечно, не в биологии. Дело заключается в диалектическом материализме. Пока в физику и в математику не войдут диалектика и материализм, бунты беспомощности, «связанных рук» и «молчания» будут продолжаться. До сих пор общепринятым является представление, что буржуазное мировоззрение – это оковы будто только для рабочих, крестьян и мелких служащих; что касается крупных физиков, математиков и т.д. – для них, как будто, буржуазное мировоззрение не представляет собой опасности; будто они могут добывать научные истины, раскрывать тайны природы и оставаться при этом полноценными людьми даже в условиях буржуазного мировоззрения. Такое представление в настоящее время надо признать полностью устаревшим и потому неправильным.

Когда-то, например, в XVII, XVIII и XIX вв. когда наука еще находилась на недостаточно высоком уровне развития, когда она занималась лишь формами и установлением внешних связей в природе, совмещение научной деятельности с буржуазными взглядами и методами не являлось делом противоестественным. В те старые времена ученый мог совмещать свои буржуазные взгляды и даже буржуазную деятельность с плодотворной научной деятельностью. Исаак Ньютон мог верить в бога и в то же время был в состоянии открыть закон всемирного тяготения. Антуан Лавуазье мог открыть тайну горения вещества и одновременно приобрести репутацию наиболее свирепого парижского откупщика, за что восставшие парижане ему чуть ли не первому отрубили голову на гильотине. Пафнутий Чебышев успешно занимался математическими открытиями в области механики и не менее успешно занимался спекуляцией земельными участками и строительством доходных домов в Петербурге. Софья Ковалевская одновременно могла сочетать и страсть к математике, и страсть к спекуляциям.

Словом, в то старое время буржуазные взгляды не особенно мешали научной деятельности людей. Ученый мог не разрушаться как человек и даже мог не переживать особенных трагедий внутреннего разлада. Теперь иная обстановка. Теперь перед учеными исследователями в качестве объекта стоят не формы и не одни только внешние связи явлений внешнего мира; теперь перед исследователем предстал скрытый, внутренний мир, в том числе и его собственный скрытый мир. Объектом исследований являются сокровенные тайны материи и её развитие. Предполагать, что неразвивающийся исследователь с застывшим мировоззрением и методами уровня XVII – XIX вв. вдруг сможет проникнуть в сокровенные тайны развивающейся материи – такое предположение теперь смешно и трагично.

В наше время необходимо полное тождество между субъектом и объектом: Объект развивается, следовательно, и исследователь обязан развиваться и не стоять на месте. Если это тождество не будет строго соблюдаться, то в ходе взаимодействия субъекта с объектом неизбежно произойдет разрушение либо субъекта, либо объекта точно. Таков закон развития в природе. Буржуазные исследователи, в страхе за судьбу буржуазного субъекта, встали на второй путь – путь разрушения объекта.

Разрушение исследуемого объекта в настоящее время осуществляется как в теоретическом, так и в практическом направлениях. Свидетелем тому являются:

в теории – современная квантовая физика и современная математика, утратившие реальные представления о реальных вещах природы;