Текст книги "Белая гвардия"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава вторая
Сюрпризы третьей категории

Хорошо еще, что в домашних, так сказать, условиях можно было влезть в шорты, рубашку с короткими рукавами и сандалии. Правда, кобуру на поясе все же полагалось таскать, согласно здешним правилам хорошего тона.

Заложив руки за спину, он стоял у огромного бассейна, в тени экзотического раскидистого дерева. В прозрачной воде, над самым дном, над акварельно-прозрачными колышущимися тенями, плыла слева направо пятерка аквалангистов – в хорошем темпе. Мазур должен был признать, что двухнедельные тренировки, согласно приказу Папы проводившиеся подолгу и на полном серьезе, некоторого успеха достигли, требуемая синхронность появилась. Ну, как-никак все пятеро – двое офицеров, двое сынков местных буржуев и Принцесса – подводным плаванием увлекались давно, оставалось добиться полной синхронности, и на задуманном Папой торжестве, пожалуй что, покажут себя неплохо. Здешний бесхитростный народ, в жизни не видевший такого зрелища, от восторга уписается, когда пятерка аквалангистов вынырнет на безмятежной морской глади и начнет вытворять всякие фокусы.

Принцесса шла крайней справа – точеная фигурка в символическом красном бикини. Хороша, чертовка: природная краса и грация в сочетании с услугами дорогих массажистов, тренеров и косметологов эффект дает убойный.

Мазур давным-давно расстался с детскими заблуждениями – когда, посмотрев всего-то несколько фотографий, полагал, будто все африканки черные, как уголь, плосконосые, с вывороченными губами. Далеко не все, от нации зависит. Кожа у Принцессы, скорее уж, светло-шоколадного цвета, нос прямой, губки идеального рисунка, глаза карие, огромные, волосы хотя и черные, но ничуть не похожи на курчавую папаху а-ля Анжела Дэвис, стелются на ней черной волной. Действительно, принцесса…

Папа, умная голова, в свое время использовал местную специфику на полную. Здесь с незапамятных времен сохранились кое-какие традиции матриархата. В первую очередь во всем, что касается родства. Родственники по матери важнее и ближе, чем родственники по отцу, сестры и племянницы, невзирая на возраст, главнеебратьев и племянников. Прямой власти женщины никогда не имели – но на всех уровнях, начиная с деревни, неформальным образом работают этакие женсоветы с участием старых ведьм (не в переносном, а в прямом смысле). К их мнению и решениям полагается прислушиваться со всем вниманием – иначе есть риск схлопотать от помянутых ведьм какое-нибудь вредное для организма чародейство. Чему подавляющее большинство народа свято верит. Французы больше ста лет внедряли здесь католичество, так что имеется даже собственный чернокожий епископ – но и те, кого удалось окрестить, с почтительным страхом относятся к старым богам и колдовству – что уж говорить о тех, кто к христианству не примкнул…

В общем, в свое время Папа с превеликой помпой учредил Толунго – нечто вроде Верховного Женсовета – и поставил во главе только что вернувшуюся с дипломом Сорбонны Принцессу. И не прогадал. Когда год назад, нахватавшись европейских веяний, забастовали докеры и главный порт встал, Папа отправил туда не жандармов, а добрую сотню маквела, то бишь ведьм, срочно свезенных военными вертолетами со всех концов страны. Зрелище, говорят очевидны, было впечатляющее: сотня голых по пояс старых мегер, растрепанных, увешанных ожерельями из куриных косточек, черепушками мелких грызунов, всевозможными амулетами, валила по улицам, завывая, визжа и отплясывая, махая коровьими хвостами, с помощью которых маквела и наводят самую жуткую порчу. Забастовщики разбежались и смирнехонько встали по рабочим местам спустя каких-то четверть часа после того, как эта орава нагрянула в порт… Плохо только, что подобные штучки не действовали никогда на заговорщиков, собравшихся устроить переворот…

Глянув на часы и решив, что на сегодня достаточно, Мазур дважды притоптал ногой педальку. Затрещал погруженный в бассейн звонок, и пятеро аквалангистов, цепляясь за лесенки, стали снимать ласты.

Первой наверху оказалась Принцесса, в два счета освободившись от тяжелых баллонов, направилась к Мазуру своей всегдашней походкой манекенщицы. Бикини чисто символическое, капельки воды на смуглой коже моментально испарялись под жарким экваториальным солнцем. Впечатляет, что уж там. Наша амазонка всегда впереди – и стрелять умеет неплохо, и броневик водит, и научилась пилотировать вертолет (что, в принципе, немногим сложнее автошколы, если не заморачиваться изучением материальной части). Феминисточка наша, раскрепощенная женщина Востока… И до чего взгляд блядский, если называть вещи своими именами. Дома она, конечно, приличия соблюдала – Папа в некоторых отношениях жуткий консерватор, – но всеведущий Лаврик кратенько изложил Мазуру тот материальчик, что на нее имелся у соседей: тут вам и позирование парижскому фотографу в самом что ни на есть натуральном виде, и череда любовников с вкраплениями любовниц, и серьезная ссора с Папой, когда он ей категорически запретил сниматься для «Плейбоя», – она, конечно, подчинилась, попробуй тут не подчинись, но разобиделась не на шутку. Эмансипированное создание, одним словом, пробы негде ставить…

Вот и сейчас она улыбалась издали, демонстрируя великолепные белоснежные зубы, и в глазах во-о-о-от такими буквами обозначено: «Жаль, что мы не в Париже…» Мазур подобрался и придал себе самый что ни на есть непроницаемо-официальный вид.

Остановившись перед ним, Принцесса приняла довольно удачное подобие стойки «смирно» и лихо отдала честь на французский манер:

– Особая группа подводных сил специального назначения тренировки закончила! Какие будут замечания, мон колонель?

Придуривалась, конечно, блестя белоснежными зубами и награждая томными взглядами, не имевшими ничего общего с воинской дисциплиной. Забавлялась. Понимала, что Мазур все понимает. А куда денешься?

«Подводный спецназ из вас – как из собачьего хвоста сито», – подумал Мазур без особого раздражения. И сказал сухо:

– Никаких замечаний, мадемуазель Натали.

Ее местное имечко для европейского уха звучало диковинно, язык сломаешь, так что она давненько уж именовала себя Натали. Благо консерватизм Папы на такие пустяки не простирался.

Не хотелось, чтобы его снова затягивали в дурацкие девичьи забавы с двусмысленными репликами и откровенными взглядами. Он продолжал тем же нейтральным тоном:

– Замечаний нет, все отлично. Завтрашнее занятие – в то же время, если не произойдет ничего непредвиденного.

Бросил к виску непокрытой головы два пальца, коротко кивнул, развернулся через левое плечо и неторопливо направился прочь, по вымощенной желтыми плитками тропинке меж двух рядов высоких, раскидистых деревьев. Ясно расслышал, как Принцесса за его спиной насмешливо хмыкнула.

Когда тропинка раздвоилась, он свернул направо. Повсюду тишина, уют и благолепие. Загородная резиденция Папы представляла собой немаленький поселок, изначально предназначенный для тихой комфортной жизни, – ну конечно, двухметровый забор вокруг со спиралями колючки по гребню. Хорошо, что Мазуру не было нужды озабочиваться еще и безопасностью этого райского уголка: полковник Мтанга с помощью французских консультантов все обустроил в лучшем виде: часовые в форме и тихари в цивильном, старательно изображавшие садовников, сигнализация; в том вон безобидном домике круглосуточно, в четыре смены, дежурит взвод парашютистов, есть и телекамеры слежения. Там, где неширокая прозрачная речушка попадает на территорию и покидает ее, вода от фундамента забора до дна перегорожена стальной решеткой. Нападения боевых пловцов ожидать не следует, но вот пустить по течению какую-нибудь подрывную гадость какая-нибудь вражья душа может запросто – был прецедент с одним из предшественников Папы…

Слева, возле ничем не примечательного домика, торчали на солнцепеке два жандарма с «клеронами» у ноги. Мазур понятливо усмехнулся с видом старожила. Он был уже в курсе. Домик две недели как обрел статус спецобъекта, взятого под дополнительную охрану, – там от рассвета до заката, прилежно отрабатывая нехилый гонорар, трудился в поте лица десяток французских специалистов по геральдике.

Папа всерьез решил стать королем не по факту, а по всем правилам – с коронацией, официальным принятием титула и прочими красивостями. Рассуждал он утилитарно и незатейливо: если Бокассе можно провозглашать себя императором, отчего же ему нельзя стать королем? И точно, если можно Бокассе, почему нельзя Папе? Учитывая, что Бокасса происхождения, как говаривали в старину, насквозь подлого, из сержантов в диктаторы выслужился, а Папа как-никак потомок древних королей, пусть и не по прямой линии, зато, что немаловажно, по женской. Так что французы старательно разрабатывали процедуру коронации, рисовали корону, мудрили над системой дворянских титулов. Если все пройдет гладко – а почему нет? – Принцесса, чего доброго, официальным образом взлетит на самый верх, и ее кличка превратится в официальный титул. Девка умная, с европейским образованием, когда Папа начнет сдавать (он же не вечный) вполне может перехватить бразды и удержаться…

Мазур свернул к своему бунгало – ну где же еще обитать белому сахибу, как не в бунгало? Снаружи домик, как и большинство ему подобных здесь, выглядел классической деревенской хижиной с высокой крышей из вязанок кукурузной соломы. Внутри, понятно, все оборудовано с европейским комфортом. Приятно было оказаться в кондиционированной прохладе.

Один из слуг, то ли Жан, то ли Жак – Мазур их до сих пор путал – конечно же, ждал в прихожей, бесшумный, как призрак, предупредительно замерший на полусогнутых, готовый к любым приказаниям. Мазур выругался про себя. Впервые в жизни у него оказался слуга, да не один, а целых два. Во всех своих прежних заграничных странствиях под личиной он был в роли если не бродяги, то искателя удачи с тощим кошельком, поневоле обходившимся без лакеев. И до сих пор чувствовал себя чуточку неловко с этими услужливыми субъектами, одинаковыми, как близнецы. Но ничего не попишешь – здесь человеку его положения полагается парочка слуг, так что изволь соответствовать…

Слуга, сноровисто согнувшись в поклоне, прошелестел:

– В гостиной ожидает полковник Мтанга…

«Интересно, за каким чертом его принесло», – подумал Мазур. Аккуратно положив на столик под зеркалом тяжелую открытую кобуру, распорядился не глядя:

– Принесите джину в гостиную.

И направился туда, мечтая о прохладной ванне. Полковник Мтанга вежливо привстал и поклонился. Перед ним на столе помещался сифон в серебряной оплетке, высокий стакан и вазочка с кубиками льда – полковник спиртного в рот не брал. Зато дымил, как паровоз, вот и сейчас огромный вентилятор, бесшумно вращавшийся под потолком, завивал спиралями облачка сизого дыма – полковник, не будучи эстетом, смолил самые крепкие французские цигарки.

Мазур опустился в кресло, блаженно расслабившись посреди приятной прохлады. Бесшумно возникший слуга поставил перед ним стакан, бутылку джина и вазочку со льдом. Набросав серебряными щипчиками в стакан прозрачных кубиков, Мазур налил до половины. Особенной любви к джину он не питал, но господа колонизаторы давным-давно обнаружили, что именно регулярное потребление джина спасает от многих африканских хворей. Какие бы суперпрививки тебе не вкатили, а лучше джина до сих пор ничего не придумано…

Мазур был натренирован цедить спиртное на западный манер – куриными глоточками. Однако сейчас притворяться не перед кем, и он хорошо глотнул по-русски. Мтанга терпеливо ждал, пока он поставит стакан, – пожилой плотный мужичок, совершенно лысый, с простецким, добродушным, располагающим к себе лицом. Этакий простодушный и милый дядя Том. Вообще, среди чинов тайной полиции на всех континентах редко попадаются двухметровые громилы с уголовными рожами, украшенными жуткими шрамами. Большей частью они как раз и выглядят добрыми дядюшками, милыми простаками – пока не попадешь к ним на зубок…

– Вы себя сегодня отлично проявили, господин полковник, – сообщил Мтанга, извлекая из мятой пачки очередную сигарету. – Господин президент отметил вашу сноровку.

– Служба, – кратко ответил Мазур, разделавшись с остатками джина и наливая вторую.

– Вот кстати, о службе… – полковник полез во внутренний карман легкого полотняного пиджака (на миг показалась внушительная кобура), извлек пухлый незапечатанный конверт и с невозмутимым видом положил его перед Мазуром.

Мазур заглянул внутрь. Там оказалась не столь уж и тонкая пачка радужных бумажек – французские франки, служившие и здесь официальной денежной единицей. Папа, следуя общей тенденции, отчеканил и монеты с собою, родимым, но они, золотые, серебряные и никелевые, служили, скорее, сувенирами для иностранных туристов – да крестьяне, подобно своим собратьям во всех частях света, бумаге не особенно доверяли, а потому старательно копили серебро (золото могли себе позволить немногие).

Мазур недовольно поморщился: никак не к лицу было советскому человеку, тем более офицеру, принимать от иностранцев денежку, особенно будучи при исполнении обязанностей в официальном порядке. Уж это-то в голову вбито накрепко…

Он машинально отодвинул конверт. Мтанга решительно поднял ладонь:

– Господин полковник, я краем уха наслышан о русской щепетильности в таких делах. У каждого народа свои обычаи… Но ничего не могу поделать: господин президент распорядился платить вам и вашим людям ежемесячное жалованье. Уточнив, что мы, как-никак, цивилизованная страна. Где это видано, чтобы офицеры не получали жалованья? Здесь – жалованье полковника за месяц, разумеется, с соответствующими надбавками, учитывающими ваше положение и круг задач… Расписываться нет нужды: республика в соответствии с указаниями президента старается не обременять себя излишним бюрократизмом.

– У меня свои инструкции… – сказал Мазур, ощущая нешуточную неловкость. – Так что…

– И знать ничего не хочу! – непреклонно сказал Мтанга. – Ваше дело, как с вашими деньгами поступать. Можете их потратить куда угодно, можете, если взбредет такая фантазия, пожертвовать какому-нибудь филантропическому обществу. Господин президент велел вручить вам жалованье… не могу же я принести деньги назад? Господин президент будет в гневе… – на его подвижной физиономии изобразилась нешуточная скорбь. – Вы же не хотите, господин полковник, чтобы я стал жертвой нешуточного гнева Отца Нации? Что вам сделал плохого старый больной черномазый? Господин президент приходит в ярость, когда его приказы не исполняются…

Он неплохо шпарил по-английски, но в отличие от Принцессы учил язык явно не в университетах, а в общении с людьми, опять-таки не обремененными дипломами и, вероятнее всего, моряками – просторечные обороты, морские словечки… Напустил на себя такую скорбь, словно его за невыполнение приказа должны были нынче же вечером расстрелять у забора.

Продолжать дискуссию, отфутболивая друг другу злополучный конверт, было как-то неловко. Поэтому Мазур в конце концов кивнул, сдвинул конверт к себе и в сторону. «Сдам в посольство, и все дела, – подумал он, не особо и мудрствуя. – Посоветоваться с Лавриком, как и положено…»

– Вот и прекрасно, – облегченно вздохнул полковник Мтанга. Его лицо из скорбного стало озабоченным, он чуть наклонился вперед, понизил голос: – Тогда поговорим о более серьезных делах? Господин полковник, что вы думаете обо всех этих выходках? Я о сегодняшнем покушении… да и про другие тоже. Сегодняшнее и прошлое вы видели самолично, наверняка слышали и про прежние три… Что вы думаете, как профессионал?

– Я, собственно, военный…

– Но ваше военное ремесло, как бы сказать, очень специфическое, – усмехнулся полковник.

– Пожалуй, – сговорчиво кивнул Мазур. – Если с моейточки зрения… Все пять покушений – жутчайший непрофессионализм. Такое любительство, что едва ли не смех пробирает. Сегодня у этих двух не было ни малейшего шанса… как и у предшественников. С двумя автоматами против бронированной машины… Клоунада. Разве что тот, с гранатометом…

– Да он сюда же вписывается, – сказал полковник Мтанга. – Саперы самым тщательным образом изучили следы. У него был осколочный заряд. Как мне объяснили, отличное средство против пехоты, разлетается на тучу мелких осколков бритвенной остроты… но против машин генералиссимуса опять-таки бессилен.

– Осколочный? – поднял брови Мазур. – Ну, тогда конечно…

Какое-то время стояло молчание, нарушавшееся лишь размеренным шуршанием лопастей вентилятора. Потом Мтанга произнес без выражения:

– К нам с некоторых пор пытаются влезтьамериканцы. Им в этом не везет. Понимаете, с французами мы живем бок о бок чуть ли не полторы сотни лет. Поневоле за это время изучили их в совершенстве. Прекрасно знаем, как они себя будут вести в той или иной ситуации, их привычки, ухватки, традиции да многое… Это как со львом, знаете. Или со слоном. Я вырос на севере, в саванне, там их до сих пор немало, а уж сорок лет назад… Лев запросто может разорвать, а слон – затоптать. Вот только человек, которого с раннего детства учили, что такое лев или слон, знает, как себя вести, чтобы не попасться зверю. А доводись мне встретиться с этим… Ну, который живет у вас в ваших джунглях, мохнатый, без хвоста, зубищи серьезные…

– Медведь.

– Вот. А попадись мне этот ваш медведь, я бы понятия не имел, как себя вести, чтобы не съел, представления не имею, когда он злится, а когда благодушный и сытый. Понимаете?

– Понимаю, – сказал Мазур. – Вы полагаете…

Полковник молча пожал плечами. С непроницаемым лицом добавил:

– Я не знаю повадок медведя… А как вы полагаете?

Мазур размышлял не особенно долго. Спору нет, иногда и американцы прибегают к совершенно идиотским способам. Как это было с попытками устранить Фиделя Кастро. Оказавшись не в состоянии подвестик Фиделю стрелка и не питая ни малейшей надежды на военный переворот, янки наворотили кучу глупостей: то пытались подсунуть отравленный гидрокостюм, то собирались начинить взрывчаткой раковину на пляже, где Фидель обычно купался, то смазать микрофоны радиостанции каким-то зельем, от которого у Фиделя выпали бы и волосы, и его знаменитая борода. Их высокомудрые психологи, видите ли, считали, что лысый и безбородый Фидель моментально потеряет уважение сограждан. Однако это частности, а в общем и целом…

– Вот американцев я как раз неплохо знаю, – сказал Мазур. – Приходилось тесно общаться, и не раз. Для них это тоже было бы вопиющим непрофессионализмом. Уж что-что, а хорошую снайперскую винтовку и неплохого стрелка они могли бы найти. И бомбы умеют подсовывать. Лично я американского следа здесь не усматривал бы. Для них чересчур уж непрофессионально… – Ему пришел в голову закономерный вопрос: – Вот, кстати, а у вас есть то, что можно назвать проамериканской группировкой? Среди людей… способных влиять на события? В таких случаях ведь мало устранить одного. Нужно еще иметь силу, которая сможет воспользоваться ситуацией…

Мтанга прищурился:

– Подобная информация числится по разряду государственных тайн… и вряд ли только у нас.

– Простите, – сказал Мазур, выругав себя за язык без костей. – Я вовсе не собирался…

– Да что уж там, – одними губами усмехнулся полковник. – Мы с вами в одной упряжке, нам обоим не нужны тут американцы… Никакой проамериканской группировки нет. Профранцузская, как легко догадаться, мощная. Но американцы… Я, конечно, не могу ручаться за полную лояльность всех. Сами знаете, наверно, как это бывает: нет ни группировки, ни широкого заговора, но вполне может оказаться, что кто-то из влиятельных персон давно и втихомолку мечтает стать новым Наполеоном. В мозги не заглянешь, – он жестко усмехнулся. – А если и заглянешь, не увидишь ничего, кроме мозгов. Вот это опаснее всего: влиятельный честолюбец, до поры до времени остающийся за пределами внимания тайной полиции… И не всегда его удается найти вовремя… Вам приходилось сталкиваться?

– Бывало, – сказал Мазур. В первую очередь он вспомнил генерала Хасана, которого до последнего момента никто не принимал всерьез: тихая, бесцветная мышка… Да и сам Папа в свое время широкогозаговора не плел, хватило узкого круга сообщников, в основном из тех, кто по здешним меркам считался родней. Правда, о последнем примере заикаться не стоит из дипломатических соображений. Да и Хасан, через пару лет благополучно пристукнутый столь же коварным конкурентом, – уже чуть ли не древняя история…

– Нет, – сказал он решительно. – Это никак не похоже на американцев… вообще на серьезную разведслужбу. Дурацкое любительство. Правда, это и на фанатика-одиночку не похоже. Каждый случай в отдельности еще можно списать на одиночку. Но пять покушений за два месяца… Плохо верится. Мне говорили, у вас несколько лет было спокойно. И вдруг посыпались…

– Вы полагаете, Мукузели? – небрежно обронил полковник.

– Вот тутя ничего не полагаю, – сказал Мазур. – Здесь вам виднее. Мне о нем, конечно, кое-что рассказывали, но я бы не взялся судить…

Далеко не во всех африканских странах сыщутся засевшие в глуши сепаратисты или какой-нибудь Национальный фронт. Здесь ничего подобного нет. Однако не найти на Черном континенте страны, где не было бы окопавшихся в эмиграции оппозиционеров: политическая жизнь такова, что порождает их прямо-таки автоматически. Другое дело, что в разных уголках и оппозиция разная: где-то она собой представляет нешуточную угрозу и серьезную головную боль, где-то проходит по разряду опереточных комиков.

Как это имеет место быть в данном конкретном случае. Доктор Меджа Мукузели (не врач, а именно что доктор каких-то там гуманитарных наук), подобно большинству здешних ученых интеллигентов, образование получил во Франции. Научная карьера в Европе у него как-то не задалась (злые языки твердили, что все дело в невысоких, мягко говоря, к тому способностях), и потому он, вернувшись на родину, занялся политикой. Довольно быстро попал в парламент от своего родного округа, где добрая половина избирателей считалась его дальней родней (да и землячество здесь – великая сила, что далеко ходить – Мтанга Папе не родственник, но как раз земляк). Как-то так вышло, что видного положения доктор не занял, но говоруном оказался первостатейным и при отсутствии каких бы то ни было реальных свершений стал считаться одним из народных заступников. Зная об этакой своей репутации, он в конце концов стал лютым оппозиционером (как уточняли те же злые языки, исключительно оттого, что власть как раз его, в отличие от некоторых других, так и не стала втихомолку покупать). Речи толкал, на трибуне блистал, громил и обличал: неподкупный трибун, бессребреник, друг народа…

Именно он возглавил горластую группу парламентариев, на американский лад создавших комиссию по расследованию злоупотреблений. Каковая всерьез вознамерилась проверить счета Папы в Швейцарии и «Лионском кредите», выяснить, на какие такие шиши Папа обзавелся виллами во Франции и в Италии.

Папа осерчал и в два счета доказал расшалившимся господам из парламента, что тут не Америка. Кстати, некий полицейский полковник чистосердечно признался на следствии, что именно эта комиссия вместе с Мукузели предлагала ему отравить президента, взорвать военное министерство и поджечь велосипедный завод (учитывая, какие методы следствия предпочитал полковник Мтанга, у него, пожалуй что, и древняя египетская мумия быстренько бы призналась в работе на эскимосскую разведку).

Особым указом президента парламент закрыли на неопределенное время ввиду насущной необходимости – санитарной обработки здания с целью полного изничтожения мышей и тараканов. Заупрямившимся народным избранникам, не желавшим покидать здание, быстренько помогла это сделать рота жандармов. На первых страницах газет красовалась фотография министра внутренних дел, брезгливо державшего двумя пальцами за хвост здоровенную дохлую крысу, по его словам, пристукнутую доблестной жандармерией прямо в зале заседаний.

Как легко догадаться, вскоре прошли новые парламентские выборы, где в избирательных списках смутьянов уже не было. Поскольку арестовывать разогнанных не стали, Мукузели и еще несколько парламентариев, наиболее пессимистически настроенных, успели задать стрекача за границу, где подняли страшный шум, взывая к мировому общественному мнению. Общественное мнение отреагировало на этот шум как-то вяло, а что до Франции, то какой-то третьеразрядный чиновник МИДа, выступив по телевидению, растолковал, что его страна в силу давних демократических традиций не вмешивается во внутренние дела других стран. Тем дело и кончилось. Народные массы как-то не спешили единодушно подняться на защиту своего заступника, Мукузели явно переоценил свою популярность и любовь к нему сограждан.

В эмиграции Мукузели прозябал. Поначалу изгнанники основали движение за освобождение страны от тирана, но очень быстро оно распалось на несколько самостоятельных (число таковых в точности соответствовало числу политических беженцев). Кое-какие гроши на жизнь Мукузели подбрасывали местные коммерсанты, тоже в свое время отправившиеся в изгнание из-за разногласий с Папой по поводу процентов и акций, – на всякий случай, вдруг да что-нибудь и получится.

Получился один пшик. Мукузели, на свое несчастье, оказался идеалистом и романтиком – серьезные спецслужбы с подобной публикой предпочитают не связываться по причине ее полной непредсказуемости. Единственное его достижение заключалось в том, что ему удалось выпросить у меценатов денежку на небольшую радиостанцию, маломощную и дешевенькую, умещавшуюся в двух комнатушках маленького домика. И вот уже два года доктор Мукузели по три раза в неделю выходил в эфир на часок, нудно и однообразно понося президента за казнокрадство и гонения на демократию.

Умов он этим не смутил и массы на борьбу с режимом не поднял – разве что в столице нашлась кучка последователей, украдкой малевавших на стенах считавшийся антиправительственным лозунг «Бахура! Лабарта!» (что означало «свобода» – на местном языке и искаженном французском). Лучшим доказательством совершеннейшей никчемности Мукузели как раз и было то, что он невозбранно занимался радиохулиганством целых два года. Иначе полковник Мтанга по свойственной ему живости характера давно бы что-нибудь придумал: ну, скажем, в постель к доктору заползла бы переночевать здешняя рогатая гадюка. У гадюк, помимо скверного нрава и ядовитых зубов, есть одно ценное качество: даже будучи взята живой, она никогда не сознается, на кого работает. Соседняя страна, где обосновался беглец (слева и севернее, если стоять спиной к океану, а лицом вглубь континента), была раза в три меньше Папиной державы, гораздо беднее, с вовсе уж символической армией, так что при необходимости никто не поколебался бы выбросить туда десант на вертолетах и сцапать Мукузели живьем (благо он обосновался в захолустном городишке всего-то милях в пятидесяти от рубежей покинутой родины – а граница пролегала по джунглям и саваннам чисто символически, у приютивших доктора соседей не имелось ни пограничников, ни противовоздушной обороны). В конце концов, когда года четыре назад обнаружилась гораздо более опасная кандидатура на вакантное место лидера эмигрантской оппозиции (бывший владелец одного из алмазных рудников, ничуть не романтик и не идеалист, с приличными капиталами и кое-какими связями среди европейских политиков), все кончилось быстро и грустно. Бедолагу обнаружили в Булонском лесу, покончившим с собой двумя выстрелами в затылок.

– Режьте мне голову, это не Мукузели, – сказал полковник Мтанга решительным тоном. – Во-первых, у него кишка тонка устроить хотя бы одно покушение, не говоря уж о пяти, во-вторых, я бы за месяц доискался. Нет у него ни возможностей, ни людей, способных пойти на такое дело. Только горсточка идиотов, главным образом недоучившихся студентов, которые малюют на стенах. Я бы знал… – повторил он убежденно.

Мазур не стал развивать тему – в конце концов, полковнику и впрямь виднее. Снова на какое-то время воцарилось молчание, но полковник не выражал ни малейших намерений откланяться, сидел с таким видом, словно заявился надолго. Мазур, употребив еще одну дозу старого профилактического средства от всех здешних напастей, терпеливо ждал… Никакие дела его не отвлекали, ни срочные, ни пустячные.

Глядя в сторону, Мтанга вдруг сказал негромко, без выражения:

– Я порой опасаюсь чего-то вроде переворота.

– Есть основания? – поинтересовался Мазур.

– Точных данных нет, – сказал Мтанга, помедлив. – Но кажется иногда, что в воздухе что-то этакое носится. Дурное предчувствие, а они у меня частенько сбываются. В моих родных местах это в большом ходу… нет, я не про колдовство и всякое тому подобное, хотя я и колдовства насмотрелся, самого доподлинного, в глухих местечках чего только нет, это образованные горожане не верят, а мы-то… Гобсанто. Предчувствие, не обязательно дурное. Вы, может быть, и не верите в такие вещи, как белый и образованный…

– Вообще-то верю, – сказал Мазур. – Случалось иногда… всякое. Чутье и предчувствие порой не подводят…

– Ну тогда вы, может быть, меня и поймете. Никаких данных, никаких агентурных донесений, и тем не менее что-то такое ноет и свербит…

Мазур усмехнулся:

– И все хорошо, да что-то нехорошо…

– Простите?

– Это цитата. Из одной старой книжки.

– А… В общем, примерно так. Хуже всего, что дела в стране идут, в общем, хорошо.

– Почему? – искренне удивился Мазур.

Полковник усмехнулся:

– Вы человек в таких делах неискушенный… Знаете ли, перевороты сплошь и рядом случаются не в кризисы или тяжелые времена – как раз когда все спокойно и благополучно. Человеческая психология… Нет ни гражданской войны, ни политического кризиса, ни народных волнений. Народ живет, может, и бедновато, но с голода все же не умирают, никаким массовым протестом и не пахнет. Именно в таких условиях кто-то может решить, что настало его время. Ему кажется, что управлять страной в таких условиях довольно просто: нет серьезных проблем и трудностей, которые пришлось бы преодолевать, нет бунтов, сильной инфляции, экономика более-менее стабильна… Понимаете? Именно во времена относительного благоденствия…

– Кажется, понимаю, – сказал Мазур.

– А вдобавок эти дурацкие покушения. Либо и в самом деле пошли косяком фанатики-одиночки – чего не наблюдалось долгие годы, – либо… – казалось, он набирается храбрости, чтобы продолжать: – Либо работает какая-то новая, неизвестная, чертовски опытная сила, с которой мы прежде не сталкивались. Потому что раньше она не участвовала в игре. Она наподобие этого вашего… медведя.

– Но зачемей это? – спросил Мазур опять-таки с искренним недоумением. – Зачем?