Текст книги "Чистый углерод. Алмазный спецназ-2"

Автор книги: Александр Бушков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Могу подарить идею, – сказал Мазур. – Совершенно бесплатно. Напиши книгу чуточку другого плана. «Тайны провинции»… что-то в этом роде, если понимаешь мою мысль. Коррупция в провинции, эротическая жизнь провинции и все такое прочее. Кипение порочных страстей и коловращение неправедных денег в местах, которые жители больших городов полагают сонной скучной глубинкой. Сечешь? Вот тут можно и про мэра, и про этих, из префектуры, и чуточку зацепить «Топазовый рай» – не называя имен и особо опасных подробностей/ выложив ровно столько, чтобы тебя не взялись пристукнуть. Уловила?

Мадлен даже остановилась, глянула на него, честное слово, восхищенно:

– Слу-у-ушай! А ведь гениальная идея! Если с такой точки зрения, если все взвесить и сто раз отмерить, чтобы не пристукнули…

Вот только писательница из меня… Мне и в школе-то сочинения никак не давались, я и свидетельство получила только потому, что давала учителю и так, и сяк… Нет, писать-то меня научили грамотно, а вот сочинять…

– Ну, это просто делается, – сказал Мазур. – Найдешь какого-нибудь газетного щелкопера в том же центре провинции – сама говорила, что там есть хваткие бульварные писаки. Возьмешь его в долю, и все получится – ты будешь рассказывать, а он уж раскудрявит так, что покупателей будет достаточно…

– Ух ты! И точно! Я как-то не подумала… а ведь слышала, что так делается. Спасибо от души, неплохая мысль…

Вот так вот мимоходом и поборюсь с коррупцией в африканской глубинке, весело подумал Мазур. Дома не особенно-то и получалось, так хоть здесь…

– Долго еще? – спросил он.

– Да нет, считай, почти пришли. Что ты улыбаешься?

– Электричество и душ… – сказал Мазур. – Особенно душ…

– Ну, электричества там нет, – разочаровала его Мадлен. – Шахтерские мэра не особенно балуют, и его домики не попали в «топазовый квартал», к которому свет и водопровод подведены. А приличный генератор ставить его жаба давит. Керосиновыми лампами обходится. Что-то в этом есть: какая разница, при электричестве или керосиновой лампе трахаться? Этим, из префектуры, даже нравится – экзотика, им в кайф. А вот душ есть. У него там аквантано.

– Что?

– А ты не знал? Это еще португальцы придумали, когда не было водопровода. На крыше стоит здоровенный бак с водой, так что душ будет полноценный. В Лубебо у всех, кто побогаче, стоят аквантано. Закачивают воду из речки. Будешь смеяться, может, но здесь самый процветающий бизнес – торговля водой. Есть один тип – я с ним тоже трахалась – он и держит монополию. У него восемь водовозок и еще десяток грузовиков, которые из Инкомати возят питьевую воду в бутылях. Даже многие из рвани покупают. Кипятить речную черт знает сколько времени, пока вся зараза не выварится – еще дороже обходится. Да и зараза в речной воде бывает такая, что ее не изничтожишь, хоть сутки кипяти… Даже у нас в деревне все дачака покупали воду в бутылях – я ж говорю, расходов меньше…

Ну вот, почти и пришли. Домов пять миновать – и во-о-он оно, слева в конце улицы, мэрское гнездышко…

– Погоди-ка, – сказал Мазур. – Что, туда и постояльцев со стороны, вроде меня, пускают?

– Ну вообще-то сторонних не пускают, – сказала Мадлен. – Велик ли навар с обычного постояльца? Не для того заведение устроено. Но со мной – пустят. Своя девочка клиента привела – это уже другой расклад. Правда, денежку, сам понимаешь, придется совать всем и каждому… я тебе сейчас быстренько растолкую, кому сколько нужно будет совать, чтобы не баловать чересчур, а по таксе…

Мэрским гнездышком оказался двухэтажный прямоугольный дом годочков семидесяти от роду, содержавшейся в порядке, обнесенный ажурной чугунной оградой. Естественно, без всякой вывески – не стремился мэр к публичности, в точности как партийные шишки в советские времена, обожавшие такие точно домики без вывесок – служившие тем же целям, что и этот очаг культуры. А как его еще назвать? Танцы здесь имеют место быть – пусть специфические. Даже фильмы снимают – пусть опять-таки специфические. По здешним меркам – именно что очаг культуры, ха…

Мадлен уверенно распахнула ажурную калитку – хорошо смазанные петли не скрипнули – первой направилась к крыльцу, у которого скучающе расхаживал верзила с заткнутой за пояс внушительной дубинкой, сделанной по образцу старинных боевых палиц времен короля Бачаки – тщательно отшлифованное наждачной, чуть изогнутое древко с небольшой бульбой на нижнем конце, набалдашник размером с небольшое яблоко с небольшим конусиком-выступом. Мазур еще во время прошлой командировки изучил такие дубинки и знал: оружие серьезное, можно нанести и тычковый улар, а уж если со всей дури приложить по башке – мозги вынесет. Мастерски обращаться с такой дубинкой – целое искусство, старинные оружейники и воины дело знали…

Верзила заступил дорогу без тени агрессивности – скорее уж с равнодушным видом автоматического шлагбаума. Подробно проинструктированный касаемо тарифов Мазур сунул ему не особенно и крупную купюру. Верзила моментально посторонился и даже изобразил на роже (служившей наглядным доказательством того, что человек, как некоторые сплетничают, произошел от обезьяны) подобие гостеприимной улыбки.

В небольшом вестибюле, довольно ярко освещенном большой керосиновой лампой пол потолком их встретила персона совершенно иного облика – необъятная толстуха, очень похоже, фусу, в цветастом платье и тюрбане из пестрого ситца, с широкой добродушнейшей физиономией, расплывшейся в самой что ни на есть искренней, дружелюбной улыбке. Этакая повариха из «Хижины дядя Тома» – как бишь ее звали? – любимица белых господ и владычица кухни вкупе с чернокожим персоналом. Вот только у Мазура создалось впечатление, что эта милейшая тетушка, если возникнет такая необходимость, без колебаний и угрызений совести шарахнет чем-нибудь тяжелым по затылку…

Мадлен о чем-то потарахтела с ней на котором-то из местных языков, который Мазур по невежеству в данном вопросе не брался определить, да и никакой нужды в этом не было.

– Порядок, – повернулась Мадлен к Мазуру. – Тихо сегодня, свободных номеров чуть не половина. Отстегни ей.

Мазур подал толстухе пару купюр уже гораздо более высокого номинала. Та вовсе уж расплылась, жестом показала ему на беленый коридор – очень похоже английского она, в отличие от молодого поколения, не знала. Провела в самый конец, распахнула одну из дверей, за которой стояла полная темнота, жестом предложила подождать и вошла туда. Тут же комната осветилась. Они с Мадлен вошли.

Действительно, комфортом здешний номер значительно уступал тому, из «Топазового рая», но все было чистенько и опрятно. Широкая старомодная железная кровать с высокими никелированными спинками, увенчанными блестящими шарами, простой, но добротно сколоченный стол, два стула, столик, на котором стояла большая керосиновая лампа с синим стеклянным абажуром. Во весь пол – здешний вязаный половик с зигзагообразными, черно-бело-красными узорами. Узенькая дверь в противоположной от окна стене. И белье на постели, и скатерка на столе, желтая в черную клетку – чистые. Одним словом, жить можно. Бывало гораздо хуже.

Толстуха что-то протарахтела.

– Дай ей еще пару сотен, – сказала Мадлен. – Сейчас принесет ужин и что-нибудь выпить. У нас с собой есть, но все равно, тут так полагается.

– Вот кстати, – сказал Мазур, у которого давно выветрился из головы хмель – в отеле дозу он принял детскую. – А здешняя самогонка заслуживает того, чтобы ее в рот брать?

– Смотря какая, – сказала Мадлен. – Чмимабу или джукателу пусть рвань хлещет, они на ацетон разбавленный похожи; а вот габундо – вполне приличный напиток, белые его вовсю пьют. Заказать бутылку?

– Закажи, – сказал Мазур. – И вот что еще… Как думаешь, у нее тут не найдется обычной чистой майки и чистых носков? А то мои уже к стенке ставить можно…

Ничуть не удивившись, Мадлен кивнула:

– Если этой бегемотихе дать денег, она тебе что угодно приволочет. Сунь ей, пожалуй что, еще пару сотен.

Мазур так и поступил. Выслушав от Мадлен непонятную Мазуру длинную инструкцию, толстуха кивнула, широко улыбнулась и, переваливаясь по-утиному, выкатилась за дверь. Мадлен присела на стул, закинула ногу на ногу, попросила:

– Дай сигаретку, что-то я сто лет не курила…

Мазур подал ей сигарету, огоньку, закурил сам и уселся на свободный стул. Одну из штор оттопыривала распахнутая створка окна, в комнату струилась ночная прохладца. Мазур встал, откинул штору, высунулся в окно и осмотрел двор.

– Тут как-то один раз… – начала Маллен.

– Помолчи минутку, ладно? – сказал Мазур. – Мне тут надо быстренько прикинуть кое-что…

Она покладисто умолкла, стряхивая пепел в большущую, грубо вылепленную пепельницу из обожженной некрашеной глины. Мазур в темпе прокачал окружающую обстановку – расположение комнаты в доме, двор, ограду, прилегающие дома, противоположную сторону улицы. Честно говоря, это ничем не поможет, если дом окружит орава чертей с автоматами, но так уж полагается, в подкорку въелось. В конце концов, идеального укрытия в Лубебо все равно не найти, придется уж надеяться на обычное везение…

Минут через пять объявилась толстуха, поставила на стол поднос с литровой примерно бутылкой без этикетки, полной светло-желтой жидкости, двумя стаканчиками из толстого синего стекла, тарелками с неизбежными мясом-фруктами-шашлычками. Подала Мазуру майку и носки, с игривым видом покосилась на постель, бросила короткую фразу и улетучилась – если только к бабище ее сложения и габаритов применимо такое определение.

– Что она сказала? – спросил Мазур.

– Похабные пожелания, – фыркнула Мадлен. – Местная поговорка. «Что бы кол не падал, а ракушка не истерлась».

– Что-то в этом есть… – сказал Мазур, подошел к двери и задвинул широкую кованую задвижку, явно сохранившуюся со старых времен. Капитальная дверь, тяжелая и сработанная на века, замучаются выламывать… но ведь выломают в конце концов, если твердо решат это утворить. Ладно, будем готовиться к худшему, но надеяться на лучшее, давненько уж не попадал в серьезную ловушку, авось и теперь пронесет…

Критически осмотрел обновы. Конечно, не «откутюр», определенно б/у: синяя майка, чуть выцвела, явно ношеная и стирана не раз и, похоже, чуточку ему велика, носки тоже не шедевр, но не дырявые.

И майку, и носки хорошо простирнули, правда, погладить не озаботились – ну, не до жиру, по-любому лучше его задубевшей майки и липнувших к ногам носков.

Мазур повесил куртку на крючок. Потом постарался придать комнате более уютный вид – то есть положил под подушку «Беретту» с патроном в стволе, запасную обойму и обе гранаты. Хмуро наблюдавшая за ним Мадлен никак это не прокомментировала. Усевшись за стол (Мадлен молча последовала его примеру), он наполнил стаканчики до краев, сказал:

– Ну, за ночь без гостей… – И осушил свой.

И в самом деле, неплохое пойло. Напоминает виски. Ничего удивительного, если вспомнить, что в США долго именовали «виски» вульгарный самогон, который из яблок или кукурузы, в зависимости от штата, гнал на заднем дворе каждый второй фермер, не считая каждого первого. Да и теперь технология производства иных сортов не особенно отличается от самогоноварения.

– Они ведь могут и не прийти? – спросила Мадлен.

– По крайней мере, я на это очень надеюсь, – сказал Мазур. – Но могут и прийти.

– И что, будут убивать тебя сразу?

– Вряд ли, – подумав, сказал Мазур. – Ну, тебе-то печалиться не стоит. Ты ничего такого не знаёшь, опасной для них быть не можешь. Проще тебя припугнуть, чем вешать на шею труп. Они же местные, значит, будут знать, что ты тоже местная и никуда в случае чего не денешься. В общем, если что-то начнется, ныряй под кровать и притворяйся половичком…

– Значит, убивать тебя сразу они не будут… Но тогда выходит, они захотят узнать, что ты знаешь уже? Ты так просто не скажешь, значит, они начнут круто спрашивать… Вот тут я уже буду опасным свидетелем. Потому что наверняка они никуда тебя не потащат – проще на то время, пока тебя будут спрашивать, согнать всех, кто есть в ломе, в одну комнату, приставить охранника… Они конечно, представляться не будут, но все и так поймут, кто они такие – кроме псов с шахты, других крутых белых с пушками тут просто не бывает. А против них никто в городке не пискнет и будет держать язык за зубами… Так что и меня хлопнут, если что. Я про такой расклад думала, еще когда мы сюда шли…

Мазур спросил с неподдельным интересом:

– Слушай, а почему ты тогда не слиняла? И почему сейчас даже не пробуешь слинять? Не стал бы я палить тебе в спину, и ты должна была это сообразить…

– Как тебе сказать… Ты веришь в вашего Иисуса?

– Сложный вопрос, – сказал Мазур. – Скорее да, чем нет. Не на все сто процентов, но и сказать, что совсем не верю, никак не могу. А что?

– Выясняю твою жизненную позицию. Что до меня, в богов я не верю – ни в вашего Иисуса, ни в наших. Совершенно. В духов и чертей, правда, верю. И в Соседние Миры тоже. А если про какой-то фундамент, то я фаталистка. Ага, ты не удивляйся, я и такое слово знаю, – она, глядя в потолок, мечтательно улыбнулась. – Мне про фатализм все подробно растолковал учитель, тот самый, пенсильванец. Когда после уроков в пустой школе ставил на коленки и давал в ротик. Он и сказал как-то: «Детка, я фаталист. Конечно, твой папаша и родичи могут обо всем узнать и оторвать мне яйца, или голову, или все вместе. Но могут и не узнать, когда-то это еще будет – а классно сосешь ты уже сейчас», – она рассмеялась. – Я не стала его разочаровывать. Узнай хоть отец с родней, хоть вся деревня, его бы никто и пальцем не тронул. По нашим обычаям…

– Я знаю, – сказал Мазур. – Это замужнюю моментально прирежет муж или родственники, если поймают на измене. А незамужняя лет с четырнадцати может трахаться с кем угодно и сколько угодно…

– Ага, вот именно. Только не с четырнадцати, а уже с тринадцати… А мне, когда он первый раз показал, для чего еще может служить ротик, кроме как есть и пить, уже стукнуло пятнадцать. Главное, чтобы люди не видели. Ему бы одно грозило: расходы на виски. У нас так принято: если отец или родичи узнают, кто трахает незамужнюю дочку, начинают к тому регулярно шляться и раскручивать на выпивку. А уж если белый, учитель… Они бы его по три раза в неделю выставляли на городское виски. Крестьяне – народ практичный, что бедняки, что дачака… дачака даже практичнее.

– Ага, – сказал Мазур. – И ты, добрая душа, не захотела любовника вводить в лишние расходы?

– Нет, тут еще романтичнее, – засмеялась Мадлен. – Хотела сделать ему приятное. Знай он всю правду, было бы скучнее: ну, еще одна парочка трахается, дело житейское. А так… Прикинь, он себя чувствовал этаким отважным героем, то и дело ходившим под смертью, или по крайней мере отрыванием яиц… хотя и не знаю, что для мужика хуже. Каждый раз, когда он мне заправлял, неважно, куда, у него нервы позванивали, как струны на бамбеле: ух, я не только удовольствие получаю, еще и под смертью хожу… Согласись, растешь в собственных глазах в такой-то ситуации…

– Проказница… – прокрутил головой Мазур.

– Да ну, тут другое, – сказала Мадлен. – Я же ему не портила настроение, наоборот, хотелось сделать приятное. Он так-то ничего был парень, грубо со мной не обращался, подарки дарил…

– Понятно… – сказал Мазур. – Значит, фаталистка?

– Ага. Он мне подробно растолковал, в чем фатализм заключается, и знаешь, мне страшно понравилось. С тех пор по фатализму и живу. Если где-то на дороге впереди есть моя преждевременная могила, она там есть, ее никак не обойдешь, точнехонько к ней однажды выйдешь. А если ее нет, совсем хорошо… А ты – фаталист?

– Углубленно как-то никогда не задумывался, – сказал Мазур чистую правду. – Может быть. Не исключал бы. Интересный ты экземпляр…

– В смысле?

– В богов не веришь, в духов с чертями веришь…

– Не слышала, чтобы богов кто-нибудь видел, – сказала Мадлен. – А вот с духами и чертями сталкивались люди, которым можно верить. Ты не согласен?

– Представь себе, согласен, – серьезно сказал Мазур.

Случалось ему – и не на одном континенте – сталкиваться кое с чем, в материализм не умещавшимся категорически. А уж здесь, совсем недавно… Он прекрасно помнил пещеру с черепами, силуэты леопардов, гноящие зеленые глаза…

– А в Соседние Миры я верю по другой причине, – сказала Мадлен. – Я книги читаю очень редко, детективчики и всякое такое – но в школе прочитала пару серьезных. Хорошо помню: нет на свете такого народа, который не верил бы в Соседние Миры. Все их называют по-разному, но верят с незапамятных времен – а это неспроста: когда с незапамятных времен и абсолютно все… Убедительно. А в богов верили не все и не всегда. Король Бачака вот ни в каких богов не верил…

– И плохо кончил, – фыркнул Мазур.

– А его братья? – отпарировала Мадлен. – Оба тоже, люди до сих пор передают от поколения к поколению, ни в каких богов не верили. И что? Поделили королевство Бачаки более-менее по совести, меж собой хватило ума не враждовать. И всю оставшуюся жизнь им везло: войны выигрывали, земли присоединяли, умерли оба своей смертью и в преклонных годах. Так что раз на раз не приходится. А ты веришь в Соседние Миры?

– Ну, тут обстоит примерно так же, как с верой в Иисуса… – сказал Мазур, наполняя стаканчики.

Здешний пантеон он хорошо изучил еще в прошлую командировку – в период недельного безделья среди прочего проштудировал и книгу какого-то этнографа на эту тему: очень уж мало книг было под рукой, изучал от корки до корки все, что имелось.

Не столь уж сложная система. Богов и богинь здесь ровно восемь, и нет среди них ни воплощений зла, ни воплощений добра: могут быть и добрыми, и злыми по настроению, в точности как древнегреческие. Есть еще десятка три духов и чертей. Вот тут уж по-другому: одни чисто добрые, другие чисто злые. Черти злые поголовно – хотя порой могут отпустить попавшего к ним в когти человека просто потому, что блажь нашла.

В общем, довольно просто, не высшая математика и не женская логика. А вот с Соседними Мирами гораздо сложнее…

Их тут два – Верхний и Нижний, туда уходят после смерти. Есть много общего с христианскими адом и раем – в том, что касается бытовых условий. В Верхнем разные яства растут на кустах, ручьи текут пальмовым вином, хорошим самогоном, молоком, здешними нехмельными напитками. Дичь сама подставляет бок под стрелу, львы и леопарды смирнее ягнят, мужчинам на каждом шагу попадаются красивые сговорчивые девушки, а женщинам – юные красавцы. И заправляет там всем Большой Лунный Бегемот, добрейший и мудрейший, умеющий говорить по-человечески.

В Нижнем Мире, соответственно, все наоборот: либо безжизненные пустыни, где страдаешь от жажды, либо болота по пояс – в которых никогда не утонешь, но пить нечего, кроме болотной жижи. Все время впроголодь: пока поймаешь паршивую земляную мышку или достанешь с высоченного колючего дерева гроздочку орехов, семь потов сойдет. Звери и змеи кусают и жалят – причем умереть не умрешь, но раны и укусы заживать будут долго. И никаких красавиц с красавцами, все как-то так устроено, что удовлетворять иные потребности приходится исключительно с людьми своего же пола, такими же жителям и. Аналога Лунного Бегемота, разве что злого и жестокого, нет вообще. Что, не исключено, еще хуже, чем если бы он был – житель Нижнего Мира знает, что он брошен на произвол судьбы какой бы то ни было разумной силой, а это, есть подозрения, прибавляет страданий.

Вот только есть два существенных различия меж Соседними Мирами и раем с адом…

Во-первых, и райское блаженство, и адские муки – конечны. Никто не знает, сколько времени пройдет, но когда-то обязательно грянет Страшный суд, изменив загробную жизнь самым кардинальным образом. Говоря современным языком, полностью переформатировав матрицу. А вот Верхний и Нижний Мир вечны. Они – навсегда. Они и есть Вечность.

Во-вторых, в Верхний Мир попадают далеко не одни праведники, а в Нижний – далеко не одни грешники. Бывает по-всякому. Здесь все зависит от многих факторов: какой последний поступок совершил человек в своей жизни, при каких обстоятельствах он умер или погиб – и еще десятка два непременных условий, которые уже вылетели из памяти. Одним словом, чертовски сложная система. Одно слово – Африка…

– Ладно, – поднялся он. – Пойду душ приму, – и стал расшнуровывать ботинки.

Мадлен живо поднялась, скинула платьице и потянула вниз узенькие трусики:

– Спинку потереть?

– Неплохо было бы, – сказал Мазур.

По совести говоря, компаньонка в душе ему была решительно ни к чему, но Мазур не хотел оставлять ее одну в комнате. Безусловно, она ничего не украла бы – не та ситуация. Крадут случайные девки, знающие, сколь ничтожны шансы еще раз столкнуться нос к носу с обворованным клиентом. Здесь расклад совершенно другой – на своем нынешнем рабочем месте Мадлен ни грошика не сопрет у любого, связанного с шахтой (да и у любого другого), особенно у того, кого она полагает волкодавом из столичной службы безопасности всего концерна.

Здесь другое. Извечное женское любопытство, доставшееся им в наследство от праматери Евы (причем яркий пример Евы, для которой любопытство имело самые печальные последствия, ее нынешних праправнучек сплошь и рядом ни в чем не убеждает). Короче говоря, по тому самому неутолимому любопытству может заглянуть в сумку – а читать она умеет. И останется совершенно Мазуру ненужный след, заметный, как пятно чернил на белоснежной скатерти. Если сюда все же относительно рано доберутся «алмазные» и начнут искать концы, на нее выйдут очень быстро. А узнавши истинное положение дел, умная девочка по свойственному ей железному житейскому практицизму молчать не будет, наоборот, наизнанку вывернется, чтобы не оказаться в серьезных неприятностях. И со своей точки зрения вообще-то будет совершенно права – ей свое будущее защищать надо, а не случайного клиента, от которого больше ни гроша не дождешься. Нет уж, ни к чему такой след…

Душ, как и номер, роскошью не блистал – углубленный в пол на ладонь стальной дырчатый поддон, окруженный бетонной приступочкой. Конусообразный раструб под потолком, один-единственный кран – без всяких «хол» и «гор». Однако для вышедшего из джунглей человека, несколько дней не мывшегося, и это было праздником. Зато больших полотенец оказалось с избытком.

Встав под раструб, Мазур приготовился к потоку холодной воды, но все оказалось не так хреново. Африка все же. За день вода изрядно прогрелась, так что была даже чуть тепленькой. Он прямо-таки блаженствовал. Мешала разве что Мадлен – спину-то она старательно намыливала, но одной рукой, а второй охальничала в совсем другом регионе, решив, очевидно, что разговоры кончились и пора переходить к главному разделу программы. Глупо думать, что сие – и кое-что последующее – не вызывало у Мазура никакой реакции. Исторической правды ради, вызывало соответствующую. Так что процесс мытья затянулся дольше обычного проходя параллельно с шалостями, к соблюдению гигиены уже никакого отношения не имевшими.

Выйдя из душевой, чистехонький, отмывшийся до скрипа и растершийся полотенцами до покраснения кожи, Мазур себя почувствовал другим человеком. В хорошую баньку бы сейчас, и в одиночестве – но откуда в Африке баня…

Не утруждаясь одеванием, он уселся за стол и последовал завету славного фельдмаршала Суворова: «После бани укради, но выпей». Благо и красть ничего не приходилось.

Мадлен, тоже не утруждая себя одеванием, браво хлопнула стаканчик все в том же хорошем стиле советского боцмана, лукаво глянула на Мазура и забралась в постель, предварительно извлекши из сумочки пару необходимых пакетиков (все правильно, этот беспокойный континент держит печальное первенство мира по распространению СПИДа).

– Э, нет, – сказал Мазур. – К стенке лягу я. У меня ж там под подушкой все необходимое, а тебе, если ляжешь с краешка, будет в случае чего удобнее под кровать нырять.

Она сговорчиво перебралась на краешек. Перелезши через нее, Мазур сказал:

– Ну что, посмотрим, чему тебя пенсильванец учил?

– Кто меня только ни учил, чему меня только ни учили, – промурлыкала Мадлен, прижимаясь к нему. – Может, и ты чему-нибудь научишь… Что ты закатился?

Мазур не сразу перестал хохотать – ничего не мог с собой поделать: по ассоциации вспомнился анекдот о русском Ванюше, который, попав в парижский бордель, продемонстрировал тамошней мадемуазели классический русский стиль: дал пару раз по физиономии и выгреб все деньги. Однако переводить девушке этот анекдот не следовало: какая Россия? Он понятия не имеет, где такая…

Перед тем как забраться в постель, он посмотрел на часы. Пара минут второго. А все пока что живы, и никто не швыряет в окно газовые гранаты, никто не прилаживается высаживать дверь – лепота! Правда, люди понимающие ходят в гости гораздо позже, под утро, во время пресловутой «собачьей вахты», когда глаза слипаются сами. Ну, постараемся чуть подремать, однако одним глазком…

Мадлен с хрустом разорвала пакетик, и начались сплошные жирные многоточия.