Текст книги "Сочинения. Том 1"
Автор книги: Александр Бестужев-Марлинский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 33 страниц)
Он пошел вперед, не ожидая ответа, а я так смущен был нежданным этим приветствием, что шел сзади его, как на своре.
Когда приблизились мы к роковой двери, сердце у меня вспрыгалось, будто заяц под ружьем стрелка… Незнакомка встретила нас еще прелестнее, чем прежде… Я таял, на нее глядя, самолюбие мое лакомилось пылким румянцем красавицы.
«Григорий Иванович! – сказал управитель, – прошу любить и жаловать тетку вашу… Вы видите дочь Елисаветы Андреевны, Елисавету Павловну Баянову!» Я отступил от изумления три шага назад… Мысли и чувства так были превращены этим нежданным, непонятным объяснением, что я стоял долго, растворив рот, как будто бы я глотал чужие слова, вместо того чтоб произносить их самому.
Управитель продолжал: «Брак г-на Баянова с родственницей вашей княжной Х-ой совершен был неразрывно. Его утаили, но уничтожить не могли. Девица, которую изволите видеть перед собою, родилась во время заключения Елисаветы Андреевны и названа была ее именем. Покойник князь имел свои причины скрыть новорожденную и поручил мне отдать ее на воспитание в какую-нибудь дальнюю деревню. Мне стало жаль малютки, я свез ее к брату своему, бедному помещику в Вятской губернии: он был бездетен и принял покинутую как небесный гостинец. Выкормил, воспитал ее, как видите. Никто не знал о том ни крошки: все дело шло самым тайным образом. Кого вязали свои дела, кого княжие деньги или угрозы. Умер и князь, да остались его наследники; заводить с ними тяжбу пугало и меня, несмотря на упреки совести: я и сам был в этом деле виноватый, хоть невольно. Месяц перед сим потерял я брата, а Елисавета Павловна – своего воспитателя… Неделю назад приехала она сюда. Я крепко плакал по добром брате своем и не утешился бы, если б не было со мной этого ангела. Между тем (между нами будь сказано) любезная Елисавета Павловна начиталась всякой всячины: то и дело просится посмотреть того места, где жила и скончалась ее матушка. Как отказать!! На беду эта комната ей до того полюбилась, что не вызовешь. Днем ходить сюда – пошли бы разные толки, а нам надо было молчать о ее роде до поры до времени. Вот она и стала плакать здесь по матери ночью. Не осердитесь, любезнейший Григорий Иванович, что, заступаясь за правду и за правую душу, я выхлопотал все законные свидетельства для иска наследства Елисаветы Павловны; может, придет и вам поплатиться, – да ей главное – дорога материнская слава и свое доброе имя, которых иначе нельзя выправить, как перед зерцалом. Что перед вами таиться? Елисавета Павловна нашла себе по сердцу суженого, и это всего больше заставило меня поспешить развязкою. Ваше неожиданное посещение крепко встревожило мою гостью. Я с своей стороны счел за лучшее сказать вам все откровенно. Я знаю вашу благородную душу!»
«И не ошиблись в ней! – вскричал я, обнимая почтенного, простодушного старика. – И не ошиблись!..»
По праву родства я обнял милую свою родственницу, – но чего бы я не дал, чтобы обнять ее, не слышав вестей, что она родня моя, что она невеста другого!!
Мои мечты, мои надежды рассыпались, но любовь осталась в сердце. Я избегал всех случаев видеть ее, но ее образ был всегда перед глазами… Тому уже прошло пять лет, друг мой, но я не могу вспомнить о моей Лизе без вздоха, – она была для меня настоящим призраком счастия!
Я сделал все, что мог, для ее счастия – уговорил матушку уступить ей свою часть имения, от князя X-го доставшегося, хлопотал по судам, чтобы признали ее истинною дочерью Баянова, и успел в этом. Денежный иск другое дело: он до сих пор тянется с сыновьями, князьями X-ми. Впрочем, Лиза вышла замуж за того, кого любила, который любил ее, который ее любит… Она пишет, что живет безбедно и счастливо!.. А я?..
Поручик закрыл лицо, но не слезы свои руками… Грудь его стояла надувшись, но он не вздыхал… он не мог вздохнуть!..
Сердце мое сжалось… горячие капли пробились сквозь ресницы. Мы оба молча склонили свои головы в плащи.
Так заснул я.
С вечера я отдал приказ быть готовыми к выступлению к четырем часам утра. Рокот трубы пробудил нас.
Трудно, несмотря ни на какую привычку, спросонков слышать без содрогания звуки трубные: они имеют в себе что-то ужасающее, что-то зловещее, что-то пронзающее сердце. Кажется, призыв их выговаривает слова: на брань, на брань, на суд, на суд! Первым нашим движением было кинуться к больному кирасиру, – он спал еще крепким сном; лицо его было посвежее, хоть все еще бледно. Наконец перекаты трубы проникли и до его души, – он встрепенулся, поднялся на руку и с каким-то недоумением озирался кругом, припоминая, что было, где и как он теперь. Неужто он еще жив? – было первым его вопросом.
– Успокойтесь, майор, – сказал я, – если вы спрашиваете про кого-нибудь из неприятелей, то они все легли на месте.
Он долго смотрел на меня, будто взвешивая слова мои, будто вглядываясь не только в мое лицо, но и в душу.
Наконец он дружески протянул ко мне руку и крепко сжал ее.
– Я помню вас, я знаю вас, – сказал он, – коротко было мое знакомство с вами, дружество будет еще короче; зато одно и другое полно. Теперь я будто сквозь сон вспоминаю, что со мной случилось вчера. Господа! я чувствую, что странность моих поступков должна была изумить вас… Я бы желал, в свою очередь, в извинение себе молвить словцо-другое о том, что привело меня к этому безумию, да боюсь, чтоб пе задержать похода.
Я отвечал, что мои разъезды не возвратились еще из окрестностей, и потому с час места будет досугу поговорить и послушать за стаканом чаю.
– Если так, господа, – возразил майор, – я вкоротке расскажу вам свою печальную повесть. Не многие часы даны мне на белом свете, я считаю поэтому долгом открыть добрым товарищам сердце; может быть, вы повстречаете родных моих и передадите им мою последнюю исповедь. Как ни тяжко вызывать мне прошлое из могилы сердца, но я вызову его, как тень Саула, чтобы услышать от ней неизбежное пророчество гибели. Послушайте.
Здесь, в этом самом замке, стоял я с артиллерийскою ротою, которою командовал. Я любил дочь хозяина, я был любим, я был женихом ее. Перед самой свадьбой больная мать моя захотела непременно видеть меня для благословения. Я поскакал и, застав добрую матушку на смертной постеле, не отходил от нее в течение трех недель. На столике, установленном лекарствами, писал я невесте много и часто, лаская ее, обманывая себя надеждою скорого выздоровления любимой, уважаемой матери, скорого свидания с обожаемою, с нею. Бог судил иначе: матушка моя скончалась.
Бессонница, огорчение, тоска сломили меня: я схватил жестокую нервическую горячку. В бреду, в беспамятстве, наконец в летаргическом расслаблении пробыл я почти два месяца. В беспамятстве, сказал я? Нет, то было лишь отсутствие разума, отсутствие внешних чувств; но память о разлуке, о потере свинцовой горой лежала на сердце. Немая, но тяжкая, неопределенная боль тяготела надо мной, подавляла вместе душу и тело, тлела, не вспыхивая и не уменьшаясь. Я не ощущал хода часов, но чувствовал долготу времени; оно тянулось, длилось бесконечно. Нить этого отчаянного положения прервалась вдруг, я очнулся.
Все радостное и все горестное слетелось в душу с первым лучом света, проникшим в нее, – они кинулись на нее будто хищные птицы, давно голодные!! Первым моим желанием было узнать, есть ли письма от Фелиции. Все молчали; то было молчание смерти для всех надежд моих. Новый продолжительный обморок облил меня своим холодом, он поразил только что распускающуюся почку сил. Слабость моя была чрезвычайна, беспамятство часто, выздоровление медленно. Восемь месяцев протекли с тех пор, как я разлучился с Фелициею, и вот я стал на ноги. Боже мой, боже мой! для чего ты отдал мне жизнь, не отдав счастья! Тогда узнал я то, чего не смел подозревать, чему бы никогда не поверил! Фелиция вышла замуж за одного из дальних своих родственников! С первого раза я считал ее мертвою, ибо жить и не писать ко мне были две мысли, которых не мог я связать вместе… Я уже свыкся с этою мыслию, как люди привыкают к яду. Она была горестна, но не обидна для меня… Можете судить, каково было мое бешенство, когда я узнал неверность Фелиции! Выброшенный взрывом гнева из круга обыкновенных страстей, я не знал никакой узды, никаких границ. Казалось, адская сила стремила меня, как ядро, на разрушение чужое и собственное. Огонь тек в моих жилах; сера кипела в груди. Я был глух на советы и увещания совести: я решился убить Фелицию! Что вы так страшно глядите на меня, господа? Постигаете ли вы чувство нетерпимости раздела в любви? Можете ли вы вообразить, можете ли понять, оправдать, по крайней мере извинить человека, который скорее убьет своего соперника, чем уступит ему любовницу, скорее пронзит сам ее сердце, чем позволит ему биться на груди другого? Если вы не имели о том мысли, если не слыхали тому примеров, то перед вами стоит тот, кто готов был произвесть это в действо, кто лелеял месть за любовь, как прежде самую любовь, – месть, это страшное наследство страстей необузданных. Воля, которую не умели переломить во мне с младенчества, разбила мое сердце, да я не ищу извинений. Бог, перед которого скоро предстану, рассудит, прав ли я, виноват ли я… Чему было должно свершиться, свершилось. Каждый миг замедления был мне нестерпим; я спал и видел кровь. Я жаждал увидеть изменницу еще однажды и в последний раз; этот раз должен быть последним часом в ее жизни. Я просился и был переведен в кирасирский полк, стоявший невдалеке отсюда. Я сделал это потому, что рота моя во время моей болезни перешла в Россию. Полный кровавых замыслов, я полетел на роковое свидание.
Приближаясь к замку, я с зверскою радостью воображал себе ее изумление, ее смущение передо мною, я предугадывал ее извинения, ее стыд при моих укорах, я наслаждался заранее ее ужасом при блеске лезвия, – решимость моя была непреклонна.
Однако чем ближе сюда, тем мягче и мягче становился гнев мой. Душевная боль опала, кроткие воспоминания прошлого счастия овладели мною против воли. Глухая осень оборвала уже листья с дерев сада, зато каждое из них одето было для меня сладкою поминкою. Я без мысли, без цели перепрыгнул на коне через рогатку садовую и наудачу тихим шагом объезжал все дорожки, знакомые глазу и милые сердцу; все было мрачно, и печально, и пусто, как в груди моей; павший лист хрустел под ногами, и ветер звучал, как в струны, в замерзлые сучья; грустна была песня его, но она лилась как масло на сердце. Осенняя заря разливала свои розовые сумерки будто на прощанье; она хотела разъяснить улыбкою целый день угрюмое небо. И вдруг совсем неожиданно наехал я на сидящую под деревом Фелицию. Не умею, не смею выразить, что тогда сталось, когда я взглянул на нее!! Я ожидал ее найти в полном расцвете прелестей, с гордым самодовольствием в глазах, близ ласкающегося к ней мужа или в толпе поклонников… И где ж и как нашел я ее? Сердце мое облилось кровью: она была худа и одинока! Все, что могут страдания душевные и болезни телесные, написано было на ее бледном лице. Одна прелесть еще сияла на нем – прелесть невинности. Слезы покатились из глаз ее, – они растопили мое сердце. Все подозрения, все сомнения, вся уверенность моя рассыпались при первом ее взгляде, – я упал, рыдая, к ногам ее…
Это свидание не было последним. Я вымолил у Фелиции позволение видать ее в замке по пятницам, дни, в которые граф уезжал обыкновенно в гости. Живучи вблизи, я узнал все адские хитрости, которыми намостил он себе дорогу к супружеству. Перехватывание писем, ложные вести, коварство под личиною участия – все было там на мою беду. Этого мало. Ему нужна была Фелиция для золота; она стала лишняя, когда он получил его. Злодейская холодность, ядовитые упреки, презрение ко всему, что достойно уважения в женщине, в супруге; все огорчения, какие только злоба может выдумать и бесчувственная подлость исполнить, отравили ее жизнь, уничтожили здоровье. Она чахла, она разрушалась в глазах моих, – я видел, я чувствовал это и перенес это; меня подкрепляла надежда, жажда мести. Я поклялся прахом отца и тенью матери, поклялся всеми страшными и священными клятвами для человека отомстить злодею неумолимо. Но я не хотел смешивать с кровью последних минут Фелиции; я молчал о моем намерении. Звезда души моей гасла чиста и невинна!.. Так блещет луна перед закатом своим в зимнюю ночь, – мрак и холод окружали меня.
Когда в последний раз видел Фелицию, она предчувствовала свою кончину, и я не мог ее не предвидеть. Не знаю, с чем сравнить жестокую известность, которая близилась… Я был вне себя… В безумии умолял я ее, если не суждено нам еще однажды видеться здесь, чтобы хоть тень ее явилась мне перед тем днем, в который кончатся мои земные бури и страдания.
«Это будет рассветом моего будущего, блаженства… – говорил я. – Дай мне на этой земле вкусить небесную радость!»
«О, если б это было в моей власти, – отвечала она, – я бы слетела, как луч, вестником соединения!»
«Кто любит, тот верит, – возражал я, – и почему бог не исполнит невинного желания людей, рожденных друг для друга и только страдавших друг за друга!»
Она с улыбкою пожала мне руку. «Последняя молитва моя к богу будет об этом, – сказала она, – но последняя просьба моя к тебе – не мсти за меня графу!» Она не могла кончить речи и лишилась чувств, и я должен был оставить ее в таком положении!.. Легче, во сто раз легче было бы мне расставаться с душою, чем тогда с любезною! Она умерла, и я не закрыл ей очи!.. И кто лишил меня этого горестного утешения, кто, если не Остроленский? Последний завет, последняя воля ее была прощение, – но мог ли я простить ему!!
Судьба противостала и злобным и мирным моим желаниям; вскоре после похорон Фелиции она оторвала меня даже от тех мест, где бы я мог выплакать душу, как цветок намогильный. Я был послан ремонтером на всю дивизию внутрь Малороссии и, воротясь через два года в полк, узнал, что грабе Остроленский, обвиненный уголовно за жестокость с крестьянами, бежал во Францию и вступил там в службу Наполеона.
Радостен был я, когда загорелась нынешняя война. Мысль кончить по крайней мере со славою жизнь без счастия утешала меня. Месть врагам, разорителям отечества, меня одушевляла, но и собственная, сердечная месть меня не покидала ни в походах, ни в сражениях. Приближаясь ныне к местам, столь для меня памятным, она заговорила в душе громче, нежели когда-нибудь. Я сыпал золото, рассылая жидов проведать, не здесь ли граф Остроленский. Вчерась один из кровопродавцев воротился с вестью, что граф точно здесь и возмущает околоток к отпору. Я выпросился у генерала примкнуть к вашему отряду и поскакал вслед за вами с одним ординарцем. Остальное вы знаете, кроме заключения!..
Тут латник остановился, глаза его снова засверкали гневом, и кровь пятнами вступила в лицо…
– Я увидел в схватке бегущего графа, – продолжал он, – я следил, я достиг его далеко от замка. Конь его, застреленный мною, пал и придавил собою злодея. Палаш мой сверкнул над его головою. О! как сладки были для слуха моего мольбы врага о пощаде! Подлец! Он не умел и умереть благородно; он не выкупил ни одною минутою твердости черной своей жизни. Как унизительно выпрашивал он, будто милостыни, чтоб я дал ему время раскаяться! Нет, злодей! я не дам тебе раскаяться! Ты превратил в ад мое небо – ступай же сам в вечный ад! Я мог бы простить свою собственную, кровную обиду; но тысячи обид, нанесенных существу драгоценнейшему для меня всего на свете, с которым ты разлучил меня, – этого не мог и не должен был я простить. Это было выше души моей, – я с ожесточением вонзил ему в грудь свой клинок.
В это время вошел вахмистр мой с рапортом и за приказаниями для похода.
– Спрашивай о том у господина майора, – сказал я, указывая на латника.
Он вскочил.
– У меня одно приказание для вашего отряда, господин ротмистр, – отвечал он, – одна просьба до вас самих – велите зажечь замок со всех сторон: хочу, чтоб и самая память Остроленского погибла под пеплом!
Я склонил голову в знак согласия; скоро зазвучала труба. Мы едва успели сесть на коней, как замок вспыхнул столбом. Латник долго ехал, оборотись назад, будто любовался пожаром; но когда лес заслонил нас даже и от дымного облака, он впал в глубокую думу; мы не хотели докучать ему нескромным участием и ехали тихо, безмолвно.
Вдруг мой латник будто проснулся от сна.
– Господа! – произнес он, – прошу вас, как товарищей, отошлите этот кошелек в мой эскадрон. Пускай поминают меня мои добрые кирасиры! Отправьте также эти бумаги к брату моему (он назначил адрес), они будут ему весьма нужны… Наконец простите меня сами – не осуждайте память мою; сегодня, непременно сегодня я буду убит! Тень Фелиции посетила меня в прошлую ночь!
Мы изумились, слыша, с каким уверением говорил человек воспитанный о предчувствиях, о явлениях по смерти.
Впрочем, мы очень осторожно старались разуверить его.
– Вы видели портрет Фелиции, майор, а сон мог продлить заблуждение. Кровь ваша была вчерась так взволнована, так воспалена! – сказал я.
Латник горько улыбнулся.
– Господа! – отвечал он, – может быть, я не могу так же красно, как вы, толковать о лживости предчувствий, о невозможности сообщения живых с умершими… но я верил этому так жадно, так долго, эта вера была моею отрадою, какой-то голос в душе говорит мне, что я не обманут. Отечеству посвятил я жизнь мою, но умереть хочу для себя! За границею этого мира ожидает меня Фелиция!!
Более не молвил он ни слова.
Под вечер вышли мы на Виленскую дорогу и соединились с главным отрядом славного нашего Сеславина; к ночи налетели мы на Ошмяны, – там был сам Наполеон.
Несмотря на превосходство французов в силах, мы ударили в них как гром. Сам начальник наш с ахтырцами врубился в средину города, мы ворвались туда со всех сторон; крик, тревога, пальба, сабли и штыки в работе, но темнота, подарившая нас победою, укрыла Наполеона от поисков наших. Если б мы знали место ночлега, Ошмяны бы были геркулесовскими столбами его поприща.
Но, видно, судьба судила иначе: он ускакал.
Назавтра, на рассвете, я с поручиком Зарницким выступал из Ошмян в арьергарде нашего летучего, отряда. На улицах лежали еще трупы убитых; многие домы дымились после пожара… живые прятались по углам. Мы тянулись через площадь, на которой французы держались упорнее прочих мест. Тела лежали на телах, ободранные, обезображенные. Вдруг Зарницкий осадил коня, спрыгнул с него и припал к какому-то трупу…
– Боже мой! – сказал он. – Посмотри, Жорж, это наш латник!
В самом деле то был он, и обнажен весь; кирас его брошен был недалеко в грязи, но каска на голове и палаш в стиснутой руке остались. За оружием никто не гнался. На теле его видны были несколько ран пулями и штыками. Выражение лица его сохранило еще гордость и угрозу, но на нем не виделось ни следа страстей, обуревавших его молодость, оно было светло и спокойно.
– Нашел ли ты мир, которого не знал в жизни? – сказал я, качая головою.
– Дай бог! – прибавил Зарницкий. – Чудный человек! ты задал мне чудную загадку. В самом ли деле тень Фелиции была вестницей твоей смерти, или вера в заблуждение заставила найти ее?
– Не пройдет, может статься, трех часов – и французская пуля разрешит кому-нибудь из нас эту тайну, – возразил я.
Задумавшись, стояли мы над телом убитого товарища… Эскадрон прошел… Звук трубы вызвал нас из забвения.
Мы вспрыгнули на коней и молча поскакали вперед.
Комментарии
Роман и Ольга *
Старинная повесть. Впервые – в альманахе «Полярная звезда», 1823 год, за подписью: А. Бестужев.
Эпиграф взят из стихотворения В. А. Жуковского «Алина и Альсим» (1814).
«Разговоры о древностях Новагорова»и «Опыт о древностях русских»– «Исторические разговоры о древностях Великого Новгорода» Е. Болховитинова (1808) и «Опыт повествования о древностях русских» Г. П. Успенского (2-е изд… 1818).
…сотник конца Славенского. – Сотник (истор.) – командир небольшого войскового подразделения, сотни. Население в Новгороде делилось на сотни, на «концы», то есть районы, а жители «концов» назывались кончане.
…потомок самого Вадима… – Вадим – полулегендарный вождь новгородцев, упоминаемый в Никоновской летописи; выступил против власти князя Рюрика. В глазах декабристов был символом героической борьбы против тирании.
…косящатое окошко…(косячатое, косясчатое, косящетое) – окно с косяками.
Мальвазия– сорт греческого виноградного вина.
Эпиграф взят из поэмы А. С. Пушкина «Кавказский пленник» (1822).
Семик– в Древней Руси – народный праздник поклонения душам умерших.
…кушак шамаханский…(шамахинский) – по названию гор. Шемаха в Северном Азербайджане, население которого занималось, в частности, производством шелка и различных тканей.
Багряница– торжественная одежда, плащ из дорогой ткани багряного цвета (в древности – одежда царей как знак верховной власти).
…бежим к доброму князю Владимиру… – вероятно, в Киев, к Владимиру Святославичу, князю Смоленскому (конец XIV – начало XV в.).
Эпиграф взят из драматической поэмы И. И. Дмитриева «Ермак» (1803–1805).
…читают договорную мирную грамоту с рижанами и Готским берегом… – Речь идет о торговых соглашениях Новгорода с рижскими купцами, членами Ганзейского союза, а также о заключенном в 1395 г. новгородскими боярами союзе с ливонскими феодалами.
Изяслав– князь (1024–1078), старший сын Ярослава Мудрого (978-1054), великого князя Киевского.
Липец– липовый медовый напиток.
Алдерман(ольдермен, англ.) – член городской администрации в Англии.
…запел о любви дочери Ярославовой Елисаветы к смелому Гаральду… – Гаральд Строгий (1015–1066) – норвежский король (1046–1066 гг.), был женат на дочери Ярослава Мудрого – Елизавете. Подвиги Гаральда воспеты в скандинавской поэзии.
Бирюч(бирич) – в допетровской Руси – вестник, глашатай.
…бегун фряжский… – быстрая на ходу лошадь иностранной (заморской) породы.
Корольковые кисточки– пучок из корольков (петушиных или куриных перьев), служащий для украшения лошади.
Лядунка (ладунка) с снарядом… – у артиллеристов – металлическая сумка для патронов.
…строятся стороны… – Новгород делился пополам рекой Волхов на левую сторону – Софийскую, с цептром в Детинце (Кремль), и правую – Торговую, где находилось Ярославово дворище и собиралось вече. Многие столетия обе стороны враждовали между собой.
Василий I Димитриевич(1371–1425) – великий князь Московский (с 1389 г.). Борясь против Орды, еще сильной, несмотря на поражение на Куликовом поле, он вынужден был заключить союз (1392 г.) с литовским князем Витовтом Витаутасом (1350–1430), который был скреплен браком Василия I с дочерью Витовта Софьей.
…жду покорности новогородской митрополиту Москвы… – то есть подчинения Новгорода суду Московского митрополита, чему Новгород сопротивлялся. Вскоре Москва потребовала от Новгорода подчинения и в вопросах внешней политики, особенно после похода Московского кпязя 1396 г.
Скиригайло– Свидригайло (Швитригайла; 1354–1396) – младший брат польского короля Ягайла Ольгердовича, великий литовский князь с 1388 г. В 1392 г. вынужден был уступить власть Витовту, ставшему великим князем Литвы.
Наримант– один из сыновей литовского князя Ольгерда Альгирдаса (1341–1377); был повешен Витовтом на дереве и, повешенный, расстрелян.
Витовт… хвалится… – Витовт, великий князь Литвы, препятствовал объединительной политике московских князей: разорял Смоленск, Рязань, Тверь, трижды вторгался в пределы Московского княжества (1406–1408 гг.), хотел захватить и Новгород.
…отразили предки булат Андрея Боголюбского? – Имеется в виду битва новгородцев (1170 г.) с владимиро-суздальским князем Андреем Боголюбским (ок. 1111–1174 гг.), сыном Юрия Долгорукого.
Феревь(ферязь) – старинная русская одежда.
Камчатные завесы– от слова «камка» – шелковая цветная ткань с узорами. Здесь – узорчатые занавеси,
Опашень(истор.) – летняя одежда – долгополый кафтан с короткими широкими рукавами.
Баскаки– на Руси при татарском иге представители ханской власти и сборщики податей.
Сальчей– князь монголов, захватил шайку новгородских разбойников и продал их тюркским болгарам, жившим на Волге.
Война с Димитрием… – Имеется в виду война Дмитрия Донского против Новгорода (1386 г.).
Эпиграф взят из трагедии В. А. Озерова «Дмитрий Донской» (1807).
Эпиграф взят из элегии К. Н. Батюшкова «На развалинах замка в Швеции» (1814).
…через Москву белокаменную… – Явный анахронизм у А. Бестужева: время действия его повести относится к 1396–1398 гг… а «белокаменной» Москву стали называть после того, как при царе Федоре Иоанновиче в 1586 г. были поставлены белокаменные стены по нынешнему малому Садовому кольцу (стены Китай-города воздвигнуты в 1534 г.).
Размётная грамота– то есть грамота с объявлением о разрыве отношений.
Эпиграф взят из песни А. Ф. Мерзлякова «Я не думала ни о чем в свете тужить…», входящей в цикл песен, написанных в 1803–1810 гг.
…ворвался в Двинские области… – В 1397 г. великий князь Василий Дмитриевич послал войска в Двинскую землю, требуя признания его власти. Северная новгородская колония отделилась от Новгорода и признала власть великого князя.
…люди житые… – то есть хозяева, земледельцы.
Пятины– пять административных волостей, на которые делились земли Великого Новгорода в XII–XV вв.: Водская (около Ладоги), Обонежская (до Белого моря), Бежецкая (до р. Меты), Деревская (до р. Ловати), Шелонская (от р. Ловати до р. Луги), была и собственно Новгородская волость.
…разбили его рогатки… – В Древней Руси узникам надевали на шею железные (или деревянные) ошейники.
Орлец– новгородская крепость в нижнем течении Северной Двины. Двинскими боярами она была сдана московским войскам. В 1398 г. была разорена новгородцами.
…с московскими кормовщиками и отсталыми… – Кормовщик – старший в артели, заведовал питанием людей.
Шишак– металлический шлем с острием (шишом).
Ратовье(ратовитце) – древко копья.
Эпиграф взят из баллады В. А. Жуковского «Светлана» (1812).
Замок Венден *
Замок Венден. (Отрывок из дневника гвардейского офицера), Впервые – в «Библиотеке для чтения, составленной из повестей, анекдотов и других произведений изящной словесности», 1823 год, кн. IX, за подписью: Александр Бестужев. Первая повесть из ливонского цикла.
Замок Венден(Цесис, в русской летописи известен как Кесь) – город в 90 км к северо-востоку от Риги. Основан в XIII в.; служил резиденцией орденского гермейстерства (1201 г.). В 1557 г… во время штурма войсками Ивана Грозного, был взорван осажденными.
Доезжачий– старший псарь.
Тенетить– ловить в тенета (обл.), сети для ловли зверей.
Перкун– главный языческий бог у литовцев и латышей.
Епанча– одежда в виде широкого и длинного плаща.
Колет– в некоторых конных полках – короткая форменная куртка.
…первый том Истории Арндта. – Имеется в виду первая часть «Лифляндской хроники» И.-Г. Арндта (1769–1860). У Арндта есть и собственно исторические произведения, напр… «История крепостного права в Померании…» (1803).
Вечер на бивуаке *
Впервые – в альманахе «Полярная звезда», 1823 год, за подписью: А. Бестужев.
Эпиграф взят из стихотворения Д. В. Давыдова «Песня старого гусара» (1819).
Фуражир(воен.) – военнослужащий, ведающий заготовкой, хранением и выдачей фуража (норма для лошадей и скота).
…приказав кормить лошадей через одну… – то есть поочередно, сохраняя цепь.
Ментик– гусарская куртка с меховой опушкой, носимая на левом плече.
…старее Дендерского Зодиака… – Дендра – местность в Египте, севернее Фив, на левом берегу Нила, где сохранились развалины древнего храма с изображением на своде знаков Зодиака.
Иготь– ручная аптечная ступка.
…но, вопреки Лесажу и Мольеру, я выздоровел… – Имеется в виду то, что французские писатели Лесаж Ален Рене (1668–1747) и Мольер Жан Батист (1622–1673) в некоторых своих произведениях изображали лекарей-шарлатанов.
…ящик Пандоры… – Пандора – в древнегреческой мифологии имя женщины, мужу которой Зевс подарил сосуд, содержащий все человеческие несчастья, пороки и болезни. Любопытная Пандора, открыв его, выпустила их на волю. Здесь: источник всяческих бедствий.
Ведеты– передовая цепь часовых, сторожевое охранение.
Фланкеры– солдаты или конные, высылаемые в боковой дозор во время движения отряда.
Второй вечер на бивуаке *
Впервые – в журнале «Соревнователь просвещения и благотворения», 1823 год, ч. XXIII, № 7, за подписью: Александр Бестужев.
Эпиграф взят из послания В. А. Жуковского императрице Марии Федоровне «Подробный отчет о луне» (1820). Первая строка у Жуковского читается иначе: «Там пушек заряженный строй…»
Пифагорова школа молчания… – Среди декабристов было распространено учение Пифагора и пифагорийцев, проповедовавших организацию сект для «общественного блага», самовоспитание в духе уединения, самовоздержание, умение не проливать слез и не жаловаться в несчастиях, не показывать страха и слабости в опасностях. На первом месте был обет молчания, умение хранить тайну. Здесь выражение употреблено иронически.
Вернетова картина. – Верпе Клод Жозеф (1714–1789) – французский художник – пейзажист, маринист.
…в Кургановой арифметике… сказано… – Н. Г. Курганов (1726–1796) – русский ученый и писатель, автор «Универсальной арифметики» (1757).
…замок Армиды. – Армида – героиня поэмы Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим» (1580), красавица, удерживающая героя поэмы Ринальдо своими чарами в волшебном саду.
Дормез(фр.) – громоздкая карета.
Квинта– самая высокая струна в музыкальных струнных инструментах.
Канонер(канонир) – пушкарь, солдат-артиллерист.
Конгревова ракета– ракета, изобретенная английским инженером У. Конгривом (1772–1828).
Рейтары– всадники.
Банник– цилиндрическая щетка на длинной палке для чистки орудийного ствола.
Кацбахское сражение. – 14/26 августа 1813 г. при речке Кацбах в Силезии генерал Блюхер, командующий силезской армией, одержал победу над французским корпусом под командованием генерала Макдональда.
Ташка– кожаная полевая сумка у гусар, носимая сзади на левой стороне.
Замок Нейгаузен *
Рыцарская повесть. Впервые – в альманахе «Полярная звезда», 1824 год, за подписью: Александр Бестужев. Вторая повесть из ливонского цикла.
ДавыдовД. В. (1784–1839) – поэт, герой партизанского движения во время Отечественной войны 1812 г.
Нейгаузен– пограничный замок ливонских рыцарей, построенный в начале 40-х гг. XIV в. (у Марлинского неверно – 1277 г.) и служивший опорным пунктом рыцарей при набегах на псковские и новгородские земли (современное название – Вастселийна).
…взятием Риги герм. Эбергардом фон Монгеймом у епископа Иоанна II… – Эбергард фон Монгейм – ливонский магистр с 1327 г. Дата взятия Риги у Бестужева неверная: Рига была взята в 1330 г… а не в 1334 г. Кроме того, архиепископом в Риге в это время был Фридрих Лобенштет (с 1304 по 1340 г.), а не Иоанн II, умерший в 1295 г.
