Текст книги "Капитан Соколин"

Автор книги: Александр Исбах

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 8 страниц)

Глава третья

1

– Инспектировать будет сам командующий, – сказал Соколин. – Задание нелегкое: на лыжах пройти двадцать пять километров и стрелять без отдыха скорострельную стрельбу. Выставляем целый взвод.

– Выполним! – уверенно слазал Дроздюк, – Не можем не выполнить. Вчера выбили двести девяносто семь из трехсот… Снайперы!..

– Надо тренироваться, Дроздюк, – заметил капитан. – Можем и не выполнить. В третьем полку знаменитые стрелки. А ну-ка, Дроздюк, попробуем с вами скоростную.

Шесть бойцов, лучшие стрелки батальона, с Дроздюком на правом фланге, стояли в тире, каждый у своего окна.

Соколин вынул часы. Секундная стрелка медленно ползла к шестидесяти.

– Я слежу за часами, вы – за изготовкой, – кивнул Соколин Меньшикову.

– Приготовиться!.. Огонь!..

Бойцы быстро упали на одно колено, потом легли, натянули ремень и приложились.

Руки крайнего, молодого черноволосого паренька, дрожали. Левая нога его была чересчур закинута в сторону. Соколин хотел поправить его, но тут же остановил себя. Нельзя… Линия огня. Только собьешь. Капитан знал этого паренька. Сибиряк, охотник, он был природным стрелком. Ему не нужно было только мешать.

– Десять секунд… Пятнадцать секунд… – отсчитывал Соколин.

Раздался первый выстрел. Кто-то рванул, и Меньшиков, глядящий в подзорку, недовольно крякнул.

Соколин покачал головой.

– Без волнения… Без волнения. Времени достаточно… Двадцать пять секунд, тридцать секунд…

Затрещали выстрелы. Дроздюк подводил мушку под цель, постепенно нажимая крючок. Стрелял он метко, плавно и уверенно. При каждом новом заряжании он старался оставить локоть в старом, неизменном положении.

– Тридцать пять… Сорок секунд…

– Как у вас люди лежат, капитан Соколин? – послышался резкий голос полковника.

Соколин не отрывал глаз от часов.

– Сорок пять секунд…

– Где ваши бойцы, капитан? На стрельбе или на пляже?

Выстрелы продолжались беспорядочно.

– Пятьдесят секунд… Прекратить огонь!.. Встать!.. Смирно!.. Товарищ полковник! Лучшие стрелки батальона тренируются к инспекторским стрельбам.

– Лучшие? А вот мы проверим сейчас, какие они лучшие.

Полковник пошел к мишеням. За ним – командиры и стрелки.

Во всех мишенях почти все пули кучно лежали в цели. Но в пяти из шести мишеней пятая пробоина темнела в верхнем или нижнем обрезе, позорно далекая от остальных.

Только у одного Дроздюка задача была выполнена полностью.

– Благодарю покорно, – сказал полковник, – лучшие стрелки! С такими стрелками, капитан Соколин, вы хотите отбить знамя? Молочное заведение можно открыть с такими стрелками.

Соколин хотел было ответить полковнику, но стиснул зубы и промолчал.

– Стрелять надо, а не митинговать. Плохо готовите бойцов, капитан. Плохо, – еще раз повторил полковник, – Обращаю ваше внимание.

Дроздюк стоял багровый от обиды за капитала. Он-то лучше всех знал, как терпеливо обучает командир батальона каждого стрелка. Он помнил, как вот эти сумрачно стоящие у щитов бойцы рассеивали свои пули по мишеням и как Соколин, выделив их из батальона, с каждым отдельно проходил курс стрельб. И вот вчера показали рекордный счет: двести девяносто семь из трехсот возможных.

Неправ был полковник, обидно неправ. Разно можно кричать на линии огня, особенно в момент скоростных стрельб?!

2

Вечером отделение Дроздюка читало письмо, полученное с Дальнего Востока от красноармейца Гордеева. Задержавшийся в батальоне капитан Соколин тоже присел к столу в ленуголке. Слушали с большим вниманием. Всякая весточка оттуда, с границы, казалась захватывающе интересной. Читал сам Дроздюк.

«Дорогие товарищи? – писал Гордеев. – В первых строках шлю поклон командиру роты старшему лейтенанту Меньшикову и командиру батальона капитану Соколину, и еще передай капитану, Федя, товарищ отделенный командир, что он сделал из меня человека и что я никогда не забуду, а особенно что – он сам знает…

(Соколин улыбнулся).

…Дорогие товарищи, живем мы здесь довольно тихо. Конечно, нету у нас всяких удобств, как у вас, и в кооперативе не всегда даже можно достать душистое мыло и тому подобные гигиенические предметы.

Граница у нас рукой подать, а иногда приходится даже наблюдать японских солдат…

(Все теснее сгрудились вокруг Дроздюка).

…Много внимания уделяем мы оружию, пулеметам, держим в образцовом порядке. Комиссар полка Дубов, которого вы знаете, – он с нами был на маневрах, – так он выразил особую благодарность нашему батальону.

Как поживаете, товарищ отделенный командир и все товарищи? У кого моя винтовка № 29836? Винтовка была очень хорошая. Не запустите ее. Знамя обязательно отбейте. Это наказ вам мой и моего взвода. А стрелять мне здесь приходится мало. Еще у меня одна большая обязанность. Как я был по специальности пекарем, то теперь пеку хлебы для всего батальона. Ну, описал вам про все… И передай товарищам, Федя, что стоим мы на границе крепко. И пусть они не беспокоятся.

Остаюсь ваш товарищ

Гордеев Василий».

– Всё? – неудовлетворенно спрашивали слушатели, – А ну переверни, товарищ командир, – может, на обороте.

Они все еще ждали описания боев, схваток с диверсантами, опасностей.

Дроздюк перевернул листок. В письме больше ничего не было.

– Всё! – пожал он плечами и недоуменно посмотрел на комбата. Но комбат молчал и думал, видимо, совсем о другом.

– Эх, – с досадой сказал черноволосый стрелок-охотник, – сидит на границе, а описывает про кооператив и про мыло!

– Ну кто не помнит Гордеева – известный герой…

– Одно слово – хлебопек! – сказал Дроздюк, как бы подводя итог, безнадежно махнул рукой и, небрежно скомкав письмо, бросил его в угол.

3

Командиру N-ской дивизии

комдиву Кондратову.

Командир 1-го батальона N-ского полка

капитан Соколин.

Доклад

С разрешения командира полка прошу Вашего ходатайства перед народным комиссаром обороны о назначении меня в одну из частей ОКДВА.

В прошлом году я ходатайствовал о допущении меня к экзаменам в Военную академию. Не оставляя мысли об академии, я пришел к выводу, что поступление в академию мне следует отложить. Я молод, никогда не был в боевой обстановке, не нюхал пороху.

Я считаю, что до прохождения теоретического курса мне необходимо пройти практический курс на защите границ нашей великой родины. Я заверяю народного комиссара, что с честью выполню на границе свой долг командира Рабоче-Крестьянской Краской армии.

Убедительно прошу Вас, товарищ комдив, поддержать мое ходатайство.

Капитан Соколин.

4

Степа Пеньков по своей личной инициативе отправлял посылку на Дальний Восток, на самую границу, Мите Дубову. Все-таки Митя перегнал его. Правда, он, Степа, участвовал в сражении и даже способствовал своими героическими действиями победе «красных». Об этом сказал его отцу сам командир дивизии Кондратов. Правда, авторитет его и в школе и в отряде неизмеримо возрос, и даже Митя Дубов, который задавался, что у его отца ромб, безоговорочно склонился перед авторитетом боевых заслуг Степы. Но теперь Митя уехал к границе. Там настоящие враги. И, может быть, Митьке удастся даже задержать шпиона. Такие случаи были, Степа читал об этом в «Пионерской правде», и брат-лейтенант рассказывал об этом. Да, Митьке подвезло, несомненно.

А признаться, он здорово скучал без приятеля. Вот ведь: цапались что ни день и жестоко подчас задирали друг друга, а оказывается, большими приятелями были, и скучно без него, без Митьки.

В собственной копилочке хранил Степа свои сбережения. Капитал его исчислялся в сумме сорока одного рубля с копейками. Мелкокалиберная винтовка стоила сорок семь рублей. Стела надеялся вскоре скопить нужную сумму. Да, кроме того, приближался день рождения, а в этот день копилка обычно солидно наполнялась.

И вот асе бюджетные планы приходилось пересматривать. Товарищ его и помощник по железному имени Чапаева пионерскому отряду был отправлен на боевой пост. Необходимо было поддержать его.

Степа вскрыл копилку, вынул сорок рублей, потом подумал еще, решительно сдвинул брови, вынул последний рубль и твердым военным шагом направился в магазин.

Все покупаемые вещи он кропотливо осматривал: нет ли какого изъяна или брака – не шутка ехать тысячи километров! Сначала он долго, хозяйственно намечал планы своих закупок и высчитывал на бумажке финансовые возможности.

Он купил толстые шерстяные носки (диверсантов обыкновенно ловят в болотах), коробку галет и две плитки шоколада (лучшая пища в походах), потом подумал и на последние деньги приобрел маленькую желтую кобуру для револьвера (Митька – знал он – давно мечтал о такой кобуре). Кобура была до того заманчива, желтая блестящая кожа ее так вкусно хрустела, что Степе на момент, на одно мгновение, захотелось оставить ее у себя. Но он тут же подавил это недостойное бойца чувство. Он расплатился и тем же военным шагом отправился на почту.

На почте достал небольшую коробку, аккуратно уложил в нее кобуру, две плитки шоколада «Дирижабль», печенье и шерстяные носки, забил коробку и обвязал ее шпагатом.

Он хотел написать еще маленькую записочку, вроде того: «Как живешь там, Митя, и видел ли уже японцев? А мы на тебя надеемся. А я, знаешь, скучаю без тебя…» Но, хотя сердце его почему-то сильно билось, когда он запаковывал посылку, никакой записки он не написал. Бойцам железного имени Чапаева пионерского отряда чужда была излишняя чувствительность.

Он послюнявил большой химический карандаш, которым отец отмечал результаты плавок, и написал большими полупечатными буквами: «Дальний Восток. Приамурский район. Почтовый ящек № 2830. Комисару П. Ф. Дубову. Для Дмитрия». Особенно четко выписал он номер почтового ящика. В этом номере была особая загадочность. Военная тайна. Потом он сделал жирную черту внизу и написал: «От Степана Никитича Пенькова».

Во всей надписи он сделал только две грамматические ошибки. «Комиссару» он написал через одно «с», а «ящик» через «е». Бойцы боевого имени Чапаева отряда были отличниками, но сегодня Степа немного волновался.

Он протянул ящик с посылкой в окошко в сурово сказал девушке, высунувшейся, чтобы взглянуть на юного отправителя (она показалась ему чересчур легкомысленной):

– Только не маринуйте (он слыхал это слово, произносимое применительно к почте в разговорах родителей): посылка очень важная…

У него не хватило пяти копеек для оплаты посылки. Он стоял растерянный и обескураженный у окошка. «Легкомысленная» девушка, взглянув на расстроенное лицо бойца железного имени Чапаева отряда, доплатила пять копеек за него. И он, повеселевший, ушел с почты и, оставив чеканный военный шаг, вприпрыжку поскакал по улице, напевая веселую и совсем не походную песенку про какую-то «лестницу-чудесницу».

Посылка Степана Никитича Пенькова пошла на Дальний Восток.

5

Параграф пятнадцатый приказа о перемещениях и назначениях лиц командного и начальствующего состава РККА гласил:

«Назначить, с освобождением от занимаемой должности, капитана Соколина Александра Андреевича, командира батальона N-ского полка N-ской дивизии, командиром батальона в N-ский полк ОКДВА».

Это была часть, где комиссарил Павел Дубов.

В том же приказе, несколько ниже, был еще один параграф:

«Назначить, с освобождением от занимаемой должности, полковника Седых Валерьяна Георгиевича, командира N-ского полка, командиром N-ского полка ОКДВА».

Со своими бойцами Соколин простился очень тепло. Дроздюк подарил ему свою карточку с трогательной и наивной надписью.

К поезду провожали его Кондратов с женой. Клавдия Филипповна приготовила ему на дорогу пирожков, булочек, всякой домашней сведи. «Как мать…» думал Соколин ласково и благодарно. Они перебрасывались С Клавдией Филипповной шутками, теми малозначащими словами, которые говорятся обычно при расставании; комдив угрюмо молчал. «Вот и усажает Сашка!»

Уже после второго звонка он порывисто обнял Соколина, посмотрел ему пряно в глаза и сказал:

– Ну, езжай… – Точно подводил итог какому-то большому и важному разговору.

И они ушли со станции, комдив и Клавдия Филипповна, торжественные, молчаливые и грустные.

Через два дня, когда Соколин проехал уже Уральские горы, отбыл к месту своего назначения полковник Седых.

Глава четвертая

1

Не спалось. Дубов накинул плащ и вышел в лес. Ночная тьма сразу поглотила его. Он спустился к реке и сел из днище перевернутой лодки.

На Амуре штормило. Волны набегали на берег, обдавали Дубова холодными брызгали. Ночь была облачная; ни луны, ни звезд.

«В такую вот ночь, – думал Дубов, – может начаться новая война. Кто знает: может, и сейчас где-нибудь по течению этой великой реки маленькие желтые люди, обманываемые своими офицерами и генералами, переплывают на наш берег, высаживают десант. Кто знает: может быть, там, далеко во тьме, уже гремят первые выстрелы войны и закипает вода в кожухе перегревшегося пулемета…»

Далеко, по ту сторону реки, в фанзах манчжурского поселка мерцают редкие огни. Может быть, там, в крайнем домике, сидит, согнувшись над картой, майор Доихара, или Муцубиси, или Мякояма и намечает маршрут для первого десантного отряда.

Может быть, именно здесь, на дубовском участке, в эту темную ночь начнет переправляться первый отряд японского майора…

Что же! Он готов. Он давно ждет этого неизбежного боя. Рано или поздно. Сегодня или завтра – он начнется, этот бой. Последний и решительный.

Он защищает здесь, комиссар Дубов, не только прибрежную полосу Амура. Он защищает счастье и труд сотен миллионов людей. Защищает человечество. И разве может он не победить?!

В 19-м году, когда Дубов еще сидел на коне рядом с Кондратовым и вел в бой свой эскадрон, путеводной звездой служила ему боевая сталинская инструкция. Слова этой инструкции и сейчас ярко встают в его памяти:

«Комиссар полка является политическим и нравственным руководителем своего полка, первым защитником его материальных и духовных интересов. Если командир полка является главою полка, то комиссар должен быть отцом и душою своего полка».

Отцом и душою. Это надо запомнить навсегда, комиссар Дубов. Запомнить навечно. Особенно здесь. На границе. Перед боями.

Река шумит в эту ночь, великая, мужественная река, разделяющая два мира.

Волны сурово набегают на берег, обдают брызгами лицо комиссара. Опасно в такую штормовую ночь пускаться вплавь по реке.

«…Редкая птица долетит до середины Днепра», писал Николай Васильевич Гоголь. Что бы сказал он о великом Амуре!

А сколько птиц, укрытых далеко за рекой, птиц с чужим солнцем на крыльях, ждут сигнала, чтобы полететь не только до середины. – чтобы перелететь Амур черными вестниками новой войны!

Комиссар всматривается в ночь. Ничего не видно. Он знает, что сотни глаз так же вглядываются в ночь по всему берегу Амура. Дозорные на своих местах. На своих местах бойцы, пулеметы, орудия.

«…Редкая птица долетит до середины Амура». Ее встретят другие птицы, с красными звездами на крыльях, и на одной из этих птиц – Галина, Галя Сташенко.

И кто бы мог сказать, что только полгода назад он проводил производственное совещание по вопросу о качестве шихты, распекал Штыбова за состояние шихтового двора, вечером играл в шахматы с Никитой Пеньковым в заводском клубе!

Как неожиданно изменилась его жизнь! Ему кажется, что он помолодел лет на двадцать. Жаль, что Андрюша Кондратов не может увидеть его. Сейчас Дубов сумел бы с ним поспорить и по тактике и по стратегии. С каждым днем комиссар все больше военизируется. Кажется, что он так и не покидал армии с тех самых своих молодых кавалерийских лет.

А что сейчас на заводе? Вася Штыбов, слыхать, директор. Молодежь выдвигается. Ну что же, он рад. Он любит Васю, как сына. А Митька здесь: на вольном воздухе вытянулся, окреп. Мечтает пойти в ночной дозор и задержать диверсанта. Тоже боец!

А хорошо дышится здесь в лесу! Сосна. Прохлада от реки.

В тайге слышны едва уловимые шорохи. Тайга живет своей ночной беспокойной жизнью.

Дубов глубоко вбирает в легкие свежий душистый воздух.

Он поднимается с лодки и медленно идет по берегу. Он останавливается в раздумье и вдруг резко оборачивается. На опушке леса появляется едва различимая фигура и сразу исчезает в овраге.

Дубов бежит к оврагу, расстегивая кобуру, и… сталкивается прямо в лоб с выходящим из тайги бородатым человеком.

– Полковник!.. – изумляется Дубов.

– Куда спешите, товарищ комиссар? – спокойно спрашивает полковник Седых.

– Сюда, полковник, к оврагу.

– Зачем?

– Там скрылся человек.

– Вам почудилось, товарищ комиссар. У страха глаза велики.

– Не до шуток, полковник. Там скрылся человек.

– Я послал бойца на пост в овраге. – Бойца?..

Идти сейчас в овраг – значит не доверять полковнику. Не доверять? И все же, почему полковник преграждает ему дорогу? Здесь что-то не так, комиссар Дубов. Что-то не так… Но что?

– Какая ночь, товарищ комиссар! У нас в России таких и не видать.

На посту у опушки леса стоит Василий Гордеев. Это новый пост. С сегодняшней ночи. Гордеев давно заметил двух человек близ оврага. Он хотел уже окликнуть их, но в одном узнал полковника, второй куда-то исчез. И вот они опять вдвоем. Полковник и… комиссар. Как это он не признал комиссара сразу?! Они идут пряно на него.

– Гордеев, – замечает его комиссар.

Полковник вздрагивает.

– Давно стоите? – резко спрашивает полковник.

– Третий час.

– Кем установлен пост?

– С сегодняшней ночи капитаном Соколиным.

– Ничего подозрительного не заметили?

– Ничего, товарищ полковник.

– Ну, смотрите зорко.

Комиссар кочет задержаться, о чем-то спросить Гордеева. Но полковник увлекает его с собой. Они проходит мимо Гордеева и исчезают во тьме.

2

Последним вопросом на партийном собрании полка стоял прием в партию красноармейца Гордеева.

Смущенный, красный, стоял Гордеев перед товарищами и, с трудом находя слова, рассказывал свою небогатую событиями биографию.

Председатель собрания, комиссар полка Дубов, ободрял его взглядами, сочувственными репликами, и всем было ясно, что комиссар поддерживает кандидатуру Гордеева.

Капитан Соколин стоял у окна полкового клуба. Шумела тайга, и в шелест таежный вплетались шумы прибоя.

Как это все было непохоже на леса и реки его родины! Казалось, только вчера они сидели на лагерной полянке. И он, и Дубов, и Гордеев. Выступал комдив Кондратов, и испанский боец читал свои стихи.

Десять тысяч километров отделяют его от той полянки. Хребты, сибирские реки. Байкал. Тайга.

Здесь все другое. И сосны другие. И воздух. И река. А там, за бурными волнами Амура, на том берегу – враг, живой, реальный, с винтовками, пулеметами, гранатами.

Второй месяц живет здесь, в тайге, Соколин, и каждая ночь тревожна. Он не может спать. Ему мнятся выстрелы, разрывы гранат. Граница… Да, он сам просил об этом. Сам этого хотел. Он еще не привык к «чапаевской» академии. Но готов к бою каждую минуту.

Здесь все другое. Только люди свои. Те же друзья и товарищи, родные и близкие, хоть узнал их только вчера.

Но вот Галю повидать до сих пор не пришлось. Где-то далеко над тайгой или океаном мчится сейчас ее самолет. И она даже не знает, что он, Соколин, здесь, так близко, что он думает о ней, ждет ее.

Внезапно Соколин вздрагивает. Он слышит знакомый голос полковника.

Новый командир полка, кандидат партии полковник Седых выступил против приема красноармейца Гордеева в ряды коммунистической партии.

Все насторожились. Полковника еще знали мало. Но орден Красного Знамени на его груди говорил о былых боевых заслугах.

Полковник характеризовал Гордеева как нерадивого, своенравного бойца, бывшего одним из худших в полку, которым он, Седых, до сих пор командовал.

Гордеев стоял бледный, неподвижный. Он хмуро смотрел на Дубова. Комиссар с недоумением вслушивался в слова полковника.

Здесь, на Востоке, Гордеева любили, привыкли к песням его, и хлебам его, лучшим во всей округе, знали его любовное отношение к оружию. Но полковник не будет бросать слов на ветер. К словам полковника надо прислушаться.

Соколин видел смущение в глазах коммунистов, недоуменные вопросы во взглядах, колебание. Старая неприязнь к полковнику опять накипала в нем. Он не даст полковнику обманывать собрание. Командир полка клевещет на Гордеева. Почему? Зачем? В этом Соколин не мог сейчас разобраться. Ом посмотрел на Дубова, и недоуменные взгляды их скрестились.

Надо было принимать решение. Гордеев сумрачно поник у стола. Он уже не слушал речи полковника. «Все равно, – думал он, – все поверят полковнику. Но капитан Соколин…»

Он умоляюще взглянул на капитана. И капитан понял его взгляд.

– Прошу слова, – сказал Соколин.

Полковник еще не кончил. Он остановился, и лицо его сердито передернулось.

Внезапно стремительно распахнулась дверь. Ветер ворвался в клуб, принеся с собой запах хвои и надвигающегося дождя. Вместе с ветром вбежал дежурный по полку. Увидев его, все вскочили с мест. От волнения он не мог говорить. Он задыхался.

– Тревога… тревога, товарищи! – наконец выдохнул дежурный. – Японцы перешли нашу границу.

«Вот оно, настоящее», подумал Соколин. Сердце его усиленно билось. Глаза горели. Надо поднимать батальон, вести его в бой. Каков приказ? Он посмотрел на полковника. Тот нервно теребил бороду. Все ждали приказа.

– Спокойно, товарищи, – сказал комиссар полка Дубов, – спокойно. Разойтись по своим подразделениям. Объявляю перерыв до окончания боя.

3

Японцы, перейдя границу, заняли рощу на высоте с отметкой 201.

Комбат Соколин получил приказ – выбить противника.

Комиссар полка Дубов пошел в бой с батальоном Соколина.

Узнав о его решении, полковник Седых скептически прищурил глаз, но ничего не сказал комиссару.

«Авторитет наживает», подумал он враждебно.

И Дубов понял, что именно так и подумал о нем полковник. На одно мгновение мелькнула мысль: а можно ли оставлять полковника одного с полком? Но он тут же подавил эту мысль, сочтя ее недостойной.

Ночь была тревожной. Соколин лежал за кочкой на шинели и напряженно вглядывался в тьму. Ему казалось, что вчерашний эпизод перехода границы японцами – не обычная, случавшаяся не раз пограничная перестрелка. «Началось…» думал Соколин. И на его долю выпадет в первые же минуты войны встретиться лицом к лицу с врагом в жестокой схватке.

– Товарищ капитан, – подполз к нему Василий Гордеев, – на опушке японцы…

У Соколина, находящегося с первой ротой, было два станковых пулемета и несколько ручных. Японцы начали наступать на заре.

После двухчасовой пулеметной перестрелки японцы пошли в атаку. Они двигались перебежками, ложились, но лежа не стреляли.

С криком «банзай» японцы вскакивали на колени, стреляли и опять падали.

По перебегающим бойцам японцы огня не вели. Они ждали, пока боец остановится, и тотчас по месту приземления открывали огонь из винтовок и ручных пулеметов.

Гордеев первый разгадал их тактику. При перебежке он упал и немедленно перекатился на несколько метров в сторону. Японцы продолжали сосредоточенным огнем обстреливать место, которое он покинул.

Несмотря на волнение и неотвязное постыдное чувство страха перед пулей, Гордеев усмехнулся. Провел самураев! Скоро его примеру последовали и другие бойцы.

Стрелял Гордеев беспрестанно. Винтовка его накалилась и обжигала руку. Одна из вражеских пуль, просвистав совсем близко, опалила щеку. И каждый раз, услышав свист пули, он задыхался и закрывал глаза.

Но стрелял он метко. Он видел, как упал от его пули бежавший впереди других японец, несомненно офицер, и чувство уверенности в себе все более вытесняло боязнь перед вражеской пулей.

Это была первая схватка с врагом. Это еще не была настоящая война. Еще не иступили в бой танки, самолеты, артиллерия. Противник только разведывал, только проверял бдительность красной заставы.

Убитые и раненые японцы лежали в пограничной зоне. Огонь японцев был менее меток. Но и красные потеряли уже не одного бойца.

Вдруг Гордеев вспомнил, что он посадил перед боем партию хлебов и наступает срок вынуть их. Уйти из боя? Невозможно. Но пропадет хлеб! Это тоже невозможно.

Он подполз к отделкому и попросил разрешения сбегать в тыл – вынуть хлебы. Отделком неодобрительно покачал головой. «Трусит парень, – подумал он, – пули испугался». Но разрешил отлучку на полчаса.

Гордеев промчался мимо удивленного капитана. Прибежал он в батальон вовремя. Поставив в угол винтовку, вынул хлебы. Хлебы были румяные, пышные, с поджаристой коркой, известные гордеевские хлебы. На этот раз хлебы особенно обрадовали Гордеева. Но любоваться ими было некогда. Он покрыл теплые буханки полотенцами и побежал обратно.

Огонь с обеих сторон все усиливался. Японцы ввели в бой новые силы. Пули беспрерывно свистели вокруг Гордеева. Но чувство страха прошло.

Бой становился все жарче и продолжался весь день.

Японцы укрепились на небольшой сопке. Пулеметы создавали перед сопкой непроходимую огневую завесу.

Под сильным огнем противника роты Соколина залегли. Отвечая огнем своих пулеметов и стрелков на огонь противника, Соколин решил переходить в атаку. Японцев нужно было выбить с сопки, господствующей над местностью. Собрав командиров рот, капитан перед каждым из них поставил задачу. Первой роте – продвигаться замаскированно вдоль опушки рощи, выходящей на левый фланг сопки, с дальнейшим броском к укрепленным огневым точкам японцев. Второй роте – атаковать сопку в лоб, приняв на себя главный огонь противника. Третьей роте – действовать на левом фланге второй роты, с охватом правого фланга противника. Пулеметной роте – расчлениться по взводам, вести огонь в интервалах и через головы своих сил, поражая огневые точки противника, поддерживая своим огнем атакующие подразделения.

Дубов с гордостью следил за тем, как четко и уверенно руководил боем молодой комбат. Лейтенанты, – а они были еще моложе Соколина, – сдержанно, несколько сурово выслушали задачу. Карт не понадобилось. Вся местность боя была как на ладони.

Японцы не ожидали столь молниеносной атаки. Но огонь из пулемета усилился.

Капитан сам вел в атаку вторую роту.

Дубов бежал рядом с ним. Он был в первых рядах атакующих бойцов. И деже сердце сегодня не беспокоило его. Пуля ударила его в руку, державшую наган. Сознание помутилось от боли. Но он взял наган в другую руку и продолжал бежать рядом с Соколиным.

Гордеев заметил, как маленький усатый японец целится в комиссара. Он рванулся вперед и заслонил собой Дубова. Пуля ранила его в голову, и он потерял сознание. Комиссар, сам изнемогая от боли в руке, оттащил его в сторону, наспех перевязал рану и вернулся в бой.

Он заметил, как выбежали из рощицы бойцы первой роты. И в первый же момент пулемет противника скосил бежавших впереди командира роты и политрука. На мгновение бойцы растерялись. Дубов, под пулями японцев, превозмогая боль, задыхаясь, побежал на правый фланг.

Пули сбили его каску. Кровь струилась из пробитой руки. Но он ничего не замечал. Он добежал до опушка рощи. Бойцы первой роты, увидев комиссара полка, рванулись к нему. Но тут пуля обожгла его щеку, он пошатнулся и упал.

«Комиссар ранен!» пробежала весть по цепочке бойцов.

– Комиссар убит! – закричал кто-то рядом.

Бойцы залегли. Но Дубов моментально очнулся. Он поднялся во весь рост и крикнул:

– Комиссар с вами! Вперед! За родину!

Он выхватил левой рукой из-за пояса гранату и, подняв ее над головой, повел за собой в атаку первую роту. Бойцы, с гранатами в руках, бросились за комиссаром. Гранаты взлетали в воздух и с оглушительным треском разрывались там, где были огневые точки японцев.

Это был стремительный натиск.

Это был стремительный натиск.

Японцы смешались и в полном беспорядке бежали со своих позиций. Первая рота, с Дубовым во главе, и вторая рота, с Соколиным, заняли сопку одновременно с двух сторон. Дубов молча обнял Соколина, окрашивая своею кровью его гимнастерку.

…К утру бой кончился. Ни одного живого японца не осталось на советской территории.

Трупы солдат и офицеров усеяли землю.

Батальон подтягивался к заставе.

Можно было продолжать партийное собрание. Председатель – комиссар полка, с повязкой на лице и рукой на перевязи, – беседовал с бойцами.

Он проверял выполнение социалистических договоров.

Перед боем первая и пулеметная роты заключили договор социалистического соревновании на быстрейшее очищение советской территории от японских налетчиков.

Договор гласил:

«Мы, бойцы, командиры и политработники, берем на себя следующие обязательства:

Первое: поддерживать интенсивным огнем пулеметов наступление пехоты при атаке.

Второе: быстро и метко поражать огневые точки противника.

Третье: уничтожить врага с наименьшей потерей человеческой силы своих войск.

Четвертое: при очищении территории быстрым продвижением пулеметов закрепить занятые пехотой позиции.

Пятое: бороться за стопроцентное сохранение боевого оружия.

Район высоты 201. Окоп».

Не было уже в живых многих, подписавших договор. Геройской смертью погибли командир и политрук первой роты. Но обе роты отлично выполнили договор, скрепленный кровью славных бойцов, отдавших свою жизнь за родину.

Только одного бойца первой роты не было ни в числе живых, ни в числе убитых.

Комиссар искал Гордеева, но Гордеев исчез. Гордеев пропал без вести.

«Неужели погиб?!» думал Соколин. Радость победы в этом первом боевом крещении была омрачена.

4

Гордеев очнулся ночью в тайге. Он лежал на сырой болотистой земле, а над ним в просветах меж высоких, обступивших его деревьев блестели звезды. Он долго не мог понять, где он и как попал сюда. Он вспомнил бой, маленького усатого японца. Комиссара. Тут воспоминания обрывались. Потом опять он видел себя на опушке тайги. Он лежал один. Где-то вдалеке слышался шум боя. Болела голова. Он был в полубреду. Он не знал исхода сражения. И сквозь суматошные бредовые мысли пробивалась одна: не попасть в плен; только не в плен.

Он встал, шатаясь, и побрел в тайгу, к своим. Он боялся, что демаскирует себя белым пятном; сорвал повязку с головы и закричал от боли. Весь в крови, шагал он сквозь лес. Он заплутался и не знал, куда идти. Всюду чудились ему японцы. Таежные шумы были тревожны и таинственны. Кровь все не унималась, – она застывала на лице, на одежде. Он попал в трясину, упал и больше не мог встать. Тут опять обрыв. Беспамятство. Бред.

И вот он лежит один в ночной тайге и смотрит на маленький черный кружок неба, на одинокие, беспрестанно вздрагивающие звезды.

Одинокие… Нет… Одинок он, Василий Гордеев. Это он, один, затерянный, умирает здесь, на самом краю своей страны. Ночь… Никого вокруг. Ни человека, ни зверя. Только деревья и звезды. Маленький кусок неба. Только одна, две, три звезды…

А небо большое. И звезд на нем мириады. Красивое небо! В прошлом году в полк приезжал профессор-астроном. Он привозил огромную трубу. Он им рассказывал о десятках солнц, объяснял жизнь звезд. И небо в трубу было таким ярким, таким великолепным! Гордеев с тех пор не мот забыть это золотое небо. И у него была мечта, у Гордеева. О ней он не говорил никому, даже капитану Соколину: после армии пойти учиться на астронома, как этот профессор. Профессор, заметив пытливость красноармейца, подарил ему книжку о звездном мире. Гордеев не расставался с ней. Он хранил ее в походном ранце между боевыми уставами. Он мечтал изучить жизнь таинственных миров и потом, как тот профессор, увлекательно и ярко рассказывать об этой жизни бойцам. А может быть, ему удастся открыть новую звезду. И на ней будут живые существа. И будет организована экспедиций на его, гордеевскую, звезду. И он… Как болит голова!.. Ничего нет вокруг… Третья звезда куда-то скрылась. Две звезды. Две маленькие звезды. Это все, что осталось Васе Гордееву в жизни.