355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Александр Абдулов » Хочу остаться легендой » Текст книги (страница 10)
Хочу остаться легендой
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 13:05

Текст книги "Хочу остаться легендой"


Автор книги: Александр Абдулов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Я видел экранизации Юрия Кары и Анджея Вайды. Это неинтересно. Вайда, по моему ощущению, просто не понял Булгакова. Я не имею права оспаривать великого режиссера, но это не его дело было. И не дело Кары. Его картину помогал снимать мой товарищ, продюсер. Фильм лежит у товарища под одеялом, и он его никому не показывает. Он пробовал его перемонтировать, предлагал сделать это большим режиссерам – все отказывались, даже за большие деньги. И никакой мистики в этом нет.

Мистика начнется, когда пресса приступит к обсуждению картины. Вот тут-то начнется и шабаш, реальный бал Сатаны. А когда мы снимали, никакой чертовщины не было. Говорю об этом как очень суеверный человек. Актеры все суеверны. Есть артисты, которые из-за этого даже отказываются от больших ролей. У нас в театре был актер, которому Марк Захаров поручил сыграть роль предателя в спектакле «В списках не значился». Очень хорошую роль. Он, пожилой человек, пришел к Марку Анатольевичу и сказал: «Я воевал, я не могу играть предателя». Но это же профессия! Я, например, с удовольствием сыграю Гитлера, если предложат. Правда, ростом не вышел. Сыграть такую личность! Что вы.

Почти уверен в том, что зритель благодарно примет «Мастера и Маргариту». У Бортко такое бережное отношение к Булгакову, что, мне кажется, все останутся довольны.

…В последнее время перед съемками мне всегда хочется как-то изменить себя, свой внешний вид. Потому что сейчас смотришь сериалы, и на всех каналах одни и те же артисты, причем в одних и тех же пиджаках, с теми же прическами, все одинаковое, только играют разные роли. До смешного дошло. Чтобы это как-то изменить, необходимо желание. Ну, а вообще, это, конечно, профессия. Чем шире твой актерский диапазон, тем интереснее жить. Зачем же все время играть одного и того же человека? Для чего тогда нужна профессия, если все время выходить с умным видом или, наоборот, с дурацким лицом…

Я люблю такие роли, чтобы было что играть. Чтобы сценарий был интересный. А хорошие это персонажи или плохие, вовсе не важно. Вот сейчас я играю князя в «Полонезе Кречинского». Мои непосредственные партнеры – два великих артиста Алексей Петренко и Богдан Ступка. И текст роскошный, и еще два таких партнера сумасшедших… Это же счастье – играть с такими «зубрами»…

Скучные роли – это то, что я никогда себе не позволю. Пусть будут плохие или хорошие герои, только не скучные… Вот недавно смотрел нового «Золотого теленка». Ну, мухи же дохнут, так это скучно… Актерам скучно играть, режиссеру скучно режиссировать, оператору скучно снимать. Ну как можно снять «Золотого теленка», чтобы ни разу не улыбнуться?… Да надо просто ненавидеть это произведение…

У меня много самоограничений, в первую очередь они касаются профессии, но и в частной жизни они тоже есть. Во-первых, нельзя употреблять спиртные напитки на работе – ни в кадре, ни на сцене. Это табу. Еще, например, я знаю, что нельзя смеяться, издеваться над ролью, потому что роль обязательно тебе отомстит…

Хотя частенько случается так, что вся мистика и нечисть – это уже начинается после выхода картины. Когда критики начинают кричать: «О, мистика! Бал Сатаны…» Так было с историей экранизации «Мастера и Маргариты»… Мы снимали нормально. Был гениальный материал. Вообще, это моя любимая роль в «Мастере и Маргарите» – Коровьев. И я безумно счастлив, что сыграл эту роль. И мне очень нравится сама картина. Бортко свято относится к Булгакову, свято… И так серьезно все было… Поэтому есть и результат…

Артист должен подчиняться режиссеру. А как иначе? Надо обязательно подчиняться… Если, конечно, режиссер не идиот. Случается, конечно, и идиоты попадаются. Тогда подчиняться нельзя…

Скоро, даст бог, начну снимать свое кино. Это будет моя новая режиссерская работа: «Гиперболоид инженера Гарина», по роману А. Толстого. Есть наметки по актерам, но проблема: не могу найти Зою. Нет актрисы. Мне нужна Шерон Стоун – такой, какая она была пятнадцать лет назад, а ее нет. Честно говоря, после «Бременских музыкантов» я думал, что никогда больше не стану снимать сам. Это дикий труд. Это когда руки трясутся, ходишь, ничего не соображаешь… И зрение у меня тогда подсело, потому что у монитора сидел по несколько часов кряду. Это страшно. профессия режиссера, она жуткая.

Но потом проходит время, и что-то начинает тебя мучить. Что-то село в тебя – и начинаешь придумывать… А потом понимаешь: то, что ты придумал, никто, кроме тебя, снять не сможет. Поэтому сейчас пойду на второй эксперимент. И в первый раз все было примерно так же. Мне очень нравились «Бременские музыканты», и было обидно и непонятно, почему никто не снимает эту замечательную историю. Я придумал свою версию и снял. И знаете, мне не стыдно за картину. Тогда мой немецкий продюсер сказал мне: «Ты не вовремя ее снял. У тебя картина для семейного показа». А тогда был период такого безвременья. Вот если бы, говорит, картина появилась в Германии, где люди привыкли ходить в кино семьями, тогда был бы успех. И в Америке был бы успех. Мне даже предлагали это сделать, надо было вложить еще двести пятьдесят тысяч тогдашних долларов, и американцы забрали бы ее, переозвучили на английский язык и выпустили в прокат. Но я просто не нашел денег. Джон Дейли, продюсер «Терминатора» и «Последнего императора», посмотрев картину, сказал (это у них такая очень смешная форма похвалы): «Видны деньги». Для них это главный показатель.

Театр, конечно, это самое главное в моей жизни. Театр всегда важнее. Я много играю. «Варвар и еретик», «Плач палача», «Затмение». И еще в антрепризе. Театр – более живое дело. Можно сегодня так сыграть, а завтра иначе. Как захочешь. А в кино все как бы «одноразово». Один раз собрался с силами, и поехали: мотор-камера-стоп-снято. Все. И уже ничего не поправишь. А поправить хочется, почти всегда.

Сейчас в нашем кинематографе появилась этакая стойкая тенденция, такое движение в сторону европеизированного кино, и это обидно. Мы все время хотим «догнать и перегнать», тогда как у нас есть свое замечательное кино, есть талантливые режиссеры: Сережа Соловьев, Виктор Сергеев, Саша Буравский… Так нет. Надо обязательно снимать все эти «пиф-паф», надо, чтобы все обязательно прыгало, бегало. И что с того… Я на таких картинах засыпаю. Мне всегда говорят: «Там в конце будет ясно, что к чему». Но я не могу досмотреть картину до конца.

По моему убеждению, в России надо снимать так, чтобы была человеческая история, чтобы прочитывалась судьба человека. Чтобы обязательно были какие-то отношения. Вот первый «Крестный отец» был совершенно гениальный… Там были отношения внутри семьи: отец – сын, брат – сестра, было за чем следить. А вот третий «Крестный отец» делался ради «пиф-паф, ой-ой-ой»… и он провалился… Нам интересно, когда есть судьба, нам интересно смотреть за тем, что происходит с людьми. Не надо, чтобы все бегало, прыгало и летало… Впрочем, мы тоже повторяем эти ошибки. Первый «Next» – замечательный, второй уже похуже, третий просто скукотища, а от четвертого я отказался, сказал: «Все, хватит…»

У меня сумасшедший график съемок. Просто ужас… Недавно закончил сниматься в фильме «Блокада», сейчас заканчиваю сниматься в картине «Полонез Кречинского», скоро начну сниматься в «Гении-2». В театре спектакль выпустил, «Затмение», начали репетировать «Тартюфа». Еще готовлюсь к своей картине… Включая май месяц, у меня не будет ни одного выходного. Конечно, я делаю иногда паузы, например неделю. Вот собираюсь поехать в Китай… Потом, через время, еще неделю возьму – поеду на рыбалку. У меня тоже бывают перерывы. А иначе с ума можно сойти…

Сегодня идеи о мировом господстве, думаю, очень актуальны. Мой новый фильм отчасти про это. Сценарий написан по мотивам романа Алексея Толстого «Гиперболоид инженера Гарина» таким образом, что все действие перенесено в наше время. Главного героя буду играть я. Этот человек меня заинтересовал своей трансформацией. Он хотел быть самым богатым в мире. И начав, как нормальный ученый (лишенный, правда, всяких иллюзий относительно современной реальности), кончает тем, что превращается в чудовище. Таким его делает власть…

Я думаю, что власть вообще никому еще не позволила остаться добрым человеком. Из человеческой истории я не помню ни одного персонажа, который бы, добившись власти, захотел бы от нее добровольно отказаться. Например, уйти в монастырь или просто стать частным человеком. Разве что мифический римский император. Но он был единственным. Да и то, прямых доказательств этому нет.

Талант в искусстве тоже дает власть. И разве Гитлер, художник по образованию, был бездарен? Кто точно знает, что такое мораль? Кто это придумал?…

…Мы заканчиваем снимать рождественскую историю. Это история о том, что бывает со всеми нами. Когда думаешь: «Господи, вот сейчас бы закрыть глаза, и чтобы все изменилось. Жена ушла, и я бы куда-то поехал, и встретил бы там свою любовь…» Музыку к ней пишет Андрюша Макаревич, к которому я очень нежно отношусь, мой старый друг. Я очень рад, что это так.

Однажды я стоял у того былинного камня из сказки, на котором написано: «Направо пойдешь, налево пойдешь.» И я через него не перешел. Как оказалось, все это не так важно в жизни. Деньги, если их миллионы, не дают людям спокойно спать. Хотя это совершенно замечательно: иметь миллион. Но только когда не нужно за него бояться. Есть – и есть, и бог с ним…

…Сейчас я стараюсь не общаться с миром. Или общаться как можно меньше. Потому что там нужно врать, юлить, а я не хочу этого делать… И тем не менее, среди всей этой жижи есть хорошие нормальные люди. У которых осталась совесть. У которых есть искреннее желание помочь театру, помочь кино.

Мою профессию нельзя купить. Без таланта могут взять в театр. Но на сцену не выпустят.

В российском кинематографе наметились положительные сдвиги, надеюсь, это станет тенденцией. Пена сходит. Стали улучшаться сценарии. Научились снимать сериалы. Нельзя сразу соорудить Ту-154. Сначала надо придумать два крыла. Никакого возврата к советскому кино не произойдет. Я не хочу никуда возвращаться. Да, в советском кинематографе было много замечательных картин. И надо помнить, что у нас это было. Я никогда не забуду Черкасова, Леонова. Но возвращаться никуда не надо. Надо идти дальше.

Я живу в будущем, преклоняя колени перед прошлым. За что нам извиняться перед Грузией или Эстонией? Столько лет кормили-поили, а теперь мы должны еще и извиняться. Хватит уже извиняться. Я бы заставил их извиняться за то, что они сделали с нашим памятником. Вы на секунду себе можете представить, что американский памятник в какой-либо из стран вот так бы снесли, что бы было. Война. Американцы бы развязали войну, и я бы сказал, что они правы. И ведь это не народ эстонский сделал, это правительственная кучка, нелюди, которые вдруг почему-то решили, что мы должны враждовать. То же самое касается и Грузии. У меня пол-Тбилиси друзей, много друзей в Эстонии. А их правительства из нас, из русских, делают поработителей…

Мы проходим нормальный путь эволюции. Но нам навязывают путь американский. А нам он не нужен. Мы другая нация, мы другие люди, и путь у нас свой. У нас уже был такой период, когда мы жили удельными княжествами. И когда мы вновь соберемся в единый кулак – Русь станет великой. Мы обязательно придем к этому. И когда мелкотравчатые страны типа Эстонии начинают нам грозить кулаком, как это можно вообще всерьез воспринимать? Как можно всерьез воспринимать то, что они называют нас поработителями? Кого там порабощать? Четыре избы – вся страна. Нам надо серьезней и лучше к себе относиться. Надо начинать любить себя. Свою страну, свой народ. Надо понимать, что мы большая сильная Россия. И в России есть не только Москва, Санкт-Петербург и еще несколько городов. Мы – огромная Россия. Нам надо узнавать свои границы. И бить по рукам тех, кто пытается их нарушить. Гордиться своим флагом, своим гимном, а не извиняться перед всеми непонятно за что.

Герой фильма «Выкрест» действительно выкидыш – его отец погиб, а мать была тяжело ранена при научном эксперименте и умерла от болевого шока, потому что согласилась на преждевременные роды без анестезии. Это было в середине пятидесятых годов двадцатого века. А выкрест он, конечно, фигуральный – это человек, который меняет систему ценностей, когда все, во что он верил раньше, идет прахом. Мне интересно сыграть эту разительную перемену, когда интеллигентный ученый, физик, университетский профессор превращается в одержимого, в сумасшедшего. Потому что рушится его мир. Наука загибается, друзья бегут за границу, его учеников и любимую женщину убивают, а его самого хотят упечь в «шарашку». Конечно, «шарашка» – это вымысел. Какое же игровое кино без фантазии? С другой стороны, как знать… Четыре года назад я написал в сценарии про зомбированных собак, а недавно по телевизору передали, что американцы закончили опыты по зомбированию животных и перешли к зомбированию человека в военных целях… Когда писался сценарий, было невероятно интересно… тут мы дали волю воображению… В нашей «шарашке» сидят француз, который выдерживает любой электрический ток, и китаец, который буквально в огне не горит. Причем играет китайца Костя Цзю…

Помимо массы всяких придумок, у нас в сценарии есть свои, специальные шутки. Например, когда «шарашкино» начальство впервые видит несгораемого китайца, оно произносит: «Знали б мы раньше, что такое возможно, хрен бы американцы во Вьетнаме со своим напалмом что-нибудь сделали…»

Если делать подобный фильм на полном серьезе, то зритель помрет от скуки. И в этом смысле у меня два ориентира: фильмы про Индиану Джонса и про Джеймса Бонда в исполнении Шона Коннери. У него, как вы знаете, с чувством юмора все было (и есть) в порядке.

И уж конечно, если наш герой метит в сверхчеловеки, должно же у него быть и сверхоружие. Над ним-то и трудятся ученые в «шарашке». Действует оно так: наносит тепловой удар с любого расстояния. Допустим, какая-нибудь гора заслоняет вам вид на море. Наводите на нее аппарат, нажимаете на кнопочку, и пожалуйста: вместо горы – чудный морской пейзаж… Еще с помощью сверхоружия можно вызвать ураган или землетрясение в назначенном месте. В одном эпизоде наш герой спрашивает заказчиков: «У вас в Индонезии никого нет?» – «Никого», – отвечают те. «Ну, тогда смотрите». И тут же Индонезию сносит чудовищной силы цунами…

Когда наш художник показал в Институте физики чертежи чудо-аппарата, сделанные по моим наброскам, один доктор наук ему сказал: «Немного доработаем – и Нобелевскую пополам». Оказывается, они разрабатывали лазер с ядерным надувом. Не знаю, что это такое, но звучит красиво…

Помню, в детстве я любил втыкать шпильки в розетки и смотреть, как железо краснеет, а потом белеет. Но вообще мне интересна не физика, а психика. Человеческие характеры…

Конечно, при написании сюжета мы отталкивались и от инженера Гарина, и от доктора.

Но, и от других одержимых, но, смею надеяться, мы создали оригинальный сценарий. Есть у нас и положительный персонаж, такой чудаковатый ученый – приемный отец и учитель главного героя. Он думает, что изобретает чудо-аппарат на благо общества, не подозревая того, что нашему герою тепловой аппарат нужен для захвата власти над миром.

Есть и героиня. А как же. Все как положено. Красавица, любительница приключений. Еле отыскал актрису. Просто беда какая-то с бабами. Есть талантливые, но некрасивые, есть красивые, но бездарные, но так, чтобы то и другое вместе… Я уж Милу Йовович стал уговаривать, но она только через два года освободится. В Польшу хотел поехать на кастинг, но вовремя вспомнил про Евгению Крюкову.

Она (героиня) его (героя) выбирает не потому, что он одержимый, а потому, что он другой. Он же ей не что-нибудь предлагает, а целый мир. Она идет с ним до определенного момента, пока не понимает, что он заигрался и уже не может остановиться.

Однозначно, успех фильма, в теперешнем моем понимании, это кассовые сборы. СМИ все равно напишут так, как напишут. Когда я снимался в «Мастере и Маргарите», меня спрашивали, не было ли какой чертовщины на съемках, а я отвечал, что чертовщина начнется после того как фильм покажут по телевизору. И в самом деле, после премьеры началось… Настоящий бал Сатаны…

У меня, как я говорил, сложные отношения с прессой, черт бы их побрал! Один раз в Самаре после премьеры «Женитьбы» сумасшедший был прием, зал просто выл от восторга, как в лучшие времена «"Юноны" и „Авось“». А у Саши Захаровой еще был и день рождения. Устроили самарцы вечер в нашу честь. Подошла ко мне девушка, пригласила потанцевать. На улице тридцать семь градусов жары, мы все никакие, но отказываться неудобно, и я пошел. Кто-то нас сфотографировал, опубликовал и под снимком дал подпись: «Пьяный разврат Абдулова» и якобы прямую речь этой девочки, что я-де к ней приставал. Так она, прочитав эту публикацию, прислала мне нотариально заверенное письмо, что ничего подобного не говорила. Сволочи, одно слово. Хорошо, что жена у меня умница, все понимает… А в другой раз после моего дня рождения в ЦДЛ в полвторого ночи наскочили на нас с Ярмольником два папарацци – и давай щелкать. Мы их взяли за фотоаппараты и потребовали уничтожить снимки. Один стер, другой нет. И что, мерзавец, придумал – опубликовал свою фотографию с кровью на лице и написал, будто мы с Ярмольником били их ногами. Да у меня двадцать свидетелей, что никто их не бил… Сам он себе нос расковырял и кровь по лицу размазал. В конце концов, мне это как мужику обидно – если бы я его действительно избил, черта с два бы он у меня до редакции добрался, разве что до больницы на «скорой». Да ну их к бесу…

Понимаете, я не люблю пустоты в своей жизни. Захаров ведь не может каждый месяц ставить для меня спектакли. Новый спектакль случается раз в год, раз в два года… Хочешь не хочешь, возникают пустоты. Их надо заполнять. Тут и появляются кино, театр, антрепризы… Но я заполняю пустоту своей профессией, а не иду в бизнес, не торгую булочками или памперсами. Хотя за первые три месяца жизни моей дочки я понял, что если кому-то и стоит поставить памятник, так это изобретателю памперсов…

Режиссура – это не профессия, это состояние души. Причем засасывающее. Я же после «Бременских музыкантов» дал себе зарок никогда больше этим не заниматься, чтобы не переживать еще раз весь этот ужас. И не удержался. Но сейчас я хотя бы постараюсь избежать ошибок, которые совершил тогда…

Я не чужд самокритики… Я же нормальный человек и понимаю, что на ошибках учатся. Теперь у меня каждый кадр заранее продуман, и не просто продуман, а нарисован. Комикс можно издавать.

Но я думаю о другой книге – воспоминания хочу написать. Столько встреч было интересных, не забыть бы. От Киссинджера до Жаклин Кеннеди и Сергея Параджанова…

Помню, когда Артур Миллер подвел ко мне человека познакомиться и сказал: «Это Генри Киссинджер», у меня руку свело, которую я ему уже было протянул…

А Жаклин Кеннеди… Если бы это событие произошло в моей жизни пораньше, то это могло бы свести меня с ума. Но я все равно был счастлив от того, что такая ослепительная женщина зашла ко мне в гримерную после спектакля. Не думаю, что многие американские актеры могли бы этим похвастать. Я, между прочим, нашел ход для книги мемуаров – обращение к отцу. Он ведь всегда был для меня главным судьей. И вот я, обращаясь к нему, говорю: «Как жалко, отец, что ты с ними не познакомился.»

После рождения дочери у меня начался новый этап в жизни. Полная переоценка ценностей. Я по-другому стал относиться к работе, к людям, к семье… Друзья говорят: «Саня, давай загуляем…», а я к Женьке… Это чудо какое-то…

АЛЕКСАНДР АБДУЛОВ. НАРОДНЫЙ АРТИСТ

И странная все же вещь – природа актера. Всеобщие любимцы, глашатаи судеб, чревовещатели сокрытой от глаз мудрости мира – и вот, пойди же, при всем том, в какие-то там Средние века их, к примеру, даже запрещали хоронить на кладбищах. Только за церковной оградой. Это за какие такие ужасные грехи? Хотя иногда, если спокойно и несколько со стороны про все это подумать, действительно, закрадывается в душу легкая чертовщинка: зачем бы это – взять и превратить свою единственную, настоящую, Богом и случаем данную жизнь в сырой и как бы неотесанный, подготовительный, что ли, материал для какого-то предполагаемого блистательного фантомного десятка, или даже сотни, других, выдуманных и, конечно же, вполне ненастоящих жизней? Что за странная жажда, нужда, потребность, необходимость – прожить их во множестве за срок одной?

Актеры, как и все мы, конечно же, бесконечно разнообразны и исключительно многолики. При этой верткости каботинных обличий роднит их и такая коренная черта – беззащитность. Наверное, объясняется это довольно прозаически, во всяком случае, практически. Они изначально зависимы. Эти другие их жизни-роли не с неба на них сваливаются. Роли им дают. Обычному человеку и в голову прийти не сможет вдруг всерьез попросить у кого-то себе другую жизнь. Как говорил Василий Макарович Шукшин, ни у кого из нас «билетика на другой сеанс не будет». У актера же главная его жизнь, в расчете на которую он и проживает свою условную, единственную, черновую, именно на каком-то там, только ему известном «другом сеансе»: ухитриться побыть и принцем, и нищим, и ангелом, и дьяволом. Отсюда, наверное, и образуется в самих их характерах странная, с трудом осознаваемая помесь надменности и смирения, великого нахальства запросто вести задушевные разговоры с миллионами незнакомых людей и столь же великой робости перед каким-нибудь занюханным театральным администратором, от которого, между прочим, зависит, не перепадет ли ему еще четвертинка чьей-то жизни. И каждый из них, конечно же, понимает некоторую ненормальность своего положения, каждый пытается к ненормальности этой как-то приладиться, одолеть в чем-то, что ли, свой природный артистический недуг. Тогда одни из них вдруг с сумасшедшей страстью активно углубляются в книги, начиная слыть в нормальной жизни «интеллектуальными артистами». Другие, наоборот, внезапно прекращают вообще что-либо читать, даже газеты и объявления, и начинают пить горькую, но и пьют как-то ненормально, страстно, самозабвенно, как-то даже не по-человечески. Третьи ударяются в денежные халтуры, вдруг стараясь сомнительным своим актерством на наивности и доверчивости неактерской части человечества зашибить немыслимую актерскую деньгу. Кто-то вдруг уходит не просто в религию, а норовит с той же немыслимой страстью прямо в схимники, в святые…

Трудно, практически невозможно представить себе спокойную, уравновешенную, обдуманную актерскую судьбу. Во всяком случае, мне такие не встречались. Да и знакомился-то я с актерской профессией «не по учебникам», а в пучинах настоящих, невыдуманных актерских судеб, где в большинстве своем актер был обыкновенно нищ, слегка пьяноват, любопытен, весел, грустен и старался до поры не интересоваться никакими другими текстами, кроме текстов своих ролей.

Я их люблю, я с ними провел жизнь. С такими, какие они есть, с такими, какие встретились мне в профессии. Женственные и мужественные одновременно, гордо-независимые, с постоянной, часто ненавидимой ими самими потребностью похвалы, без чего внезапно они способны впасть в какую-то необъяснимую, иногда даже смертельную тоску.

Среди великого множества моих актерских привязанностей есть одна особенная, может быть даже странная, дружба. Я говорю о Саше Абдулове, удивительно многообразной и довольно сложной человеческой личности, которая в сердцевине своей может быть определена очень просто и ясно. Саша – чистой воды Актер. Он, мне кажется, ни при каких обстоятельствах, ни при каких условиях, ни даже при каких-нибудь невиданных превращениях в другой жизни в какую-нибудь «козочку», скажем, в этой все-таки не мог быть никем иным – только актером. Иное для него как-то даже, наверное, биологически невозможно. Правда, сейчас он владеет едва ли не десятком других профессий, владеет вполне уверенно, иногда даже виртуозно, но все это благодаря именно своей химически чистой актерской природе.

Отношения наши когда-то начались просто и без затей. Никакой «поэтической легенды» про то, как Саша, допустим, во времена своего босоногого детства и отрочества где-то в узбекской глубинке со слезами на глазах смотрел мои «Сто дней после детства», или я млел от внезапного душевного просветления, глядя, скажем, на его Медведя в «Обыкновенном чуде», рассказать – к сожалению ли, к счастью ли – не могу. Сашу ни с какого боку не интересовали пионерские муки и страсти, меня – превращение Медведя в хорошенького мальчика, каким тогда был Саша.

Познакомились мы в ресторане Дома кино, куда пришли вместе с Сашей Кайдановским, который к тому времени уже перестал быть коллегой Абдулова, сошел с ума на режиссуре и трансвестировался из актеров в мои студенты. Таким образом, мы с Кайдановским в тот вечер являли в некотором смысле даже некую благородную древнеримскую сцену – учитель с учеником разделяет чашу водки. За этим занятием мы некоторое время философски сидели вдвоем, однако, по каким-то неведомым канонам выпивания в Доме кино, вокруг нас вскорости образовалась довольно случайная компания, в которой был и малознакомый мне Саша Абдулов. С собой у Саши почему-то был торт, который он нес кому-то на день рождения и теперь, здесь же, у нас за столом, загодя хотел воткнуть в него свечки. Свечки ломались, кто-то предложил, тоже загодя, торт попробовать… И тут Саша, по до сих пор не выясненным мотивам, вероятнее всего от избытка переполнявших его сумеречных чувств, вполне внезапно даже для себя взял и надел коробку от торта мне на голову.

Кайдановский, который, пусть недавно, но уже окончательно простился с артистической непосредственностью, вдруг на глазах изумленной публики страшно побелел:

– Ты кому на голову коробку надел?

– Чего ты взъерепенился, – ласково отвечал Абдулов, очень даже по-товарищески, – кому надо, тому и надел. – И Саша – для убедительности, наверное – откусил торта, коробки с моей головы не снимая.

– Ты думаешь, что все такие же придурки, как ты? Два сапога – пара?

– Может быть… – с достоинством продолжал полемику Абдулов, – очень даже может быть. Именно, именно два сапога и именно пара…

Кончилось тем, что Кайдановский сказал Абдулову, что если тот немедленно с моей головы коробку не снимет и не извинится, то он, Кайдановский, найдет способ, чтобы в отместку Абдулов немедленно и прилюдно съел бы шнурки с собственных ботинок. На что, помню, Абдулов с достоинством ответил, что это не составит ему ни малейшего труда, но с еще большим достоинством, уже обратившись ко мне, он сердечно добавил, что если меня чем-то (разумеется, сам того не желая) он обидел, то и я в свою очередь немедленно могу надеть ему на голову все что угодно и даже пользоваться этим сомнительным правом в любых обстоятельствах постоянно.

В течение скандала я, тем не менее, из-под коробки наблюдал, как разнообразны, подвижны, ртутны, неожиданны оценки, доводы и реакции Абдулова: именно в тот момент он мне и понравился как артист.

Чтобы светски завершить витиеватое это знакомство, Абдулов сказал мне, что отныне надеется на более частые наши свидания и вообще, готов сняться у меня в какой-нибудь роли, в какой-нибудь картине, тем более что и раньше слышал обо мне много хорошего, и не только от Кайдановского.

Вот тут-то незаметно и подкатила к случаю «Черная роза». Уже когда я писал сценарий, твердо имел в виду пригласить на одну из главных ролей Сашу Абдулова. В первый съемочный день, разумеется, тоже «безо всякого злого умысла», а исключительно в связи с дефицитом времени, я не церемонясь, не рассуждая про «сквозное действие» и «зерно роли», довольно определенно предложил:

– Давай, Саша, ложись на пол, поднимай руки-ноги вверх и как ребенок верещи: «А-аа-ау, а-аа-ау, а-аа-ау!»

Саша разобиделся чуть не до слез. Его обуяла актерская гордыня, которую, впрочем, вполне можно было понять. От волнения и негодования он внезапно перешел на «вы»:

– Что вы мне предлагаете? Чего это ради ни с того ни с сего я стану задирать ноги? Я сейчас, между прочим, в «Гамлете» репетирую. Какое такое «А-аа-ау, а-аа-ау»! Покажите мне это «Ау» в сценарии. И вообще, почему я должен валяться по полу?

– Саш, я тебя прошу, сделай все это быстро, хорошо и талантливо: если ты захочешь, ты сумеешь. Давай, Саша, правда. Совсем времени нет.

Недолго пообдумывав что-то про себя, безо всяких дополнительных объяснений, Саша замечательно талантливо лег на пол и изумительно точно и смешно, болтая в воздухе ногами и руками, изобразил младенца. Все присутствовавшие на съемочной площадке не могли удержать смеха, а после команды «стоп» от души ему аплодировали. Первоначальный лед наших взаимоотношений на глазах растопился, я почувствовал, что с этого момента мы с обоюдным удовольствием вовлечены в одну и ту же, совершенно дурацкую игру и чем в ней меньше будет каких-нибудь умных объяснений друг другу тех или иных ее правил, тем будет лучше.

В картине у Саши было несколько парных сцен с его товарищем по театру Сашей Збруевым. Вот тут я понял еще одну необыкновенно сильную сторону абдуловского артистизма. Абдулов – командный игрок. Может быть, даже именно в этом и заключается общая главная сила захаровских ленкомовских актеров. Являя каждый по себе очень сильную и талантливую индивидуальность, они способны не потерять ее в самозабвенной командной игре. Время идет, одни артисты взрослеют, стареют, кто-то уходит, приходят новые, в большинстве своем действительно талантливые, но театр, проверяя их индивидуальность на прочность, прежде всего проверяет их «командные способности». После чего новый артист и входит в труппу. Вот почему, я думаю, так долго держится Ленком. Конечно, и там живые, ранимые люди, к тому же актеры: они могут друг на друга обидеться, даже возненавидеть, но свое командное достоинство сохраняют всегда. Эту свою превосходную марку театр держит безукоризненно.

И в «Черной розе», выкладываясь до последнего, Саша особое артистическое удовольствие находил в том, чтобы классно «сыграть на партнера». Мы все про это слышали в разговорах про футбол. И там хорошему футболисту даже важно не столько именно самому забить гол, сколько «видеть поле», уметь вовремя и точно передать пас на выигрыш. В команде «Черной розы» Саша был превосходным партнером не только своим старым опытным товарищам – Збруеву, Люсе Савельевой, но и впервые увиденным на площадке Тане Друбич, Саше Баширову, непрофессионалу Илюше Иванову, даже моей, тогда трехлетней, дочке Ане. Аня играла квартирного Ангела; естественно, перед съемкой страшно волновалась, говорила мне шепотом:


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю