Текст книги "Бриллианты твоих глаз"
Автор книги: Алекс Вуд
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)
Алекс Вуд
Бриллианты твоих глаз
1
За столом сидели шесть человек. Берти Аркрофт, граф Кентский, его младший брат Джеймс, их бабушка леди Элизабет, Кэтрин Уильямс, знакомая леди Элизабет, баронесса Леонарда Штайн, молодая хорошенькая немка, и Изабель Алмеду, гостья Берти. В комнате царил таинственный полумрак. Двенадцать свечей в золотистых резных подсвечниках отбрасывали причудливые тени на мраморные стены большой гостиной фамильного особняка Аркрофтов. Больше никакого освещения не было, но глаза собравшихся за столом уже привыкли к темноте, и они четко видели напряженные лица друг друга.
На столе белел огромный круг бумаги с нечеткими буквами английского алфавита, написанными по краям. В левой части круга под буквами было выведено слово «ДА», в правой – «НЕТ», чтобы духи могли кратко отвечать на вопросы собравшихся, не затрудняя себя. Тут же присутствовало неизменное для спиритического сеанса блюдце со стрелкой, прикрепленной к нему. Свечи были расставлены на каминной доске, между ними курились благовония. Этот процесс шел уже давно, и вся гостиная была окутана легкой дымкой. У баронессы от непривычного запаха разболелась голова, однако леди Элизабет настаивала на точном следовании всем правилам. Она помнила, как проводились спиритические сеансы еще при ее дедушке, и теперь собиралась показать молодым, как это делается по-настоящему.
Худые руки леди Элизабет возлежали на блюдце. Она прикрыла глаза и что-то бормотала себе под нос. Берти Аркрофт, сидевший по левую руку от бабушки, подмигнул Изабель, намекая на комичность происходящего. Было ясно, что позднее он ни за что не упустит шанс посмеяться над старомодным ритуалом и серьезностью старушки.
Изабель ответила ему легкой улыбкой, но на самом деле она совсем не разделяла его веселости. Спиритический сеанс задумывался как шутка, небольшое развлечение в скучный зимний вечер, но почему-то у Изабель было тяжело на душе. Не то чтобы она верила в духов и прочую мистическую чепуху, но невозможно было не почувствовать веяние таинственности в этом старинном английском замке. Всякое может произойти в такой вечер...
Изабель познакомилась с Берти Аркрофтом на ипподроме. Сезон скачек уже давно закончился, но некоторые любители конного спорта порой появлялись там и наблюдали за редкими тренировками, выбирая достойнейших лошадей. Берти, несмотря на занятость, всегда выкраивал время для подобных визитов и знал всех постоянных посетителей в лицо. Загадочная девушка в черном, которая каждый день появлялась в ложе и смотрела на несущихся лошадей, сразу привлекла внимание импульсивного аристократа. Просидев несколько часов на ипподроме, она вставала и уходила. У входа ее неизменно ждал черный лимузин, что тоже вызывало немалый интерес.
По крайней мере, у Берти Аркрофта. Рьяный спортсмен, любитель скачек, страстный болельщик и азартный игрок, он с не меньшим воодушевлением относился и к женскому полу. Тридцатидвухлетний холостяк, богач с голубой кровью и очаровательный джентльмен. Что еще требовалось, чтобы вскружить голову даже самой стойкой женщине? Победы графа Кентского в любовной сфере далеко превосходили его спортивные достижения. Многие мужья грозились «придушить этого нахала Аркрофта», если он хоть раз попадется им на пути, но Берти был достаточно умен, чтобы не создавать себе дополнительных проблем. Он безжалостно срывал цветы, вдыхал их аромат, а потом исчезал, ловко избегая заслуженного наказания. О покорении Берти Аркрофта мечтали многие великосветские девицы, однако пока ни одной из них не удалось завлечь его в матримониальные сети. Он по-прежнему неутомимо искал свою единственную и неповторимую, щедро одаривая женщин знаками внимания.
Таким образом, таинственная незнакомка, отличавшаяся к тому же редкой красотой, была обречена на знакомство с Аркрофтом. После недели пристального наблюдения он решился на конкретные действия. Берти не страдал застенчивостью и отсутствием находчивости, поэтому он просто подсел к девушке и заговорил с ней о лошадях, пользуясь свободой общения, царившей на ипподроме.
К его удивлению, незнакомка не стала кокетничать или настаивать на сохранении инкогнито.
Наоборот, она мило улыбнулась ему, и через несколько минут они уже болтали как старые приятели. Берти никогда за словом в карман не лез, а Изабель (так звали таинственную девушку) оказалась великолепной собеседницей, чуткой и внимательной.
Берти был заинтригован. Судя по темной одежде, роскошной машине и полнейшей отстраненности, девушка должна бы напускать тумана, томно закатывать глаза и изображать из себя роковую женщину. Ничего подобного не происходило. Изабель была приветлива, открыта, и это поставило Берти в тупик. Неотразимый граф Кентский впервые в жизни почувствовал, что его чары не оказывают ожидаемого эффекта. Он удвоил усилия. Безрезультатно. Он попытался изобразить холодность и добился лишь того, что Изабель ужасно расстроилась из-за этой внезапной перемены!
Одним словом, к концу недели знакомства Берти Аркрофт всерьез увлекся ею. В Изабель были шик, шарм и непередаваемое обаяние, которое Берти объяснял тем, что его новая знакомая – француженка, а значит, просто обязана пленять с первого взгляда.
Берти все нравилось в Изабель. И короткие темные волосы, завитками прикрывающие маленькие уши, и строгий утонченный профиль, словно отчеканенный на монете, и нежный голос с таким милым акцентом. Изабель разговаривала на правильном английском, лишь некоторые неточности в произношении выдавали в ней иностранку. Однако самым примечательным в ее лице были глаза. Огромные, в обрамлении пушистых черных ресниц, они заставляли вглядываться в лицо девушки еще и еще. Больше всего поражал их цвет, смесь голубого и серого, он напоминал прозрачный хрусталь, омытый родниковой водой.
Вскоре Берти было позволено проводить Изабель домой, и он узнал, что она живет в Лондоне с тетушкой, сурового вида немолодой особой. Разъяснился и черный цвет одежды. Полгода назад Изабель потеряла в автомобильной катастрофе обоих родителей.
Берти был потрясен. Он сам стал сиротой в четыре года, когда его отец неудачно упал с лошади и сломал шею (мать умерла еще раньше, едва произведя на свет его младшего брата Джеймса). Аркрофт сразу почувствовал сострадание к Изабель, и это чувство лишь усилило его влечение к ней. Берти стал частым гостем в доме Изабель. Тетушка, правда, была против его визитов. Это Аркрофт понял сразу. Она никогда не оставляла Берти и Изабель наедине и отпускала в его адрес нелицеприятные замечания.
– Тетя очень волнуется из-за меня, – поясняла Изабель, и ее хрустальные глаза наполнялись слезами. – Она боится, что кто-то причинит мне боль...
Берти вполне понимал суровую тетю. Обидеть такое хрупкое существо очень легко, и Аркрофт старался и словом и делом доказать, что ни за что не навредит Изабель.
Настало время, когда Берти должен был вернуться домой, в свой старинный замок, который благодаря усилиям предков Берти, а также его собственным являл собой настоящее произведение искусства. Но расстаться с Изабель было немыслимо, и Аркрофт предложил ей провести некоторое время в его фамильном замке. Конечно, с драконом-тетушкой. Изабель охотно согласилась. Возможно, она уже начала чувствовать к графу Кентскому симпатию, которая быстро возникает между двумя свободными привлекательными молодыми людьми.
А вот свирепая тетушка ехать отказалась. Тут Берти с удивлением узнал, что в этом тандеме отнюдь не она играла решающую роль. Изабель была богата, а тетушка нет, Изабель распоряжалась всем и решала, куда и зачем ехать, тетушка не имела права голоса. Берти поначалу не мог поверить собственным ушам, но вскоре убедился, что хрупкая француженка совсем не так беззащитна, как казалось на первый взгляд. Она принимала трезвые решения, здраво рассуждала и была похожа не на сказочное существо, а на вполне реальную женщину.
Сделав это открытие, Берти очень обрадовался. Значит, Изабель такая же женщина, как и все остальные, и на нее должны подействовать те же приемы. Зима в Аркрофт-Хаузе обещала быть очень интересной...
– Блюдце двигается, – вполголоса произнесла Леонарда.
Все глаза немедленно устремились на столовый прибор, белевший в полумраке. Блюдце действительно немного дернулось, но тут же вновь затихло.
– Вы слишком несерьезны, – раздраженно сказала леди Элизабет. От ее проницательного взгляда не укрылись ухмылки Берти. Старший внук порой ужасно действовал ей на нервы своим легкомысленным поведением.
Сама леди Элизабет всю жизнь была серьезна. Без тени улыбки она выходила замуж и растила детей. Смех казался ей чем-то совершенно ненужным, поэтому излишняя веселость Берти часто выводила ее из себя. Другое дело Джеймс...
Джеймс Аркрофт был любимцем бабушки. В отличие от легкомысленного брата он рос задумчивым, внимательным ребенком. В школе и университете его очень хвалили, но, получив образование, он не стал работать, а посвятил себя любимому делу – истории. Одно время Джеймс даже был членом нескольких исторических и археологических обществ, но потом отошел от них, предпочитая проводить научные изыскания в одиночку. Усилиями старшего брата семья ни в чем не нуждалась, и Джеймс мог заниматься наукой сколько душе его было угодно.
Леди Элизабет только приветствовала уединенный образ жизни младшего внука, более того, она даже настаивала, чтобы Джеймс как можно больше времени проводил в кругу семьи. В нем она видела настоящего потомка графов Кентских, с подобающим истинному аристократу складом ума и характера. Она сокрушалась про себя тому, что не Джеймс – наследник титула, а этот клоун Берти, который только и знает, что гоняется за юбками. То, что Берти содержит всю семью, в расчет не принималось...
Подобные настроения бабушки, которая фактически вырастила братьев, ни для кого секретом не являлись. Однако Берти относился к этому снисходительно и никогда не отказывал ни бабушке, ни брату в их маленьких просьбах.
– Пора, – громко провозгласила леди Элизабет. – Соединим энергию наших душ и позовем к себе обитателей загробного мира.
Тотчас все сидящие за столом взялись за руки. А Берти, который, несмотря на свое легкомыслие, считался прекрасным медиумом, вместе с леди Элизабет дотронулся до блюдца. Больше не было обмена веселыми улыбками и многозначительными взглядами. Всех охватило некое мистическое предчувствие, которое иногда посещает впечатлительных людей, да еще собравшихся в старинном замке, где до сих пор можно было встретить привидение...
Блюдце зашевелилось, стрелка дрогнула, легкий порыв ветра поколебал пламя свечей, словно и вправду в гостиную влетел бесплотный дух. Изабель вздрогнула. У нее были крепкие нервы, но это уже слишком...
– Дух Эдуарда Аркрофта, моего покойного супруга, ты ли здесь? – продолжала леди Элизабет.
Все знали, что она помешана на потустороннем общении с мужем, который ушел в мир иной около пятнадцати лет тому назад. Берти постоянно шутил по этому поводу, вызывая улыбку даже на лице непреклонной Кэтрин Уильямс, верной подруги и компаньонки леди Элизабет.
Все удивлялись этой странной дружбе. Кэтрин было всего сорок лет, и никто не понимал, что заставляет ее проводить почти все свободное время с семидесятилетней леди Элизабет. Берти часто приставал к Кэтрин с расспросами, но ей всегда удавалось отшутиться. В конце концов, ее оставили в покое, и она стала неотъемлемой частью зим в Аркрофт-Хаузе. Летом леди Маргарет обычно уезжала к морю, а Кэтрин растворялась в воздухе, намекнув, что ей необходимо проведать родственников. В начале декабря она снова появлялась в Аркрофт-Хаузе. Берти только радовался тому, что в доме есть посторонние люди, потому что зимой в замке было скучновато...
Но только не в этот раз. Столько гостей в это время года Аркрофт-Хауз не видел уже давно. Во-первых, Изабель Алмеду, приглашенная Берти. Во-вторых, новая знакомая леди Элизабет, баронесса Штайн, которую та привезла из очередного морского круиза. Если учесть тот факт, что обычно в начале декабря в Аркрофт-Хаузе были лишь члены семьи и Кэтрин, то воодушевление Берти становилось понятным. Он обожал шумные компании, и затишье перед Рождеством всегда угнетало его. Атак присутствие молодых привлекательных женщин значительно скрашивало существование графа Кентского.
– Нет, – прошептала Изабель.
Блюдце еле заметно, но все-таки дернулось, указывая на правую сторону старинного алфавита. Леди Элизабет вздрогнула и внимательно посмотрела на стол. Сомнений быть не могло, стрелка точно показывала на отрицание.
– А кто ты? – боязливо спросила леди Элизабет. Несмотря на любовь к спиритизму, она была не очень сильна в этой науке и чувствовала, что с незнакомыми духами шутки плохи.
Блюдце оживилось и выписало имя «Перигрин Кент». Джеймс с шумом втянул воздух.
– Кто это? – прошептала Изабель, повернувшись к нему. Согласно прихоти леди Элизабет, она сидела между Джеймсом и Кэтрин. Это позволило девушке кинуть вопросительный взгляд на профиль младшего брата Берти.
– Портрет, – туманно ответил он, и лишь его пальцы, прикасавшиеся к тонкой руке Изабель, чуть дрогнули, показывая, что выразительный взгляд девушки не остался незамеченным даже в этом полумраке.
Изабель сразу поняла, что он имеет в виду. В гостиной Аркрофт-Хауза, как раз за ее спиной, висел портрет одного из графов Кентских. Суровый мужчина надменно взирал на потомков с картины. Изабель очень заинтересовалась им, так как при ближайшем рассмотрении оказалось, что Джеймс очень похож на своего предка. Если на него надеть такой же кудрявый парик и заставить отрастить усы, то он станет точной копией портрета. Джеймс настолько привык к этому сравнению, что несколько раз на карнавал, который регулярно устраивался в замке, наряжался Перигрином Кентом.
Этот предок графов Кентских служил вместе со знаменитым капитаном Дрейком во флоте Елизаветы Английской и, по слухам, упорно поддерживаемым семьей, был даже одно время дорог ей не только как бравый моряк. О другой стороне жизни Кента его родственники не очень любили распространяться, уверяя, что никакой достоверной информацией не располагают. Но семейные архивы, даже частично уничтоженные, неумолимо свидетельствовали о том, что родоначальник был самым настоящим пиратом. Берти и Джеймс порой затевали ожесточенные споры по этому вопросу, и Изабель всегда с интересом прислушивалась к их яростным обсуждениям событий, которые произошли несколько веков назад. Джеймс как историк имел преимущество в спорах, но Берти лучше владел собой и нередко выходил победителем. Разгоряченный Джеймс мрачнел и становился точь-в-точь как изображение его предка на портрете. Изабель даже становилось немного страшно, она и не думала, что внешнее сходство может передаваться сквозь века.
– Я рада встрече с тобой, достопочтенный Перигрин, – произнесла леди Элизабет после минутного замешательства.
Судя по блюдцу, мятежный дух этого самого графа Кентского по прозванию Перигрин Кент находился сейчас в гостиной Аркрофт-Хауза. Леди Элизабет растерялась. Все приготовленные вопросы вылетели у нее из головы. Несмотря на выдержку, она беспомощно огляделась по сторонам, надеясь, что кто-нибудь придет ей на выручку. Ее ожидания оправдались.
– Правильно ли я понял легенду, Перигрин? – прозвенел в тишине напряженный мужской голос.
Изабель не сразу поняла, что это Берти. Она с изумлением посмотрела на него. Лицо графа Кентского изменилось до неузнаваемости. У губ залегла жесткая складка, глаза были устремлены на алфавит, словно от этого клочка бумаги зависела его жизнь.
Стрелка дернулась и указала на «да».
– Сбудется ли предначертанное? – продолжал спрашивать Берти.
Изабель обменялась тревожными взглядами с Джеймсом. Что Берти имеет в виду?
– Да, – вновь указало блюдце.
Получив дважды положительный ответ, Берти с облегчением откинулся на спинку стула. Напряжение на его лице спало.
– Пожелайте нам что-нибудь, сэр, – вдруг вмешалась в разговор с духом Леонарда.
Она была предупреждена, что, беседуя с потусторонними силами, необходимо придерживаться определенного порядка, но ей захотелось рассеять атмосферу напряженности. Берти своим странным поведением и дурацкими вопросами всех выбил из колеи. Не стоит превращать спиритический сеанс из шутки в нечто серьезное и страшное!
– Берегите бриллианты, – медленно вывело блюдце и затихло.
Тут же погасли все свечи, и гостиная погрузилась во мрак. Где-то вдалеке сильно хлопнула дверь, и словно сквозняк пронесся по комнате. Кто-то из женщин, кажется баронесса, слабо пискнул. Изабель изо всех сил вцепилась в руку Джеймса. Так приятно ухватиться за что-то надежное и реальное в тот момент, когда иррациональный страх захлестывает разум. Но внезапно Изабель осознала, что вместо теплой руки Джеймса она держится за чье-то ледяное запястье и нестерпимо холодные пальцы уже массируют ее ладонь, пробираясь выше по руке. Изабель закричала что есть мочи, рванулась подальше от этой отвратительной руки и тут же потеряла сознание.
2
– Нет, опять не так. – Руки мадам Ламож бессильно повисли. – Мы бьемся уже более двух часов над этим, Мэгги. Соберись. Ты сегодня на редкость невнимательна, а ведь времени у нас осталось очень мало. Повторяй за мной...
Лицо мадам выражало бесконечное терпение, хотя по ее виду нельзя было сказать, что она обладает этим качеством.
Наоборот, лицо и фигура этой женщины говорили о несгибаемом характере и неукротимом нраве. Среднего роста, с широкими плечами и резкими, порывистыми движениями, она вполне могла бы сойти за суфражистку начала века, боровшуюся за права женщин. Добавьте к этому широкое скуластое лицо, щедро разлинованное морщинами, крупный нос, вечно сжатые в одну линию губы и нахмуренные кустистые брови, и вы получите довольно неприятную картину.
Даже странно, что при столь непривлекательной внешности мадам Ламож отнюдь не производила отталкивающего впечатления. Возможно, дело было в девичьей грации, неожиданно появлявшейся в нескладном теле мадам, или в приветливой улыбке, озарявшей ее лицо, когда она считала нужным приободрить собеседника, или в ее голосе, необычайно звонком и сильном, которым она владела в совершенстве. Что бы мадам ни говорила, нельзя было не заслушаться переливами ее голоса, который напоминал о сиренах древности, завлекавших моряков чарующим пением в пучину вод. Увы, в отличие от сирен мадам Ламож петь не умела совсем. И если голос, этот великолепный дар Божий, никогда не подводил ее, то слух мадам был далек от совершенства. Она вполне сознавала этот недостаток и никогда не пыталась петь. Тем более что средств для заманивания душ человеческих в пучину у нее и без пения было предостаточно.
Ни где родилась мадам Ламож, ни сколько ей лет, ни как ее настоящее имя, не знал никто. Вероятно, если бы вы случайно заглянули в Бискье, бедный бретонский городишко на севере Франции, кое-кто из старожилов припомнил бы бакалейную лавку дядюшки Ламожа, чей единственный сын, Этьен, привез однажды неизвестно откуда юную черноглазую жену. Проворная девица пришлась не по вкусу почтенному семейству, но Этьен ее обожал, и им пришлось смириться с его странным выбором. Странным потому, что ни красотой, ни, тем более, порядочным приданым новоиспеченная мадам Ламож не обладала.
– Поистине колдунья, – судачили городские кумушки, наблюдая за тем, как ловкая девчонка завоевывает любовь новых родственников. Особенно хорошо получалось с мужчинами. Не прошло и трех месяцев со дня ее прибытия в Бискье, как дядюшка Ламож, глава семьи и фирмы, уже души не чаял в новой доченьке.
Сестры Этьена негодовали, видя такое внимание, зато их мужья были всецело на стороне Элеоноры. Именно так звали мадам Ламож в те далекие времена. Много имен она сменила с тех пор; лица, города, названия так и мелькают порой в голове, путаясь и забавляя мадам. Но самые первые, самые чистые воспоминания относятся к тому далекому времени. Например, когда она получила от свекра свой первый автомобиль...
Нелегка была жизнь в послевоенной Франции, но не зря дядюшка Ламож всегда так трясся над своими денежками. Не зря хватался за свою лавочку даже тогда, когда в стране хозяйничали немцы, и, что греха таить, был не прочь и им послужить, лишь бы последнее не забрали. О войне дядюшка Ламож вспоминал неохотно. И когда Этьен и зятья собирались вместе пропустить рюмочку и поболтать о былом, ведь они все были участниками Сопротивления, дядюшка Ламож старался держаться от них подальше. Он знал, что даже родные не простят ему той молчаливой покорности, с которой он встречал оккупантов.
Зато теперь, преподнося милой Элеоноре ключи от новенького «фольксвагена», дядюшка Ламож сиял от удовольствия. Если бы не его усилия, разве сохранил бы он богатство для своих потомков? Разве бы смогли они сейчас безбедно жить и работать для процветания уже собственных детей? Смогли бы есть вкусную пищу и спать на мягких кроватях? И, в конце концов, смог бы он сам сейчас подарить эту безделицу (при воспоминании о сумме, заплаченной за безделицу, сердце дядюшки Ламожа тревожно екнуло) своей очаровательной доченьке?
Очаровательная доченька не поскупилась на выражения благодарности. Дядюшка Ламож был весь зацелован. Порой стройное горячее тело его невестки прижималось к нему дольше, чем приличествовало. По городу пошли слухи. Дядюшка Ламож вдовел уже несколько лет, и до появления жены Этьена был не прочь подыскать себе новую супругу. Однако с приездом Элеоноры он забросил свое намерение, и местные кумушки ядовито шептались, намекая на то, что нахальная девчонка греет постель не только сына, но и отца.
После покупки автомобиля все открыто начали судачить о том, что Элеонора бесстыдно обманывает мужа. Кое-что достигало ушей дядюшки Ламожа, и он был вынужден отвечать особо любопытным, что машина, дескать, подарена Этьену, что баба за рулем – дело немыслимое, что день рождения Элеоноры просто случайно подвернулся. Слухи немного поутихли, тем более что на «фольксвагене» действительно разъезжал Этьен Ламож. Элеонора же изредка пыталась овладеть искусством управления автомобилем, забавляя прохожих своим перепуганным лицом и неловкими движениями и лишний раз подтверждая расхожее мнение, что автомобиль – дело не женское.
В том, что Элеонора ломала комедию, и жители Бискье, и члены семьи Ламож убедились через два месяца, когда предприимчивая девица одной грозовой ночью исчезла из города. Поначалу все всполошились, предположив жестокое похищение. Но вскоре стало ясно, что вместе с Элеонорой исчезли все ее вещи и многочисленные дорогие подарки дядюшки Ламожа, кое-что из ценного, принадлежащего сестрам Этьена, маленький «фольксваген» и, самое главное, все сбережения главы семейства, которые он хранил дома в сейфе.
Все впали в уныние. Очаровательная Элеонора оказалась обыкновенной воровкой. Дядюшка Ламож рвал на себе волосы. Все накопленные деньги он хранил в надежном сейфе в своей комнате. И недавно, подогреваемый винными парами и лукавыми улыбками невестки, многомудрый дядюшка Ламож совершил промах – открыл ей секрет замка. Видимо, Элеонора только этого и дожидалась...
За беглянкой снарядили погоню. Да куда там! «Фольксваген» обнаружили через два дня в соседнем городе. Элеонора ловко продала его и растворилась в ночи вместе с благосостоянием семьи Ламож.
Впрочем, мадам Ламож ни капли не сомневалась, что ее бывшие родственники заново отвоевали себе место под солнцем. Ведь она не обобрала их до нитки, а оставила им кое-что...
Нет, она была совсем не жестока, эта мадам Ламож. В своей одержимости богатством она никогда не лишала людей последнего, не доводила их до грани отчаяния. Наоборот, ее запросы были относительно умеренны, и со свойственным ей юмором она считала себя полезным членом общества, делающим время от времени полезное денежное кровопускание своим согражданам.
Шли годы, умение мадам возрастало, а вместе с тем и ее состояние. Она объездила полмира, научилась сносно объясняться на всех европейских языках, завязала полезные знакомства. Конечно, не все было гладко, и в жизни мадам случались минуты, о которых она предпочитала не вспоминать. Но обычно ее живой ум, находчивость и полнейшая беспринципность выручали ее.
Наконец мадам почувствовала, что заслужила отдых. Она купила небольшое поместье на юге своей любимой Франции и возвратилась к статусу почтенной матроны, вдовы бретонского бакалейщика. То, что Этьен, скорее всего, еще жив, а также то, что после него она выходила замуж еще раз пять, ничуть не смущало мадам. Она привыкла поступать сообразно своим желаниям, а называться мадам Ламож было очень удобно в этот период ее жизни.
Полгода она прожила в спокойствии, наслаждаясь роскошью, к которой стремилась всю жизнь. А потом заскучала. Не радовал долгожданный покой, не радовали восторженные взгляды соседей, которые несмело восхищались богатой вдовушкой. Опротивело даже ухаживание отставного полковника, так забавлявшее мадам поначалу. А в пятьдесят лет мадам Ламож горела жаждой деятельности. И ее изобретательный ум подсказал ей выход из положения.
Вскоре она открыла школу. Для девочек. Вернее, для девушек, хотя попадались среди ее воспитанниц и двенадцати-тринадцатилетние бойкие особы. Одновременно в пансионате мадам Ламож находились не более десяти учениц, и когда кто-нибудь из соседей мадам воздавал хвалу ее самоотверженности, ему возражали, что она вполне могла бы вести дело и с большим размахом. И в этом была своя правда. Поместье мадам было достаточно обширно, чтобы вместить добрую сотню сироток. Однако у мадам Ламож были свои цели, которыми она руководствовалась в отборе воспитанниц. Количество ее не интересовало, лишь качество занимало ее.
На первый взгляд можно было решить, что в воспитательных и образовательных методах мадам не было никакой системы. Воспитанницы приходили и уходили, кто-то жил в поместье год-два, а потом исчезал навсегда, кто-то появлялся на несколько месяцев или даже дней, но потом регулярно навещал мадам. Видимо, у каждой ученицы был свой личный курс обучения, цель которого была ясна только мадам Ламож. Впрочем, надо заметить, что мало кто интересовался программой этого выдающегося учебного заведения. Соседям мадам, имевшим очень мало достоверной информации о школе, вскоре надоело судачить о ней.
Сама мадам и ее ученицы были вполне довольны сложившейся ситуацией, а что касается родственников воспитуемых девиц – да полноте, существовали ли они вообще?
Мадам Ламож знала, где искать своих будущих учениц. Разве она, прошедшая нелегкий путь от заброшенной сиротки до преуспевающей, всеми уважаемой женщины, могла этого не знать? Наметанный глаз мадам легко определял в толпах девиц, наводнивших улицы городов, признаки несчастья, обреченности, отчаяния, а главное, ума и таланта. Ибо мадам Ламож, в силу возраста и некоторой тучности не имевшая возможности заниматься любимым делом, твердо вознамерилась воспитать себе молодую смену.
В голове мадам зарождались новые, немыслимо смелые комбинации. Жаль, если всему этому придется пропасть зря. А ведь современный мир предлагал такие возможности, что дух захватывало. В пятьдесят с лишним лет мадам Ламож не жаждала больше ни богатства, ни любви, ни славы. Ей хотелось лишь насладиться искусством, которое она с таким изяществом оттачивала на протяжении многих лет. Да и девочкам будет полезна ее опека...
Мадам Ламож обладала поистине бесценными знаниями. Ни одна запертая дверь не являлась для нее преградой. Мадам без труда преодолевала самые немыслимые препятствия. Она на глаз определяла фальшивые драгоценности, прекрасно разбиралась в винах и могла поддерживать разговор со знатоками искусств на таком уровне, что никто не мог заподозрить в ней бывшую бакалейщицу в провинциальном городке. Этим и еще многим другим мадам Ламож была готова щедро поделиться со своими воспитанницами. Естественно, с тайной целью. Мир развивался, менялся с каждым днем, появлялось много состоятельных людей, и мадам не сомневалась, что ее девочки без работы не останутся. Ловкая мошенница и пронырливая воровка в прошлом, мадам Ламож готовила своих учениц для подобной карьеры.
Мадам была уверена, что приносит им только благо. Все эти девочки были бы сейчас бродяжками, карманными воровками или уличными проститутками, если бы мадам Ламож не встретила их случайно и не разглядела в них искру мастерства. Жизнь научила мадам прекрасно разбираться в людях, и ей было достаточно одного взгляда, чтобы понять, стоит ли овчинка выделки и выйдет ли толк из той или иной девицы. Мадам Ламож не собиралась зря расточать свое мастерство, ей были нужны достойные ученицы.
Конечно, порой случались проколы. Несколько раз наметанный глаз мадам подводил ее, и из многообещающих девушек ничего не получалось. У мадам в таких случаях бывало очень плохое настроение, и вскоре она избавлялась от паршивой овцы, снабжая ее, впрочем, небольшой суммой денег, чтобы та могла продержаться на первых порах. Мадам Ламож отнюдь нельзя было назвать жестокосердной...
Так, в неустанных трудах и заботах прошло восемь лет. Некоторые питомицы мадам достигли значительных успехов. Она особенно гордилась безупречным ограблением Лионского банка и кражей подлинного Пикассо из замка одного испанского гранда. Обольщая ли мужчин из высшего общества или орудуя впотьмах отмычкой, ее девочки всегда были на высоте. К тому же каждый раз, пополняя свои счета, они не забывали и о мадам, так что средства, потраченные на воспитание юных талантов, с лихвой возвращались, к ней. А уж если кто из ее подопечных был настолько нерасторопен, что попадал в полицию, то о мадам Ламож никто не произносил ни слова. Все слишком хорошо помнили доброту и щедрость мадам, чтобы ставить свою благодетельницу в неловкое положение, указывая на нее как на главного вдохновителя дерзкого преступления.
Мадам была вполне счастлива. Как и в былые времена, она не знала покоя. Вершились великие дела. Девушки приходили и уходили, уходили и приходили, а мадам Ламож хранила память о каждой из них. Кто-то был обучен лишь для одного, конкретного дела, а потом растворялся в темноте. Кто-то был способен справиться с несколькими, правда, однотипными заданиями. Но ни в ком еще мадам Ламож не встречала универсальности, способности ко всему, умения во всем разобраться. Она и не надеялась уже встретить настоящую наследницу своего таланта, которая сумела бы перенять все тонкости ее мастерства.
Нет, я была не такой в их годы, хмуро размышляла мадам, оглядывая собравшихся за ужином учениц. Все они очень милы и способны, но этого мало. Не хватает капельки: вдохновения, умения принимать нестандартные решения. Задора, если хотите. Вряд ли кто-нибудь из этих славных девочек сумел бы сохранить хладнокровие, если бы трое их вполне законных мужей столкнулись нос к носу случайно, а они находились бы неподалеку под руку с четвертым...
