Текст книги "Дор"

Автор книги: Алекс Тарн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 14 страниц)

– Все так, – сказал Дор, не отрывая глаз от листка. – Спасибо. Все так. Хотя ожидал я действительно иного.

Иного?.. Но почему, на каких основаниях? Это ведь так на нее похоже: сбежать самой и обвинить в уходе других… Хотя, почему других? Возможно, она обвиняет себя же – себя другую, свое второе “я” – нестерпимо гордую, несносно чистую Рахель? А та, вторая – чего она хочет, от чего бежит, что оберегает, за чем гонится? За одиночеством? За свободой, как… как отец в сегодняшнем сне?

Он снова шел наугад, не разбирая дороги, наталкиваясь на встречных, как в толпе забытый слепец. Не лучше ли будет просто оставить ее в покое, оставить одну – так, как сама она хочет? Ведь ее города всегда были и навсегда останутся пустыми – даже если в них не протолкнуться от людей и машин.

Позволь ей забиться в нору… нет, нора – это все-таки не про нее, при всей твоей горечи и обиде – позволь ей запереться, укрыться в высокой башне, в двадцати локтях над земной дорогой, дай ей спокойно умереть от чахотки, от рака, от инопланетной сущности, каждым своим атомом чуждой тому, что внизу, и оттого не выработавшей необходимого иммунитета к вирусу ненависти, микробам лжи, воздуху пошлости – ко всему тому, чем дышим и болеем мы, земляне. Пусть лежит себе одна там, в прокаленной солнцем мансарде на улице Бограшова, пусть…

Дор резко остановился на полном ходу, пораженный внезапным прозрением; какой-то пешеход, никак не ожидавший этого, чертыхнулся, с разбегу налетев на него сзади. Ну конечно! Как же он раньше об этом не подумал! Она должна быть там, на Бограшова, рядом с морем… четыре ветра в окне, и так далее… Больше просто негде. Он осмотрелся:

– Где это я?..

Ага, подземный переход рядом с автобусной станцией. Умные ноги сами привели его куда надо.

Экспресс на Тель-Авив отходил через несколько минут. Дор сел и сразу забылся: он чувствовал себя измотанным, как после двадцатилетней каторги. Водитель тряхнул его за плечо на конечной, когда все уже вышли. Вышел и он, встрепанный со сна, диковато озираясь в дизельном мареве Центрального автовокзала, именуемого еще Централом по причине глубинного сходства с пересыльными кичами, с вонью и воровством мира, загаженного тюрьмами, полицейскими участками и такими вот бетонными монстрами. Дор всегда плутал и путался в этом чудовищном здании; вот и теперь выбраться наружу удалось далеко не сразу.

Разбудивший его водитель сказал:

– Пройдись по свежему воздуху, парень. У тебя, видать, голодание – кислородное или вообще.

Снаружи и в самом деле стало полегче, и он решил дальше идти пешком. Впрочем, насчет голодания шофер не угадал: заботливая сиделка-беда по-прежнему кормила Дора полными ложками – однообразно, но сытно, так что есть совсем не хотелось. Улица Левински… Алленби – во всю длину… здоровенный кусок Бен-Еуды… Не ближний свет, но и не так чтобы очень. Он медленно брел по тротуарам и мостовым, не чувствуя времени, не остерегаясь ни машин, ни людей, не думая ни о чем, кроме того, чтобы не слишком сильно сжимать в ладони едва шевелящийся нитяной клубок.

На углу Бен-Еуды и Бограшова Дор остановился. Слева, в одном квартале от него, виднелась набережная с высокими пальмами и сине-зеленое тело старого недоброго моря. Куда теперь? Нитяной клубок затих, не давал ответа.

– Не из святого ли города Иерусалима держит свой путь достопочтенный рыцарь?

Дор вздрогнул и обернулся – на него, подкручивая острые стрелки мушкетерских усов и чуть заметно покачиваясь, взирал Леша Зак собственной персоной. В глазах поэта весело, как дети по школьному двору, гонялись друг за другом граммы чистейшего девяностошестипроцентного, и это придавало зоркому лешиному взгляду особую, слегка легкомысленную рассеянность.

– Острота вашей наблюдательности, мессир, не уступает силе вашего духа, – в тон отвечал Дор, вдыхая окутывающий Лешу тяжелый спиртовый дух. – Мой конь притомился, стоптались мои башмаки.

– Гм… – задумчиво потупился поэт. – Странно… И конь притомился, и башмаки стоптались? Не кажется ли благородному рыцарю, что первое исключает второе?.. Ну, разве что, вы отдали коню свою обувь – кстати, в таком случае понятно, отчего он, бедняга, притомился. А впрочем – неважно. Что ищет благородный рыцарь в этом далеком краю?

Дор улыбнулся и развел руками.

– Что может искать рыцарь? Конечно, башню. А там, в башне…

– Ни слова больше! – вскричал Леша в сильнейшем волнении. – Ты пришел искать башню! Умница! Ты даже не представляешь себе, насколько ты прав! Пойдем!

Он схватил Дора за рукав и потащил за собой через перекресток. Кто-то шарахнулся в сторону, возмущенно тявкнула автомобильная сирена. Перебежав улицу, они вошли во двор, где машины стояли так тесно, словно умели выезжать методом вертикального взлета, и с трудом, выгибаясь между капотами и зеркалами, протиснулись к едва заметному входному проему, за которым оказалась площадка облупленной лестницы и дверь с амбарным замком и надписью “Склад”.

– Наверх, в башню! – скомандовал Леша Зак.

Вход в его мансарду больше походил на лаз и не запирался – как по причине общей труднодоступности, так и потому, что красть у Леши было решительно нечего.

– Вот! – с гордостью воскликнул поэт, забираясь с ногами на кровать, чтобы гость мог войти, ибо другой возможности освободить место для второго человека здесь просто не существовало. – Это – башня! Что скажешь?

Но Дор не слушал его, бормоча проклятия и потирая колено, сильно ушибленное о стоящее при входе большое жестяное ведро или скорее даже бак, доверху набитый клочками бумаги всевозможных форм и расцветок – рекламными флаерами, салфетками, листовками, обрывками уличных объявлений, журналов, газет. На вершине этой горы красовался огромный зимний башмак, разношенный до степени, навряд ли доступной обычному человеку… да и коню, наверно, не всякому, а только такому, который действительно очень сильно притомился.

Зачем здесь этот мусор, когда и так нету места? Глупо, нелепо… но тут клочок салфетки шевельнулся, и Дор разглядел слово, и еще одно, и еще… В следующую секунду он уже не видел никаких бумажек – смотрел на них и не видел: перед ним копошились, наползая одна на другую, длинные гусеницы строчек, быстро струились муравьиные тропки букв, неуклюжие слова-жуки толкали друг друга крутыми боками, тяжело гудели мохнатые пчелы ямба, резкими восклицательными знаками взлетали выскочки-кузнечики рифм.

Стены каморки дрогнули и растаяли; лешина кровать широким махом отъехала в сторону, дощатый пол вознесся, вытолкнув в космос крышу. Они находились на верхушке высоченной башни, стоящей, как и положено таким башням, на берегу всех стихий сразу. Полное обманчиво веселых бликов, здесь лениво разлеглось лживое сине-зеленое финикийское море; высоко, глядясь в небо, как в зеркало, стояли молчаливые холмы Ерушалаима; истекая томительным гноем белой петербургской ночи, курчавился Таврический сад; плетью, кистенем и дикой буранной смертью дышала половецкая степь…

– Это – “Башня”! – зачарованно повторил Дор, присаживаясь рядом с хозяином. – Это – “Башня”.

– Стану я тебе врать… – Леша крутанул ус и полез под кровать за бутылкой и стаканами. – Выпьем, чтоб дальше видеть.

Дор снова посмотрел на бак со стихами.

– Леша, не мое это дело, конечно… но как-то нехорошо это – в ведре. Что ты с ними думаешь делать?

– А зачем с ними что-то делать? – удивился хозяин.

– Ну как это… Они ведь живые. Шевелятся.

– Ну если живые, то пускай себе и живут. Живому существу разве что прикажешь? Да и неправильно это – приказывать… – Леша помедлил с бутылкой в руке. – Я вот все думаю: а что будет, когда ведро переполнится, и они хлынут через край? Представь себе… хлынули… и ползут, ползут… Стихия!

Он сделал волнобразное движение рукой, изображая безудержное наступление стихии стихов, и перед Дором явственной картиной предстала затопленная стихами башня, и бурлящая стихами лестница, и двор, где в озере стихов видны лишь крыши машин вертикального взлета. Вот лешины стихи кипящей лавой выплескиваются со двора на улицу Бограшова и стремятся все дальше и дальше – по тель-авивским бульварам и площадям, переваливают через прибрежное плоскогорье и горные цепи Шомрона и Еуды – еще дальше – в Негев, Синай и Сахару, на великие реки Сибири, Индии и Китая, в саванны Африки, пампасы Аргентины и полярную тундру…

– Да, Леша… – протянул он. – Действительно, здорово… Слушай, а почему бы тогда не убрать башмак?

– Нет, рыцарь, без башмака нельзя, – возразил хозяин, наливая себе еще и назидательно поднимая палец. – Башмак нужен для создания необходимого давления. А чего ты не пьешь?

– Не хочу. Боюсь совсем расклеиться. У меня еще дело.

– Ну как хочешь. А я вот выпью. Спирт, брат, – лекарство от всех недугов. В отличие от спорта.

– Правильно, я ж совсем забыл, – улыбнулся Дор. – У тебя ведь их ужасно много, недугов. Поменьше, чем стихов, но все же…

– Ага. Много и все неизлечимые. Будь здоров, рыцарь…

Они помолчали, слегка сбитые с шутливой волны неожиданным поворотом разговора.

– А чем ты таким неизличимым болен, Леша? Чахотка? Рак?

Леша Зак безразлично пожал плечами.

– Наверно, чахотка. Наверно, рак. Я ведь к врачам не хожу, потому и не знаю.

– И не боишься?

– Нет, не боюсь… – он вдруг стрельнул на Дора неожиданно острым взглядом и покачал головой. – И ты не бойся. Это я хочу тебе сказать: не бойся. Помнишь, давно, еще во Влагалле, ты рассказывал про поколение Рахели? Как пришли они из века ушедшего со всеми своими расчудесными надеждами и иллюзиями… а их – бац по кумполу!.. и сапогом – под дых!.. и мордой в грязь на крови – нате, жрите дерьмо, ангелы нездешние!.. Помнишь?

– Помню. Но при чем здесь…

– А при том, что сейчас, может, то же самое происходит, только наоборот. Снова новый век, а мы к нему – снова – из века ушедшего, страшного. Мы к нему – к новому – с прежними страхами. Так и ждем, что вот-вот засадят по губам говенным сапожищем. Бежим, спасаемся, ходим пригнувшись – да все по той стороне, что при артобстреле наименее опасна. Но век-то уже другой, рыцарь! Может, и бояться давно уже не надо? Может, самое время распрямиться?

Дор усмехнулся.

– Твоими бы устами… А ну как ты ошибаешься, Леша? А ну как следующий век еще хуже окажется, еще кровавей, еще страшней? Мы выпрямимся, а нам, как ты говоришь – по губам! И не сапогом, а бульдозером. Что тогда?

– Тогда плохо, – тихо сказал Леша. – Но, по-моему, рискнуть стоит. Да ты хоть на себя взгляни – до чего тебя этот страх довел. Ты же собственной тени боишься. Рак ей какой-то придумал… а с чего ты вообще взял, что она больна? Из-за той давней чахотки? Из-за болезни матери? Но это все давно уже в прошлом, чудак. Ты приволок это на собственном горбу из прежнего века, понимаешь? На черта тебе этот горб? Распрямись, Дор, слышишь? Генук бояться!

– А она…

– И ей то же самое скажи. Ты ведь мужик – скажи потверже, она поверит. Она ведь тоже боится – бежит не пойми от чего…

– Она боится за свободу…

– Чушь! Те, кто боятся за свободу, уже несвободны! Ничто не сковывает больше, чем страх, как ты такой простой вещи не понимаешь? Выпьешь? Нет? А я добавлю…

Леша забулькал бутылкой. Дор задумчиво покачал головой.

– Леша, ты ведь знал, что я приду, правда?

– Знал… – кивнул Леша Зак. – Позвонил Димке из книжного, он все рассказал о твоих… гм… приключениях.

– Давно это было?

Леша мелкими глотками выпил стакан и зажевал хлебом.

– Какая тебе разница? – сказал он, морщась. – Ты все равно живешь совсем в другом времени… в другом веке.

В ладони ожил и шевельнулся клубок. Дор поднялся.

– Мне пора, Леша. Спасибо за башню.

– Давай, рыцарь. Сам дорогу найдешь?

– У меня клубок.

Леша удивленно поднял брови.

– Ну тогда-то что. Завидую. Прощай пока.

– Прощай.

Дор вышел на улицу и повернул к морю. Нитяной клубок бешено сматывался в его руке. Он распознал ее почти сразу – темным силуэтом на фоне падающего в море солнца. Она тоже увидела его, потому что широко раскинула руки и ускорила шаг – навстречу. Рахель почти бежала, и, хотя Дор не мог различить из-за солнца ее лица, он точно знал, что она улыбается.

Бейт-Арье, 2009