Текст книги "Мир Сердца"

Автор книги: Алекс Кайнес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 9 страниц)

С другой стороны, спустя пару декад лет, когда Энн была уже повзрослевшей девушкой, она уже наблюдала видение иного рода. Заключалось оно, с одной стороны, в ее насилуемом теле, со стоящей рядом с ней на коленях матерью, образом прошлого, с другой же стороны, был виден целый поток здоровых соплеменников, которые беспрепятственно выбегали на улицы столицы, что приняла их. Оружие же, которым угрожали в свою очередь ее миролюбивой матери, было как-то постыдно опущено охранителями порядка, в то время как ее «братья», среди которых Энн не заметила ни одной женщины, с грязными криками и пошлыми лозунгами прыгали, гогоча, на камеры снимающих их репортеров с обещанием дословно: «в*****ь» приютивший их остров как следует.

Унижение старой женщины острова Утконоса, которая оставила львиную часть здоровья в лагерях для беженцев, а также безнаказанность целого потока молодых зверей, которых и людьми-то можно было назвать с натяжкой, – потерянного современного поколения ее острова, представляли собой вопиющий контраст, высвечивающий тотальную несправедливость, которую Энн не могла никак принять! Почему она, что стала успешным человеком, и ее мать, что работала как проклятая, чтобы ее дочь смогла стать достойной частью цивилизации, должны были проходить через ад неизвестности с угрозой быть депортированы назад и там быть убитыми Вождем и его приспешниками? И даже это Энн могла принять и жить спокойно дальше! Но почему те, кого она при всем своем желании не смогла бы никогда назвать своими «братьями», сейчас наводняли ее новый дом?! Чтобы и здесь устроить тот кошмар, что сейчас творился на ее родном острове?! Это просто немыслимо! Это было выше ее сил! Энн ощущала испепеляющую ярость, которая клокотала внутри, в то время как она хотела схватить за голову этого зверя, что измывался и над ней, и над ее матерью, и над ее островом, а теперь над ее новой родиной и расколоть надвое, как пустую ореховую скорлупу. Энн готова была голыми руками разорвать на части эту уродливую физиономию с бессмысленным взглядом, но она физически пока не могла этого сделать. Девушка ощутила, как ее внутренности будто бы начинают сгорать и, плавясь, превращают ее саму в спящий вулкан, который должен был вот-вот извергнуться. И вот, когда морда зверя, который похотливо высунул свой белый язык, вновь оказалась напротив лица Энн, она будто бы превратилась в гигантское жерло, что неумолимо исторгло из себя черную вязкую жидкость, настоящую магму, выражение ее чувств и переживаний, окатив зверя с головы до ног. Тот же, в ужасе отпрянув, стал судорожно тереть морду, которая, как показалось Энн, начала таять на глазах, но, в чем она была точно уверена, так это в том страхе, что выражали его глаза, которыми он более не смел взглянуть на свою «сестру» без полного осознания того, что сделал, и что она придет за ним, рано или поздно, хочет он того или нет.

33. Император, облокотившись, пытался унять свой желудок, который, казалось, был бездонным, и что уже на протяжении получаса извергал из себя потоки мутной жидкости.

– Вот ты где! – похлопав по плечу своего «друга», расхохоталась «маска», появившись так же внезапно, как и исчезла ранее из поля зрения императора.

Один этот маленький, но весьма характерный и показательный жест с фамильярным обращением всколыхнул целую волну эмоций в императоре, которые он еще не испытывал, казалось, никогда в своей жизни. Даже когда он сам шел в битву, даже к самому заклятому врагу и противнику, он не испытывал столько ненависти, как к этому тщедушному человечишке, который из-за всего лишь одного сказанного лишнего слова рисковал тем, что Арчибальд просто бы задушил его прямо здесь и сейчас.

– Неважно выглядите, хотя, полно уже!.. Главное, что вы так и не ответили на мое предложение! – рассмеялась «маска», не обращая совершенно никакого внимания на то, что его так называемый «друг» даже и слова не успел вставить, – я хотел поделиться с вами своими соображениями насчет наших островов, и как можно было бы использовать варваров Змея в наших общих целях…

Арчибальд ощутил, как подходит к кульминации как сам вечер, так и непосредственно этот разговор, от результата которого будет зависеть не только его собственная жизнь и возможность физически покинуть стены особняка, но и судьба всей цивилизации.

– И какие же это цели? – пытаясь изо всех сил собраться, спросил император.

– О, ничего серьезного! Просто мы с партнерами решили, что можно было бы использовать этот народец для решения некоторых накопившихся… ммм… вопросов.

– Могу я узнать, что это за вопросы? – уже понимая, к чему ведет его собеседник, всё же решил уточнить политик.

– Например, для решения вопроса о… так скажем, урегулировании местных конфликтов, а также для разрешения кризисных ситуаций, связанных с рабочей силой, тем более, что можно еще использовать…

– Это слишком опасно, – отрезал Арчибальд.

– Опасно?.. Опасно?! – рассмеялась «маска», сотрясаясь всеми складками своего несуразного тела на тоненьких ножках, – да брось! Нет ничего опасного в том, чтобы использовать этих дикарей, этих животных!

– Как раз в этом-то и скрывается угроза, – решив всё же воззвать к здравомыслию собеседника, продолжил император, – ты хочешь нарушить все те естественные условия, в которых развивалось это сообщество на протяжении многих веков, если не тысячелетий! Ты осознаешь, к чему может привести подобная неразумная экспансия?

– О! Вот тут-то ты и недооцениваешь силу прогресса, хотя и сам являешься реформатором! Мы дадим им оружие! Мы дадим им наше знание! Мы не просто используем их, но дадим им то, в чем они нуждаются, то, за что они сами отдадут нам свою свободу! Мы покажем им мир! И скрепит их лояльность наша величайшая религия! Колесо Арчибальда будет установлено в каждой хижине, каждого племени, а их бессмысленные идолы… Все эти бабочки будут…

– То, что ты предлагаешь, – не дослушал его Арчибальд, – то, что вы хотите начать, – это безумие. Дав им на данном этапе развития все современные разработки и достижения науки и… даже культуру, вы просто нарушите микрофлору этого острова. Вы сами еще не до конца представляете, с какими последствиями столкнетесь в будущем, если, не раздумывая, решите использовать необузданную, природную силу трайбов в своих интересах.

– Господи! Да ты слишком много думаешь, Арчи, – снова положив свою тоненькую ручку в недвусмысленном жесте на плечо своего «сердечного брата», потрясла головой «маска», – даже если какие-то потрясения и начнутся, и даже если начнется обратная экспансия, а я думаю, ты боишься именно этого, то нам – сынам Великого алхимика Арчибальда, что даровал всем нам божественную власть над островами, не будет ничего угрожать! Ну, а народ… Народ должен будет принять в себя своих новых гостей!

– Нет, это… – Арчибальд вновь ощутил волну омерзения, которая прошла сквозь него от слов «маски», однако, прежде чем он успел сделать что-то опрометчивое, его нервные окончания передали мозгу знакомые сигналы в виде боя колоколов, источником которых был Главный собор Столицы его Республики, который, хотя и находился в тысячах километрах отсюда, был слышен так же отчетливо, как будто бы Император стоял самолично прямо у его подножья, ощущая всё то, что он почувствовал тогда, еще давным-давно оказавшись в столице, еще юнцом, в составе военного корпуса. Даже тогда Арчибальд не мог избавиться от чувства узнавания, что должен был оказаться именно там. И сейчас, ровно как и тогда, он ощущал каждой клеточкой своего тела тот восторг при виде силы воли человека, его труда и воображения, что выражалась в каждой мельчайшей детали собора, который возник прямо перед его взором, напрочь затмевая своим голографическим светом всё остальное. Так, великий Император, не обращая ни малейшего внимания на своего неразумного собеседника, просто прошел насквозь его, как через пустое место, направившись к своему сокровищу, однако при этом ощущая, что эмоции по мере приближения к нему кардинально менялись, и это не предвещало ничего хорошего.

34. Зайдя в гигантский собор, Боун поднял голову вверх, глядя на исписанные величайшими творцами своего времени стены, и, пройдя чуть далее, посмотрел на посетителей, к которым испытывал не меньшую, лютую ненависть. В данный момент его единственным желанием было – во что бы то ни стало превратить их всех в пыль, однако сейчас он был не для этого, и, сжимая в кармане курточки взведенный портативный заряд, уверенно двинулся к изваянию Арчибальда, который, казалось, внимательно следил за юным путешественником.

Боун с ненавистью мельком бросил взгляд на творение талантливейшего скульптора, не обращая абсолютно никакого внимания на остальные элементы культур, маркеры самого времени, которые рассказывали историю становления цивилизации, ее ошибок и надежд, ведь все они не значили для варвара ровным счетом ничего, как тысячелетия назад, так и сейчас, по сути, увы, ничего не изменилось. Единственное, что еще отделяло его от поставленной цели, было глупое видение, испытанное незадолго до его так называемого крестового похода, ведь он уже предвкушал то, что ему предстояло сделать.

Обходя мраморные статуи, пришелец с недовольством смотрел на светоносных существ, которые были символами проводников мировой души, что была заключена в страдающем теле на алтаре, которое было главной святыней древнего храма, который был построен в эпоху возрождения цивилизации из-под гнета религиозных догматов, которые, доживая свое, всё же держались за жизнь и разрешали появляться великому только в качестве украшения этой самой умирающей идеологии, но никак не в качестве самостоятельного произведения искусства. То же самое произошло и в данной ситуации. Так, величественная постройка, хотя и была придатком церкви, являла на самом деле собой плод многолетнего труда десятков талантливейших архитекторов, скульпторов и художников со своим собственным виденьем, которые, несмотря на заданные темы культа, смогли все-таки передать нечто большее через изящные изгибы колонн, что примыкали далее к величественным фрескам и иконам, убегая всё выше к витражам, и уже там, наверху, соединялись в точке гигантского глаза-окна, которое просвечивало будто бы насквозь всё помещение культового строения, одновременно с этим создавая своим божественным светом звезды все эти монументальные творения.

Однако Боун даже не обращал внимания на всю эту художественную композицию, для него также не существовало и этого ока, которое видело всё, внутри была лишь пустота, клокочущая после ночи, проведенной бок о бок с интоксикацией искусственными энергофруктами. Помимо остаточных эффектов в виде шлейфов, которые оставались при взгляде на предметы, Боуна также подгоняло страшное предчувствие, которое поселилось в нем этой самой ночью, но сама память просто будто бы обрезала само это воспоминание, чтобы в трезвом состоянии он смог исполнить свое задание без проволочек. А было оно не таким уж и трудным – у него заранее был подготовлен план, и даже проведены некие подготовительные работы для того, чтобы не оставить от этого места камня на камне.

И хотя одной искры было бы крайне мало для того, чтобы этот титанический памятник человеческим достижениям обрушился, всё же было уже совершено достаточно со стороны предательства тех, кто владел территорией, на которой находилось строение, в том числе и из самого городского совета. Именно поэтому Боун был внутри, поэтому в его руке уже был детонатор, и поэтому он смог пробраться внутрь, минуя искатели – никто не имел права его досматривать, как привилегированного члена общества, того, кто бежал со своего острова, вверившись целиком и полностью местным властям.

Закончив все приготовления и оставив заряды там, где это следовало сделать, Боун так же беспрепятственно вышел наружу точно таким же пустым храмом, а затем, неспешно отойдя на безопасное расстояние, активировал оба заряда. Сначала будто бы и вовсе ничего не произошло, но затем он увидел, как к небу поднимаются, рассеиваясь, черные клубы дыма, похожие на какого-то демона, который, увеличиваясь в размерах по мере своего подъема к небесам, готовился затмить уже собой само солнце.

Несмотря на то, что у него были четкие инструкции, куда ему следовало следовать сразу после своей партии в этой игре, Боун не смог сдержать себя и поспешил обратно, чтобы воочию увидеть плоды своих так называемых трудов. Миновав отделявшие его от источника дыма строения, он уже узрел пред собой самого демона огня, который всполохами пламени вырывался с крыши и из окон храма, став колоссальным пожаром, вокруг которого Боун обнаружил не только себя, но и других своих собратьев, которые хохотали и снимали всё происходящее на портативные устройства. Некоторые танцевали, выкрикивая лозунги на только им понятом наречии, Боун же не смог устоять при этой вакханалии и присоединился, впав практически в экстатический ступор, слившись с массой, что окружила пылающий собор, который простоял множество веков и всё же сдался под натиском врагов, которые уже дошли до самого сердца столицы и готовы были поживиться тем, что останется после их неуемной мании к разрушению. Где-то на фоне этой безумной пляски огня и разрушения уже звучали сирены, которые были не спасением, но лишь напоминанием о том, что всё было уже проиграно, ровно, как и то, что спасать уже было нечего, было слишком поздно, ведь Враг был уже внутри.

35. Юный воин громко гоготал, видя горящий город Врага в огне, и продолжал плясать вместе со своими вооруженными собратьями, наблюдая за тем, как огненный демон, как и столетия назад спустя, так и тысячелетия в будущем раскрывается во всем своем ужасающем великолепии перед преданными ему почитателями.

Врата Древней Столицы Цивилизации были распахнуты изнутри, и орды варваров ворвались внутрь, чтобы разграбить и окончательно разбить неприятеля, который столь самонадеянно решил использовать их так называемую отсталость в своих интересах – и в итоге это вышло ему боком. Ирония также заключалась в том, что подобно народу, который едва выжил с таким уровнем развития в переменчивом мире, точно так же и воин, что непосредственно отворил двери, был такой же некой статистической ошибкой, нелепой погрешностью, который ну никак не мог выжить с тем примитивным уровнем медицины, и, тем не менее, был полностью боеспособен и стал краеугольным камнем, катализатором бойни, что сейчас происходила на его глазах и в которой с радостью участвовал и он сам. Теперь любые законы этой цивилизации, и даже обряды и правила его родной земли были позабыты, на их месте осталось лишь примитивное желание утолить свой гнев и похоть на любых объектах – любых полов и возрастов, что попадались на пути, параллельно подстегиваемое инстинктом самосохранения, который заставлял зверя забивать даже не им сконструированным оружием чьих-то отцов, матерей, сыновей, дочерей, братьев и сестер, что тщетно пытались спасти в наступившем хаосе как самих себя, так и своих родственников от жесткого надругательства прямо на их глазах.

Массовые убийства, что более напоминали оргию демонов, продолжались не одно столетие, и вот уже спустя тысячелетия относительного мира, цивилизация, что напрочь позабыла об уроках древности, уже не в таких масштабах, но уже полыхала пожаром в самом сердце свой исторической Столицы.

– Прямое включение! Прямо сейчас вы можете видеть, как горит собор Святого Арчибальда, который более пяти столетий был главной культурной достопримечательностью всего цивилизованного мира, место сакральное, по-своему уникальное и…

– Эээ, б**!! – с акцентом, радостно гогоча, прорвалось к камере некое существо, к которому прильнул десяток других, сформировавших плотное кольцо вокург корреспондентов, которые застыли от страха, даже несмотря на данную редакцией установку на абсолютную политкорректность, – это первая… Первая, – пытаясь вспомнить язык, продолжил пришелец, – первая п****а вас, зеленозадые! – радостно загоготали важные свидетели происходящего, – это ваша расплата, ссытесь, животные! – прозвучал преисполненный смысла шакалиный лай на весь эфир цивилизации.

Где-то между неизбежным будущим и столь же предопределенным прошлым образы обоих катаклизмов достигли в видениях чувствительной к подобным сигналам натуры великого Императора Первой Демократической Республики своего катарсиса. Его колыбель была разорена тысячелетия назад, а то, что создавалась шаг за шагом сегодня, будет точно также молниеносно обнулено захватчиками всего чуть более чем через пару веков.

И причиной этого было…

– …Я поэтому и говорю, – в пьяном угаре хохотал Император Стивен I, великий император Империи Сердца, – мы должны использовать труд этих лиловозадых рабов! Право, их собратья с легкостью продадут их нам за несколько миллионов, это ведь сущие гроши! И тогда обе наши империи, друг мой, будут несокрушимы в грядущих войнах! Поверь, мы с тобой станем повелителями всего мира! Мы станем величайшими, мы…

Арчибальд сдерживался изо всех своих сил, только чтобы одним точным ударом в висок не убить это существо, что смело называл себя его братом, его «сердечным другом», что было абсолютно невежественно в самой своей сути, что отражалось и в неказистой внешности, особенно в сравнении с красавцем Арчибальдом. Это уродство шло изнутри, из безумного желания использовать слабости неразвитых народов и их жадность в своих собственных корыстных интересах, подставив под удар обе цивилизации, которые неизбежно закончат войной. В связке с обратной экспансией, если и не через сто, но уже спустя каких-то двести, триста лет это приведет к таким трагедиям, о которых это создание, что называло себя отцом народа Сердца, даже не задумывалось своей тупой квадратной лысой башкой! Это было чудовищное преступление против всего человечества! Единственный способ остановись это было прервать жизнь этого монстра, который уничтожит всё, к чему стремился Арчибальд, и сделать это было необходимо прямо сейчас – одним точным ударом!

– Ну что вы скажете? – расхохотался Стивен, сделав опять всего один неаккуратный жест, коснувшись Арчибальда, что послужило спусковым крючком к неостановимым последствиям.

– Что… – уже переменившись в лице, замер Император, выпучив глаза от накатившей на него холодной волны страха, – что вы делаете?!

36. – Что за?.. Какого х*я?! – орало пойманное животное, которое всего полчаса назад чувствовало себя властелином мира, поимевшим, по его собственным словам, тупую сучку, а затем за кругленькую сумму уничтожившее и то, что наиболее было мило ее сердцу, без стеснения заявив на весь мир о своей гнусной победе, – что ты, мать твою, делаешь, лиловый?!

– Ты расскажешь, где она, а потом мы решим твою судьбу.

– Какую н***й судьбу?! Какую… – остервенело орал Боун, в то время, как его собратья поодаль, не обращая на его поимку никакого внимания, продолжали танцевать, прыгать и гоготать на виду телекамер всего мира вокруг пылающего сердца столицы. Она вся при этом целиком будто бы погрузилась под воду, и эта божественная амброзия, что залила все улицы до самых небес, начинала разгораться еще сильнее, несмотря на полную несовместимость этих двух химических явлений физического мира.

Помимо этого странного наблюдения, всё происходящее – и гул толпы, и матерщина Боуна, и все эмоции людей, как вовлеченных, так и совершенно равнодушных, начали сливаться в единую какофонию, которая стала сначала жужжанием, а потом шипением. В конце концов она оформилась в более изящную форму, в песню, хор из множащихся двух полюсов голосов – из несущих в себе черты – соответственно мужские и женские, что, сливаясь, превращались в саму материю. Когда это произошло, размылись все границы, как между огнем и водой, так и между трагедией и комедией, и уже было непонятно, что стоило делать с этим вероломным поджогом, смеяться ли, плакать над ним? Еще сложнее было себе представить образ того, кто мог это сотворить.

Хотя и была всё же одна фигура, которая и являлась этим хором голосов, поющая под музыку медных труб небес, которые, играя свою мелодию, сочетали в ней все возможные композиции прошлого, включая самые известные величественные полотна, так и никому неизвестные песни неуслышанных душ, вместе с еще даже ненаписанными композициями. Невидимый небесный музыкант превращал все эмоции и чувства любых существ – мертвых, живых и еще даже не родившихся, все их свойства и характеристики в танцующую фигуру, которая, потряхивая двумя своими бубенчиками на голове, танцевала сначала посреди хаоса геометрических построений, а затем приплясывала во всё более и более упорядоченных фрактальных самопорождающихся фигурах в бесконечных просторах небесного дышавшего живого сада. Посреди всего этого великолепия и обилия символов, выраженных через цвет и звук, и танцевала эта ничем не сдерживаемая фигура, что, не стесняясь никого и ничего, бодро отплясывала по глади воды. Каждая капелька брызг, вылетающих из-под ног космического танцора, превращалась в настоящий дар самому себе, громкие аплодисменты, что охватывали, заливая, всё вокруг собой. Они становились самим светом знания и воображения, который просвечивал насквозь волшебные узоры мироздания, что ткали на глазах завороженного зрителя историю далеких пространств. Они нигде и никогда не заканчивались, хотя и вмиг могли превратиться в микроскопические, камерные помещения пространств, если попадались под взор создателя всего этого эпического полотна вселенной. От этого иллюзорного свойства, из-за которого они казались ограниченными, сами истории становились ничуть не менее захватывающими. Фигура же танцора уже знала наперед, несмотря на свою полнейшую отрешенность от всего, что именно сейчас будет происходить. Но всё же для этого было необходимо, кроме беспрекословной безусловной власти и силы любви, кое-что еще, что-то, что помогло бы насладиться всем игровым потенциалом этой сцены мира. Это не то, чтобы ее сильно заботило, или она хоть сколько бы то ни было переживала из-за своего одиночества или из-за того, что не с кем разделить эту беспредельность, вовсе нет, просто это всё парадоксально действительно было так чрезвычайно необходимо, так и совершенно не важно, но в конечном итоге – почему бы и нет?

И в итоге фигура танцора, что всё еще, весело напевая свою межпространственную песенку, продолжала прыгать по своей внутренней фантазии, оставляя за собой шлейфы от удивительнейших движений гипнотического свойства. В этих миллионах копий самого себя он, казалось, начал запутываться, что было лишь частью его очередного развлечения. Действительно, ничего подобного произойти и не могло, даже в теории, поскольку каждое движение им было доведено до совершенства, просто что-то происходило с формой его фигуры. Так, его руки уже слегка видоизменились, а точнее, расщепились на несколько копий друг друга, и фигура продолжила свое движение уже с четырьмя грациозно извивающимися верхними конечностями. Затем то же самое произошло и с ногами, и с самим торсом, который разделился в изящном движении на два корпуса, что примыкали друг к другу одной спаяной головой. Однако и она в итоге разделилась надвое, оставив на черепе каждого по одному отростку с бубенчиком, каждый из которых весело звенел, будто бы игриво подзывая друг друга. Также это было похоже на два рога, которые формировали тоннель познания каждого смотрящего. Благодаря этому двойному виденью, две части единого могли, окончательно отпрыгнув друг от друга, начать самостоятельно и независимо друг от друга отплясывать в самозабвенном танце любви, в формирующемся вокруг них лабиринте из их собственных чувственных фантазий, возникающих на месте белых пятен в их уже не до конца полном восприятии. Но даже самое красивое и воодушевляющее действо, несмотря на свою феерию, уже становилось несколько скучноватым самоповторяющимся актом. Так, чтобы избежать этого зацикливания, двое, игриво прильнув друг к другу, казалось бы, в самый последний раз, быстро разбежались в разные концы лабиринта, что стал тут же усложняться как вовнутрь, так и вовне, всё дальше и дальше, пока их песни практически не утихли окончательно. Однако, всё равно внимательный наблюдатель даже в такой ситуации мог бы услышать, как два бубенчика, не смолкая, продолжают подзывать друг друга, подобно воркованию двух влюбленных голубков.

В свою очередь, оба они, разделившись еще на большее количество субъектов, уже жили своей жизнью. Космический танцор теперь там рождался и умирал с целыми вселенными, со своими заботами, своими системами, своим временем, своими важнейшими проблемами и выдуманными смыслами, ровно, как и утешениями, где бы он ни находился. В итоге то игровое поле разрослось до такой степени, что, казалось, генеральный отзвук истины стал практически неслышим, хотя там и присутствовали миллионы других, казалось бы, не менее прекрасных звучаний, что всё равно были лишь отражением изначального зова двух влюбленных сердец, что, призывно отражаясь в этом лабиринте, так хотели отыскать друг друга, ведь если, а точнее, когда они это сделают, как они смогут от души посмеяться над своей искусной и завораживающей игрой!

37. – Грегори, вы с нами? – тактично переспросил интервьюер.

Писатель оторвался от своих мыслей, однако, несмотря на это, продолжал наблюдать те самые узоры вселенной, которые покрывали сначала карету, в которой он ехал, а затем и студию, что пришла ей на смену, которая расширялась еще дальше. Казалось, будто бы даже исчез сам лабиринт, которого, вполне возможно, никогда и не было, в то время как сам бубенчик звучал всё тише, пока сам Грегори не перестал обращать на него всякое внимание. Так, полностью сосредоточившись на своем собеседнике, Грегори увидел, как сидящая прямо на его голове миниатюрная фигурка Богини, подмигнув ему, растворилась, будто бы ее никогда и не существовало в реальности, а всегда было, есть и будет лишь это личное интервью. Ничего важнее для Грегори не было, ведь он столько лет мечтал об этом моменте, чтобы рассказать всё, что он чувствует и знает, как своим будущим читателям, так и тем, кому его личность уже была известна. Однако, несмотря на этот долгожданный момент исповеди, все слова куда-то пропали. Прокрутив эти события и всё, что им предшествовало, в своем уме, продолжая чувствовать приятные мурашки на своей коже, писатель не смог сдержаться и сначала тихо, стараясь изо всех сил подавить нахлынувшие на него ощущения, но потом уже без всякого стеснения стал хохотать, и его искренняя радость разнеслась по невидимому лабиринту десятка тысяч миров, как самый настоящий маячок, тот самый истинный звон колокольчика, что уже был безошибочно услышан его вечной спутницей и верной женой.

– Да, я вас прекрасно слышу, – отозвался Император Арчибальд, пытаясь понять, какой именно ответ ему нужно дать в данную секунду, когда десятки образов различных реальностей накладывались на вполне определенное, единичное место пространства-времени, где он сам находился. Ему необходимо было позарез определить, чем же являлось это самое место. Это было тем самым поворотным моментом, во время которого необходимо было действовать быстро и решительно, чтобы удержать навалившийся массив информации, дабы тот в свою очередь просто-напросто не распался на атомы под воздействием собственной тяжести.

Но что, если стоило по-хорошему отпустить всю эту ситуацию? Что если это единственное, что и требовалось? Будто бы в подтверждение этой мысли, существо с факелом в руках, что стояло напротив путешественника, позади которого вспыхнул Собор, имевший колоссальное значение для императора, будто бы своей злой волей замкнуло за спиной Императора огненное кольцо, в пламени которого растворился как сам особняк, так и балкон, где стоял освободитель. Оно превратило тем самым всю окружающую действительность в недвижимую картинку будущего, которая была предопределена атакой варваров еще в далеком прошлом, когда была трагически чуть не уничтожена цивилизация, причем самыми низменными позывами человеческой природы. Сейчас же история вновь повторялась, только, как это полагается, в виде фарса, злой иронии, заключающейся в том, что истребляемый народ сам пустил в свои земли завоевателя, который, не стесняясь, плясал на самом ценном, самом дорогом для человека – его достижениях, что базировались на его безграничной самоотдаче, на этом залоге продуктивного творчества и саморазвития.

Так оба этих омерзительнейших образа сплелись в единое настоящее, в котором, подобно какому-то демону в абсолютно диковинной одежде, расположился пришелец, испещренный пылающими татуировками, напротив несчастной души, что прямо сейчас горела в самом настоящем аду.

– Грегори, вы не отвечаете прямо ни на один вопрос. Поясните, что именно вы хотели сказать своими текстами? Нам интересны, в частности, интерпретации этих терминов – «варвары», «энергофрукты». Что вы имеете в виду, когда говорите, что «не существует», по вашим собственным выжимкам из текста, мифических существ, которые бы управляли человеческой историей? И что все книги, написанные о них, это лишь способ контроля. И что еще важнее, вы так и не даете определения, кто же все-таки эта Богиня-Бабочка? Это какая-то ирония? – хитро улыбнулся демон, – ведь, по вашим прошлым фразам можно предположить, что вы не верите ни в каких…

– Не верю… – повторил писатель, взглянув на свои руки, которые сгорали в огне, что одновременно был похож и на толщу воды, в которую путник погружался всё глубже и глубже, – но, знаю.

Грегори моргнул и когда вновь распахнул глаза, то не было уже ни огня, ни воды, ни его самого, ни писателя, ни интервьюера, ни демона, ни прошлого, ни будущего, ни вымышленного, ни ложного. Не было даже уже никаких двоих, которые бы могли вести диалог, ровно, как и силы этого потенциала, что могла бы себе позволить этот диалог, и, тем не менее, именно в этот момент и стала возможна самая содержательная беседа.

– Знаешь, значит? – спокойным тоном обратилось существо к своему отражению, уже заранее зная ответ.

– Тогда, я уверен, что не о чем больше беспокоиться, – ответило отражение устами своего дорогого мужа, сидящего напротив, который вновь обретал форму, чтобы опять нырнуть с головой в лабиринт любовной игры своей подруги, которая так же отделилась от их общего пространства и, танцуя напротив своего любимого, уже вновь обернулась тем самым существом, что было больше всего любо и мило его сердцу. Богиня, обладая величайшим даром игры и перевоплощений, вновь превратилась в лысого, окруженного для контраста хорошо сложенными юношами, старика, который вел откровенное повествование о своих безумных и совершенно бесстыдных планах. Не в силах выдержать этого безумия, уже второй участник этого мирового спектакля рванул вперед, вновь став великим императором, который, схватив своего дорогого «брата» за кожаный ошейник, что болтался на его худощавой шее, и грубо притянув его к себе, в мгновение заставил того замолчать и с круглыми от страха глазами непонимающе уставиться на своего «брата»-Императора.