Текст книги "Улей. Уйти нельзя выжить (СИ)"
Автор книги: Алекс Джиллиан
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)
Глухо зарычав и заткнув руками уши, она пулей вылетает на террасу. Жадно хватает ртом свежий воздух, и забившись на диван в саду, прячет лицо в ледяных ладонях. Ее трясет крупной дрожью, внутренности скручивает от безумной ярости, в ушах грохочет пульс, но слез нет, только сухая злость и дикая ненависть.
Если бы она знала, если бы только могла представить, то неделю назад без колебаний всадила бы пулю себе в висок. Кто бы не устроил ей онлайн-трансляцию из игровой, он добился своей цели. Надежда на спасение или хотя бы на жалкое существование скорчилась в кровавых муках. Неужели она верила, что сможет договориться с этими монстрами? О чем с ними можно разговаривать? Бесчеловечные твари, свихнувшиеся от своей вседозволенности и безнаказанности. Мир обречен, пока такие, как они стоят на вершине власти.
Кая никогда не была наивной. Она знала, что где-то существуют подобные нелюди, устраивающие от скуки кровавые оргии, и возможно, то, что она увидела, еще не самое худшее, но у каждого свой предел, и для Каи он настал сейчас. Не семь дней назад, когда она стреляла в напавших на нее девушек, и не в тот момент, когда смогла заставить себя смотреть на убийство людей, а сейчас. Это… это хуже, чем смерть, хуже, чем просто умереть или быть задушенной, разрубленной на части.
У нее не хватило смелости досмотреть до конца, но Кая чувствовала агонию темнокожей девушки, как свою собственную и в эту минуту умирала вместе с ней. Сквозь монотонный рокот волн и ласковый шепот ветра Кае слышались душераздирающие крики и затихающие стоны знойной красавицы, а в глазах все еще стояла ее соблазнительная улыбка, подаренная тому, кто без зазрения совести отдал девушку на растерзание похотливым ублюдкам, трусливо скрывающим свою звериную сущность под масками.
Задрав голову вверх, Кая уставилась в бескрайнее звездное небо, стыдливо накрывшее сверкающим ковром неумолимо катящийся в пропасть мир, легкое дуновение коснулось ее пылающего лица, из горла вырвался протяжный хриплый вопль, спугнувших стайку чаек, пристроившихся на ночлег где-то внизу, а потом все стихло…
* * *
Бут
На минус втором уровне нет прозрачных стен, панорамных окон, петляющих коридоров, зеленых оазисов с журчащими фонтанами и обустроенных мест для комфортного отдыха. Здесь царит атмосфера обреченности, безумия и смерти. Тусклое освещение, давящая тишина, специфический запах. Длинный проход прорезает уровень насквозь, с двух сторон симметрично расположены одинаковые камеры с толстыми звуконепроницаемыми железными дверями, отверстия для подачи пищи защищены крепкими решётками, бетонные стены и пол окрашены в угнетающий темно-серый цвет. Камеры слежения внутри и снаружи, каждый отсек напичкан датчиками движения, в случае чрезмерной активности заключенного мгновенно подающими сигнал в центр управления.
Если где-то в мире и существует тюрьма, из которой невозможно сбежать, то она здесь.
Глухое эхо моих шагов многократно разносится по коридору. Самый тихий уровень из всех. Зона забвения, где недостойные быстрой смерти узники медленно сходят с ума в ожидании своего конца. Помимо надзирателей, врачей и уборщиков, доступ на минус второй этаж есть только у меня, и это далеко не бесплатная привилегия. Но плачу я за нее не деньгами, а совершенно иной валютой. Остановившись у самой дальней камеры, пару секунд смотрю в глазок сканера.
– Время посещения пять минут, – оповещает механический голос.
Услышав характерный щелчок, захожу в образовавшийся проем. Как только оказываюсь внутри, тяжелая металлическая дверь со скрежетом закрывается. В нос ударяет едкий запах сырости.
– Свет, – вглядываясь в густую темноту, коротко бросаю я, и под низким потолком вспыхивает галогенная лампа.
В скудном освещении обстановка в камере выглядит удручающе и убого. Неоштукатуренные, исцарапанные ногтями бетонные стены, следы плесени в темных углах, вся немногочисленная мебель, состоящая из узкой койки, двух стульев и стола, прикручена к полу. Ни книг, ни сменной одежды, ни постельного белья. Заключенные носят только то, что доставляют надзиратели. Душ – раз в неделю, здесь же. Вода поступает из разбрызгивателя в потолке и уходит в сливное отверстие в полу. Единственный облегчающий существование бонус – унитаз, раковина и средства для элементарной личной гигиены. Но опять же это сделано для удобства персонала, которому не приходится каждый день выгребать дерьмо. Правда, некоторые заключенные специально упорно гадят мимо, не боясь побоев своих тюремщиков. Попавшие сюда узники быстро обретают иммунитет к боли, а многие со временем находят в ней нечто приятное.
Многие, но не она.
– Здравствуй, мама, – тихо произношу я, приближаюсь к неподвижно сидящей на стуле женщине. – Я принес тебе кое-что, – выкладываю на стол фрукты и два сэндвича с индейкой. Знаю, что она до них не дотронется, но прийти с пустыми руками не могу. – Вот еще, – достаю из бумажного пакета пару тёплых носков и опустившись на колени, бережно надеваю на ледяные ноги. – Не снимай, пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты простыла, – подняв голову, смотрю в безучастное лицо, ощущая знакомую скребущую ярость в груди. – Ты выглядишь лучше, чем неделю назад, – мягко говорю я.
И это действительно так. Седые волосы собраны в аккуратный пучок на затылке, руки расслабленно лежат на худых коленях. На длинной фиолетовой рубашке из плотной ткани нет ни единой складки, словно она только что ее надела.
– О тебе хорошо заботятся? – вопрос повисает в воздухе.
Она молчит, взгляд устремлен сквозь меня, на губах рассеянная блуждающая улыбка. Накрыв ладонями тонкие морщинистые кисти, я немного приподнимаюсь, чтобы наши лица оказались напротив друг друга.
– Не молчи. Скажи хоть что-нибудь, – хрипло умоляю я, с надеждой вглядываюсь в застывшие черты. – Дай мне знак, что ты еще здесь, что ты со мной, – внутри все замирает, когда в выцветших бледно-голубых глазах проскальзывает осознанная мысль. Губы матери беззвучно шевелятся, она перехватывает мои запястья.
– Это ты, Ной? – голос сухой и скрипучий, как наждачная бумага, но я рад любому слову из ее уст, даже, если эти слова обращены не ко мне.
– Ной умер, мама, – тихо отвечаю я. – Очень давно умер. У тебя остался только я. Попробуй вспомнить…
– Нет, не хочу! Ной не может умереть. Уильям никогда бы этого не допустил, – оттолкнув мои руки, яростно хрипит она. Глаза лихорадочно горят, рот искривлён гримасой боли. – Уилл любит нашего белокурого ангелочка. Он бы не позволил…
– Уильям никого не способен любить, – резко перебиваю я, обхватывая лицо матери ладонями. – Он приговорил тебя. Из-за него ты здесь.
– Ложь, я родила ему сына…
– Уильяму не нужны дети, – снова не даю ей договорить, потому что знаю – я не услышу ничего нового. – Он безумен, и ты тоже… Он сделал это с тобой. Почему ты позволила ему? Почему не боролась? – во мне говорит гнев, но здесь – единственное место, где я могу снять маску и побыть собой. И за эти пять минут свободы я тоже заплатил высокую цену.
– Ты всегда его ненавидел. Убирайся, Дэрил, – яростно рявкает мать, а у меня на лице расцветает счастливая улыбка.
– Ты помнишь мое имя. Ты помнишь… – шепчу, нежно целуя ее холодный лоб. – Пожалуйста, скажи, что мне сделать, чтобы помочь тебе?
– Отомсти, – одними губами произносит она.
Глаза матери резко гаснут, морщинки на изможденном лице становятся глубже, уголки губ опускаются, черты застывают.
Она была так красива когда-то… давно, очень давно.
– Кто здесь? Это ты, Ной?
– Нет, мам. Это, Дэрри, твой старший сын, – обняв окаменевшие плечи, я прижимаю ее к себе, и все оставшееся в моем распоряжении время легонько укачиваю в своих объятиях.
* * *
Поднявшись на тринадцатый уровень, я прямиком направляюсь в операторскую. Внутри все зудит от потребности еще раз пересмотреть запись с ночными откровениями пчелки из пятой соты. Удивительно, как разговорчивы становятся самые скрытные и упрямые личности под воздействием мескалина[8]8
Мескалин – это природный алкалоид, который содержится в некоторых видах кактуса, может быть синтезирован в лаборатории. Во многих странах производство мескалина запрещено. До введения запрета практикующие врачи использовали его для лечения психических заболеваний. Мескалин, помимо ярких галлюцинаций, синестезии и измененного восприятия времени, вызывает в памяти давно забытые воспоминания
[Закрыть]. Нельзя с уверенностью назвать это вещество «сывороткой правды», таковой не существует в природе. По одной простой причине – подсознание человека способно выдавать свои фантазии за реальность. Пресловутый самообман тоже имеет место быть. Поэтому достоверность добытой таким способом информации требует фактических доказательств.
В случае с Мином-Эмином показания пчелки подтвердились полностью, но события пятилетней давности и гораздо более ранние фиксируются мозгом по-разному, что абсолютно закономерно и естественно. Мы взрослеем, учимся, приобретаем опыт и наше восприятие реальности постепенно меняется. То, как человек видит и воспринимает себя, свои поступки и окружающую действительность в пять лет и в восемнадцать – это две совершенно разные картины мира. Данный факт необходимо учитывать, при анализе исходных данных.
Усевшись в свой трон за центральный компьютером, я быстро пробегаю взглядом по мониторам, задержавшись на опустевшей соте Науми. Стиснув зубы, проглатываю глухой рык, и смахнув со лба выступившую испарину, загружаю на экран фрагмент видеофайла. Смотреть там особо нечего, приглушенный свет, очертания неподвижной женской фигуры на кровати. Меня интересует исключительно звук.
«– Кая, расскажи о своем первом воспоминании, – нажав пуск, слышу свой собственный голос.
– Это сложно. Я думаю, что никто не помнит свое самое первое воспоминание, – спокойно отзывается Кая.
– Опиши первое, что придет на ум.
– Я не знаю… – расстроенно тянет она. – Помню свою комнату, шторы с бабочками, когда они шевелились, мне казалось, что бабочки машут своими крыльями. Я могла очень долго за этим наблюдать, представляя, что гуляю в саду.
– А сад ты помнишь?
– Смутно. Не уверена, что часто там бывала.
– Ты же не могла все время находится в детской.
– Я помню еще одну комнату, – в голосе пчёлки звучит напряжение. Она словно колеблется, стоит ли продолжать или боится.
– Расскажи мне об этой комнате, Кая, – вкрадчиво прошу я.
– Там мало света и плохо пахнет, но зато есть старый кукольный домик. Он мне очень нравится, хотя у него оторваны все дверцы.
– Ты оторвала дверцы, Кая?
– Да. Я не люблю закрытые двери.
– Закрытые мне тоже не нравятся. Ты знаешь, кто запирает тебя в этой комнате?
– Нет. Но знаю, что не должна оттуда выходить, – голосом непосредственного ребенка отвечает Кая.
– Почему ты не должна выходить?
– Когда в доме гости, нужно сидеть тихо и не совать свой любопытный нос куда не следует.
– Кто тебе это сказал? – мягко спрашиваю я.
– Не помню, – расстраивается Кая. – А почему тебе не нравятся закрытые двери?
– Потому что мне кажется, что за ними прячется зло, но, если дверь открыта, страх исчезает.
– Не всегда, – зашуршав простынями, тихо вздыхает пчелка. – Иногда он становится сильнее. Если дверь открыта, то зло может войти.
– Кая, ты когда-нибудь видела зло?
– Дааа, – доверительным шепотом делится она.
– Расскажешь мне, как оно выглядит?
– У зла лицо ангела.
– Лицо ангела? Поясни. Я не понимаю, Кая.
– Я не люблю ангелов. Они очень красивые, но плохие и обижают маму, – испугано всхлипывает девушка, с головой прячась под одеяло.
– Не бойся, Кая, здесь нет ангелов.
– Правда?
– Да, ни одного. Клянусь, что говорю правду.
– Я верю тебе. Ты добрый и совсем на них не похож, – после этой фразы, я сосредотачиваюсь, внимательно вслушиваясь в каждый звук и интонацию.
– На кого? – голос на записи звучит спокойно и буднично. Это промежуточный вопрос, незначительный на первый взгляд.
– На ангелов, глупый. На кого же еще, – резко сдернув одело. Кая садится начинает по-детски хихикать. – Ангелы же не носят штаны, а у тебя они есть.
– Откуда ты знаешь, что у меня есть штаны? Ты же меня не видишь.
– Неправда, я тебя вижу, – обиженно возражает Кая.
– Хорошо. Я тебе тоже верю. Расскажи мне еще об ангелах.
– Не хочу. Иначе они догадаются, что я за ними подсматриваю.
– И часто ты подсматриваешь за ангелами без штанов?
Кая заливисто смеется, бросая в темноту подушку.
– Платья ангелы тоже не носят. Они мешают им летать по саду, словно бабочки, – раскинув руки, Кая начинает размахивать ими, как крыльями, а потом резко замолкает и ныряет под одеяло.
– Что случилось? Почему ты испугалась?
– Ты разве не помнишь? – удивленно спрашивает Кая.
– Не помню – что? – в моем голосе на записи звучит недоумение. Высунув голову, Кая подносит указательный палец к губам:
– Шшш, никто не должен нас увидеть.»
На этом запись обрывается. Как ни пытался я ее разговорить, в ту ночь Каталея не произнесла больше ни слова. На самом деле она сказала даже больше, чем требовалось, но в тот момент я неверно трактовал услышанное, неправильно расставил акценты, решив, что откровения пчелки являются проекцией скрытых страхов, вымыслом детского воображения.
Однако главный парадокс состоит в том, что мое подсознание не исключение из правил, и оно тоже способно ставить подножки, обманывать и сбивать с верного пути. Теперь же картинка складывается совершенно иначе, подтверждая то, что я понял гораздо раньше, но упорно отрицал, надеясь на другое объяснение. Отрешенно уставившись на экран, я сглатываю скопившуюся во рту горечь и до скрипа в костяшках сжимаю кулак.
Улей и правда нельзя покинуть, глупая пчелка.
Никому еще не удалось.
Даже тебе.
Глава 15
Кая
Из спасительных объятий сна, ее вырывает назойливое ощущение пристального изучающего взгляда, словно высверливающего отверстие у нее во лбу. Неприятное чувство, почти болезненное. Хочется спрятаться, отвернуться, но мышцы шеи отказываются подчиняться, веки кажутся тяжелыми, в ушах звенит монотонный гул, в голове рой разрозненных мыслей и отголоски чудовищного сна.
Или это был вовсе не сон?
Получив вопрос, вероломная память безжалостно подкидывает самые жуткие кадры из кровавой онлайн-трансляции, заставляя сердце бешено сокращаться в груди. Дышать становится тяжело, будто невидимая тяжесть камнем давит на грудь. Страх, ярость, ненависть, омерзение, глухое отчаянье – все возвращается снова, обрушиваясь лавиной обреченного бессилия. По венам расползается леденящий ужас, и она инстинктивно жмется к источнику тепла.
Наткнувшись на твердую преграду, Кая изумленно распахивает глаза. Несколько раз моргает, пытаясь прогнать нелепое видение, но лицо на соседней подушке не только никуда не исчезает, но еще и нахально ухмыляется.
– Где, твою мать, тебя носило? – приподняв голову, Кая приглаживает ладонями растрепанные волосы,
– Не вижу слез радости, – вместо приветствия, насмешливо бросает Бут.
Вот говнюк, залез без спроса в ее чистую белоснежную кровать в своем черном похоронном смокинге, и хватает наглости сыпать дурацкими шутками.
Повернувшись на бок, батлер засовывает руку под подушку и невинно улыбается. Не смотря на внешнюю самодовольную браваду, он выглядит как-то иначе… Уставшим, что ли. И цвет лица бледнее, чем обычно. Или она просто давно его не видела? Странно, но с появлением Бута весь тот кромешный мрак, в котором пребывали ее мысли еще минуту назад, отходит на второй план. Причины подобной метаморфозы пока туманны и неясны, но она обязательно с этим разберется… потом.
– Я слышал, ты скучала по мне. Вся извелась, места себе не находила, – лениво продолжает батлер.
– Скучала? Я? – сиплым спросонья голосом возмущенно выдыхает Кая, с силой пихая его в плечо. Поморщившись, он ловит ее запястье и сильно сжимает.
– Помнишь правило про распускание рук? – с опасным шипением бросает Бут.
– Пошел ты со своими правилами, – взбешённо рычит Кая, вырываясь и подпрыгивая на постели. – Тут такое творится! Ад отдыхает, а тебе весело?
– Ты жива и здорова. Разве это не повод, чтобы расслабиться и улыбнуться? – равнодушно отзывается он, переворачиваясь на спину.
От его сканирующего тяжелого взгляда из-под опущенных ресниц ей становится не по себе. По спине несется табун мурашек, правое веко нервно пульсирует.
Как Кая, вообще, оказалась в кровати? Последнее, что она помнит – звёздное небо над террасой, собственный оглушительный вопль, а потом, как отрезало. Обернувшись, пчёлка напряженно смотрит на темный экран плазмы.
Может, это и правда был просто сон?
– Не обманывай себя, – забравшись в ее мысли, безжалостно рубит Бут.
Судорожно втянув жизненно необходимый кислород, она снова поворачивается к валяющемуся на ее постели мужчине. Боже, как же он ее бесит. До скрежета зубов и трясущихся конечностей.
– Это был мой приказ, Кая. Своей дуростью и заигрыванием с Медеей ты едва не оказалась среди участников вчерашней трансляции.
– Ты имеешь право отдавать здесь приказы? – прищурившись, Кая концентрируется на том, что считает главной мыслью в отчитывающей тираде батлера.
– У меня обширные полномочия, но я не всесилен, – сухо отвечает Бут. – И не собираюсь тратить усилия на ту, что настойчиво ищет смерти.
Какое-то время они молча сверлят друг друга прицельными взглядами. Каждый пытается забраться в черепную коробку другого. Закусив губу, Кая сдается первой, разрывая выматывающий зрительный контакт.
– Я не хочу умирать, – хорошенько подумав, честно признается она. – Но не знаю кому верить. Делия сказала – никому, особенно тебе. Теперь она мертва… Из-за меня. И из-за тебя тоже, – разозлившись, Кая тычет пальцем ему в грудь. – Ты мог мне подсказать, но ничего не сделал. Почему?
– Скажи, ты все еще хочешь попасть в основной состав? – проигнорировав вопрос, серьёзным тоном уточняет Бут. Собравшиеся морщинки между бровей и вздувшиеся желваки придают ему жутко грозный вид, и ей бы по-хорошему, затаится и прикусить язык, но, увы, алгоритм «притворится дохлой» в первый же день запуска потерпел фиаско. А все потому, что этого нестандартного психопата спровоцировать на открытую агрессию практически невозможно. Дохлая она или живая – ему, похоже, абсолютно по барабану.
– Ты не ответил.
– Вопросы здесь задаю я, – нетерпеливо рявкает он, светлые радужки темнеют, приобретая оттенок предгрозового неба.
Ого, он все-таки умеет показывать зубы. Заметив у него на лбу бисеринки пота, Кая растерянно хмурится и инстинктивно протянув руку, дотрагивается до пылающей кожи.
– У тебя жар, – побелевшими губами бормочет пчелка, скользнув ладонью по колючей щеке.
Внутри что-то болезненно щелкает, сердце сбивается с ритма, и дело вовсе не в прикосновении, шарахнувшим электрическим разрядом.
– Тебе показалось, – низкий шепот поднимает волосы на ее затылке и бурю эмоций в груди. Сдвинув брови, Бут настороженно наблюдает за робкими действиями притихшей пчелки.
– Я не думаю, – шумно сглотнув, Кая опускает взгляд на плотно облегающий плечи пиджак, застёгнутый на все пуговицы. – Что с тобой, Бут? Ты болен или, может быть… ранен? – мгновенье, и она просовывает руку за полу пиджака.
Всего на одну секунду, потому что в следующую, он буквально выворачивает ее запястье, и рывком перевернув на спину, наваливается сверху.
– Любопытство сведет тебя в могилу, – ледяным тоном чеканит Бут, бесстрастно глядя ей в лицо.
Повернув голову, Кая смотрит на свои пальцы, на подушечках которых четко видны смазанные следы крови. Закрыв глаза, она на быстрой перемотке прокручивает все увиденное вчера и… ничего не чувствует. Опустошение. Прострация. Дикая усталость.
– Что с девушкой? Она жива? – спрашивает спустя бесконечное количество секунд, и ей не стыдно за сквозящие в голосе безразличие. Кая сейчас не в состоянии выдать ни одной живой эмоции.
– Немного подлечится и через пару дней вернется в свою соту, – так же бездушно отвечает Бут.
– Немного подлечится? – с горечью выдыхает Кая, взглянув в стеклянные прекрасные глаза. – У тебя совсем нет сердца?
– Сердце есть у всех. Это просто мышца, перекачивающая кровь. Не более, – скривившись, он скатывается с нее, освобождая от тяжести пылающего жаром тела.
– А как насчет души? – повернувшись на бок, Кая подпирает голову рукой. – Что такое душа ты знаешь?
– Ты хочешь проговорить о душе? Со мной? Я не ослышался? – уставившись в потолок, устало ухмыляется Бут.
– Почему бы нет? Это ты лежишь в моей кровати, а не наоборот. На правах хозяйки я могу выбирать тему по своему усмотрению, – запальчиво парирует Кая.
– Смело, но глупо. Тебе ничего здесь не принадлежит, – равнодушно напоминает Бут. – Юридически ты мертва, а твоя душа всецело принадлежит господину Мину. Так что это с ним тебе следует поднимать религиозные вопросы.
– Я увижу его когда-нибудь? – сев на кровати, Кая подползает ближе к вытянувшемуся на белых простынях батлеру. – Лично, – поясняет она, не дождавшись никакой реакции. Мистер черный костюм, слегка ведет головой.
– Не терпится побеседовать с ним по душам? Или хочешь, чего-то другого? – он брезгливо поджимает губы. – Ностальгия по беспечной юности взыграла в одном месте? Должен тебя разочаровать, забрать тебя отсюда он не сможет, даже если передаст корпорации все свои счета и недвижимость.
– За нами сейчас не наблюдают? – тихо уточняет Кая.
Перекинув волосы на одно плечо, она склоняется над Бутом. Он не торопится отвечать и бесконечно долго смотрит в ее лицо, словно выискивая в нем что-то безумно важное, но никак не может понять, что именно. А потом вдруг подносит указательный палец к ее губам:
– Шшш, никто не должен нас увидеть. – шепчет батлер, обдавая ее щеки и рот горячим дыханием.
Кая изумленно застывает, ощущая себя жалкой золотой рыбкой, выловленной из аквариума безжалостно брошенной на раскаленную сковородку. Она, как наяву слышит шипение масла, чувствуя жгучую боль во всем теле. Кожа плавится, покрываясь пузырями, и пчелка задыхается от нехватки кислорода.
– Шшш, все хорошо. Успокойся, – его ладонь мягко зарывается в ее волосы, сжимает затылок, сближая их лица. – Он попросит убить меня, – прожигая лихорадочным взглядом, произносит Бут.
– Кто? – растерянно выдыхает Кая, утопая в черных широких зрачках. – Мин? Зачем ему…
– Кронос. Ты же с ним собралась договариваться, – он выразительно вскидывает брови.
– Теперь я не уверена, что это хорошая идея, – Кая даже не думает отпираться, смирившись с тем, что Бут знает обо всем происходящем в стенах соты.
– Ты согласишься, – с нажимом произносит батлер. Бескомпромиссный приказной тон на пару секунд лишает ее дара речи. Он самоубийца или еще не отошел от вчерашнего?
– Что? – недоуменно хлопнув ресницами, на всякий случай уточняет Кая.
– Ты согласишься, если Крон предложит. Это поможет нам выиграть время, – обхватив хрупкие скулы, четко проговаривает батлер.
– Нам? Что, значит, нам?
– Блядь, просто сделай, как я говорю, – рявкает Бут, небрежно отодвигая ее от себя. – А насчет Мина – да. Ты увидишь его лично, – с глухим стоном он встает с кровати. Неровной походкой огибает кровать и направляется к выходу.
– Тебе нужен врач, – обеспокоено замечает Кая.
– Волнуешься обо мне? – оглянувшись, он с иронией смотрит на вскочившую следом девушку.
– Ну, ты же сказал волшебное слово «нам», – вымученно улыбается пчелка. – Не хотелось бы, чтобы ты помер до того, как я узнаю, что это значит.
– Не переживай, на мне заживает, как на собаке, – легкомысленно заявляет Бут.
Она бы на его месте не была так уверена. Выглядит он паршиво, но при этом все равно остается дьявольски горячим сукиным сыном. Наверное, это из-за высокой температуры.
– Преданный живучий пес ненасытной королевы. – насмешливо цедит Кая, сложив руки на груди. – Собираешься убрать соперника? Или это борьба за власть?
– Лучше готовься ко встрече со своим бывшим любовником, – смерив ее нечитаемым взглядом, он, как всегда, уходит от ответа.
– Когда? – мрачно спрашивает пчелка, растирая заледеневшие плечи. От одной мысли об Эмине и его особых пожеланиях на ее счет, девушку бросает в холодный озноб.
– Это зависит исключительно от желания господина Мина, – сообщает Бут и разворачивается к ней всем корпусом.
– А нельзя его как-то подтолкнуть?
– Тебе не терпится? – он удивленно выгибает бровь. – Ты же понимаешь, что его отнюдь не разговоры с тобой интересуют?
– Я не вчера родилась, – раздражённо бросает Кая. – Справлюсь как-нибудь. Как я уже поняла, на тебя рассчитывать бессмысленно. Твоя помощь заключается в том, чтобы вовремя устраниться.
– Как-нибудь – провальная позиция. Ты должна быть готова ко всему, – как по живому отрезает Бут. – Но в одном ты права – глупо надеяться, что я сделаю всю работу за тебя.
* * *
Бут
– Ну, как док? Жить буду?
– А куда денешься? – ухмыляется Трой.
Повторно наложив швы и сделав перевязку, он снимает медицинские перчатки и выбрасывает в урну.
– Лихорадить перестанет к вечеру, но постарайся по возможности снизить физическую активность, и не забывай про антибиотики.
– Значит, зря я рассчитывал поваляться неделю в стационаре? – с притворным разочарованием вздыхаю и встав с кушетки, тянусь за своей рубашкой.
– Если только в одной палате с Науми, – без улыбки произносит док, бросив на меня тяжёлый пристальный взгляд. – Так себе перспектива. Да, Бут? – проницательно замечает Трой, считав мою недвусмысленную реакцию.
– Как она? – отвернувшись, я торопливо застёгиваю пуговицы, стараясь не выдать еще больше.
– Хуже, чем ты, но физически восстановится. Психологическое состояние тоже поправим. Ей повезло. Пчелка почти ничего не помнит. Это шоковая амнезия, но неизвестно, сколько она продлится, – сухо объясняет Трой.
– Проконтролируй, чтобы Науми ничего не вспомнила, – приказываю я. – И задержи ее здесь, как можно дольше. Медея выбрала ее в качестве своей новой мишени. Не успокоится, пока не добьет.
– Почему сейчас? Науми четвертый год в Улье, – Трой устремляет на меня вопросительный взгляд. Я неопределённо пожимаю плечами.
– Понятия не имею, что за пчела ужалила нашу королеву, – откровенно вру.
На самом деле я отлично знаю, что движет Медеей, потому что сам вложил эту идею в ее прекрасную голову. Какой бы властью не обладала эта коронованная сука, она прежде всего женщина, не лишенная некоторых слабостей. Играть на них – доставляет мне особое наслаждение, гораздо большее, чем я получаю от использования ее похотливого тела.
– Не навестишь Науми? Она все время о тебе спрашивает, – неожиданный вопрос Троя застает меня врасплох.
Не слишком ли много он берет на себя? К чему это неуместное сочувствие и симпатии к пчелам? Сначала неприкрытый интерес к Кае, теперь озабоченность душевным состоянием Науми.
– Ты какой-то дерганный в последнее время, Трой. Тебе надо срочно потрахаться. Возьми выходной и спустись на девятый уровень. Обслужат по высшему разряду.
– Так и сделаю. Спасибо за совет, Бут, – с натянутой улыбкой отвечает док. – Не хочешь составить мне компанию?
– Ты же сам сказал, что физическая активность под временным запретом, – припоминаю я его же рекомендации.
И почему меня не покидает ощущение, что Трой упорно набивается мне в друзья?
– А двигаться вовсе не обязательно, – сластолюбиво ухмыляется хитрый лис. – Девочки сами неплохо справятся.
– Сегодня не получится, – с сожалением отказываюсь от «заманчивого» предложения. – Меня срочно вызывают наверх, – коротко сообщаю я, накидывая на плечи пиджак.
– Еще один стрим? Они не зачастили?
– Друзья Крона еще не разъехались, вечеринка продолжается.
– Ну и о каком выходном тогда речь? Опять всю ночь работать в усиленном режиме. – раздраженно бросает док, с досадой бросив в раковину полотенце, которым старательно вытирал руки. – Десять трупов за сутки, еще трое при смерти. Они там совсем свихнулись?
– Мне передать твои слова руководству? – нейтральным тоном интересуюсь я.
Трой ожидаемо сдувается.
– Я погорячился, Бут. Тяжелая ночь сказывается.
– Отлично понимаю, Трой, мне ведь тоже досталось, – хлопнув мужчину по плечу, я поспешно покидаю процедурную.
К моему удивлению, Кронос принимает меня лично, в просторном кабинете, насквозь пронизанным солнечными светом. Трудно вспомнить, когда он в последний раз говорил со мной без присутствия своей вездесущей пчелиной матки.
Обычно, когда Крон в Улье, эти двое неразлучны. Медея следует за мужем, как тень, рьяно охраняя его от опасных соблазнов. А когда его нет, под пристальный контроль королевы попадаю я. Собственнические инстинкты Дее совсем не чужды, не смотря на ее узаконенное блядство. Поэтому, как бы я не относился к Крону, его визиты в Улей играют мне на руку.
Вальяжно расположившись в огромном кожаном кресле во главе овального стола, Крон жестом приглашает меня присесть напротив.
Без маски и грима его внешность не обладает какими-то выдающимися данными. Светлые коротко подстриженные волосы, удлиненное худое лицо с аристократическими неброскими чертами, бесцветные глаза, тонкие губы, узкий подбородок, и бледная, словно натянутая на череп кожа. Но несмотря на кажущуюся заурядность, он из тех мужчин, которые притягивают к себе внимание. Бешеная энергия власти и жёсткости, скрытая в худощавом длинном теле, заставляет толпу расступаться перед ним и трусливо отводить в сторону взгляд. Везде, где бы он не находился, его подавляющая аура действует на людей одинаково. Я не знаю никого, кто бы хоть раз осмелился возразить Кроносу или подвергнуть сомнению его слова. Если он говорит – все молчат. Если приказывает – исполняют. Если требует – дают.
– Вчера ты позволил себя ранить. Сдаешь позиции, Бут? – без предисловий, снисходительно начинает Крон.
– Я давно не участвовал в стримах. Потерял сноровку, – склонив голову, признаю я. – После восстановления вернусь к активным тренировкам.
– Это необязательно, – откинувшись назад, Кронос несколько секунд скальпирует меня изучающим взглядом. – Наши друзья были рады снова увидеть тебя в деле, но будем считать вчерашнее представление прощальными гастролями.
– Что это значит? – сдержанно уточняю я, стараясь не выдать внутреннего напряжения.
– Гектор Дерби вчера отправился к праотцам, – бесстрастно сообщает Крон, положив на подлокотники тонкие кисти с длинными пальцами.
Известие повергает меня в шок. Не то, чтобы я не ожидал… Черт, я считал дни до этого события. Но старик упорно держался за жизнь и даже в девяносто семь не планировал путешествие в одну сторону на тот свет.
В свете открывшихся фактов вчерашние события теперь видятся мне совершенно иначе. Устранение Науми – не ревнивая блажь Медеи. Решение принимал Кронос, но он здорово облажался. И не только потому, что Науми удалось выжить. Она была ценным игроком, и я выделял ее из числа других элитных пчелок, но Крон явно переоценил мои чувства к африканской принцессе.
– Ты отправляешься на материк. Вертолет прибудет за тобой в течении часа, – приказным тоном оповещает Кронос.
– Надолго? – спрятав триумф за хладнокровной маской, задаю единственный интересующий меня в данный момент вопрос.
– Бюрократические вопросы решатся быстро, но семья не видела тебя много лет… – хищно улыбается Крон. – Развей их тревоги и сомнения, а потом возвращайся домой.
