Текст книги "Маска смерти (сборник)"

Автор книги: Альберт Корнелис Баантьер

Соавторы: Астер Беркхоф,Адриана Лауренс-Кооп
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

Из-за животных ему так и не хватило времени обзавестись семьей, уверял он. Но Де Грип считал, что дело не в животных и что Херстал в свои сорок пять лет был холостяком потому, что у него невыразительное лицо.

– Стоит женщине расстаться с тобой на четверть часа, как она уже тебя не вспомнит. Впрочем, будь за это благодарен судьбе.

На самом же деле причина была в другом.

Херстал слишком ценил свою независимость, чтобы прочно к кому-то привязаться. Многие браки, по его мнению, распадаются из-за отсутствия у мужа и жены личной свободы и из-за того непреложного факта, что человек легче переносит серьезные расхождения во взглядах, чем непрестанные повседневные стычки по мелочам.

Склонность к уединению, однако, не мешала ему быть хорошим товарищем и вообще проявлять чуткость к ближним, также и к тем, с кем ему приходилось иметь дело по роду своей деятельности.

Эрик Ягер прекрасно ладил с Херсталом, а с год назад, когда торговец наркотиками всадил Ягеру пулю в легкое, они стали почти друзьями. Именно Херстал частенько навещал Ягера, пока тот выздоравливал, и с тех пор, когда оба они вечером были свободны, Ягер охотно заглядывал к Херсталу, подолгу засиживался в его просторной захламленной кухне, где всегда пахло кошками и собаками, и они сидели там за кружкой пива, не нарушая свой зарок никогда не разговаривать дома о служебных делах. Им и так было о чем поговорить. Херстал очень любил природу и умел увлекательно о ней рассказывать.

Но сейчас разговор шел совсем о другом.

Херстал уселся в одно из кресел для посетителей и стал набивать трубку. Вряд ли он ждал комментариев к своему сообщению.

Эрик Ягер, даже не взглянув на лежавшую на столе бумажку, встал и подошел к стене, на которой висела доска с приколотой к ней картой. Сколько раз за этот месяц он стоял здесь, у карты!

На карте в глубине сельской общины выделялся Элзенбрукский лес, тянувшийся вдоль дороги к озерам Ниувкоопс. Однообразные серо-зеленые краски карты оживлялись разноцветными флажками, предназначенными для того, чтобы вдалбливать определенные факты в память сотрудников отдела, хотя в этом, пожалуй, не было никакой необходимости.

Дело Тресье Ламмерман – грустное, загадочное и жуткое.

Тридцать первого июля супруги Ламмерман – ему тридцать восемь, ей тридцать четыре – в восемь часов вечера уехали в Лейден в гости к друзьям.

Так как им не удалось найти кого-нибудь, кто остался бы с детьми, они отважились оставить их дома одних. Тресье, старшая из детей – ей было уже восемь, – была разумной девочкой и всегда заботилась о своих братишках. Мальчикам было четыре и пять лет.

Родители уже дважды оставляли детей одних, и все сходило благополучно – они ездили даже в Харлем, а уж Лейден был, что называется, под боком. Сойдет и на этот раз.

Небольшая нарядная вилла Ламмерманов стояла на отшибе – на границе Элзенбрукского леса. Родители внушили детям, совсем как в сказке «Волк и семеро козлят», чтобы они никому-никому не открывали. Мало того, ребят уложили в родительской спальне, которая запиралась на ключ. Там же стоял телефон, так что в случае чего Тресье могла сразу же вызвать полицию.

Обеспечив таким образом безопасность детей, супруги Ламмерман спокойно отправились на вечеринку. Вечеринка затянулась до половины второго ночи.

А во время их отсутствия в доме возле Элзенбрукского леса произошло таинственное, жуткое событие, над разгадкой которого полиция билась вот уже целый месяц.

Обратная дорога из Лейдена была довольно долгой и мрачной, и Дину Ламмерман вдруг охватил страх: не следовало оставлять детей без присмотра так надолго в поздние часы.

– Зря мы так задержались. Вечно ты засиживаешься в гостях, – сердито упрекнула она Яна, когда они мчались по Хазерсвауде.

Внезапный ливень хлестнул по ветровому стеклу, обрушил каскады воды на проезжую дорогу, которая мгновенно превратилась в бурный поток.

– Можно подумать, что ты ни при чем, – огрызнулся Ян, после обильных возлияний он чувствовал себя разбитым.

Машину вела Дина. Она совсем не пила. И, видимо, поэтому оценивала сложившуюся обстановку гораздо трезвее, чем муж.

– А ты думал, я еду с тобой, чтобы наблюдать со стороны? – съязвила она. – Дай-ка мне сигарету.

– Лучше следи, чтоб машину не занесло. Дорога вся мокрая.

– Обойдусь и без твоих советов.

Ян вздохнул, закурил сигарету и подал жене, глядя на ее резкий, суровый профиль. Гладкие белокурые волосы обрамляли узкое личико, которое лет пятнадцать назад так властно его заворожило. Но после стольких лет семейной жизни чувства слегка поостыли.

Завязавшееся после оживленной многообещающей переписки знакомство оказалось во многом менее удачным, чем можно было ожидать. Живой человек зачастую совсем не такой, каким он выглядит на фотографии или за кого выдает себя в письмах. Так случилось и в этот вечер.

Эсмеральда Гёзеватер была миловидная, но чересчур худая, костлявая и какая-то вовсе не женственная. Его Дина куда интереснее.

У Пита стройная, спортивная фигура, хорошо подвешенный язык, ну и все остальное, вероятно, тоже в порядке, мрачно думал Ян.

Что касается Дины, то она забыла о вечеринке. Мысли ее были дома, с детьми. Никогда не знаешь, что может произойти. Вдруг заболеют или испугаются чего-нибудь. Грабителей! Пожара! О господи!

– Уж очень ты лихо несешься! – крикнул Ян. – Следи за встречной машиной. Она виляет.

– Сам ты виляешь, – отрезала Дина. – Будешь говорить под руку, посажу машину на обочину. Он замолчал.

Она искоса посмотрела на него: лицо одутловатое, раскрасневшееся. У Яна появилось брюшко, это был уже не тот молодой человек с ладной фигурой, за которого она пятнадцать лет назад вышла замуж. Разумеется, она все еще любила его. Но в последнее время ей все чаще хотелось ему нагрубить. Особенно когда он целый вечер у нее на глазах ворковал с какой-нибудь другой женщиной.

Но, как ни смешно, большинство этих людей ей нравились. Даже женщины. Она с удовольствием болтала с ними, помогая на кухне приготовить закуску. Мужчины, по-видимому, тоже прекрасно ладили друг с другом. У каждого была своя собственная жизнь, но было и много общего. Дети, работа, бытовые проблемы. Тысяча вещей, о которых можно было спокойно разговаривать весь вечер. Точка. Не надо об этом думать. Все это в прошлом.

Когда они проехали Ферленгде-Хоофдстраат и свернули к Ниувкоопу, дождь прекратился. Дорога, правда, была еще мокрая, но меж тучами сверкали звезды. Слава богу, зловещего красного зарева в небе не видно. У Дины вырвался вздох облегчения.

– Что с тобой? – подозрительно спросил Ян.

– Вот что я тебе скажу, – ответила она со злостью. – Больше я так не могу. Мы уже три раза бросали детей одних ради развлечений, пропади они пропадом. Если тебе нравится, можешь продолжать, только без меня.

– Что ж, я и один сведу знакомство с какой-нибудь парой, – «нашелся» он, – раз ты не против.

– Мне на все наплевать, но я не намерена оставлять детей ночью одних! – крикнула Дина. – А насчет этих твоих знакомств мы еще поговорим. Пока что я выхожу из игры.

Ян не без удовольствия отметил, что еще не все потеряно.

Через полминуты они были дома. Автомобиль пронесся по дорожке к гаражу, дверцы захлопнулись с такой силой, словно их припечатали печатью, – вечеринка явно не удалась.

С этой минуты и начался кошмар.

Дина первая подбежала к входной двери. Ее высокие каблуки уверенно и гулко стучали по каменным плиткам. Ян, шедший за ней по пятам, видел по ее осанке – плечи назад, голова гордо вскинута, – что стрелка барометра все еще стоит на «буре». Главное нынче – помалкивать и побыстрее лечь спать в комнате для гостей.

Он на всю жизнь запомнил, что было холодно. Гораздо холоднее, чем обычно в это время года.

Оба они одновременно увидели, что входная дверь открыта.

– Что же это, господи боже мой! Ведь мы ее заперли! – От страха у Дины перехватило горло. Она чувствовала, что и Ян поражен, хотя он не произнес ни слова.

– И свет в коридоре горит! – воскликнула она.

Они друг за другом взбежали по лестнице в большую спальню. Эта дверь тоже была не заперта.

– Тресье, наверное, в уборной, – успокаивающе прошептал Ян.

– Или в ванной, – предположила Дина, растерянно шаря по стене в поисках выключателя, который как назло никак не могла найти.

На одной из кроватей спали Янтье и Геерт, румяные, повернувшись друг к другу спинками. Вторая постель была пуста.

Дина рванула дверь ванной. Включила свет. Навстречу сверкнул кафель и никелированные краны. Тресье не было и здесь.

Ян обежал весь дом. Нигде. Никого.

– Она вышла во двор! Неужели ты не соображаешь?! Кто еще мог открыть входную дверь! – завопила Дина. От ужаса она готова была растерзать мужа за его внешнее спокойствие.

– Но зачем? Что ей понадобилось в ночной темноте?

Вопрос этот, видимо, навсегда останется без ответа.

Ян повсюду включил свет. В кухне, у входной двери, в гараже. Дом сверкал огнями, как в большой праздник. Родители метались взад и вперед, кричали. Их зов слышало высокое звездное небо, но детский голос не отозвался: «Я здесь!»

Пока Ян бегал к соседям, Дина в отчаянии позвонила дежурному по городу, и спустя четыре бесконечных минуты подъехала патрульная машина. За рулем сидел Никкесен.

Родители Тресье бросились к нему, словно он в одну секунду мог рассеять их опасения.

Наутро начался кошмар и для Эрика Ягера и его помощников.

Тресье так и не нашли. Не нашли и каких-нибудь следов. Только на влажной земле под кустом у самой калитки легкий отпечаток ее туфельки.

Де Фрис, сотрудник технической лаборатории, сделал слепок. Другие следы, даже если они и были, смыл проливной дождь.

«Что могло понадобиться ребенку на улице в ночной темноте?» – спрашивали себя все, кто имел отношение к этому делу или просто о нем слышал.

Предположений было сколько угодно. Кто-то вызвал девочку? Забыв родительский наказ, она спустилась вниз и отперла дверь преступнику, который ее выманил? Но почему же под кустом оказался след ее туфельки, а не мужского башмака?

Утром, прочесывая окрестности, нашли только бездомного котенка, который, жалобно мяукая, бегал за полицейскими. Один из сотрудников технической лаборатории сжалился над ним и унес к себе домой.

– А что, если она услышала мяуканье и вышла взять котенка? – предположил кто-то.

Такое объяснение казалось вполне логичным. Тресье была без ума от животных и мечтала завести кошку или собаку.

Но что же произошло потом? Опять этот мучительный вопрос, который обсуждался и в печати.

Нет ничего ужаснее исчезновения ребенка.

Эрику Ягеру пришлось провести тягостную пресс-конференцию, на которой он сообщил все те скудные сведения, какими располагала полиция. Теперь он надеялся только на помощь широкой общественности.

В первые три дня не было вовсе ни малейшей зацепки. Потом объявилась супружеская пара – солидные люди лет под пятьдесят, – они сообщили, что за два дня до исчезновения видели девочку в обществе какого-то мужчины. Светловолосый, лет тридцати, ростом приблизительно метр семьдесят пять, с кривым носом. Серые брюки, черная куртка. Возле магазина на Баккерстраат. Когда? Без четверти четыре, когда кончились занятия в школе. Вполне правдоподобно: ведь Тресье учится в школе на Баккерстраат (это переулок, выходящий на Ферленгде-Хоофдстраат) и занятия там кончаются в половине четвертого. В тот день она, видимо, задержалась в классе минут на десять, чтобы дорешать задачку. Остальные ребята уже разошлись по домам.

О том, что девочка разговаривала с каким-то мужчиной, никто больше не сообщал. Возможно, тот человек просто спросил у Тресье дорогу. Сам же незнакомец не дал о себе знать. Но едва был обнародован его словесный портрет, как хлынул целый поток сообщений, который в течение двух дней буквально заливал полицейское управление. Человека этого видели повсюду, вплоть до Брюсселя.

К супружеской паре приводили для опознания множество людей, но ни одна попытка не дала положительных результатов.

В последующие дни и недели многие горожане немало натерпелись из-за того, что были родственниками или знакомыми семьи Ламмерман. Допрашивали всех, кто знал ребенка или его родителей. Гора свидетельских показаний росла, а дело по-прежнему не сдвинулось с мертвой точки, хотя допросили уже, кажется, добрую половину Кастеллума. Что касается алиби, то и здесь было мало утешительного. У кого могло быть алиби на столь поздний вечер и ночные часы, когда все уже спят?!

И потом, родители. В ту роковую ночь страх и горе за несколько часов довели их до полного отчаяния. Они терзались нестерпимыми муками совести, которые будут преследовать их всю жизнь.

Херсталу не составило большого труда докопаться до причины, по какой они в тот вечер оставили ребятишек дома одних. Истина выплыла наружу. И откровенно эгоистический повод, заставивший родителей покинуть детей, только усугубил трагизм случившегося.

Вначале еще теплилась надежда, что ребенка похитили, чтобы получить выкуп, хотя Ламмерманы не слыли богачами. Разумеется, нашлись прохвосты, которые попытались сыграть на этом. Но их быстро вывели на чистую воду.

Поступали сообщения и от людей, которые якобы где-то встречали Тресье, – со всех концов страны, даже из-за границы. Ее будто бы видели даже в одном из парижских двориков. Вся эта информация тщательно проверялась, после чего каждый раз следовал горький вывод: сведения ложны.

Телекс из боннской уголовной полиции, принесенный Херсталом, уничтожил последние остатки надежды. Дело было мертвое, как мертва сама Тресье, а в том, что она умерла, не было почти никакого сомнения.

– Если этот негодяй еще раз совершит что-либо подобное, мы его непременно схватим, – сказал Херстал, сознавая, что его слова вряд ли можно воспринять как утешение, и беспомощно добавил: – По крайней мере если он негодяй.

Эрик Ягер рассеянно кивнул головой, зевнул я потянулся.

– Пойду домой и лягу спать. Надеюсь, твое дежурство пройдет спокойно.

Проезжая тихими улицами по дороге на Вонделлаан, он в который раз думал о Тресье Ламмерман. И о ее родителях тоже. Однако радости и горести взрослых не задевают до глубины души, и его мысли очень скоро опять вернулись к девочке. Что же она собиралась делать, когда, надев туфельки, спустилась вниз и выбежала на улицу? – снова и снова спрашивал он себя.

Неужели они так и не найдут ни одной зацепки?

Мысленно он еще раз выстроил факты в логическом порядке: вопреки категорическому запрету родителей Тресье отперла дверь спальни и сбежала вниз. Потом открыла входную дверь и вышла на улицу. А ведь девочка всегда была послушной и благоразумной.

Ей ни при каких обстоятельствах не велели открывать дверь – кто бы ни звонил, ни стучал, ни кричал, пусть даже знакомый. Маловероятно, чтобы она нарушила этот запрет. К тому же вряд ли кто знал, что дети остались одни, – родители никому об этом не сказали. А какому проходимцу взбредет на ум выманивать ребенка на улицу, если он не знает, дома ли родители? Нет, Тресье выбежала из дома совсем по другой причине.

Тут ход мыслей естественно приводил к котенку, который, возможно, с самого вечера бродил вокруг виллы и жалобно мяукал.

Как ведет себя кошка, когда к ней кто-нибудь приближается? Иногда дает себя погладить, приласкать, но чаще всего, даже голодная, убегает прочь. Особенно если она долгое время скиталась без приюта.

И чем больше он размышлял, тем более вероятным ему казалось, что, услыхав мяуканье, Тресье открыла дверь и хотела впустить кошку. Животное испугалось и убежало, а девочка кинулась следом. Тогда легко объяснить, почему в кустах нашли отпечаток ее туфельки. Вполне возможно, что именно в эту минуту кто-то ехал мимо в машине или на велосипеде или просто шел пешком и забрал ребенка с собой.

О том, что могло произойти дальше, лучше не думать. Но считаться с этим надо. Потому Херстал и сказал: «Если этот негодяй еще раз совершит что-либо подобное, мы его схватим».

Ягер вздрогнул. За двадцать пять лет полицейской службы он изучил преступления во всех их жесточайших обличьях. Можно даже сказать, он чуть ли не привык к ним. Но к преступлениям против детей привыкнуть невозможно. Слава богу, он редко с ними сталкивался.

Когда он подъехал к своему дому, в окнах было темно, и он вспомнил, что Tea предупредила его, что собирается сегодня пораньше лечь спать.

Зато у их овчарки Гаффеля на уме было совсем другое. Он приветствовал хозяина ликующим лаем, и Ягер отлично его понял: «Ура, мы идем гулять на улицу!»

Одна улица превратилась в четыре, так как был прекрасный летний вечер.

Домой Ягер возвратился, твердо сознавая, что на сегодня с него хватит, как вдруг зазвонил телефон. С самыми мрачными предчувствиями он бросился к аппарату, чтобы телефонный звонок не разбудил Tea.

Звонил Де Грип, и слова: «К сожалению, должен тебя побеспокоить» – вряд ли выражали его истинные мысли. Де Грип редко жалел своих коллег, когда вытаскивал их из постели в свободный вечер. «Если я вынужден так поступить значит, сам я в этом деле увяз» – позиция несколько эгоистическая, но ничего не поделаешь.

– У Заячьего пруда нашли парня. С простреленной грудью, насколько я мог определить. Не сумел добраться до тебя раньше, – сказал он укоризненно.

– Я прогуливал собаку, а сейчас собирался спать, – ответил Эрик Ягер. – Но скоро приеду, – добавил он без особого энтузиазма.

Он вдруг опять почувствовал, что здорово устал. Те времена, когда он безболезненно обходился за ночь четырьмя-пятью часами сна, давно миновали.

Он поставил перед Гаффелем бачок со свежей водой и миску с кусочками мяса, зашел в спальню и положил жене на тумбочку записку, в которой сообщал, что его вызвали по неотложному делу; если она проснется и увидит, что его нет, то станет волноваться, хотя и привыкла к его ночным отлучкам.

С сожалением глянув на свою постель, он пошел на кухню, отрезал себе большой кусок сыра и выпил стакан молока.

Гаффель в конце концов свернулся клубком в своей корзине и, положив голову на передние лапы, искоса поглядывал на него, словно спрашивая себя, почему хозяин, которому давно уже пора спать, опять куда-то уходит.

Впрочем, садясь в машину, он тоже спрашивал себя об этом, прекрасно понимая, что безмятежного ночного покоя ему не видать. К тому же он знал, что сам виноват в том, что Де Грип ему позвонил: ведь он всегда считал, что обязан тотчас прибыть на место преступления и по горячим следам составить себе мнение, исходя из личного опыта, а не на основе чужих рапортов.

Было около одиннадцати часов. Улицы словно вымерли. Стальная конструкция разводного моста темным призрачным контуром выделялась на ночном небе, красные огни Бернхардбрюг менее чем в полукилометре вверх по течению неподвижно глядели в тихие воды Старого Рейна. Охрана мостов разошлась по домам, и в стеклянных будках было темно.

Совершенно иная картина открывалась на Эуропасингел, в двухстах метрах от ротонды. Плакучие ивы и платаны вокруг Заячьего пруда были сказочно освещены множеством сильных прожекторов и мигалок полицейских машин. На фоне ярко освещенной опушки леса силуэты снующих взад-вперед людей казались фантастическими призраками.

Зрелище довольно мрачное, но Эрик Ягер редко поддавался влиянию внешней обстановки, окружавшей дело, которое предстояло распутать.

Конечно, любое преступление вызывает определенные эмоции: отвращение, ужас, сострадание… Ведь каждый раз на пути к месту, где разыгралась драма, начинает сосать под ложечкой: что нас там ждет? Но Ягер давно научился подавлять подобные слабости и, в строгом порядке нанизывая друг на друга факты, как ни в чем не бывало приступать к своей обычной работе.

Он повернул направо, и машина запрыгала по неприметной грунтовой дороге, которая соединяла Эуропасингел с очаровательным уголком у Заячьего пруда.

Вскоре он увидел за деревьями два автомобиля уголовной полиции и большую машину технической бригады.

Кипучая деятельность полиции в таком месте, где в это вечернее время обычно царит глухая темнота, не могла не привлечь любопытных, и действительно, их собиралось все больше и больше – в машинах, на велосипедах или пешком. Уму непостижимо, как эти люди ухитрялись пронюхать, что где-то что-то происходит, и в конце концов, по словам Де Грипа, «подобно стаду бизонов, уничтожали все улики, вытаптывали все следы».

Кстати, Де Грип, по всей видимости, был здесь хозяином положения: большой отряд полицейских обносил веревочным ограждением весьма значительный участок, чтобы держать любопытных на расстоянии.

У самой опушки леса Эрик Ягер увидел сотрудников технической бригады: они вооружились рулетками и кусками пластика – для обмера и фиксации следов колес или ног.

Не менее тщательно работал и молодой Паркер возле лежавшей в траве фигуры в кожаном костюме. Издали кивнув Ягеру, он продолжал фотографировать труп и все, что находилось с ним рядом.

Молодой полицейский преградил было Ягеру дорогу, но, узнав его, смутился и вежливо козырнул.

Двое сотрудников технической бригады измеряли расстояние от лежавшего на земле парня до элегантного «Харли Дэвидсона», который – прикинул в уме Ягер – был прислонен к березе метрах в восьми от тела, где начиналась густая лесная поросль. Там же была узкая тропинка, которую и тропинкой-то грех назвать, но все же на ней ясно отпечатались следы мотоциклетных шин.

Ван Бёзеком, полицейский врач – сегодня он был, как никогда, зол, что к его профессиональным знаниям обратились в столь поздний час, – подождал, пока Паркер закончит фотографировать, и наконец склонился над потерпевшим.

Это был юноша лет двадцати, лицо бледное, довольно широкое, щеки впалые. На верхней губе темнели усики – видимо, при жизни они ему здорово шли, как, впрочем, и бакенбарды. Похоже, красивый был парнишка, с приятным, дружелюбным лицом. Теперь это лицо застыло навеки – не то в растерянности, не то в крайнем изумлении.

По левую руку от убитого валялся оранжевый шлем. Наверное, снял, когда слез с мотоцикла, чтобы пройти последние восемь метров в своей жизни.

Ван Бёзеком почти сразу же опять выпрямился.

– Стреляли в упор спереди. Пуля прошла сердце навылет. – Он огляделся вокруг. – Она где-нибудь здесь.

– Когда убит?

– Не больше суток назад, я думаю. Но утверждать со всей определенностью пока не берусь. Сперва попробую установить, когда он в последний раз ел.

Ярик Ягер смотрел на Паркера, который снова фотографировал убитого и изящный пистолет, найденный в траве приблизительно метрах в трех от тела.

Один из сотрудников технической бригады сунул оранжевый шлем в пластиковый мешок.

Отдав все необходимые распоряжения насчет очистки территории, Де Грип подошел к Ягеру. Вопросительно поглядел на шефа – тот кивнул головой.

Де Грип склонился над потерпевшим и обыскал его карманы. Паспорт. Бумажник. Счет из бара «Терминус». Водительские права. Крис Бергман, Лейдсекаде, 16.

– Проследи, чтобы сделали парафиновый анализ, – сказал Эрик Ягер.

Если на руках убитого найдут следы нитратов, значит, он тоже стрелял.

К Ягеру, держа на поводке свирепую овчарку, подошел один из проводников. Он, очевидно, слышал слова врача.

– Если смерть наступила больше десяти часов назад, толку от собак мало.

Он глянул на человека в кожаном костюме, потом мрачно посмотрел в сторону леса, перевел взгляд на толпу собравшихся на берегу, за деревьями, зевак и еще больше насупился. Эрик Ягер согласно кивнул. Он понял проводника с полуслова.

– На рассвете прочешите лес. И позаботьтесь, чтобы народ там не натоптал.

Он поймал себя на том, что говорит совсем как Де Грип. Ничего удивительного: его злило, что провести тщательный осмотр места происшествия сейчас невозможно.

Он стоял, наблюдая за Паркером и Де Фрисом, которые закрепляли четыре следа, оставшихся на влажной тропинке метрах в шести от тела. У каждого следа втыкали дощечку с порядковым номером. Следы были нечеткие, и Де Фрис смотрел на них задумчиво.

– Ботинок мужской? – спросил Эрик Ягер.

– Не уверен. Но дело даже не в этом. Сегодня ночью прошел сильный дождь. И, по-моему, эти следы оставлены не вчера вечером. А, видимо, гораздо позже.

Эрик Ягер сделал знак проводнику, и тот подвел собаку к следу.

– Ищи, Аста, ищи!

Они проводили взглядом полицейского с собакой, которая обнюхав след, быстро помчалась в направлении Заячьего пруда и исчезла на Эуропасингел.

– Может, это след того, кто нашел убитого? – уныло предположил Де Фрис. – Он мог его увидеть с этого места.

– В свое время узнаем, – ответил Эрик Ягер. Де Фрис направил яркую лампу на отпечаток номер 1, чтобы Паркер сумел сделать как можно более контрастный снимок.

Когда Паркер закончил, Де Фрис обвел контур следа жестяной рамкой, потом очень медленно и осторожно до половины наполнил его размягченной гипсовой массой, равномерно распределяя ее по всей поверхности. Затем положил туда проволочную решетку – для прочности – и залил след гипсом доверху. Примерно через час слепок затвердеет настолько, что его можно будет вынуть, а еще через двадцать четыре часа высохнет окончательно, и тогда можно будет удалить грязь.

Де Грип вернулся с юношей лет восемнадцати, чье лицо выражало сразу и испуг и возбуждение.

– Этот молодой человек обнаружил потерпевшего. Его зовут Рик Лафебер, и он говорит, что любовался здесь природой, – пояснил Де Грип.

Рик уже успел оправиться от страха и подыскал вполне разумный ответ на щекотливый вопрос Де Грипа, что он в столь поздний час делал в этом безлюдном месте.

– Здесь очень красиво, в особенности на закате.

– Ах вот как! Вы, значит, любитель природы, – несколько язвительно заметил Де Грип.

– Да, менеер.

Пусть-ка этот субъект с неприятными колючими глазами попробует его опровергнуть.

Менеер Ягер выглядит, во всяком случае, более добродушным. Впрочем, может, он и ошибается. Лучше уж быть начеку.

Рик снова рассказал, как стоял у Заячьего пруда, как вдали у опушки леса увидел что-то блестящее и пошел взглянуть, что там такое.

– Как, по-вашему, попал сюда этот мотоциклист?

– Он, верно, ехал по тропке вдоль опушки леса. – Рик указал на запад. – Лес там кончается, дорожка идет направо и дальше вливается в Рейнвег. Вот только странно…

Не закончив фразы, Рик задумчиво посмотрел на мотоцикл. В свете прожекторов, бросавших вокруг резкие угловатые тени, его лицо казалось неестественно бледным. Шутка ли, найти в сумерки в безлюдном месте мертвеца.

– Ну и что дальше? – дружелюбно спросил Эрик Ягер.

– Зачем ему было гонять на такой мощной машине по этой вшивой дорожке? По-моему, без особой причины так не поступают.

– Может, он тоже любитель природы, – кисло заметил Де Грип.

– А может, у него здесь было назначено свидание, – бросил Рик. Надо же намекнуть этому типу, что его, Рика, он ни на чем не поймает.

Эрик Ягер улыбнулся, ведь мысли юноши можно было легко прочитать на его лице. Впрочем, Риковы соображения были более чем достойны внимания.

– Насколько близко вы подошли к потерпевшему?

– Я близко не подходил, менеер. Остановился метрах в четырех. Я и так видел, что он… – Рик доверчиво посмотрел на Ягера. – Я, менеер, испугался до смерти.

– Покажите, где вы стояли, только поточнее. Рик отошел немного в сторону, но не туда, где были пронумерованные следы. Проводник с собакой возвратился назад. Он отрицательно покачал головой.

– Аста шла по следу до велосипедной дорожки вдоль Эуропасингел. Тот, кто здесь был, приехал оттуда и тем же путем отправился назад. На велосипедной дорожке она след утеряла. Его затерли машины и мотоциклы, к тому же там кишат пешеходы. Ничего не поделаешь.

Полицейский был явно не в духе. Самый факт, что его собака была вынуждена отступить, он расценивал как личное поражение. Эрик Ягер похлопал его по плечу.

– Попытаюсь еще раз. Может, она все-таки опять возьмет этот след, – сказал проводник.

Эрик Ягер опять повернулся к Рику.

– Вы его знали?

– Нет, менеер, никогда не видел. Подбежал Тиммер.

– Кажется, я нашел двух свидетелей, которые могут вам пригодиться. Вон они. – Он указал в сторону росших возле Заячьего пруда деревьев. – Господин Хохфлигер с дочерью. Их вилла там, за деревьями. Они утверждают, что мотоцикл как будто им знаком.

Алекс Хохфлигер был вполне под стать своей фамилии [3]3
  Птица высокого полета (нидерл.)


[Закрыть]. Типичный he-man [4]4
  Настоящий мужчина (англ.)


[Закрыть] – крепкого сложения, с красивым, но несколько грубоватым лицом, весьма заботившийся о своей внешности и, видимо, очень самоуверенный. Его рукопожатие, как и следовало ожидать, было энергичным.

Девушке на вид было лет восемнадцать, и она нисколько не походила на отца. Стройная фигура, коротко подстриженные темно-русые волосы, темные испуганные глаза на овальном личике. Глядя на нее, Эрик Ягер вспомнил о своей дочери. В подобных обстоятельствах вид у его Мике был бы точь-в-точь такой же.

Рику она сказала: «Привет», он в ответ пробормотал: «Привет, Труда», и лицо его стало еще бледнее, чем две минуты назад. Смутился или влюблен, проницательно подумал Эрик Ягер и спросил как бы между прочим:

– Вы знакомы?

– Да, менеер. Мы учимся в шестом классе гимназии. Рик в классе «бета», а я – в классе «альфа», – ответила Труда.

По всему было видно, что девушка смущена гораздо меньше и уж ни в коем случае не влюблена. Ягер мысленно спросил себя, не связана ли Рикова любовь к красотам природы с тем, что у самого Заячьего пруда живет Труда.

Рик меж тем комкал в кармане письмецо. Что, если его заберут в полицию и там обыщут? Как знать, что с тобой сделают фараоны, раз ты обнаружил убитого. Окажешься, чего доброго, подозреваемым номер один.

А если к тому же у него найдут эту проклятую записку, да еще подложную, – тогда вовсе пропал. И Херман тоже влипнет. Впрочем, до этого он не допустит. Они никогда не заставят его признаться, кто автор этой бумажки, даже под угрозой допроса третьей степени. И вообще, он найдет возможность уничтожить записку. В крайнем случае разжует и проглотит.

– Ну, теперь можете спокойно идти домой. Вам, наверное, еще надо позаниматься, – дружелюбно сказал ему Эрик Ягер. – Оставьте бригадиру Тиммеру свое имя и адрес. На случай, если возникнут еще вопросы.

На лице Рика читалось облегчение, оно словно было написано огромными буквами, как газетный заголовок после благополучного завершения правительственного кризиса.

– Хорошо, менеер. До свиданья, менеер.

Взглянув на Труду, он еще раз пробормотал «до свиданья» и поспешил вместе с Тиммером уйти отсюда, где, как говорится, у него земля горела под ногами.

Эрик Ягер задумчиво смотрел ему вслед.

Терпение господина Хохфлигера во время этой короткой интермедии явно подверглось тяжелому испытанию. А может, у него сдали нервы – ведь он находился так близко от места убийства.

– Может, мы с вами наконец поговорим? – сказал он. – Моя теща дома одна и, конечно, очень волнуется из-за всей этой… – Он жестом указал в сторону опушки леса.