Текст книги "Призыв к оружию"

Автор книги: Алан Дин Фостер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 31 страниц)

Новая информация с корабля подстегнула усилия техников группы контакта. Лепары кромсали снаружи на глазах расцветающий камуфляж, чтобы он больше походил на выветренную рифовую формацию. Многочисленные и разнообразные морские живые организмы тут же стали обживать складки и щели в известняковом каркасе, из глубины неожиданно появляясь вблизи их нового атоллового дома.

С места посадки оказалось возможным принимать все главные передачи местных радио и телевидения на основных языках даже без помощи специальной улавливающей аппаратуры. Вейсы работали как проклятые, разбираясь постепенно в структуре наречий, их грамматике и без конца задавая корабельным компьютерам новые программы. Этого таланта массуды не имели, и сейчас Кальдак с уважением и благодарностью относился к самоотверженному труду интеллектуалов с планеты Чичунту.

Он много размышлял о том новом мире, в котором они оказались. Множество языков… Расколотая суша… Вулканическая активность… Трудно изобрести более изощренные помехи для успешного развития разумной монолитной цивилизации.

Но все же это был красивый мир. И эта земля, и небо, и даже вода. Окружающая температура была подходящей для массудов и прочих рас Узора, ветры слабые, количество ультрафиолета, достигающего поверхности планеты, незначительно. Если бы только содержание кислорода и атмосфере было чуть побольше. Кальдаку дышалось здесь несколько труднее, чем дома. И все же он с нетерпением ждал того момента, когда можно будет покинуть челнок и почувствовать под ногами вновь твердую землю. Было трудно удержаться от бега, хотя крохотные островки не обеспечивали желаемого простора. Придется сдерживать себя.

Он обратил внимание на растительность. Она выглядела довольно безобидно, но, кто знает, что ждет их за этими непроницаемо густыми кустами? Голодные хищники, ядовитые насекомые… Предполагать можно было все что угодно. С опаской следовало относиться и к тем разнообразным формам жизни, которые пестрым ковром кишели вокруг челнока в воде. Одновременно с маскировкой челнока специалисты строили подводный туннель к ближайшему островку, и когда он был закончен, группа контакта наконец-то смогла выходить по ночам на сушу поразмяться. Лепары уже давно освоились с окружающей средой и чувствовали себя в местной теплой воде вполне комфортно. Кальдак смотрел на них и думал, что им, пожалуй, можно позавидовать в их способности одновременно дышать в воздухе и в воде. Впрочем, это было единственным, в чем им можно было завидовать. В первую ночь он долгое время простоял неподвижно на одном месте, запрокинув голову и любуясь местным небом, искрящимся мириадами незнакомых звезд. Он не беспокоился о том, что их заметят с самолетов, ибо никаких самолетов здесь ночью не было и в помине.

Остров обладал прекрасным песчаным пляжем. Он побежал вдоль него в противоположную сторону от своего соплеменника-массуда, который сопровождал его в числе других в этот первый выход на твердую землю. Кальдак знал, что скоро они встретятся, ибо остров был весьма невелик. Но какое-то время он будет бежать в одиночестве. Подобную роскошь невозможно было позволить себе в условиях экспедиционного корабля, каким бы просторным он ни был. Порой под ногами путались маленькие, обросшие травой кочки, но они не могли испортить массудам удовольствия, радости первой за долгое время хорошей пробежки. Бег имел для этой расы столь же важное значение, как и секс. Т’вар был настороже и в любую минуту готов был оповестить их условным знаком о приближении аборигенов или их машин. Вероятность этого была невелика, ибо, как показали анализы, местное население предпочитало путешествовать при солнечном свете дня. Впрочем, нужно было быть готовыми ко всему и ретироваться в любой момент незамеченными.

Невдалеке от берега, в тихой воде, покачивался Ватолой. Вокруг его талии был укреплен пояс со снаряжением. Он покоился на одном месте и рассеянно наблюдал за массудами, которые неслись вдоль берегов острова, как угорелые. Временами он выпускал изо рта тонкие фонтанчики воды. Он не понимал смысла того, чем занимались на его глазах лучшие солдаты Узора. И вообще многое в них было непонятно Ватолою.

Вообще-то их бег производил впечатление. Ватолой знал, что у него никогда так не получилось бы. Даже приблизительно. Сколько они еще будут носиться? Всю ночь? Он видел их тренировки на корабле. Массуды носились кругами по маленькому треку до тех пор, пока не начинали падать от изнеможения, высунув длинные подрагивающие языки из угла рта. Бег был для них чем-то жизненно важным, но Ватолой никак не мог понять, почему. Ведь без всякого видимого смысла растрачивается огромное количество энергии. Может, в этом было что-то от шутки, юмора? Массуды любили иногда пошутить, хотя делали это не так часто, как с’ваны. Юмор был еще одним непонятным, непостижимым для Ватолоя понятием. Да ему и необязательно понимать такие вещи. Зачем они ему? В жизни и там много разных дел: работа, сон, еда, размножение.

Как обычно, его посетило чувство, что он что-то забыл упомянуть. Конечно, этого не было бы, если бы он был такой же умный, как массуды. Или как о’о’йаны. Или, черт возьми, как с’ваны! Присутствие представителей других рас всегда смущало лепаров, заставляло осознать собственное свое ничтожество. Но в общении со с’ванами все проходило мягче. У с’ванов был такой природный дар. От этих дум у Ватолоя началась головная боль, как всегда начиналась в подобных ситуациях. Вот ведь. Даже думать тяжело лепарам. А уж говорить и подавно. Не то, что с’ваны, которые орудуют языком похлестче, чем массуды ногами.

У лепаров не было ни той, ни другой способности. Не обладали они также и техническими навыками гивистамов или ловкостью о’о’йанов. У них была только одна способность – умение работать, тяжело, без жалоб и столько, сколько от них требуется. Для этого не нужно было обладать оригинальным мышлением.

Ватолой нырнул в теплую воду, без видимого усилия поменяв режим дыхания. Теперь в дело пошли жабры. Он уже полюбил смотреть на многочисленность и пестрое разнообразие местных морских форм жизни. Некоторые из них даже светились в сумеречной глубине. Он уже набрал полный мешок образцов, которые заказывали ему ученые с корабля. Они должны по достоинству оценить его работу. Подумав об этом, Ватолой почувствовал, как заметно теплее стало у него на душе.

Впрочем, сейчас не время расслабляться. Необходимо помочь Гаупи, который возводил известняковую защиту вокруг антенны связи над челноком. Ватолой заметил, как в стороне проплыло несколько лепаров. Он приветствовал их знаками, принятыми на родине, и поплыл дальше, плавно двигая своим мощным хвостом.

Гаупи был рад его появлению. Наблюдатель Ватолой всегда был желанным гостем для работяг, ибо мог дать умный совет, когда возникали какие-нибудь затруднения. Наконец работа была закончена. Вовремя. А все из-за того, что Ватолой оказался настолько умен, что не пришлось даже просить совета у гивистамов. Гаупи знал, что гивистамы всегда нетерпеливы в общении с лепарами и порой грубят и эта грубость подавляет лепаров. Умение принимать решения было самой тяжелой частью работы наблюдателя, но Ватолой не отказался от этой должности. Да и как он мог отказаться, если его попросили об этом? По крайней мере над наблюдателем никто не смеется и никто не грубит ему в открытую. Хотя косые взгляды… Они всегда были направлены в сторону лепаров. Всегда. Но к ним можно привыкнуть, как и к прочим неприятным сторонам жизни. Он плыл и размышлял о том, какое это красивое место. Категории красоты удивительно просто приходили на ум в этот раз. И как это хорошо, что они получили возможность вырваться наконец-то из искусственных стен корабля. Лепар предпочитал плавать, чем ходить пешком. Как бы гивистамы не называли это. А они это называли регрессом и де-эволюцией. Он нырнул еще глубже, изучающим взглядом рассматривая нечто, ползущее по песчаному дну. В первые дни хвост болел, – это от того, что долгое время не использовался, – но теперь вновь налился силой. Они слышали что-то о множественности здешних языков и деформированной, аномальной геологии этой планеты, но все равно продолжали считать этот мир очень красивым. Гораздо больше внимания они уделили сообщению о двух пропавших дистанционных зондах. Группа контакта для того и спустилась на поверхность планеты, чтобы узнать то, что не смогли донести до них аппараты.

Как и остальные, Ватолой испытывал тревогу и страх за то, что может с ними со всеми случиться здесь. Лепары всегда чего-то боялись и опасались. Для них это было не просто одно из чувств, а состояние души. В этот, – как и в другие миры, – они пришли за тем, чтобы попросить помощи в войне против Амплитура. Амплитуров лепары боялись гораздо больше, чем их союзников. Гораздо больше, чем их сумрачный, покрытий грозными океанами и морями мир.

Они боялись. Потому работали. Круглосуточно. Без жалоб и возражений, ибо это могло сказаться на качестве работы. Они исправно вносили свой небольшой вклад в общее дело борьбы с коварным Амплитуром. Который, если его не остановить, лишит их родины, смысла жизни, души. Лепары работали. Они не отличались умом, но были удивительно выносливы. Для работы, которую они выполняли, не нужен был ум, а выносливость – как раз.

Глава 7

Прошло пять дней. Челнок не сдвигали на другое место. Он прочно стоял на крепком дне лагуны, надежно укрытый со всех сторон известняковым панцирем. Никто из аборигенов до сих пор не появлялся поблизости. Глядя на челнок со стороны, его можно было принять только за выветренную рифовую формацию. Морские живые существа довольно быстро обосновались в щелях и норках пористой оболочки.

Вейсы достигли значительного прогресса в своем тяжком труде. За прошедшие дни они сумели установить и выделить из общей массы еще три добавочных наречия, доведя тем самым число уже известных языков до восемнадцати. К тому времени Кальдак и его коллеги уже не удивлялись этому лингвистическому изобилию.

Было решено, что дальнейшего продвижения в изучении планеты не будет, если не остановиться на одном из двух выборов. Во-первых, они могли переместиться вместе с челноком в более заселенные территории.

Во-вторых, они могли захватить «образчик» местной расы и изучать его здесь, в лагуне.

Легко предположить, что последний выбор всем показался предпочтительнее. Им нужно было существенно пополнить уже имевшиеся сведения о местных жителях, и как можно скорее. В этом им мог существенно помочь лишь контакт с живым представителем здешней расы. Общение с ним было бы неизмеримо более полезно, чем просмотр передач телевидения, которые подчас вносили только путаницу.

Тщательный анализ визуальных записей, накопленных за последние дни, подтвердил первоначальное впечатление: доминирующей формой жизни были двуногие млекопитающие, которые, однако, заметно варьировались по размерам и цвету. Исследователи пока не могли сказать точно, в чем тут дело. Предполагали, что подобные биологические варианты необходимы для четкого разделения аборигенов на рабочих и трутней. Впрочем, тут больше было вопросов, чем ответов.

По крайней мере, хорошо было то, что местные аборигены не так уж радикально отличались от рас Узора. Например, с’ваны и массуды тоже были двуногими млекопитающими. С гивистамами и о’о’йанами схожего было заметно меньше, но все же они хотя бы смыкались в одной черте – теплокровности. Удивительно все-таки было то, что аборигены разговаривали на различных языках. Некоторые участники экспедиции вообще отказывались верить в то, что местные жители сколько-нибудь эффективно могут между собой общаться, располагая таким диким количеством совершенно разных наречий.

Кальдак много времени провел в разговорах с Пасийакилионом, который обозвал это все одним термином: «геосоциология». Сколько массуд ни пытался, он так и не смог понять, что же кроется за этим странным понятием. Турлог заинтересовался новым миром, по-своему понимал его и стремился каким-нибудь способом донести свое понимание до коллег. Правда, без особого успеха.

Перед ними стояла задача изолировать одного здорового индивидуума, что предполагало в первую очередь крайнюю осторожность и во вторую – везение. Если в этих людях стадно-общественный инстинкт развит столь же сильно, как и у с’ванов, то их акция грозила благополучно провалиться. Изоляция аборигена травмировала бы его сознание и от него было бы очень трудно добиться хоть какой-нибудь пользы. Жаль, что они не были в этом похожи на турлогов, которым было абсолютно все равно, как близко к ним живут их соплеменники: в километре или в световом годе расстояния. Ученые предупредили массудов, что им не важно: будет пленник мужчиной или женщиной. Биологи хотели изучить оба пола, но изолировать для этого какую-нибудь пару было небезопасно. В экстремальных условиях, например, у четы массудов сильно усиливаются защитные инстинкты и они способны замыкаться друг в друге, не реагируя на окружающий мир. Словом, в этом случае общения также не вышло бы, хотя, разумеется, понаблюдать за супружеской парой аборигенов с научной точки зрения было бы крайне интересно.

Экспедиции же важно было не только установить контакт с аборигеном и изучить его, но и попытаться склонить его к сотрудничеству. Было решено, что пленение будет осуществлено четырьмя массудами под покровом ночи. Сопровождать их должен был переводчик, для чего отмобилизовали самого смелого вейса. Лепар обязывался технически обеспечить операцию. Ученые корабля высказали свой протест в отношении готовящейся акции, но протест весьма нерешительный и слабый. Память о двух исчезнувших дистанционных зондах еще была свежа у каждого. Для похищения смонтировали маленькую и бесшумную в движении субмарину. Основным ее положительным качеством была непотопляемость. Для массудов это было особенно важно, ибо пловцами они были неважными. Мысль же о том, чтобы поручить всю операцию исключительно лепарам, которые чувствовали себя в воде, как дома, естественно, никому не приходила в голову.

Было решено похитить аборигена с одного из судов, которые частенько проплывали неподалеку от той лагуны, где был запрятан челнок. Порой такие суда даже заходили в саму лагуну. Проблема была в том, что чем меньше судно, тем больше вероятность того, что команда быстро обнаружит исчезновение одного из своих членов. Но в конце концов надо же было когда-то рисковать.

Поначалу договорились подстерегать суда с тремя-четырьмя аборигенами на борту. Лично Кальдак очень сомневался в том, что эти надежды оправдаются. В самом деле, ну, какой же дурак поплывет по морю с таким малым количеством помощников? Впрочем, если судно прибрежное и небольшое… Так или иначе, а нужно было ждать. Дни проходили один за другим. Несколько судов заходило за это время в лагуну. После непродолжительных стоянок они уплывали дальше. На всех судах было не меньше чем по четыре человека. Наблюдать из субмарины за этими примитивными лоханками было гораздо интереснее, чем смотреть передачи местного телевидения.

На аборигенах, как правило, было очень мало одежды. Это облегчило процесс распознавания полов. Их тела были по большей части лишены шерсти, что заставляло массудов брезгливо морщиться в первое время. В чем-то аборигены напоминали лепаров, хотя кожа их не была скользкая и влажная, и у них не было хвостов. Сходство заключалось в плоских лицах. Кстати, у с’ванов тоже были плоские лица.

Надевать утепленные костюмы не было нужды, ибо здесь было жарко даже по ночам. Кальдак лежал на гладкой поверхности полувсплывшей субмарины и разглядывал в бинокль очередной зашедший в лагуну корабль. Аборигенов на борту было шестеро. Они как-то странно вертелись и крутились по палубе под яркой луной. Из центральной кабины корабля, дверца в которую была открыта, вырывались хриплые и очень сильные звуки. Ухо массуда сразу уловило четкую ритмику. Кальдак изумленно смотрел на эти резкие и размашистые движения, гадая о том, что это: просто танец или какой-нибудь ритуал? Танцевали парами, мужчина с женщиной, – которые часто менялись.

С биосоциальной точки зрения все это было очень впечатляюще. Однако не имело никакого отношения к поставленной перед ними задаче. На следующую ночь им повезло больше.

Обширная лагуна пустовала весь вечер, но в начале ночи в нее вошел необычный корабль с раздвоенным днищем. Группу массудов привлекло к этому судну не столько его удачное одиночество, сколько та музыка, которая вырывалась из какого-то мощного усилительного устройства и разносилась далеко по воде. Она очень походила на те музыкальные записи, которые экспедиция собрала на этой планете. Однако было и существенное различие. Главное, отсутствие ритма и логичности. Перепады были очень сильными, мелодия менялась непредсказуемо и резко. Варварские, нецивилизованные звуки, которые диссонансом звучали в головах массудов. Впрочем, вчерашняя музыка была немногим лучше. Если не хуже. Громкость не была стабильной, но по большей части музыка гремела сильно, так что к кораблю можно было подобраться практически без риска.

Поскольку в это время в лагуне судов больше не оказалось, было решено тут же начать предварительную разведку.

Визуальное наблюдение принесло только один результат: палуба была пуста. Парус, который обычно использовали аборигены на таких судах, был свернут. Якорь был брошен и зарылся в дно лагуны. Искусственное освещение ярко залило центральную кабину корабля.

Кальдак и Денлака плыли вокруг корабля кругами, каждый приближаясь к нему все больше и больше. Палуба оставалась мертвой. Это был хороший знак, который свидетельствовал о том, что команда на судне, должно быть, весьма немногочисленна. Массуды заглядывали в ярко освещенные окна и не видели там никаких движений. Их аппаратура продолжала записывать дикую музыку, которая продолжала изливаться с корабля на воды лагуны. Теперь стало ясно, что эта музыка все же сильно отличается от того, что было записано экспедицией в результате прослушивания радио и телевидения аборигенов. Звуки по-прежнему были очень рваными, на время прекращались. Казалось, музыкант знает, что ему нужно получить, но не знает как ему этого добиться. Кальдак был очень взволнован предстоящим. Настолько взволнован, что не удержался от того, чтобы не поговорить об этом со своим соплеменником-массудом:

– Впервые за много земных дней в лагуне стоит только одно судно. Это предоставляет нам великолепный шанс, но сначала необходимо узнать точно, сколько аборигенов на борту. Если мы будем ждать того времени, когда они сами себя обнаружат, сюда может зайти другой корабль. Между аборигенами завяжется контакт и тем самым разрушится выгодное для нас одиночество первого судна. А учитывая то, что местные жители проявляют активность лишь при свете дня, ожидание для нас – большой риск. Кроме того, как рассветет, нашу субмарину можно будет без труда разглядеть в такой чистой воде. Словом, я предлагаю нам подняться на борт судна сейчас и попытаться добиться поставленной цели. По возможности скрытно.

Один из солдат, подумав, высказал альтернативное предложение:

– А что, если послать лепаров? Им ничего не стоит подобраться к кораблю незамеченными. Нос Кальдака недовольно дернулся.

– Ну, подберутся, а дальше? Иллюминаторы расположены слишком высоко от уровня воды. Они ничего не увидят внутри.

Других предложений не поступало. Кальдак решил показать солдатам пример и первым преодолеть то небольшое расстояние, которое разделяло субмарину и судно землян. Дропак добровольно вызвался плыть вместе с командиром.

Группой контакта было совершенно четко установлено, что самый крепкий сон у аборигенов наблюдается в самые последние часы перед рассветом. Массуды ждали этого благоприятного времени, сидя на борту субмарины и обсуждая детали плана, предлагая новые варианты, высказывая прогнозы. От самых приятных до катастрофических.

Наконец, подошло время начинать.

Кальдак и Дропак сняли с себя одежду. Каждый повесил на себя тяжелый пояс, в котором было аварийное снаряжение, коммуникационное устройство, транслятор, в который была в последнее время заложена программа еще трех открытых языков, и небольшой пистолет. Последний предназначался не для поражения аборигенов, а для защиты от огромных морских хищников, о которых их предупредил лепар.

Выйдя из субмарины, оба массуды неслышно соскользнули в воду. Плавание было для них непривычным и неестественным занятием. Гивистамы и о’о’йаны вообще не умели этого делать. Стиснув зубы и стараясь не обращать внимания на неприятные ощущения, Кальдак поплыл вперед. Силуэт судна четко вырисовывался на фоне неба. Из иллюминаторов лил яркий свет, отчего воды лагуны вокруг судна отливали играющим блеском. Все мускулы тела отчаянно протестовали против этого водного упражнения, но массуды продолжали плыть, ибо судно было уже совсем близко. Наконец, оба солдата ухватились руками за сдвоенную корму судна. В каждой половинке были проделаны восходящие углубления, которые образовывали нечто вроде лестницы. Само судно имело интересный, но не удивительный дизайн. Принципы примитивных моделей надводного транспорта были в общем универсальны для цивилизаций Галактики.

Дропак настоял на том, чтобы подняться на борт судна первым. Он взобрался по лесенке и на пару секунд исчез из виду. Затем Кальдак вновь увидел его лицо, с шерсти которого капала вода. Солдат прошептал:

– Корма пуста и открыта. Я могу заглянуть отсюда в центральную кабину. Там не заметно никакого движения. Музыка идет откуда-то снизу. С тревогой вспомнив о морских хищниках, которые, может, в эту минуту уже приближались к нему, Кальдак предпочел быстро подняться на судно. Между двумя корпусами судна располагалась на возвышении большая центральная кабина. За ней находился отсек, где среди всего прочего на первый план выступало колесообразное устройство. Были там и какие-то то ли механизмы, то ли инструменты. Кальдак прошел вперед до тех пор, пока не получил возможность обогнуть колесо и заглянуть в кабину. Она была ярко освещена. Невидимый аппарат ровно и приглушенно гудел. Кальдак догадался, что это машина, благодаря которой судно движется. Дверь в кабину была распахнута и действительно откуда-то снизу неслась музыка. Она диссонировала в его непривычных к таким звукам ушах. Впрочем, хотя она была неприятна, все же терпима и не оказывала на сознание парализующего воздействия, как он поначалу боялся.

Внутри он разглядел еще одно колесо и механизмы. А также мебель, о назначении которой он мог только догадываться и странного вида украшения. Он обернулся на своего товарища.

– Подойди поближе. Здесь никого нет. Только музыка.

Дропак в несколько шагов присоединился к своему командиру. У него уши были сильно прижаты к голове и даже как бы расплющены. Губы поджались и оголили ровные ряды острых зубов. Бакенбарды мелко подрагивали.

– Какой грохот! У меня голова раскалывается от него.

– У меня тоже. Хотя это легче слушать, чем вчерашний концерт с танцами. – Он, поколебавшись пару секунд, показал на распахнутую дверь. – Надо зайти туда.

– Осторожно, капитан.

Кальдак опасливо глянул на дверь.

– Мы ведь знаем, как они выглядят, – прошептал он. – Физические кондиции не впечатляют.

– Чем меньше существо, тем оно коварнее, – заметил Дропак.

– Я буду осторожен.

С этими словами, сильно пригнувшись, он вошел внутрь центральной кабины.

Потолки были очень низкие и Кальдаку пришлось очень сильно сгорбиться. Нос подрагивал. Помещение было наполнено чужим запахом. Удивительно сильным и странно приятным. Внутри кабины были еще две двери, каждая из которых вела в один из двух корпусов судна. Из одной двери доносилась музыка.

Он подошел к ней и увидел длинную и узкую комнату. При этом Кальдак согнулся почти пополам.

Тут-то он и увидел аборигена. Тот сидел спиной к двери. Руки и ноги у него были обнажены. И он что-то делал пальцами с довольно сложными устройствами, которые располагалась прямо перед ним. Музыка доносилась из двух черных коробочек, расставленных в противоположных углах комнаты. Абориген не мог видеть навестившего его пришельца. Первый очный визуальный контакт подтвердил все, что участники экспедиции узнали о местных жителях из передач телевидения. На каждой руке у аборигена было по пять пальцев, лишенных шерсти. На один больше, чем у массуда, на два меньше, чем у о’о’йана, то есть как раз столько, сколько у гивистамов. В остальном они на гивистамов совсем не походили. Их кожа была практически полностью лишена волос, выглядела очень нежной и мягкой, в отличие от роговых чешуек лучших технических специалистов экспедиции. В такой близи музыка казалась Кальдаку практически невыносимой. Диссонирующие, громкие звуки, казалось, взрывались, лопались в голове массуда. И как только абориген может вот так спокойно сидеть в самом эпицентре этого кошмара?! Очевидно, у этой расы более грубый слух, который в состоянии сносить подобные вещи.

Не будучи в силах дольше выдерживать эту муку, Кальдак вернулся в центральную кабину. В эту же минуту Дропак появился из двери, ведущей в другой корпус судна.

– Пусто, – пробормотал он.

– А я нашел одного, – ответил Кальдак.

Болезненные аккорды, словно злые насекомые, носились в воздухе, жаля и жаля бедных массудов. Эти дикие звуки заставили Дропака скорчить гримасу отвращения.

– Неужели аборигену все равно? Как он может выдерживать такое?!

Неудивительно, что он один.

– Он сидит спиной к двери, так что я не смог определить его пол.

Передай другим, чтобы поднимались на борт. И переводчика.

Дропак удивленно вскинул густые брови.

– Разве это так обязательно, капитан? Мы двое наверняка…

– Не будем загадывать и рисковать, – возразил твердо Кальдак. – Я хочу, чтобы присутствовали все. Дропак все еще колебался.

– А что, если вейс не сможет прийти? Она ведь не умеет плавать.

– Другие смогут переправить ее на руках. Нам могут понадобиться ее способности. Ватолой поможет.

Наконец, Дропак согласно кивнул и направился к выходу, но у самой двери остановился и спросил:

– А кто присмотрит за субмариной?

– Тот же Ватолой, – ответил капитан и, встретив на себе удивленный взгляд, добавил:

– Он не будет ничего трогать. Просто посторожит до нашего возвращения.

Нос Дропака дернулся, и массуд тут же исчез на палубе. Кальдак даже не слышал, как его товарищ соскользнул в воду. Он вернулся к двери в узкую комнату и заглянул туда. Абориген все еще сидел на прежнем месте и, двигая пальцами, генерировал столь дикие и нецивилизованные звуки, что любой разумный не смог бы выдержать их более полуминуты. Но Кальдак крепился, надеясь на скорое возвращение Дропака с остальными.

Уилл Дьюлак вновь вынужден был сделать паузу. Он откинулся на спинку стула и устремил мрачный взгляд на аппаратуру, разложенную перед ним. Синтезатор продолжал тихо гудеть, и это был единственный звук в салоне. Он запустил пальцы левой руки в свои темные, вьющиеся волосы. Каждый год они все больше редели и все больше отступали со лба на затылок и терялись где-то уже под воротником. Частично именно из-за этого выпадения волос, которое напоминало таяние ледника или морской отлив, он и решил в последнее время отрастить буйные кустистые бакенбарды. Хотя еще и потому, что всегда хотел отличаться внешностью от других, выпадать из общей массы. Подобное же честолюбие Уилл проявлял и в музыке. Первая половина «Аркадии» была уже закончена, а вторая покоилась в набросках. Требовалось утвердить скерцо, переходящее в сотрясающее, итоговое аллегро энержико. Но именно это-то ему и не давалось, выворачивало наизнанку. Не сама музыка: ноты лежали перед ним четкими, правильными рядами, введенные в программу портативного компьютера. Все дело было в оркестровке, которая пытала его похлестче маститых средневековых мэтров, сводила его с ума.

С самого начала он задумал начать скерцо флейтами с контрапунктом в лице одного-единственного фагота. Результат должен был получиться хоть и комичным, но сильным. Этакий кусочек музыкального черного юмора, который по праву оценили бы такие люди, как Берлиоз и Барток. Наверняка оценили бы! Затем вступали вторые скрипки и басы, плавно переходящие в небольшую изящную токкату для духовых инструментов, которые он свел воедино. Токката вышла просто на диво, но, черт возьми, он до сих пор не мог решить, как перейти с конца адажио в начало скерцо! Он находился в творческом тупике и все из-за этой паршивой оркестровки!

Все было плохо. Звучало, как в балагане. Флейты совсем где-то потерялись, а фагот вместо того, чтобы вступать временами в их песню печально-торжественным голосом, звучал, как сломанная труба, как будто кто-то спускал воду в уборной или у кого-то крутило в животе. Он с яростью уставился на синтезатор и мотки кабеля, окружавшие инструменты. Что, если плюнуть на фагот и заменить его саксофоном? Оркестровку тогда, пожалуй, удастся закончить достаточно быстро, но… Все это будет слишком дорого для исполнения! Какой оркестр из маленького городка позволит себе нанимать саксофониста? Вот то-то! Черт, дьявол! Равель же нашел тот звук, который искал. Так же, как и Дебюсси. И Гриффис. Если французы образца начала двадцатого века и болезненный американец создали свои эффекты, почему то же самое не может сделать опытный ученый из Нового Орлеана?!

С самого начала он отгонял от себя мысль о саксофоне, как назойливую муху, ибо дал себе зарок использовать что-либо, имеющее общее с джазовыми обертонами. Ему не повезло с местом проживания. Всю жизнь приходилось бороться с джазом, как с самым злейшим врагом.

– А, так вы говорите, что вы композитор из Нового Орлеана?! Значит, ваша работа обязательно ориентирована на джаз, не так ли? Он покачал головой, словно хотел отделаться от наваждения и одновременно возразить. Удивительно! Чудовищно! Как легко люди все-таки обобщают! Критикам и публике уже все ясно, когда они слышат, что ты приехал из Луизианы. Им уже не нужно даже ничего слушать. Но у него никогда не было намерения становиться вторым Луисом Готтчелком! Его работа не имеет никакого отношения к джазу! Она имеет отношение только к его каюнской наследственности. Но от последней он не мог отделаться при всем желании. Конечно, для первой крупной оркестровой композиции можно было бы особенно не напрягаться и сочинить что-нибудь простенькое и хорошо знакомое. Сюиту, основанную на народной музыке. Можно было бы активнейше задействовать мелодии и ритмы, среди которых он вырос в своем приходе. Несложная оркестровка – и пожалуйста! – можно записывать и можно играть.