Текст книги "Сорняк, обвивший сумку палача"
Автор книги: Алан Брэдли
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
6
Разумеется, нам пришлось ехать длинной дорогой в объезд.
Если бы мы пошли пешком, это была бы прогулка в тени по каменной дорожке позади церкви, вдоль берега реки, через старый бечевник, отмечавший южную границу фермы Мальплакетов, и по ступенькам через забор на поле Джубили.
Но на транспорте, поскольку поблизости не было моста, до фермы «Голубятня» можно было добраться, только если ехать на запад к Хинли, затем милю на запад от Бишоп-Лейси и петлять вверх по крутому западному склону холма Джиббет по дороге, пыль которой сейчас вздымалась позади нас белыми волнами. Мы были на полпути к вершине, огибая лес Джиббет по тропинке настолько узкой, что окружающие ее изгороди царапали бока фургона.
– Не волнуйся о моих косточках, – заметила Ниалла, смеясь.
Мы с ней прижались друг к другу на переднем сиденье, словно червяки в банке рыбака. Руперт вел фургон, а Ниалла и я практически сидели одна у другой на коленях, обнявшись за плечи.
В карбюраторе «остина» то и дело что-то яростно взрывалось, в то время как Руперт, согласно некой древней тайной формуле, известной лишь ему, по очереди орудовал то воздушной заслонкой, то дросселем.
– Теперь об этих Ингльби! – крикнул он, перекрывая беспрестанный шум обратных вспышек. – Расскажи нам о них.
Ингльби – довольно угрюмые личности, предпочитавшие держаться особняком. Время от времени я видела Гордона Ингльби, подвозившего Грейс, свою миниатюрную кукольную жену, на деревенский рынок, где она, всегда одетая в черное, без особого энтузиазма продавала яйца и масло под полосатым тентом. Я знала, как все остальные в Бишоп-Лейси, что отшельничество Ингльби началось с трагической гибели их единственного ребенка Робина. До этого они были дружелюбными и общительными людьми, но с тех пор замкнулись в себе. Хотя прошло уже пять лет, деревня делала скидку на их горе.
– Они фермерствуют, – сказала я.
– А! – воскликнул Руперт, как будто я только что изложила в стихах всю историю семьи Ингльби со времен Вильяма Завоевателя.
Фургон взбрыкивал и дергался, пока мы взбирались все выше, и нам с Ниаллой пришлось упереться ладонями в торпеду, чтобы не стукаться головами.
– Мрачное старое место, – заметила она, кивнув на густой лес слева от нас. Даже редкие всплески солнца, сумевшие проникнуть сквозь густую листву, казалось, поглощаются темным миром древних стволов.
– Это лес Джиббет, – пояснила я. – Здесь поблизости когда-то была деревня Уаппс-Хилл, думаю, века до восемнадцатого, но от нее ничего не осталось. На старом перекрестке в середине леса стояла виселица. Если пойти по этой тропинке, можно увидеть остатки брусов. Правда, они уже сгнили.
– Фу, – поморщилась Ниалла. – Нет, спасибо.
Я решила, что лучше не говорить ей, по крайней мере пока, что именно здесь в лесу Джиббет, нашли повешенного Робина Ингльби.
– Боже мой! – воскликнул Руперт. – Это еще что такое?
Он указывал на что-то, свисавшее с ветки дерева и шевелившееся на утреннем ветру.
– Здесь была Безумная Мэг, – сказала я. – Она собирает пустые банки и мусор вдоль дороги и развешивает все это на веревках. Ей нравятся блестящие штучки. Она как сорока.
Десертная тарелка, ржавая консервная банка из-под «Боврила», [25]25
«Боврил» – густой соленый жидкий говяжий экстракт, изобретенный по заказу Наполеона III, прообраз нынешних бульонных кубиков.
[Закрыть]обломок решетки радиатора и погнутая суповая ложка висели, словно гротескная готическая приманка для рыбы.
Руперт покачал головой и сосредоточился на заслонке и дросселе. Когда мы добрались до верхушки холма Джиббет, мотор издал особенно жуткий хлопок и с сосущим бульканьем издох. Фургон резко остановился, когда Руперт дернул за ручной тормоз.
По глубоким складкам на его лице я поняла, что он почти обессилел. Он ударил по рулю кулаками.
– Не говори этого, – сказала Ниалла. – Мы не одни.
На миг я подумала, что она имеет в виду меня, но ее палец указывал через лобовое стекло на обочину тропинки, откуда из глубин изгороди на нас уставилось мрачное, хмурое лицо.
– Это Безумная Мэг, – объяснила я. – Она живет где-то здесь, в лесу.
Когда Мэг торопливо прошла вдоль фургона, я почувствовала, как Ниалла отдернулась.
– Не волнуйтесь, она и правда совершенно безобидна.
Мэг, в лохмотьях из выцветшего черного бомбазина, [26]26
Бомбазин – плотная хлопчатобумажная ткань с начесом на одной стороне, мягкая, пушистая, хорошо сохраняет тепло.
[Закрыть]казалась стервятником, которого торнадо засосал и выплюнул. Красная стеклянная вишенка весело болталась на ниточке на ее черной шляпе-горшке.
– Да, безобидна, – разговорчиво сказала Мэг в открытое окно. – Но есть те, кто мудр аки змей и безобиден аки голубь. Привет, Флавия.
– Это мои друзья, Мэг, Руперт и Ниалла.
Ввиду того, что мы были прижаты бок о бок в «остине», я подумала, что вполне могу называть Руперта по имени.
Мэг разглядывала Ниаллу. Протянула грязный палец и потрогала помаду на губах Ниаллы. Ниалла слегка отпрянула, но вежливо замаскировала это маленькой имитацией чиха.
– Это «Танджи», – весело сказала она. – Сценический красный. Меняет цвет, когда наносишь его на губы. Вот, попробуйте.
Это было великолепное представление, и я должна поставить ей высшую оценку за то, как она скрыла страх за дружелюбным и жизнерадостным поведением.
Мне пришлось слегка подвинуться, чтобы она могла выудить помаду из кармана. Когда она протянула ее, грязные пальцы Мэг выхватили золотой тюбик у нее из руки. Не отводя глаз от лица Ниаллы, Мэг намалевала широкие полосы на своих потрескавшихся и грязных губах, сжимая их, как будто пила через соломинку.
– Мило! – сказала Ниалла. – Великолепно!
Она снова полезла в карман и достала эмалевую коробочку с пудрой – изысканную вещицу из сверкающей оранжевой клуазонне [27]27
Клуазонне – перегородчатая эмаль.
[Закрыть]в форме бабочки. Открыла ее, демонстрируя крошечное круглое зеркальце в крышечке, и, быстро глянув на себя, подала пудру Мэг.
– Вот, посмотрите.
Во мгновение ока Мэг цапнула коробочку и принялась тщательно рассматривать себя в зеркале, с воодушевлением поворачивая голову из стороны в сторону. Удовлетворенная увиденным, она вознаградила нас широкой улыбкой, обнажившей черные провалы на месте нескольких выпавших зубов.
– Мило! – пробормотала она. – Превосходно! – И сунула оранжевую бабочку себе в карман.
– Эй! – Руперт попытался схватить ее, и Мэг изумленно отпрянула, как будто только что увидев его. Ее улыбка исчезла так же внезапно, как появилась.
– Я тебя знаю, – мрачно заявила она, уставившись на его эспаньолку. – Ты дьявол, да. Да, вот что было и случилось вновь: дьявол вернулся в лес Джиббет.
И с этими словами она отступила в изгородь и скрылась.
Руперт неуклюже выбрался из фургона и захлопнул дверь.
– Руперт, – окликнула Ниалла. Но, вместо того чтобы пойти в кусты следом за Мэг, как я было предположила, Руперт отошел на небольшое расстояние вперед по дороге, осмотрелся и медленно вернулся, взбивая ногами пыль.
– Это просто небольшой уклон, и от вершины холма мы на расстоянии броска камня, – сообщил он. – Если мы сможем дотолкать фургон всего лишь до того старого каштана, мы легко скатимся по дальней стороне. Может, даже снова заведемся. Тебе нравится рулить, Флавия?
Хотя я провела много часов в старом «фантоме II» Харриет в нашем сарае, я всегда там либо размышляла, либо пряталась. Я никогда не управляла движущимся автомобилем. Хотя на первый взгляд эта идея не была непривлекательной, я быстро осознала, что у меня нет особого желания, потеряв управление, с грохотом нестись по восточному склону холма Джиббет и пострадать посреди живописного пейзажа.
– Нет, – сказала я. – Может быть, Ниалла…
– Ниалла не любит водить, – отрезал он.
Я сразу же поняла, что попала впросак, так сказать. Предложив Ниалле рулить, я в то же время предположила, что Руперт пошевелит своим задом и будет толкать – с парализованной ногой и все такое.
– Что я имела в виду, – сказала я, – так это то, что вы, вероятно, единственный из нас, кто может снова завести двигатель.
Старый трюк: польсти мужскому тщеславию, и я возгордилась, что вспомнила о нем.
– Верно, – согласился он, снова забираясь на водительское сиденье.
Ниалла выбралась наружу, и я следом за ней. От мыслей, которые у меня могли появиться насчет разумности того, чтобы женщина в ее положении толкала фургон вверх по холму в такую жару, я немедленно отмахнулась. И кроме того, вряд ли я могла затронуть эту тему.
Как молния, Ниалла бросилась за фургон и прижалась спиной к задней двери, воспользовавшись своими сильными ногами, чтобы толкать.
– Сними фургон с ручника, черт возьми, Руперт! – крикнула она.
Я заняла позицию рядом с ней и изо всех сил, которые во мне имелись, уперлась ногами и толкнула.
Чудо из чудес, бестолковая штуковина тронулась с места. Может, потому, что кукольные причиндалы выгрузили в приходской зал, значительно облегченный фургон вскоре пополз, медленно, как улитка, но непреклонно, к вершине холма. Как только мы стронулись с места, мы повернулись и уперлись ладонями.
Фургон полностью остановился только один раз, и это было, когда Руперт отпустил сцепление и включил зажигание. Глушитель выстрелил огромным облаком черного дыма, и, даже не глядя вниз, я поняла, что мне придется объяснять отцу, как я угробила очередную пару белых носков.
– Не отпускай сцепление сейчас! – завопила Ниалла. – Подожди, пока мы доберемся до вершины! – И она прошептала мне: – Мужчины! Мужчины и их чертовы выхлопные газы.
Десять минут спустя мы были на гребне холма Джиббет. В отдалении к реке спускалось поле Джубили – аккуратно разворачивающийся ковер изо льна настолько интенсивного цвета электрик, что Ван Гог разрыдался бы при виде его.
– Еще одно усилие, – заметила Ниалла, – и мы почти у цели.
Мы стонали и ворчали, толкали и давили горячий металл, и вдруг, как будто став невесомым, фургон начал двигаться сам по себе. Мы добрались до спуска с холма.
– Быстро! Прыгаем внутрь! – сказала Ниалла, и мы побежали вдоль фургона, набиравшего скорость и подпрыгивавшего по изрезанной колеями дороге.
Мы запрыгнули на подножку движущейся машины, и Ниалла открыла дверь. Через секунду мы повалились друг на друга на сиденье, в то время как Руперт манипулировал управлением двигателя. На полпути вниз, когда мотор наконец завелся, фургон тревожно затарахтел глушителем, перед тем как нездорово закашляться. У подножия холма Руперт тронул тормоз, и мы аккуратно выкатились на дорожку, ведущую к ферме «Голубятня».
Перегревшись от своих упражнений, «остин» фырчал и дымился, словно протекающий чайник на ферме, в сущности, забытый. По моему опыту, когда бы вы ни приехали на ферму, всегда кто-то выходит из амбара приветствовать вас, вытирая масляные руки, и кричит женщине с корзинкой яиц испечь сконы [28]28
Скон – английская ячменная или пшеничная лепешка.
[Закрыть]и поставить чай. По меньшей мере должна быть хотя бы лающая собака.
Хотя в поле зрения не было свиней, покосившийся свинарник в ряду разваливающихся сараев весь зарос крапивой. Позади него башенкой высилась голубятня. Бадьи из-под молока в ассортименте, все ржавые, были разбросаны по двору, и одинокая наседка вяло клевала зерно, поглядывая на нас настороженным желтым глазом.
Руперт выбрался из фургона и громко хлопнул дверью.
– Ay! – окликнул он. – Есть кто-нибудь?
Ответа не было. Он прошел мимо старого чурбана для рубки дров к задней двери дома и громоподобно постучал кулаком.
– Ау! Кто-нибудь дома?
Он сложил ладони домиком, всматриваясь в запачканное сажей окно того, что некогда, вероятно, служило кладовой, затем махнул нам выходить из фургона.
– Странно, – прошептал он. – Кто-то стоит посреди комнаты. Я вижу его очертания на фоне дальнего окна. – Он еще несколько раз постучал в дверь погромче.
– Мистер Ингльби! – позвала я. – Мистер Ингльби, это я, Флавия де Люс. Я привела людей из церкви.
Повисло длительное молчание, затем мы услышали топот тяжелых ботинок по деревянному полу. Скрипнула, открываясь, дверь в темное помещение, и на пороге, моргая, показался высокий блондин в комбинезоне.
Никогда в жизни его не видела.
– Я Флавия де Люс, – сказала я, – из Букшоу. – Я помахала рукой приблизительно в том направлении, на юго-восток. – Викарий попросил меня показать этим людям дорогу на ферму «Голубятня».
Блондин вышел во двор, существенно согнувшись, чтобы пройти сквозь низкий дверной проем и не удариться головой. Он был, как описала бы Фели, «неприлично красив»: высоченный нордический бог. Когда этот светловолосый Зигфрид повернулся, чтобы аккуратно прикрыть за собой дверь, я увидела на спине его комбинезона большой выцветший красный круг.
Значит, он военнопленный.
Мои мысли сразу же метнулись к деревянному чурбану и отсутствующему топору. Он порубил Ингльби на части и сложил вместо дров в кухонную печь?
Что за нелепое предположение! Война закончилась пять лет назад, и я видела Ингльби, во всяком случае Грейс, не далее как на прошлой неделе.
Кроме того, я уже знала, что немецкие военнопленные не особенно опасны. Первый раз я их увидела во время первого похода в кинотеатр «Палас» в Хинли. Когда пленных в синих куртках в сопровождении вооруженной охраны провели в зал и рассадили, Даффи толкнула меня локтем и показала на них.
«Враги!» – прошептала она.
Когда свет погас и начался фильм, Фели наклонилась ко мне и сказала: «Только представь, ты сидишь с ними в темноте два часа. Одна… если Даффи и я пойдем за сладостями».
Показывали фильм «Где мы служим», и я не могла не заметить, что когда корабль ее величества «Торрин» в Средиземном море потопили пикирующие бомбардировщики люфтваффе, хотя пленные не аплодировали в открытую, они все же улыбались.
«С плененными немцами нельзя обращаться бесчеловечно, – сказал нам отец, когда мы вернулись домой, цитируя то, что слышал по радио: – Но им надо очень ясно продемонстрировать, что мы считаем их, офицеров и солдат, изгоями в обществе приличных людей».
Хотя я уважала слова отца, по крайней мере в принципе, было ясно, что человек, встретивший нас на ферме «Голубятня», не изгой, даже при самом буйном воображении.
Спустя пять лет после наступления мира он мог носить свой комбинезон с мишенью только из гордости.
– Позвольте представиться, я Дитер Шранц, – сказал он с широкой улыбкой, пожимая руки каждому из нас, начиная с Ниаллы. Только по этим пяти словам я уже определила, что он говорит почти на идеальном английском. Он даже произнес свое имя так, как это бы сделал англичанин, с твердыми ри ци без неприятного рычания в произношении фамилии.
– Викарий сказал, что вы должны приехать.
– Чертов фургон сломался, – сказал Руперт, махнув головой в сторону «остина», как мне показалось, с некоторой долей агрессии. Как будто он…
Дитер улыбнулся.
– Не беспокойтесь, я помогу вам доставить его до поля Джубили, где вас расквартируют, дружище.
Дружище? Дитер явно живет в Англии довольно долго.
– Миссис Ингльби дома? – спросила я. Я подумала, что будет хорошо, если Ниалле предоставят доступ к удобствам до того, как ей придется просить об этом.
Облачко пробежало по лицу Дитера.
– Гордон уехал куда-то в лес, – сказал он, указывая на холм Джиббет. – Он любит работать один большую часть времени. Сейчас он должен спуститься, чтобы помочь Салли на лугу. Мы увидим их, когда доставим ваш автобус к реке.
Салли – это Салли Строу, член «Сельскохозяйственной женской армии», [29]29
«Сельскохозяйственная женская армия» – британская гражданская организация, созданная между Первой и Второй мировыми войнами, чтобы заменить в сельском хозяйстве мужчин, призванных в вооруженные силы.
[Закрыть]или «земельная девушка», как их называли, она работала на ферме «Голубятня» со времен войны.
– Ладно, – сказала я. – Привет! Это Клещ и Сорока.
Двое пестрых котов миссис Ингльби неторопливо вышли из амбара, зевая и потягиваясь на солнце. Она часто брала их с собой за компанию на рынок, как поступала с некоторыми из своих животных, включая, время от времени, свою любимицу гусыню Матильду.
«Клещ, – она однажды проинформировала меня, когда я поинтересовалась их именами, – потому что у него есть клещи. А Сорока болтает без умолку».
Сорока шла прямо ко мне, уже приступив к кошачьей беседе. Клещ в это время направлялся к голубятне, мрачно возвышавшейся сзади над нагромождением разваливающихся сараев.
– Вы идите вперед, – сказала я. – Я приду на поле через несколько минут.
Я взяла Сороку на руки.
– Как поживает наша хорошенькая киска? – заворковала я, уголком глаза наблюдая, поверил ли мне кто-нибудь. Я знала, что кошка не поверила, она сразу же начала изворачиваться.
Но Руперт и Ниалла уже погрузились в фургон, стоявший во дворе, до сих пор подергиваясь. Дитер подтолкнул его и вскочил на подножку, и через секунду, подпрыгивая, они вырулили со двора на дорожку, ведущую вниз по склону на поле Джубили и к реке. Негромкий взрыв глушителя подтвердил их отбытие.
Как только они скрылись из виду, я опустила Сороку на пыльную землю.
– Где Клещ? – спросила я. – Найди его.
Сорока продолжила свой длинный кошачий монолог и двинулась к голубятне.
Не приходится говорить, что я последовала за ней.
7
Голубятня представляла собой произведение искусства. По-другому не скажешь, и я совершенно не удивлюсь, если услышу, что «Национальный Трест» [30]30
«Национальный трест» – организация по защите и охране природных и культурных памятников в Англии, Уэльсе и Северной Ирландии.
[Закрыть]положил на нее глаз.
Именно от этого выдающегося образчика архитектуры ферма «Голубятня» получила свое название. Это высокая круглая башня из древних кирпичей оттенка увядшей розы, но при этом среди них нет двух одинаковых. Построенная в эпоху королевы Анны, некогда она использовалась для разведения голубей к фермерскому столу. В те дни ножки маленьких голубей ломали, чтобы они оставались в гнездах и толстели (этот факт почерпнут из кухонной болтовни миссис Мюллет). Но времена изменились. Гордон Ингльби был алчным любителем голубей, и птиц, обитавших в башне в этом столетии, скорее пестовали, чем окунали в кипяток. По уикендам он отправлял их железной дорогой куда-то в отдаленные места Англии, где их отпускали, и они сразу же летели обратно на ферму «Голубятня». Здесь их встречали тиканье замысловатых механических часов, много ласки и нежных слов и изобилие зерна.
Во всяком случае, так шли дела, пока крошку Робина Ингльби не нашли повешенным за шею на виселице в лесу Джиббет. С тех пор, за исключением нескольких диких экземпляров, на ферме «Голубятня» больше не осталось голубей.
Бедняжка Робин, он был моим ровесником, и мне было трудно поверить, что кто-то настолько юный может на самом деле умереть. Тем не менее это факт.
В деревне чем больше замалчивают, тем больше слухов ходит, и я помнила тайные разговоры, захватившие в то время Бишоп-Лейси, накатывавшиеся, словно прилив на деревянный пирс.
«Говорят, малыш Робин покончил с собой». «Робина Ингльби убили его родители». «Паренька прикончили сатанисты. Помяните мои слова…»
Большинство этих предположений доносились ко мне со слов миссис Мюллет, и сейчас я думала о них, приближаясь к башне и изумленно разглядывая множество отверстий в ней.
Подобно монаху, который именовался лектором в средневековых монастырях, Даффи часто читала нам вслух за едой. Недавно нас угощали описаниями из книги Генри Сэвиджа Лэндора [31]31
Генри Сэвидж Лэндор (1865–1924) – известный английский путешественник и художник, прославившийся путешествиями по экзотическим странам. Он бывал в Персии, России, Японии, Корее, Тибете, Китае, Африке и т. д.
[Закрыть] «Через земли обетованные» – башен молчания в Персии, на вершинах которых парсы [32]32
Парсы – этноконфессиональная группа последователей зороастризма иранского происхождения, обитающая в Южной Азии.
[Закрыть]хоронили своих умерших в положении сидя, подпирая палкой подбородок, чтобы сохранить вертикальное положение. Когда вороны, бранясь, собирались над телом, считалось билетом в рай, если сначала выклевывали правый глаз. Если левый – это было не настолько благоприятным.
Я не могла не думать сейчас об этом и о рассказе автора о любопытных круглых голубиных башнях Персии, в центре которых располагалась глубокая яма для сбора гуано, производство которого было единственной причиной для разведения птиц.
Может ли существовать, задумалась я, некая странная связь между башнями, птицами, смертью и разложением? Когда я на миг остановилась поразмышлять на эту тему, из башни донесся специфический звук.
Сначала я приняла его за клекотание и перекличку голубей высоко над моей головой. Или это ветер?
Звук казался слишком монотонным для того или другого, усиливаясь и затихая, словно призрачная авиационная сирена, почти на грани слышимости.
Покосившаяся деревянная дверь была приоткрыта, и я обнаружила, что легко могу пройти в пустую середину башни. Сорока потерлась о мои щиколотки и скрылась в темноте в поисках мышей.
Сильное зловоние этого места ударило меня по лицу: безошибочный химический запах голубиного помета, из которого великий Хамфри Дейви путем дистилляции выделил углекислую соль аммиака с осадком карбоната извести и поваренной соли, открытие, которое я как-то подтвердила опытом в своей химической лаборатории в Букшоу.
Высоко над моей головой бесчисленные лучи солнца, проникавшие сквозь отверстия, испещряли изогнутые стены пятнами желтого света. Как будто я вступила в дуршлаг, через который какой-то гигант процеживал бульон.
Здесь, внутри, звук шагов был еще громче – водоворот шума, усиленного закругляющимися стенами, центром которого была я. Я не смогла никого дозваться, даже если б осмелилась.
В середине помещения, насаженные на древний столб, были передвижные леса, что-то вроде библиотечной лестницы, должно быть, когда-то это приспособление использовали, чтобы подниматься под купол к птичкам.
Эта штука ужасающе застонала, когда я ступила на нее.
Я поднималась вверх дюйм за дюймом, цепляясь за жизнь, расставив руки и ноги и делая невозможно гигантские шаги с одной поперечины на другую. Я взглянула вниз только один раз, и у меня закружилась голова.
Чем выше я взбиралась, тем громче становился причитающий звук, его эхо сливалось в хор голосов, казалось, объединившийся в каком-то безумном высоком плаче.
Надо мной, слева, находилось сводчатое отверстие, выходившее в нишу, б ольшую, чем остальные. Поднявшись на цыпочки и ухватившись за каменный выступ, я смогла подтянуться вверх до того, что мои глаза оказались на уровне пола этого грота.
Внутри, спиной ко мне, на коленях стояла женщина. Она пела. Ее тонкий голос отражался от кирпичей и кружился вокруг моей головы:
Миссис Ингльби!
Перед ней на перевернутой коробке горела свеча, добавляя запах дыма к удушающей жаре маленькой каменной пещерки. Справа стояла черно-белая фотография ребенка – ее мертвого сына Робина, счастливо улыбавшегося в камеру, с гривой светлых волос, выгоревших почти добела на солнце давно минувших летних дней. Слева, на боку, словно ее вытащили на пляж, чтобы почистить от налипшей грязи, лежала игрушечная лодка.
Я задержала дыхание. Она не должна знать, что я здесь. Я медленно спущусь и…
Мои ноги задрожали. Мне особо не за что было зацепиться, и кожаные подметки плохо держались на разрушающейся деревянной перекладине. Когда я начала соскальзывать назад, миссис Ингльби снова завела свой плач, на этот раз другую песню и, странно, другим голосом: грубым, хулиганским, пиратским бульканьем:
И она издала жуткий гнусавый смешок.
Я снова поднялась на цыпочки, как раз вовремя, чтобы увидеть, как она вынимает пробку из высокой прозрачной бутылки и делает быстрый резкий глоток.
С длинным вздохом, содрогнувшись, она засунула бутылку под кучу соломы и зажгла новую свечу от слабого огонька той, что уже догорала. Капая воском, она поставила ее рядом с ее использованной компаньонкой.
Теперь она затянула новую песню, на этот раз более минорную; пела медленнее, как будто это заупокойная месса, произнося каждое слово с ужасной, преувеличенной отчетливостью:
Robin-Bad-fellow, wanting such a supper,
Shall have his breakfast with a rope and butter
To which let all his fellows be invited
That with such deeds of darkness are delighted. [35]35
Робин Плохой парень, так хотевший поужинать.Получит завтрак с веревкой и маслом.На который пригласим всех его друзей.Радующихся таким темным делишкам.Английская народная баллада
[Закрыть]
Веревка и масло? Темные делишки?
Я вдруг осознала, что у меня волосы встали дыбом, как произошло, когда Фели провела черной эбонитовой расческой по своему кашемировому свитеру и затем поднесла ее к моему затылку. Но пока я пыталась прикинуть, как быстро сумею спуститься по деревянным лесам и убежать, женщина проговорила:
– Входи, Флавия. Входи и присоединяйся к моему маленькому реквиему.
Реквиему? – подумала я. Я действительно хочу вскарабкаться в каменную клетку к женщине, которая в лучшем случае слегка пьяна, а в худшем – маньячка с манией убийства?
Я подтянулась внутрь во мрак.
Когда мои глаза привыкли к свету свечей, я увидела, что она одета в белую хлопчатобумажную блузку с короткими пышными рукавами и по-крестьянски глубоким вырезом. С иссиня-черными волосами и яркой широкой юбкой в складку ее легко можно было принять за гадалку-цыганку.
– Робин покинул нас, – сказала она.
Эти три слова чуть не разбили мое сердце. Как остальные в Бишоп-Лейси, я всегда думала, что Грейс Ингльби живет в собственном изолированном мире, мире, где Робин все еще играет на грязном дворе, преследуя наседок от забора до забора и время от времени забегая на кухню выпросить конфету.
Но это неправда: она стояла, как и я, рядом с маленьким надгробием на церковном кладбище Святого Танкреда и читала простую надпись: «Робин Теннисон Ингльби, 1939–1945, покойся с Богом».
– Робина больше нет, – снова сказала она, и теперь это прозвучало словно стон.
– Да, – ответила я, – я знаю.
Частицы пыли парили, словно крошечные миры, в тонких лучах солнечного света, пронизывавших темноту помещения. Я уселась на солому.
Стоило мне это сделать, как голубь сорвался из гнезда и вылетел сквозь маленькое сводчатое окно. У меня чуть сердце не остановилось. Я думала, голубей давно нет, и чуть не села на глупое создание.
– Я повезла его на берег моря, – продолжала Грейс, поглаживая лодочку и не обратив внимания на птицу. – Робин любил море, видишь ли.
Я подтянула колени под подбородок и обвила ноги руками.
– Он играл в песке. Построил песчаный замок.
Повисло долгое молчание, и я увидела, что она уплыла куда-то в своих мыслях.
– У вас есть мороженое? – спросила я, как будто это самый важный вопрос в мире. Я не могла думать больше ни о чем.
– Мороженое? – Она кивнула. – Оно продавалось в бумажных стаканчиках… маленьких заостренных бумажных стаканчиках. Мы хотели ванильное – мы оба любили ванильное, Робин и я. Забавно, хотя… – Она вздохнула. – Когда мы ели его, чувствовался привкус шоколада… как будто они плохо сполоснули ложку.
Я кивнула с умным видом.
– Такое иногда случается, – заметила я.
Она протянула руку и снова коснулась кораблика, проведя пальцами по его гладкому раскрашенному корпусу. И затем задула свечу.
Мы немного посидели в молчании посреди капелек света, просачивавшегося в красную кирпичную пещеру. Должно быть, так выглядит утроба,подумала я.
Горячо. В ожидании чего-то, что должно случиться.
– Зачем ты здесь? – наконец спросила она. Я заметила, что она больше не глотала звуки так, как раньше.
– Викарий прислал пару человек разбить лагерь на поле Джубили. Попросил меня показать им дорогу.
Она сдавила мою руку.
– Гордон знает? – требовательно спросила она.
– Думаю, да, – ответила я. – Он сказал викарию, чтобы они обосновались в конце тропинки.
– В конце тропинки… – Она издала длинный медленный вздох. – Да, это будет хорошо, не так ли?
– Это странствующий кукольный театр, – сказала я. – «Куклы Порсона». Они ставят спектакль в субботу. Викарий их попросил. Их фургон сломался, понимаете, и… – Меня охватил внезапный приступ вдохновения. – Почему бы вам не прийти? – предложила я. – Вся деревня будет там. Вы могли бы сесть рядом со мной и…
Миссис Ингльби в ужасе уставилась на меня.
– Нет! – сказала она. – Нет! Я не могу.
– Возможно, вы и мистер Ингльби придете вместе и…
– Нет!
Она вскочила на ноги, подняв густое облако пыли, и несколько секунд, пока оно не улеглось, мы не шевелились, словно фигурки в стеклянном шаре.
– Тебе лучше уйти, – внезапно сказала она хриплым голосом. – Пожалуйста, уходи.
Не говоря ни слова, я на ощупь пробралась к отверстию, глаза слезились от пыли. С удивительной легкостью я спустилась на деревянную перекладину и продолжила длинный путь вниз.
Должна признаться, что мне в голову пришла мысль о Джеке и бобовом зернышке.
Двор фермы был пуст. Дитер ушел к реке вместе с Рупертом и Ниаллой, сейчас они, должно быть, уже разбили лагерь. Если мне повезет, я как раз успею на чашку чаю. У меня было такое ощущение, будто я была на ногах всю ночь.
Который час, кстати?
Господи, ослепи меня вилкой для рыбы! Поезд тети Фелисити прибывает в пять минут одиннадцатого, и я совершенно забыла о ней! Отец отдаст мои кишки на подвязки!
Даже если тетушка Фелисити еще не дымится на платформе с пеной у рта, каким же образом я попаду в Доддингсли? От фермы «Голубятня» это добрых шесть миль птичьего полета, а у меня, насколько я знаю, крылья пока не отросли.
Я неслась по тропинке, размахивая руками, словно мельница, как будто это могло добавить мне скорости. К счастью, дорога все время шла под гору, и внизу я видела фургон Руперта, припаркованный под ивами.
Дитер открыл капот «остина» и копался в его внутренностях. Ниалла развешивала рубашку на кустах для просушки. Гордона Ингльби нигде не было видно, Салли Строу тоже.
– Первый шанс вырваться на солнышко, который мне подвернулся, – сообщила мне Ниалла. – Дитер занимается мотором. Что тебя так задержало?
– Который час? – взмолилась я.
– Откуда мне знать, – ответила она. – Только у Руперта есть часы, а он куда-то ушел.
Как он вечно делает.В действительности она не произнесла эти слова, но подтекст был так ясен, словно она прокричала это с верхушки Биг-Бена.
– Дитер? – позвала я.
Дитер покачал головой.
– Извините. Мне так долго запрещалось иметь часы…
– Простите, – перебила его я, – но мне надо встретить поезд.
Не успели они ответить, как я уже неслась по бечевнику на полной скорости. Легкая пробежка вдоль старой насыпи, окаймлявшей южный край поля Джубили, – и, удивительно, через несколько минут я уже прыгала по каменной дорожке к церковному кладбищу.
Часы на церковной башне показывали двадцать минут четвертого, что было невозможно. Чертова штука, вероятно, остановилась еще во времена правления Генриха VIII, и никому не было дела до того, чтобы снова ее завести.
«Глэдис», мой верный бойскаут, была точно на том месте, где я оставила ее, рядом с приходским залом. Я рванула в Букшоу.
Когда я проезжала угол Спиндл-лейн, часы, вмонтированные в стену «Тринадцати селезней», показали, что сейчас либо полдень, либо полночь. Боюсь, что я не сдержала ругательства.
Выехав из деревни, я летела как ветер на юго-запад к Букшоу, пока не достигла Малфордских ворот, где меня ждал Кларенс Мунди, опираясь на крыло автомобиля и жадно затягиваясь сигаретой. Судя по снегопаду окурков на дороге, это явно была не первая.
– Привет, Кларенс, – поздоровалась я. – Который час?
– Десять сотен часов, – ответил он, глянув на затейливые военные наручные часы. – Скорее садись.
Он включил сцепление, пока я усаживалась, и мы рванули, как ракета.
