Текст книги "Короткая жизнь"
Автор книги: Ал Разумихин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)
Нет, не все!
Подхожу как-то к дому, в котором обитает Ботев. Бывая в городе, я иногда захожу к нему. Стучу. Немедленный отклик:
– Входите!
И тут же Ботев сам предупредительно распахивает дверь.
Первое, что я вижу, посреди комнаты стоит... женщина. В ярко-синем платье, таком же, как купола белеющего неподалеку храма. Раньше я никогда не заставал у Ботева женщин.
Я ее знаю. Нет, не то что знаю, но несколько раз встречал ее на церковном дворе. Она проходила мимо всегда гордой, поистине королевской походкой. Иногда шла одна, иногда с мальчиком лет семи-восьми. Очень красивая женщина, строгая и замкнутая, не обращающая ни на кого внимания.
Из любопытства я спросил одного из воспитанников училища:
– Не знаешь, кто это?
– Панаретова племянница, – небрежно ответил тот и спохватился, сказал более уважительно: – Племянница митрополита, живет у него в гостях.
И вот я застаю ее у Христо.
Темноватая келья Ботева точно раздвинулась ввысь и вширь. В ней стало уютнее и светлее. Вот что может сделать одно присутствие красивой женщины!
"Что ее сюда привело?" – подумал я.
Несколько лет знаю я Ботева и лишь однажды, во время совместного путешествия по Дунаю, вспомнил он при мне о своей юношеской влюбленности. И – все, и больше никогда никаких даже разговоров о женщинах.
Однако долго удивляться мне не пришлось.
– Знакомьтесь, – сказал Ботев. – Это Венета, моя жена. А это наш русский друг Павел Петрович Балашов.
Венета поздоровалась легким наклоном головы. Впрямь королева, ничего не скажешь!
– Поздравляю! Я бы сделал это раньше, но...
– Не могли вы поздравить раньше, – возразил Ботев, читая мои мысли.Свадьбы не было, мы заключили гражданский брак.
Я искоса поглядел на Венету. Держится спокойно и уверенно, я бы даже сказал, независимо. Это чувствовалось во всей ее гордой осанке. Родом она была из Тырново, древней столицы болгарских царей. Об удивительной красоте тырновских женщин молва шла без преувеличения по всем Балканам. Обаятельны, как француженки, говорили о них, и красивы, как болгарки. Венета была тому подтверждением.
Как они познакомились и сблизились? Должно быть, как две свободные птицы.
Рано овдовев, как я слышал, она вместе с малолетним сыном Димитром переехала в Бухарест и поселилась у своего дяди, митрополита Панарета. Ботев сразу приметил и пригрел Димитра. Может быть, с сына и началось их знакомство. Каждый осиротевший мальчик тоскует по отцу, и в Ботеве Венета нашла отца своему сыну. Может быть, в жизни так и было.
А в стихах Ботева:
Как увидел, заприметил
Свою радость сокол светел,
Сердцем ярым встрепенулся
И к юнакам обернулся:
"Гей вы, други мои, встаньте,
На мою невесту гляньте,
Вот она – лесная птица,
Трепеща, сюда стремится!"
Едва митрополит Панарет узнал о близости племянницы с учителем, бывшим учителем... с издателем какой-то эмигрантской газетки, к тому же поэтом, он потребовал, чтобы Венета порвала с Ботевым все отношения:
– Иначе... иначе...
Дяде не пришлось повторять угрозы – Венета покинула его дом, сняла квартиру на окраине города, подальше от резиденции митрополита.
Долгие годы Ботев жил, по сути, не заботясь о быте. Теперь же у него появились и жена, и ребенок, и надо было как-то налаживать доселе незнакомую семейную жизнь. Ботев вызвал к себе мать – не хотел оставлять Венету одну, сам он, понятно, не мог постоянно находиться возле Венеты.
Мать приехала вместе с младшим сыном Бояном. И еще два брата – Кирилл и Стефан, жившие в Бухаресте, – тоже переселились к Христо. Ботевы зажили большой семьей. Но устраивать семейную жизнь досталось женщинам. Самому Ботеву было не до того. Год выдался напряженный. Позиция Ботева была однозначной – медлить нельзя. Братья тоже стали его помощниками по подготовке восстания. Освобождение Болгарии было главным, чем он жил, о чем не переставал думать, чем занимался с утра до ночи.
Медовый месяц принято проводить в путешествии. Ботев и путешествовал. Только один. Венета оставалась дома. Но это была жена, достойная своего мужа. Она понимала, чему посвящена жизнь Ботева.
Весь 1875 год Ботев проводит в поездках. Самая заметная из них была в Константинополь. Там у Ботева намечалось несколько деловых встреч. Но прежде всего ему хотелось встретиться с Игнатьевым, русским послом при Блистательной Порте. Какое-то шестое чувство заставляло его желать этой встречи.
Более разноликого города Ботев не мог себе и представить. Многие народы оставили здесь свои следы. Но даже за несколько веков безраздельного владычества османы не смогли преодолеть византийских влияний – сильнее всего, удивлялся Ботев, ощущалась в Константинополе Византия.
На узких и грязных улочках Галаты в лавчонках коммерсантов можно было купить все, начиная с изюма и каракульчи и кончая женщинами и пушками. Последние, кстати, Ботеву были нужнее всего. Но купцы дико дорожились, узнавая, что имеют дело с болгарскими повстанцами. Английские и французские ружья сразу повышались в цене. Все же Ботеву удалось договориться о партии английских винчестеров, которые инкассо будут доставлены в Одессу, а оттуда переправлены в Румынию.
Из Галаты он поднялся на Перу, отыскал особняк русского посольства. Вошел в ограду, миновал клумбы пышных роз, поднялся по мраморным ступеням подъезда и очутился в просторном и прохладном вестибюле. Тотчас рядом оказался молодой человек в светло-сером пиджаке:
– Сударь?..
– Мне хотелось бы видеть посла.
– Вряд ли он сможет вас принять.
Для общения с теми, с кем Ботеву обычно приходилось иметь дело, визиток не требовалось. Но на всякий случай в типографии, где печаталось "Знамя", Ботев изготовил с десяток карточек:
СHRISTO BOTEFF
Redacteur en chef du journal
"ZNAMIA" ("LE DRAPEAU")
Bucarest
И вот случай! Ботев подал карточку молодому человеку.
– Все же я попрошу...
– Обождите, я узнаю.
Молодой человек удалился без излишней поспешности и вскоре появился вновь.
– Вас просят...
Ботев никак не ожидал, что встретиться с Игнатьевым будет так просто. Он был наслышан об Игнатьеве. Именно здесь, в русском посольстве в Стамбуле, плелись нити всех заговоров и восстаний на Балканах. Царский посол при Оттоманской Порте Игнатьев имел большое влияние на султана Абдул-Азиса. Вместе с тем он открыто сочувствовал славянскому движению, понимал боснийцев и болгар. На это и рассчитывал Ботев, передавая свою визитную карточку.
Молодой человек повел Ботева через анфиладу нарядных комнат и указал на высокие белые двери.
– Прошу, вас ждут.
Ботев очутился в кабинете посла. Беглый взгляд говорил о том, что это был рабочий кабинет посла: стол, заваленный книгами, старинный резной секретер, диваны и вдоль стен раскрытые книжные шкафы, стоящие здесь, со всей очевидностью, совсем не для декорации.
Сам посол стоял за столом, видимо, чуть рисуясь перед посетителем – так обычно позируют художникам. Узкое, пытливое лицо, большой лоб с залысиной, пышные усы... Умен и надменен, подумал Ботев.
Едва наклонив голову – этим движением он как бы приветствовал Ботева и не выжидая ни секунды, Игнатьев спросил:
– Что привело вас?
– Мне хотелось бы...
Ботев не знал, как положено обращаться, то ли "господин посол", то ли "ваше превосходительство".
Игнатьев угадал причину паузы.
– Николай Павлович, – подсказал он.
– Николай Павлович, – повторил Ботев. – У меня нет к вам прямого дела.
– Тогда... садитесь, – пригласил Игнатьев гостя, выходя из-за стола и протягивая руку.
Они обменялись рукопожатием. Игнатьев подождал, пока Ботев сядет, и лишь тогда сам легким, балетным движением опустился в кресло.
– Давайте познакомимся, – сказал Игнатьев.
Ботев с удовольствием ощутил, что этот петербургский аристократ ничуть перед ним не кичится. И чувство неловкости, которое им все-таки владело, рассеялось.
– Вы... – посол растянул это слово.
– Я издаю в Бухаресте болгарскую газету...
– И кроме того, насколько мне известно, входите в состав Болгарского революционного центрального комитета?
Ботев обратил внимание, что Игнатьев полностью и правильно выговорил название организации.
– Вам известен состав нашего комитета?
Игнатьев рассмеялся:
– Моя агентура не ограничивается Константинополем. Я неплохо осведомлен о настроениях болгар. Как, впрочем, и вы, вероятно, о моих, иначе вряд ли пришли ко мне.
– Да, нам известно, что вам не безразличны дела славян, – согласился Ботев.
– Так что же вам от меня нужно? – прямо спросил Игнатьев. – Оружие? Деньги? Протекция?
Ботев покачал головой.
– Я пришел, пусть не покажется вам это странным, просто поговорить. Если, конечно, это возможно в наше непростое время и совсем не простых обстоятельствах.
Игнатьев прищурился, поднял со стола колокольчик, коротко звякнул. В дверях тотчас возник "лакей, должно быть", подумал Ботев, – в серой куртке, с серыми бакенбардами, с выжидательным выражением лица.
– Позволите предложить вам кофе? – Игнатьев, даже не взглянув на лакея, обращался к Ботеву.
На круглом столике, как на скатерти-самобранке, появились кофе, сухое печенье, коньяк.
– Что ж, здесь мне не часто доводится просто поговорить, – Игнатьев выделил два последних слова.
Он сам пододвинул гостю чашку, сам разлил в рюмки коньяк.
– Рекомендую. Мой любимый. – Посол желал быть гостеприимным. – За Болгарию?
– За Болгарию.
– За свободную Болгарию.
Ботев улыбнулся.
– Спасибо.
– Я читал вашу статью о революции на Балканах. Не со всем в ней согласен, но обстановку, должен признать, вы оценили верно.
"Вот почему он меня принял", – подумал Ботев, а вслух спросил:
– Вы читаете "Знамя"?
– Я был бы плохим послом, если бы не знал, чем дышат болгарские эмигранты.
– Увы, моя газета больше не будет выходить.
Игнатьев пытливо взглянул на Ботева.
– Разочарование?
– О нет.
– Нуждаетесь в субсидии? – участливо поинтересовался Игнатьев.
– Дело не в этом. На газету не остается времени. Есть... более неотложные задачи.
– Вы зачем в Константинополе? – опять, что называется, в лоб спросил Игнатьев.
– Говорят о вашем большом влиянии...
– На кого?
Игнатьев, конечно, понимал, кого имеет в виду его гость.
– На Абдул-Азиса.
– Абдул-Азис... – Игнатьев усмехнулся. – Мы влияем на него поочередно, английский посол и я, для этого требуется лишь потакать его дурным инстинктам.
Они заговорили о нравах турецкого двора, – султан и его окружение интересовали Ботева. В случае успеха восстания вопрос о будущем Болгарии перейдет в сферу политики, и знать своих противников будет крайне необходимо.
– Абдул-Азис, пишут, просвещенный монарх, любит живопись, покровительствует художникам... – Ботев специально повторял отзывы европейцев, пользовавшихся султанскими подачками: было интересно, как отреагирует на это русский посол.
– Болгары, кажется, уже достаточно вкусили плодов этого просвещения, спокойно ответил Игнатьев. – Дикий двор и дикие нравы. Он действительно послал во Францию нескольких молодых людей учиться живописи, но сам предпочитает любоваться петухами.
– Петухами?
Игнатьев пересек кабинет по диагонали и вновь опустился в кресло.
– Его любимое развлечение – петушиные бои. – Игнатьев презрительно улыбнулся. – Это зрелище приводит его в такое неистовство, что во время боя он собственноручно отсекает саблей ноги петухам.
Усмехнулся и Ботев:
– О петухах забудут, в истории султан останется покровителем искусств...
Собеседники понимали один другого и даже, похоже, начинали друг другу нравиться.
И вновь Игнатьев задал прямой вопрос:
– Что же вы от меня хотите слышать?
– Я скажу, – откровенно ответил Ботев. – Только вы способны дать мне ответ на один вопрос...
Прощупывающий разговор закончился. Возникшее чувство взаимопонимания позволяло одному – открыто спросить, другому – честно ответить.
"Искусство дипломатии – далеко не всегда умение уйти от ответа, делился впечатлениями по возвращении Ботев. – Теперь знаю, что дать вовремя нужный ответ – тоже искусство высокой дипломатии".
Разговор, собственно, только начинался, предстояло главное, то, ради чего он сюда и пришел.
– Вы позволите, Николай Павлович...
Ботев ладонью обхватил подбородок, прижав к шее свою густую бороду. Как бы вторя этому жесту, Игнатьев также поднял руку и, приложив пальцы к губам, задумчиво ими пошевелил.
– Вы позволите, Николай Павлович, спросить вас, как откликнется Россия, если в Болгарии вспыхнет восстание? Я имею в виду широкое народное восстание. Какова будет реакция вашей страны, если восстанию будет сопутствовать успех? И какова будет реакция России, если восстание потерпит поражение?
Напряжение Ботева передалось Игнатьеву.
То, что это не случайный вопрос, Игнатьеву было совершенно очевидно. Но слышалось в нем и нечто большее, чем только забота о судьбе задуманного и, надо полагать, скорого восстания, его собеседник заглядывал в более отдаленное будущее. И тут он, посол великой державы, не должен был, не имел права ошибиться с ответом.
– Смею думать, Россия вступит в войну, – вырвалось вдруг у Игнатьева, если вас интересует ближайшая перспектива. – И он тут же принялся развивать свою мысль. – Русское общественное мнение не простит правительству равнодушия к судьбе болгарского народа. Безусловно, в правительственных сферах сильны немецкие влияния, нельзя пренебрегать влияниями английскими, но в России в некоторых обстоятельствах прямо пренебречь желаниями собственного народа не только невозможно, но и опасно.
– Значит, вы считаете, что в случае успеха восстания, – уточнил Ботев, – братская Россия поддержит нас?
– И даже в случае неуспеха, – подтвердил Игнатьев. – Брат не оставит в беде брата, если в нем бьется христианское сердце.
Ботев с облегчением отвел руку от шеи.
– Благодарю, это все, что мне было нужно.
Могли ли встретиться более противоположные люди? Русский сановный аристократ – и бездомный поэт-революционер. Но в этот миг они мыслили едино.
Игнатьев первым взял себя в руки.
– Еще кофе?
– Благодарю.
– Есть ли ко мне какие-нибудь практические вопросы?
– Пожалуй, нет.
– Вероятно, вы нуждаетесь в оружии, в средствах...
– Разумеется.
– Я могу познакомить вас с одним из своих чиновников, драгоманом нашего посольства Василием Павловичем Вязьмитиновым.
Ботев широко улыбнулся.
– Вряд ли мне здесь понадобится переводчик.
Улыбнулся в свою очередь и Игнатьев.
– Он мог бы связать ваших людей с кое-какими коммерсантами. То, что не положено послу...
– Я признателен вам, но коммерческие связи у нас налажены.
Вязьмитинов был как раз тем неприметным чиновником, через которого осуществлялись связи русского посольства с балканскими княжествами. Но не мог же Ботев признаться Игнатьеву, что имя Вязьмитинова ему небезызвестно и что агентам болгарского комитета не раз уже доводилось пользоваться посредническими услугами этого драгомана.
– Я доволен нашей встречей, – любезно заключил разговор посол. – Всегда приятно познакомиться с поэтом, стихи которого тебе нравятся.
– И я рад, – искренне отозвался Ботев.
Игнатьев проводил посетителя до дверей кабинета.
– Желаю успеха.
На Перу шумела разноголосая толпа, сверкали витрины магазинов, мальчишки предлагали прохожим цветы. Досадно было, что он не может отнести их Венете.
Любен Каравелов.
Заметки историка Олега Балашова,
позволяющие полнее воссоздать события и лица,
представленные в записках Павла Петровича Балашова
Любен Каравелов родился в семье торговца, окончил гимназию, хорошо узнал, сопровождая отца в поездках по торговым делам, жизнь своего народа. Ему исполнилось двадцать три года, когда он уехал в Москву продолжать образование. В Москве провел около десяти лет: учился в Московском университете, сблизился со славянофилами, был завсегдатаем "пятниц" у И.С. Аксакова, печатался в "Московских ведомостях". В Москве сформировался как писатель, свои первые повести написал по-русски. В 1867 году вернулся на Балканы и после двухлетнего пребывания в Сербии переехал в Бухарест.
Здесь он – признанный уже писатель, автор нескольких книг – активно участвует в национально-освободительном движении, пользуется громадным авторитетом, издает газеты – сперва "Свободу", потом "Независимость".
Противоречивая натура! В Москве – вхож к Аксаковым и в то же время сотрудничает с Катковым, хотя, справедливости ради, с редактором "Московских новостей" сближают их не политические взгляды, а сострадание Каткова к Болгарии. В Бухаресте Каравелов то призывает соотечественников к революционному насилию, то проповедует умеренность и просветительство.
Любен Каравелов заслуживает особого внимания историков, я же хочу лишь отметить существование определенной общности между ним и Ботевым в первые годы их знакомства. Каравелов охотно принял молодого Ботева в число своих сотрудников. Ботев много и охотно пишет. Повседневное участие в газете помогает Ботеву шлифовать свое перо. День ото дня он пишет ярче, глубже.
Однако бурная натура побуждает Ботева к более активной работе. Он не довольствуется только деятельностью литератора. Одними стихами и фельетонами, сознает он, свободы не приблизить, нужно распространять литературу, вести агитацию, объединять борцов за правое дело, доставать деньги, следить за шпионами и провокаторами...
А Каравелов... Талантливый писатель? Несомненно. Но, увы, недостаточно последовательный революционер. Потому что вести борьбу – это вовсе не то же самое, что ей сочувствовать. У Даля сказано, что революционер – это "смутчик, возмутитель, крамольник, мятежник". Таким революционером Каравелов не был. А вот Ботев – именно возмутитель и мятежник.
Профессия журналиста – отличное прикрытие для революционера-практика. Без конспирации нельзя добиться успеха, поэтому о деятельности Ботева за годы его жизни в Бухаресте сохранилось немного свидетельств, о ней можно только догадываться.
...За шеренгой высоких зеленовато-серых платанов широкая дорожка, вымощенная плитами белого известняка, и, чуть отступя, в глубине палисадника приземистый розовый дом. На входной двери на листе картона одно слово "Типография".
Раннее утро. С чердака спускается Христо, на секунду повисает над крыльцом и с юношеской легкостью спрыгивает на землю. Он идет к колодцу, сбрасывает рубашку и штаны, пока никто не проснулся, обливается ледяной водой.
У него ни денег, ни знакомых, у которых он мог бы остановиться. Каравелов разрешил ему ночевать на чердаке и жалованья не платит, Ботев работает за стол и крышу.
Часом позже приходят Бойчо и Стефан, один – наборщик, другой печатник. Им жалованье платят, не слишком большое, денег у Каравелова в обрез: богатые болгары поддерживают его неохотно, а на подписную плату не разгуляешься.
В доме раньше всех просыпается Наташа Каравелова. Она удивительным образом все успевает, силы и бодрости ей не занимать. Она как бы прячется в тени своего мужа, но значение ее в истории тех дней не меньшее, чем самого Каравелова. Она и кухарка, и швея, и уборщица, и домохозяйка, по дому все делает сама, и мужу бесценная помощница: письма малограмотных корреспондентов она превращает в краткие, выразительные заметки, она и набирает, и печатает, и рассылает газету, у нее хранятся деньги, она ведет им счет, держа в памяти приход и расход и сводя концы с концами,– на все руки мастер, разве что не пишет книги. Только неведомо, как бы их писал Любен, если рядом не было бы Натальи.
– Наташа, где рукописи, я вчера их на наборной кассе оставил? – это легок на помине Любен. – На утро оставались письма с родины...
– Уже в полосе. Я вчера вечером немного поколдовала.
– Наташа, тут конверты лежали...
– Я их уже отправила.
Обедают все порознь. Наталья в положенный час накормит Бойчо и Стефана. Каравелов и Ботев отсутствуют. Где они – неизвестно.
Под вечер в кабинете Каравелова собираются члены комитета. Сидят за полночь.
Я не собираюсь задерживать внимание читателей на истории болгарского освободительного движения, на изменениях, какие претерпевали различные болгарские либеральные и революционные организации, все эти комитеты, которые то возникали, то распадались и постоянно меняли свои названия – БРК, ЦБРК, ТЦБРК, играя словами: революционный, центральный, тайный, – меняли свои составы в первую очередь из-за вечно возникающих разногласий.
Всего многолюдней у Каравеловых в те вечера, когда к ним сходятся самые молодые и горячие головы из среды болгарских эмигрантов.
Влияние Каравелова на Ботева в первые годы его пребывания в Бухаресте неоспоримо. Сам талантливый писатель, он помог Ботеву найти себя как литератора.
Здесь я забегу немного вперед, коснусь 1873 года – времени размежевания между Каравеловым и Ботевым.
Известно, потерю Левского тяжело восприняли все болгары. И те, кто ратовал за решительные действия, и те, кто их боялся. Даже те, кто был готов хоть как-то ладить с турками. С Левским, признаваясь или не признаваясь в этом, связывали надежды на будущее. Второго такого не существовало.
– Все пропало, – уныло выговаривал Каравелов, свидетельствуют очевидцы.
– Бороться, бороться, еще смелее, еще ожесточеннее, – спорил с ним Ботев, тому тоже есть свидетели.
– Будь реалистом, – упрямо убеждал товарища Каравелов. – Смешно идти в бой, зная, что ты обречен. Обстановка неблагоприятна для восстания. Для нас в Болгарии остался один путь – на эшафот. У турок сила, у турок власть...
– Никто не властен над головой, которая полна решимости скатиться с плеч ради свободы и блага людей, – Ботев весь во власти идеи, которая вела Левского и ведет его самого.
Он повторит эти слова в своей статье "Революция народная, немедленная, грозная". Ее многие заметят. На состоявшейся позже встрече Ботева с Игнатьевым русский посол отметит сделанный в ней анализ как заслуживающий самого пристального внимания.
Так началось размежевание Каравелова и Ботева. И разошлись их жизненные пути.
Ботев пошел по пути Левского. Каравелов как-то сник, и, хотя пытался еще участвовать в национально-освободительном движении, это был уже не прежний Каравелов.
Каждый новый день отсчитывает приближение народного восстания Каравелов выпускает журнал "Знание" и восхваляет в нем науку как силу, определяющую развитие народов.
Вспыхнуло и подавлено восстание в Старой Загоре, утоплено в крови Апрельское восстание – Каравелов где-то в стороне.
Разгорается русско-турецкая война, приведшая к освобождению Болгарии от османского ига, – Каравелов участвует в войне обычным переводчиком при Главной квартире русской армии.
Вскоре, в возрасте сорока пяти лет, он незаметно уходит из жизни.
Короткая жизнь, необыкновенные и удивительные приключения
Павла Петровича Балашова, российского помещика, ставшего свидетелем
и участником исторических событий и решившего письменно запечатлеть их
для последующих поколений. Написано им самим
(Продолжение)
Уж не помню точно, чем был я занят тем вечером. Ботева я видел не часто той осенью, последней его осенью на земле. Он был полностью захвачен подготовкой восстания. Думаю, что даже своей молодой жене он уделял мало времени. И потому несказанно удивился, когда увидел его у себя. И минуты для дружеских разговоров у него не было, только чрезвычайные обстоятельства могли привести его ко мне.
Величка без стука распахнула ко мне дверь.
– К вам Христо.
– Не помешаю? – он уже сам появился на пороге.
– Что-нибудь случилось? – встревожился я.
– Решительно ничего, – успокоил Ботев. – Просто решил вас навестить.
Он пересмотрел лежащие на столе книги и вздохнул.
– Завидую, у меня сейчас нет времени для чтения.
Потом сел и приступил к тому, ради чего, собственно, он пришел:
– Помнится, вы просили помочь вам найти одну русскую женщину?
Еще бы не помнить.
– Стахова! – воскликнул я и тут же поправился: – Инсарова! Елена Инсарова!
Ботев улыбнулся.
– На самом деле, вы знаете, ее зовут иначе. Но для вас пусть она останется Инсаровой. Да, я говорю о ней. Вы хотите ее видеть?
– Не столько видеть, сколько выполнить данное мне поручение.
– У вас еще цела вещь, которую вам дала ее мать?
Я с упреком глянул на Ботева.
– Прошу простить, могло случиться всякое, – извинительно сказал Ботев.
– Серьги при мне, и я готов их отдать.
– Вот и захватите их с собой. Вам устроят свидание с Еленой... Еленой Николаевной Инсаровой. Но хочу предупредить, что свидание это сопряжено с риском.
Я сделал жест, означавший, что меня это не пугает.
– Потому что вам придется отправиться в Болгарию, – закончил Ботев.
– В Болгарию? – воскликнул я. – Да я давно мечтаю...
– Мечты тут ни при чем, – сухо остановил меня Ботев. – Ее уговорили встретиться с вами, хотя сама она не жаждала этой встречи. Обстоятельства складываются так, что она не может покинуть Болгарию, поэтому ехать придется вам.
– Когда? Куда? – с готовностью воскликнул я.
– Через несколько дней, – объяснил Ботев. – Вас проводят, переправят из Журжево в Рущук. Вы встретитесь и тут же назад.
– Но почему же? – попытался возражать я. – Попасть, наконец, в Болгарию...
– Потому что это грозит опасностью и ей, и вам, – жестко продолжал Ботев. – Вы едете не путешествовать, а выполнить поручение и тут же вернуться.
Я понял, что спорить бессмысленно.
– Будьте готовы к поездке. Ни документов, ни вещей с собой не брать. Вам не доведется воспользоваться пароходом.
Ботев ушел, оставив меня в волнении, которое нарастало. Года четыре назад я заикнулся об этой встрече, но ни Ботев, ни позже Левский не придали, как мне казалось, серьезного значения просьбе. Ан нет, оказывается, все это время Ботев хранил в памяти мое обращение, что-то предпринимал, и вот всему свое время – настал срок моей встрече с Еленой Николаевной Стаховой, встрече, на которую я уже, честно говоря, не очень и рассчитывал.
Судьба преподнесла сюрприз. Что ни говорите, такое не выдумать ни одному литератору: мне предстояло увидеть героиню литературного произведения самого Ивана Сергеевича Тургенева, которая оказалась доподлинной женщиной, а вовсе не плодом его богатой фантазии.
Я кинулся к книжной полке. Роман был в числе книг, какие сопровождали меня все время моей жизни в Бухаресте. Я перелистывал страницу за страницей, вбирая в себя подробности, относившиеся к Елене. Какой она стала сейчас, милая тургеневская девушка, ушедшая из дома, покинувшая Россию ради выполнения "дела" Инсарова – освобождения родины? Как сложилась ее судьба?
"Но уже мне нет другой родины, кроме родины Д. Там готовится восстание, собираются на войну, – написала она матери перед тем, как отплыть в Зару с гробом Инсарова. – Я не знаю, что со мною будет, но я и после смерти Д. останусь верна его памяти, делу всей его жизни".
Кто она теперь, что делает? В ближайшее время я должен был получить ответ на эти вопросы... Действительно, через несколько дней Ботев вновь появился у меня. Он был сосредоточен, спешил сам и торопил меня.
– Готовы? Деньги с собой взяли? А та вещь?
Я указал на старые ботинки, извлеченные из баула, – они были у меня на ногах.
– Отправляйтесь на вокзал и на ближайшем поезде – в Журжево. Там, на площади, запоминайте, станете у входа в кофейню. К вам подойдет мужчина в шапке из серого барашка и передаст привет от Димитра. Отдайтесь на его волю и ни о чем не беспокойтесь.
Все так и произошло. В Журжеве ко мне подошел парень, не мужчина, а именно парень лет двадцати, поправил на голове серую смушковую шапку и сказал:
– Привет от Димитра.
И пошел, не оглядываясь, уверенный в том, что я следую за ним. Он привел меня на берег Дуная.
В стороне от пристани на воде покачивалась черная просмоленная лодка. В ней сидел другой парень и виднелись рыбачьи снасти.
– Лезьте, – приказал мой спутник, первым прыгая с берега.
Я забрался в лодку, и меня отвезли на один из прибрежных островков. Там указали на шалаш, едва заметный среди зарослей камыша.
– Побудете здесь, – сказал мой провожатый. – Ночью мы за вами придем. Кроме нас, никто не должен здесь появиться, но если что, скажете, приплыли порыбачить.
Они бросили возле меня на песок сачки, удочки и уплыли. Я покорно стал ждать темноты. Лежал в шалаше и размышлял обо всем, что случилось со мной после смерти матушки. И, признаюсь, ни о чем не жалел.
Ночь пала на землю внезапно. Сумерки клубились, клубились, и вдруг природа погрузилась в темноту. И тут же раздался плеск весел. Свистнула во тьме птица, свистнула еще раз. В проеме шалаша появилась фигура, это был тот же провожатый.
– Что ж вы не откликаетесь? – упрекнул он.
А мне и невдомек было, что это меня вызывают свистом.
– Пошли, – поторопил провожатый. – Какие-нибудь документы есть с собой?
– Нет, – сказал я. – Было велено не брать с собой ничего.
– Верно, – одобрил спутник. – Думаю, все обойдется. Но если нас задержат, говорите, что едете на свадьбу. Еще лучше – притворитесь пьяным. Можете?
– Попробую, – пообещал я.
Лодка ожидала в камышах. Мы забрались в нее, оттолкнулись. На веслах сидел мой второй спутник. За все время совместного нахождения в лодке он так и не обмолвился со мной ни одним словом. По сноровке, с какой мы плыли, я понимал, что обоим провожатым не впервой перебираться таким манером через Дунай.
Ночь стояла темная. Вода была черным-черна. По воде бежали неясные серые тени. Волны поплескивали, а ударов весел о воду я не слышал. Сколько времени мы плыли, затрудняюсь и сказать. То казалось, что мы стремительно пересекаем реку. То было полное ощущение, будто еле-еле движемся. Но вот впереди замелькали огоньки. Их становилось все больше. И я ощутил, как днище лодки зашуршало по песку.
– Быстро выскакивайте!
Разглядеть что-либо было мудрено, и я, конечно же, замешкался. И потому очутился по колено в воде. Раздосадованный, судя по тому, как он брал за руку, провожатый вывел меня на берег и шепотом сказал:
– Идите за мной и ни на что не обращайте внимания.
Пустырем мы дошли до каких-то сараев, свернули в темный проулок и очутились среди домиков на одной из окраинных улиц города. Стали попадаться редкие прохожие. И вот – запертая калитка, высокий забор, в глубине двора довольно высокий дом. Провожатый постучал, за калиткой послышались шаги.
– Кого Бог несет?
– Бабушка Тонка, это я, – отозвался провожатый.
Так это сама бабушка Тонка! Ее не раз поминали при мне болгарские эмигранты.
Загремела щеколда.
– Заходите.
Нас провели в просторную комнату с закопченным потолком, с маленькими окнами, с низкими диванами вдоль стен: то ли трапезную, то ли комнату для гостей. Прямо перед нами на стене висели два старинных кремневых ружья, на полках тускло поблескивали глиняные кувшины, в очаге тлели угли.
Бабушка Тонка, которой в ту пору было, наверное, немного за пятьдесят, но казалась она явно старше своих лет, внимательно осмотрела меня при свете.
– Садитесь, будьте гостем.
– Он от Христо, – сказал приведший меня сюда парень.
