Текст книги "Сочинения в стихах и прозе"

Автор книги: Аким Нахимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

СОЧИНЕНИЯ

АКИМА НАХИМОВА

в стихах и прозе,

напечатанные по смерти его

__________________________________

Блеснуть искусством я нимало не искал;

Что сильно чувствовал, то смело написал.

___________________________________

Издание третье, дополненное

__________________________________________

МОСКВА.

В типографии С. Селивановского

1822

ПЕЧАТАТЬ ПОЗВОЛЯЕТСЯ

с тем, чтобы по напечатании, до выпуска из типографии, представлены были в Цензурный комитет семь экземпляров сей книги для препровождения куда следует на основании узаконений.

С. Петербург. Июня 12 дня 1822 года.

Цензор статский советник и кавалер

Ив. Тимковский.

МНЕНИЕ О СОЧИНЕНИЯХ НАХИМОВА

Сочинения Нахимова нимало не похожи на такие, которые до тех только пор и живут, пока они на языке у самого автора. В них видна равная степень изобретательности и отделки. Правда, пороки, которые он разил, по гнусности своей разнообразны до бесконечности. Но признаться надобно: чем труднее брать их истинно сатирические стороны, тем более потребно искусства и остроумия для того, чтобы сделать их приятными даже тем, от кого они заимствованы, и не оскорбить тонкого чувства людей образованных! – Нахимов успел в этом совершенно.

Забавно для нас одно только, именно: многие, разумеется, такие, которые уже не стоят бумаги и чернил, берут некоторые отрывки его прямо на свой счёт. Всякий подумает, что такое вменяют себе в честь – видеть точное изображение себя в печатной книге и ещё стихами, да и отменными!

Заметим для таковых, что критика, сатира и пасквиль, сколько по видимому ни похожи друг на друга, но разнятся между собою чрезвычайно. Все три имеют в предмете – выставлять недостатки произведений человеческих; но

Критика показывает погрешности и ошибки для того, чтобы воспользовался замечаниями тот, к кому они относятся. Притом справедливый критик замечает и совершенства.

Сатира показывает одни недостатки и остроумно осмеивает их, не касаясь личности тех, в ком замечаются сии недостатки.

Пасквиль также показывает недостатки и осмеивает их; но тут сочинитель указывает именно на какое-нибудь лицо. А поелику в образованных обществах всякий такой поступок противен благопристойности и притом вреден для описываемого лица, то такие сочинения строго запрещаются.

Куда ж теперь отнесём мы сочинения Нахимова? Конечно, ко второму роду. И смешон будет тот, кто превратит сатиру в пасквиль для себя.

(Украинский вестник, 1816, № 1.)*

=================================================

В конце прошлого 1818 года вышла в С. Петербурге книжка[1]1
  Напечатана в типографии Н. Греча.


[Закрыть] под названием: «Память о харьковском стихотворце Акиме Николаевиче Нахимове», написанная доктором В. Масловичем.* В сей «Памяти…» помещены краткая биография и скромное замечание на оба издания его сочинений.* В самом начале её, после неновых, впрочем, понятий о любви к родине, изложены также очень благовидно и побуждения, привлекшие сочинителя к жизнеописанию харьковского певца: – это собственная его любовь к родине (стр. 6) и признательность к дарованиям стихотворца Нахимова (стр. 7)[2]2
  Да будет позволено сделать здесь, не уступающее в скромности замечанию господина Масловича, таковое: были причины гораздо сильнейшие вышеприведённых сочинителем побуждений, кои, так сказать, вырвали у него столь поспешное и оттого столь нескладное издание памяти о харьковском сочинителе Нахимове. Издатель.


[Закрыть]. Каковы бы, впрочем, ни были сии побуждения, труд господина Масловича, предпринятый для чести единоземца, действительно был бы похвален и принёс бы самому ему честь, если бы он память об нём, или биографию, составил основательную и справедливую; но, к сожалению, сего в ней нет. Всякий, кому только угодно заглянуть в «Память…» господина Масловича, сравнив её с точною, ниже сего изложенною его биографиею, почти на каждой странице найдёт анахронизмы и другие несообразности. И не удивительно: господин Маслович писал её по слуху, в чём, однако же, не признался, следовательно, в его сочинении нет и искренности; но что, всего удивительнее, что господин Маслович, быв сам любитель и производитель стихов, не постиг настоящего характера Нахимова из его стихотворений, и оттого приписал ему одну скромность, на каких-то странностях его основанную (стран. 22). Всё вышесказанное подало повод при сем третьем издании поместить, вместо предисловия, краткую, но более точную биографию Нахимова, то есть, без анахронизмов, и настоящий характер сочинителя изображающую.

Аким Николаевич Нахимов, кандидат Императорского Харьковского университета и автор издаваемых теперь сочинений, родился в Слободской Украинской губернии в Богодуховском уезде* от второго брака поручика Николая Мануйловича Нахимова с дворянкою сербского рода из фамилии Райновичей, а умер уже помещиком Харьковского уезда в той же губернии. Преклонность лет отца и слабое сложение матери, вероятно, были причиною, что оба брата, от сего брака рождённые, также не крепки были телом и не долговечны[3]3
  Меньшой брат покойника одного был с ним сложения и умер от той же болезни штабс-ротмистром в отставке почти одних лет.


[Закрыть]. Но это не мешало выспренности духа и сил дарований. Сие наипаче доказал собою описываемый нами автор. Сложение его было нервное, в высочайшей степени удобораздражимое; пасмурная погода и всякое огорчение поражало его необыкновенно и тяготило без меры. Дар настоящего гения. Можно привести этому два свидетельства: первое – собственноручную его записку, деланную им о себе для бывшего известного доктора Трофимовского и найденную по смерти при разборе бумаг. В сей записке говорит он, что в 16 лет он уже имел такое воображение, что для него пищи в сем мире не было, отчего он нередко приходил в отчаяние. Второе, что он писывал всегда, не приготовляясь, а когда только внутренняя сила его приходила в сотрясение. В это время взор его делался необыкновенно сверкающим и разноцветным, и в это-то время он изливал мгновенно негодование своё на пороки и гнусности людей. Природа, особенно, кажется, влила в душу его чувство отвращения ко всему несправедливому и смешному, впечатления коих действовали на него до исступления.

Первое начало образованию своему положил он в Благородном Московского университета пансионе, где ещё в юных летах замечена в нём особенная способность и склонность к упражнениям в словесности, и некоторые из опытов его в ней помещены в изданных тогда журналах. Поступив потом в военную службу, именно в Мариупольский гусарской полк юнкером, больше из обыкновения, существующего в сословии российского дворянства, нежели сколько по склонности, не долго в ней оставался, а вышедши в отставку тем же чином, отправился в С. Петербург для определения к статским делам. В сие-то время испытал он жребий, каковому нередко подвергаются пылкость и неопытность молодых людей; жребий, доставивший ему случай узнать столь основательно жрецов и причетников, как он сам выразился, храма Фемиды,[4]4
  Смотри описание путешествия Фемиды, или сказание о Фемиде.


[Закрыть] поселит в душе к поступкам их омерзение, и когда и дальнейшие опыты в жизни продолжали уверять его в том же, описать оные такими резкими чертами, какими наполнены его сочинения об них. Сей случай глубочайшее сделал в нём впечатление, и он не забыл в басне своей «Молодой Орёл», в конце которой, в предостережение подобным ему, говорит:

О пылкий юноша! не торопися в свет:

Чем пламеннее ты, тем больше сыщешь бед.

После столь неудачного вступления в свет по гражданской службе, которую и должен он был оставить, возвращение его из столицы в дом последовало точно почти в самое время открытия университета в Харькове. Сколько любовь к познаниям и удобность приобрести оные в сем месте, столько не меньше справедливое желание существовать морально, внесла имя его в список своекоштных студентов. Обладав уже основательно языками немецким, французским и английским, равно и теориею словесных наук, в продолжение трёхгодичного с половиною курса, он преимущественно знакомился с греческими и латинскими классиками, для чего даже брал уроки партикулярно, и практическою словесностью. Оканчивается курс, цель достигнута, ревность и успехи в науках получают должное воздаяние – степень кандидата; время получения диплома на сие достоинство было тою торжественною минутою, в которую он воскликнул:

Се из ничтожества внезапно извлечён! [5]5
  Смотри стихи на кандидатское достоинство.


[Закрыть]

Ключ же выразумения сего восторга в предыдущих строках находится.

По столь отличном окончании учебной, так сказать, карьеры в июне 1808 года, мысль об устроении себя на будущее время заняла нашего автора. Почему, отправившись в деревню, родителем ему в наследство назначенную, принял её под надзор свой, стараясь между тем приискать себе достойную подругу жизни. Вскоре Промысл указал ему таковую[6]6
  В фамилии дворян Бежановых.


[Закрыть] по сердцу, в соседстве, с коею и вступил он в супружество в генваре 1810 года. В сие-то время оставлял он не мирные леса[7]7
  Смотри «Память…» Масловича, стр. 23.


[Закрыть] (ибо деревня его лежит больше в степных местах), а мирный кров свой и семейные удовольствия, для преподавания словесности в курсе, для гражданских чиновников, учреждённом при Харьковском университете. Будучи потом убеждаем домашними обстоятельствами и неудобностью поездки, для одной лекции в неделю, почти за пятьдесят верст, и, не докончивши, оставил оный в половине 1811 года. Около сего времени начали ему встречаться, одно за другим, родственные и семейные огорчения, сильно подействовавшие на состояние его здоровья и самой жизни. Вдруг лишается он любимой сестры, потом погребает почтенного родителя; возвращается в дом и находит единственную отраду свою – единственного сына – первенца при последнем издыхании. Смерть, не пощадившая сего малютку, поразила горестно отца его до такой степени, что с сей поры справедливо полагать надобно начало и собственной его кончины. Хотя всеблагому Промыслу угодно было вскоре утешить его рождением дочери, и потом другой; но прежнее здоровье его никогда уже не восстановлялось. Наконец, усиливающаяся слабость довела его до чахотной лихорадки[8]8
  «Память…» Масловича, стран. 31.


[Закрыть] (febris hectica), от коей он и скончался на 33 году своего возраста июня 17, 1815 года.[9]9
  Над гробом его учреждён престол во имя святых Иоакима и Анны вдовою покойника.


[Закрыть]*

Здесь по порядку следовало бы сказать нечто о наружности Нахимова; но поелику он сам себя лучшим образом изобразил в следующей ниже сего пиесе «К самому себе», то я и умолчу об ней. Нельзя однако ж оставить без всякого замечания те места из «Памяти…» господина Масловича, в коих он говорит о костюме, образе жизни, добродетелях и недостатках Нахимова[10]10
  От стран. 32 до 36.


[Закрыть]. По всему видно, что господин сочинитель «Памяти…», выставивши единожды героя своего с какою-то оригинальною скромностью – и во всём, приписавши оную странностям, коими он изобиловал (стр. 22), был уже в необходимости выдержать себя и наполнить означенные страницы странностями до такой степени! По чести сказать, они слишком выисканы и увеличены. Это правда, что Нахимов не принадлежал к числу щёголей (петиметров), коих осмеивал, но одевался всегда опрятно и прилично; в худую же погоду, во время дождя, прохаживаться (стран. 33) в одном новом фраке вовсе не мог потому, что здоровье его не позволяло, и он вообще любил кутаться; жил также соответственно своему роду и достатку, занимая всегда три или два чистых и светлых покоев (там же), а после и весь дом, имея притом достаточную прислугу; тоже надобно сказать о затворе окон и дверей, свече среди дня при действии пиитического восторга. (там же). Одним словом, бывши ему товарищем и приятелем с начала до конца курса по университету, я не заметил подобных в нём постоянных оригинальностей, коим случайности – имея своё исключение, – всегда противополагаются. Самое благоразумие велит сюда причислить всё сказанное господином Масловичем о Нахимове, равно и фризовый верблюжьего цвету сюртук, картуз особенного покроя и суковатую палку (стр. 32). Скажем нечто и о скромности, справедливо Масловичем замеченной, но только и она не была единственною; а то вовсе несправедливо, будто бы она происходила от странностей. Источником оной были честолюбие, которое у Нахимова, si licet parva componere magnis,* было, так сказать, Суворовское. А кто дерзнёт подумать даже, что скромность сего бессмертного героя происходила от странностей? Всякий, оком любомудрым взглянувший на сочинения Нахимова, не посмеётся моему сравнению; и разнородные гении в одном чём-либо могут встретиться. Наконец должно бы сказать здесь что-либо как о добродетелях, так и недостатках описываемого; но я оставляю сие: и тем и другим достойную цену воздать может одно только правосудие Божие; нам же смертным долг велит следовать первым и прощать последние. В заключение сего жизнеописания издатель Нахимова долгом поставляет указать некоторые анахронизмы господина Масловича, относительно его сочинений сделанные, и отвечать на скромные его замечания: 1) на неправильное разделение оных при издании, и 2) на непомещение некоторых. Касательно первого довольно сказать, что ещё при первом издании ясно означено было время, когда наш автор большую часть написал – это пребывание его в университете; почему ошибочно господин Маслович отнёс означенные («Память...» на стран. 28) сочинения к позднейшему времени, и особенно рассуждение о словесных обезьянах к 1812 году: оное написано еще в 1807 году, что доказывается подлинником его руки – и тогда уже дух Нахимова предвидел участь сих словесных животных. Далее – что я поместил и в первом и во втором изданиях – «Зверинец» в разряд «Сатирических сочинений», а не в число «Басен». В сем последовал я распределению самого сочинителя, ещё при жизни им сделанному, по коему вообще первое издание и напечатано. Мысль, что сочинитель не меньше меня и самого господина Масловича разумел роды или классификацию сочинений, совершенно убедила меня не делать в том никакой отмены. Наконец, господин сочинитель «Памяти…», попеняв мне за то, почему я наравне с «Мерзилкиным» не поставил «Похвалы гроку» и «Стихов рожку»*, хотя сам же и оправдывает меня коротеньким рассуждением о выборе предметов. Однако ж я позволю себе заметить, что упрёк сделан мне неосмотрительно, то есть, не вникнувши в содержание «Мерзилкина», которое весьма хорошо указывает на гибельное слепотствование, с каким препоручалось некогда воспитание Пурсоньякам,* ядоносные коих наставления породили не одного Мерзилкина. Статься может, что и сие третье издание покажется господину Масловичу не во всём полным, ибо не все сочинения помещены и нет оным разборов. В оправдание на сие скажу, что первые не все помещены быть могут, а последние признаются вовсе ненужными.

Д. Б.

К самому себе

Престань, Нахимов, злобу света

И жребий свой ты проклинать;

Послушай моего совета,

И ты забудешь тосковать.

Судьба тебе определила

В сем мире несколько пожить;

По милости своей решила

Тебя в число людей вместить.

Так сделалось, как ей угодно:

Ты чувствуешь, что ты живёшь;

Летаешь мыслями свободно,

Сидишь и ходишь, ешь и пьёшь.

Чего ж, безумный, ты желаешь,

И жребий свой за что клянёшь;

Тоскуешь, бесишься, мечтаешь,

С досады волосы дерёшь? –

Того ль, что жизнь твоя не вечна,

Что будешь ты ничто – опять;

Что дни твои так скоротечны,

Всегда что должен смерти ждать;

Что ты не создан исполином,[11]11
  Микромегас.


[Закрыть]

Вольтер какого описал;*

Или Аммона[12]12
  Так называли Ливийского Юпитера. Александр Македонский наименовал себя его сыном.


[Закрыть] славным сыном,

Пред коим свет весь трепетал;

Сокровищ Креза не стяжаешь,

Не столь премудр, как Соломон,

Не так красно̀ мысль выражаешь,

Как Демосфен, иль Цицерон;

Не можешь так играть на лире,

Как славный Тимофей[13]13
  Милетянин, музыкальный стихотворец, процветавший около 340 года до Рождества Христова при Александре Великом.


[Закрыть] играл,

И дерзостно парить в эфире,

Как некогда парил Дедал[14]14
  Известный афинский художник, строивший Лабиринт в Крите, в который и был посажен первый вместе с сыном своим Икаром, и откуда спасся, приклеивши крылья к своим и его плечам.


[Закрыть];

Прелестного Альцибиада

Что ты не одарён красой,

И милой нимфы нежна взгляда

Пленить не можешь ты собой;

Не знаешь светска обращенья:

Задумчив, медлен, нелюдим;

Не любишь шумного веселья:

Суровым кажешься и злым;

Что ты совсем почти немеешь,

Как должно с дамой говорить,

Подсесть под бок ты к ней не смеешь,

Не можешь в модном свете жить, –

Не то ли дух твой возмущает,

И не даёт покойно спать;

Тебя не то ли заставляет

Всегда на жребий свой роптать?

Или, о будущем мечтая,

В нём бедствия грозящи зришь

И, их всечасно ожидая,

Чрез то себя несчастным чтишь?

Оставь мечту сию нелепу

И впредь пустого не желай;

Престань в тоску вдаваться слепо.

Печали мнимы презирай,

Судьба, иль Божье провиденье

Тебя желало произвесть

Не для того, чтоб лишь мученье

Тебе в сем мире перенесть.

Оно премудро, совершенно,

Ты в том уверен должен быть,

Закон Его всенепременный,

Чтоб тварям всем благотворить.

Но слабый смертный не измерит

Путей невидимых Его;

Колеблется, вопит, не верит,

Трепещет часто от всего.

Затем-то должен ты решиться,

Чтоб впредь великодушней быть;

И что с тобою ни случится,

С терпеньем всё переносить.

От мнимого добра прямое

Всегда старайся отличать,

Чтоб привидение пустое.

За счастье не почитать.

Люби всем сердцем добродетель,

И мнениям не верь людским;

Пусть совесть будет лишь свидетель

И мыслям и делам твоим.

Достигнуть мудрости старайся,

Себя найболее познай;

Душою к Богу прилепляйся

И к ближнему любовь питай.

Гнушайся глупым суеверьем,

Нелепы бредни презирай;

Не пышностью, но просвещеньем

Себя от черни отличай.

Беги притворства и обмана;

Боярам знатным ты не льсти:

В различных орденах болвана

Болваном, а не богом чти.

Хоть лестью то себе доставишь,

Что будешь в ленте и с крестом;

Но счастлив ты чрез то не станешь,

Коль счастья нет в тебе самом.

Лишь прямо тот блажен, кто честен,

Находит сладость, кто в добре:

Хоть в мире он не так известен,

Но он спокоен сам в себе.

Для доброго нет бедства в свете,

Оно злодеям лишь грозит:

Так Бог сказал в своем завете,

И так нам здравый ум гласит.

Хоть смертных часто обольщает

Богатство, слава, красота;

Но всё то гибнет, исчезает,

Как будто пыль, или мечта.

Одно добро лишь неизменно:

Его источник есть сам Бог! –

Когда б всегда ты несомненно

В сих мыслях пребывать возмог,

Тогда б ты счастьем наслаждался

Средь самых горестнейших дней,

И смело к цели приближался

Сей жизни временной своей.

Того смерть только устрашает,

Злодейства кто всегда творит!

Прошедшее его терзает,

Отрады в будущем не зрит.

Взгляни на злобного Нерона,

Как умирал ужасно он;

Сравни Сократа, Фокиона:

Кончина их… приятный сон. –

О сем, Нахимов, ты прилежно

Всегда как станешь размышлять,

То будешь мирно, безмятежно

Свою ты жизнь препровождать.

Хотя бы землю с твердью всею

Грозила бездна поглотить,

Но мужа правого душою

Ничто, ничто не устрашит[15]15
  Найдено написанное на печатной книге после первых двух изданий при разборе библиотеки сочинителя.


[Закрыть].

_____________

I. САТИРИЧЕСКИЕ СОЧИНЕНИЯ

Предисловие к российской грамматике

[16]16
  Читанное сочинителем при начале курса словесности для гражданских чиновников.


[Закрыть]

Блажен, кто в жизни сей с указкой меж перстов,

Прошед сквозь «юс» и «кси», достигнул до складов,

И тамо в «бра» и «дра» прилежно углублялся;

Чей ум во чтении довольно подвизался,

И наконец, явя в писании успех,

Российской грамоты взошёл на самый верх.

Как уголь от золы, так от невежд отличен,

Кто рисовать азы способен и привычен:

Почтен от всех такой премудрый человек,

И перед ним ничто кузнец и дровосек. –

В России исстари ведутся грамотеи,

Преборзые писцы, прехитры крючкодеи,

Которых дивная, пернатая рука,*

Как лошадь почтова̀ поспешна и прытка.

Реченные руки под гибкими перстами

Плодятся литеры с различными хвостами.

Писать – велика вещь, достойная трудов;

Но льзя ль без горести взирать на тех писцов,

Которы пишут так проворно, крючковато,

Да только без пути, не ясно, длинновато?

Тара̀барщина плод их жалкого пера! –

Подобно до времён Великого Петра

Из лык сандалии чухонцы соплетали,

Однако же они искусства в том не знали;

Но лишь монарх на них вниманье обратил,

Чухонский лапоть вдруг вид новый получил.[17]17
  Смотри сказание о Петре Великом Якова Штелина.


[Закрыть]

Российской грамоте полезно то и нужно,

Чтоб жить с грамматикой всегда в связи и дружно.

Являют опыты, что без науки сей

Калека, иль слепец несчастный грамотей![18]18
  «Тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики». – Ломоносов.


[Закрыть]

Искусно с глаз его бельмо она снимает;

О, чудо! грамотник внезапно прозирает;

Как солнце азбука тогда пред ним блестит.

Не веря сам себе, он с изумленьем зрит

Разнообразных слов начало, род и свойство,

Премены дивные и чудное устройство!

Прозревший грамотей не ощупью идет,

В писаниях его тарабарщѝны нет;

И слава громкая повсюду возвещает:

«Такого-то писца уж всякий понимает!»

_____________

Элегия

Восплачь, канцелярист, повытчик, секретарь.

Надсмотрщик возрыдай и вся приказна тварь!

Ланиты в горести чернилами натрите

И в перси перьями друг друга поразите:

О, сколь вы за грехи наказаны судьбой!

Зрят тучу страшную палаты над собой.

Которой молния грозит вам просвещеньем.

И акциденций всех, и ябед истребленьем.

Как древо сокрушён, падёт подьячих род;

Увы! настал для вас теперь плачевный год!

Какие времена! должны вы слушать курсы.

Судебные места все превратятся в бурсы.

Ах! если бы воскрес один хоть думный дьяк,

И с челобитною явясь пред царский зрак:

«Чем заслужили гнев мои, – воскликнул, – внуки,

Что посылаются к ним палачи науки?

Ты хочешь, чтоб от их немилосердных рук

Расправился или переломился крюк.

О солнце! не лишай ты филинов затменья!

Да крюк пребудет крюк по силе уложенья!»

Но что! где дьяк и где прошение к царю?

Беда коллежскому теперь секретарю.

«О чин асессорский, толико вожделенный!

Ты убегаешь днесь, когда я, восхищенный,

Мнил обнимать тебя, как друга, как алтын;

Быть может – навсегда прости, любезный чин!

Сколь тяжко для меня, степенна человека,

Учиться начинать, проживши уж полвека.

Какие каверзы, какое зло для нас

О просвещении гласящий нам указ!

Друзья! пока ещё не свѐтло в нашем мире,

На счёт просителей пойдём гулять в трактире:

С отчаянья начнём как можно больше драть:

Свет близок – должно ли ворам теперь дремать?»

_____________