Текст книги "Такой смешной король! Повесть третья: Капкан"

Автор книги: Ахто Леви

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)

Такие речи барону понравились, он долго сомневался, не верил, потом поверил. Не сказав ничего дочери, на следующее утро пошел с монахами: хотел по возвращении сделать ей сюрприз. Зажигая свечи, они влезли в ход, хотя… – Король немного задумался, – свечи не было, – заявил уверенно, – у барона имелся сильный электрический фонарь. Это раньше, в старину, ходили со свечами.

Сначала ход давил на них низким потолком, чем дальше продвигались, тем свободнее становился ход. От Вастселийна он повел в сторону Петсери много километров – по обеим сторонам в песчаных стенах видели вырытые углубления, в них высохшие мумии в одеждах с украшениями, с вышивкой. Барон пришел в радостное настроение. Ход то спускался, то подымался, то сужаясь, то расширяясь. Вдруг луч фонаря осветил зеленую поверхность водной глади, и ход вывел их к подземному изумрудному озеру.

– Озеро под землей? – Иван не очень поверил, но, понимая, что друг ему «травит» сказку, спорить не стал – в сказках все возможно. Он, собственно, так и сказал, добавив свое обычное «а-эх!».

– Да не «а-эх!», а правда, – объяснял Его Величество, – это вовсе не сказка, а озеро образовалось тут под землей, как раз на том месте, где однажды провалился рыцарский замок, почти такой же, как мой… – Он, вероятно, подразумевал замок в Журавлях. – Потом это место наверху опять землей заполнилось и образовалась деревня, а внизу, в подземелье, с тех пор родилось озеро из подземных вод, которые затопили образовавшуюся пропасть от провалившегося замка. Из замковых окон выбиваются пучки света – это от соединения с водой засветились огромные богатства в замковых подвалах, горы драгоценных камней, от этого и озеро как бы излучает свет, потому и называется Изумрудным.

И увидел здесь барон огромные обломки каменные, меж ними тут и там валялись скелеты людей в ржавых кольчугах и множество ржавого оружия – мечи, кинжалы, топоры, пики… Конечно, удивился он тому, что здесь как попало валялись скелеты, когда до этого увиденные мумии покоились в специальных местах захоронения, одетые в разукрашенные одежды… Монахи объяснили ему, что то были мумии древних местных крестьян, погибших, защищая свою страну от грабителей, а скелеты – они и есть грабители, а их трупы и одежда истлели оттого, что у воды валяются, а то, что их не захоронили в песке… Кто же грабителей хоронит – то не люди.

– А чего этот замок провалился, землетрясение было? – недоумевал Иван. Вот теперь Король действительно рассердился: чего лезет, встревает, когда ему рассказывают!..

– Они людей мучили, тоже живьем варили, женщин насиловали, детей ели, вот главный бог эстов Таара в гневе и разверз землю, и замок провалился. Но не сюда вели барона старые монахи, они обошли озеро и устремились дальше к месту захоронения Синисилмне. Когда они наконец добрались до большой круглой подземной пещеры и увидели множество глиняных горшков со старинными серебряными монетами, за ними на песчаном ложе в стене лежала женская мумия – Синисилмне – барон восторжествовал.

Не обратив внимания на то, что сопровождавшие монахи отстали, а затем и совсем пропали, в жажде скорее добраться до сокровищ, барон с нетерпением кинулся к мумии. Осветив ее, он закричал, не поверив глазам своим: луч фонаря высветил лицо молодой баронессы – его собственной дочери. На песчаном ложе со скрещенными руками лежала она, на ее пальчике сверкнул им же подаренный ей перстень…

– Как писал в своей исторической книге Крестолес, – врал Король авторитетно, – барон там же и умер. Как ничего более не оставалось крысе, висевшей над котлом, как жабе, лопнувшей в банке, – так и барону: лопнуло его жадное сердце. Во всяком случае, ни в Петсери, ни в Вастселийна никто больше не встречал барона с баронессой, бесследно пропал и пудель. А гестапо подозревало, что их похитили «лесные братья», которых немцы называли бандитами. Но «лесные братья» не были бандитами, они были камнями.

– Люди камнями? – недоумевал Иван.

– Не я же это выдумал, – объяснял Король, – а писатель Крестолес: кто такая дочь Лембиту? И какие у нее сокровища? Ее сокровища – камни и песок Страны у Моря, земля и можжевельник, озера и реки, леса и даже болота с лягушками. Все это и есть сокровища Лембиту. Так рассказал Крестолес, который, вообще-то, сам носил немецкую фамилию. А камни потому ожили, что пропитались кровью и потом людей, ухаживавших за ними ради бедного урожая на берегах моря тысячи лет, камни от сострадания стали одушевленными и осмыслили: они и люди – едины на Земле у Моря.

Иван задумчиво слушал своего друга.

– Наверное, и в нашей деревне то же самое – камни и люди едины, – заключил он.

Так Его Величество наконец закончил свой рассказ, не отвлекаясь на мух, жуков и пауков. Мухи и здесь вылезли на тепло – узнать, не весна ли наступила. За окном валил снег. Друзья сломали в коровнике перегородки, запихали в печь, и она неплохо согрелась. Растянувшись на еловых ветках, они вскоре спали сном праведников. Когда проснулись, за окном наступил новый день.

Поблагодарив свой дом… да, конечно, – свой дом! – за приют, они зашагали в сторону Сухоместового шоссе.

Иван не переставал удивляться, что стоит в лесу ничейный пустой дом, а Король знал: пустых хуторов сейчас на Острове много. Он однажды слышал, как говорили взрослые, будто в деревнях, недалеко от поселков Черная Нога и Кишмялягушки, их полно, население удирало в Швецию в страхе перед русскими, так что бери любой и живи.

– Трави что-нибудь, а? – пристал Иван привычно готовясь к утренней трубке.

– Что-о! – взорвался Король. – Я?! А сам ничего не рассказываешь, даже о своем доме. Забыл, что ли?

– А-эх! – ответил Иван, как всегда. Но все же добавил: – Нет охоты. Если бы не председатель… Жил, как барон. Велел матери ходить к нему уборку делать, от других работ обещал ее освободить, – Иван плюнул, как обычно, то есть как верблюд. – Стала она ходить мыть у него полы. Папка ругался: он, мол, не помещик, и ты не крепостная, и время не барское, и чего он других не поставит мыть пол… Может, и чай ему в пруд подавать будешь? Папка ругался, а мамка с ним спорила: отчего это чай в пруд-то? Он, мол, других не хочет. А то ты, мол, не знаешь разве, как мужиков свозят?

– Как «свозят»? – Король, конечно, догадался о смысле, но все же уточнял.

– Ну… как? Иного связывали, другие сами подчинялись. Папка вовсе из дому подался и пропал.

Иван опять расплевался.

– Дальше что?

– А-эх!.. Война началась, – закончил Иван свое предельно длинное на этот раз повествование.

Когда они выбрались из Смолоспускового леса на Сухоместовое шоссе, мимо промчался, теперь в сторону Журавлей, «мерседес»: Алфреду удалось отыскать Пихтласского секретаря сельского Совета, пришлось у него же и переночевать из-за небольшой неисправности в моторе. Но Алфред все-таки достал метрическое свидетельство о том, что его брат Хуго родился на Островной Земле и имеет право возвратиться. Вот удивятся Эдгар с Хуго, увидев его в «мерседесе»! Алфред горько улыбнулся своим думам.

При въезде в город его остановил, махнув рукой худощавый офицер высокого роста. Алфред притормозил, офицер подошел к «мерседесу», широко улыбнувшись, попросил:

– Алфред! Не подвезете чуть-чуть?

Чуть-Чуть! Заказчик мебели из сорокового года?

Алфред обрадовался старому знакомому – приятный человек. Он открыл дверцу машины рядом с собою, но Чуть-Чуть предпочел сесть на заднее сиденье. Алфред вскоре догадался: не от пренебрежения к личности водителя он не сел с ним рядом.

– «Мерседес» купили? – весело спросил Чуть-Чуть, засмеявшись добродушно, но тут же посерьезнел. – Эта машина для вас ловушка, если останетесь на ней… Капкан!

Алфред понимал по-русски не хуже Короля, но промолчал: симпатичный русский, но почему надо относиться к нему с доверием? И ведь неизвестно, что делал этот офицер здесь при Павловском? А где он был в годы оккупации? Что делает здесь теперь? Русский как человек… В школьном учебнике написано: добродушен, широк по натуре, вспыльчив, что-то еще… кажется, ленив. В учебнике даже нарисовано этакое расовое изображение русского… Чуть-Чуть как-то не соответствовал этому образу.

– Для лепки наш народ самый удобный материал, – словно прочитав Алфредовы сомнения, промолвил Чуть-Чуть, – со времен Ивана Грозного привычный раболепствовать перед начальством, любые правительственные глупости приветствует, критикует с женой… Подчиняется. Воля власти дымом постановлений стелется над живущими, приспосабливаясь. Для них ничто не меняется оттого, когда меняется руководитель, разве лишь при Сидорове красть было проще, чем при Крутикове, или наоборот. Сталин умрет – другой придет, и то же самое. Затем еще кто-нибудь, без этого не бывает. А проблемы… все те же. Ропщут и… подчиняются.

Алфред слушал неторопливый, со смешинкой говор Чуть-Чуть и не понимал его значения. Смысл – понимал, значение – нет. Когда-то давно этот длинный такого не говорил. Но и Алфред не сидел тогда за рулем «мерседеса»… Алфред догадался: не случайно, однако, сел в его машину Чуть-Чуть, он что-то хочет сказать или спросить. Нет, доверять он этому русскому не должен. Не впервые он слышит критические высказывания русских в адрес своего правительства, но никто из них не отказывается этому же правительству служить.

– Зло – не национальный признак, – продолжал тем временем Чуть-Чуть, – так же как предательство или любая другая подлость, как цинизм и садизм и… Сталин тоже не национальный признак – ни грузинского, ни тем более русского народа. К тому же сталинизм пришел не со Сталиным – он был уже давно до него. Сталинизм… Гитлеризм… Коммунизм… Неронизм… Все одно. Потому и хочу сказать: у нас сталинов больше только потому, что и страна наша больше. Что бы он мог, если бы его питательной средой была всего лишь Эстония или хотя бы Грузия? А вам лично надо чуть-чуть опасаться. Я к тому, чтобы не считали вы, будто порядочность – принадлежность одних только малых, пострадавших народов… Чтобы вы сориентировались…

По знаку русского Алфред остановил «мерседес», и Чуть-Чуть вышел. Махнув рукой, этот долговязый зашагал, не оглядываясь, в сторону паркетного завода. Возможно, он где-то близко здесь квартировался.

За все время, пока ехали, Алфред слова не проронил. А хотел расспросить про Ирину – жену этого офицера, про их жизнь, как и когда опять на Остров приехал.

Немцы в последние годы тоже были скептически настроены к своему фюреру, но ведь они войну проигрывают… Здесь же Сталин в победителях! И русский офицер такое говорит ему, который за рулем, эмгебешного «мерседеса»! Непонятно. А то, что «мерседес» для него капкан, это Алфред и сам давно сообразил.

Глава VI

Когда друзья выбрались из леса на Сухоместовое шоссе, перед ними предстал выбор: или идти к хуторам Ару, или в деревню Розвальни, где намечалась работа в хозяйстве Кури-Мури?..

Хутор назывался Кури-Мури из-за злой собаки по имени Мури. Слова «злой», «злая», «злое» на эстонском языке звучат одинаково – «кури», хотя можно сказать «тиге» или «вихане», но «кури» лучше. И выходит, что Кури-Мури есть не что иное, как Злой Мури. Собака давно сдохла от старости, другой же на хуторе заводить не стали. Итак, собаки нет, но своей яростью Мури в памяти людей остался, а благодаря ему и хутор так стал называться.

Жили на хуторе две женщины, и ту и другую звали Хильдой. Одна была старая – хозяйка дома; другая – молодая, старой хозяйке она не приходилась родственницей, просто приживалка. С точки зрения Короля, они обе были старые, только одна очень старая, другая менее, а означало это, что молодой Хильде могло быть лет тридцать, старой – шестьдесят.

Молодая Хильда, худая и черная, проживала не только на Кури-Мури, но и в других хуторах и деревнях, где принимали. Мало кто знал орбиту ее вращения по Острову. В этом, то есть в плане вращения, она смахивала на Лоцмана Счастья, будучи вечной невестой: ее шутя называли невестой то одного, то другого холостяка или вдовца, кого народ хотел подразнить. Конечно же ее считали малость тронутой; сама она охотно признавала любую версию, при этом как-то торжествующе-иронично посмеивалась: дескать, да, да, у нее Роман с Янусом, еще с Маргусом и даже с Юлюсом.

Старая Хильда – седовласая, с лицом, изборожденным морщинами, и красным широким носом. Одевались обе одинаково в том смысле, что зимою и летом Король видел их в одном и том же, хотя… В чем? Этого он сказать не мог. Тайдеманиха когда-то ходила, завернувшись просто в кусок ткани, тут все ясно. Но здесь, на Кури-Мури… Возможно, те облаченья платьями назывались… А может, еще как-нибудь. Впрочем, Короля совершенно не занимало, кто во что одевался. Даже Марви. Ее глаза, волосы, фигура – они ему, бывало, представлялись, еще, конечно, ее голос звенел в его ушах… А одежда? Это неважно: Марви в любой одежде Марви.

Познакомился Король с обитательницами Кури-Мури, когда на Большом Ару старый Зайцев ему сказал, что встретился, мол, с бабами Кури-Мури и они просили его, Зайцева, прийти к ним вырубать поросль ивняка за огородом, а то она сильно наступает, местами уже перешагнула забор из жердей орешника; пока еще стоят холода, рубить проще, когда же растает снег и земля станет вязкой – не подойти. Посоветовал старый Зайцев Королю пойти к этим бабам да помахать топором для развития мускулатуры, тем более что Старая Хильда, не считавшаяся в округе чересчур щедрой, обещала за работу что-нибудь дать.

Король очень был заинтересован в оплате, потому что на Острове, как и везде в мире, – во всяком случае, так ему представлялось – люди должны сами зарабатывать себе на еду, если у них нет двора и придворных, которые обязаны обеспечивать благополучие своего монарха.

На Сааре, он убедился, каждый питается тем, что считает своей собственностью, даже старый Юхан; на правах дармоеда здесь могла себя чувствовать разве что Вилка, поскольку люди с их неблагодарностью к собакам до такой степени ее разочаровали, что лаять в их интересах ей уже стало неохота.

Король питался скверно, – так бы выразилась Хелли Мартенс, узнай она, как питается Его Величество: он ел, когда давали, и то, что давали. Следовательно, питание Короля не было регулярным, а уж о том, чтобы принести что-нибудь в общий их дом – в ателье Калитко, о том и говорить не приходилось.

Жора – да, приносил, что ему доставалось от Марии в коричневом доме. Продав какую-нибудь картину, пейзаж или натюрморт, он обязательно приносил не только гехатипат, а еще и какую-нибудь еду. Даже Иван нет-нет да и принесет пирожки или жареную курицу. Король догадывался – от Лилиан. Но Иван как-то объяснил, что это не благотворительность: он помогал старому Вагнеру сети латать, очищать от засохших водорослей и еще что-то. Король никак не мог взять в толк: как можно общаться со старым Вагнером и… оставаться в живых. Король на всю жизнь запомнил красные от ярости глаза старика, когда Его Величество однажды кое-что «арендовал» из его лодки, и этот рев… Тем не менее Иван что-то приносил, и Король это ел, но сам ничего не вносил в общий котел.

С питанием в городе обстояло неважно: понемногу открывались магазины, населению выдали продовольственные карточки, то есть поменяли немецкие на русские, и хорошо, что не на древнеафинские в виде мраморных плит, о которых когда-то рассказывал коолиский старик. Король «продовольственных плит» не имел. Относительно Алфреда он сомневался. Только Земляника с Йентсом получили их. Жоре Калитко они полагались, только распоряжалась ими Мария. Иван вообще нигде не состоял на учете, словно его и не существовало. Отсюда и пришло решение: не считаясь со своим происхождением, добыть продукты некоролевским способом, – заработать.

На Кури-Мури поросль действительно угрожающе наступала. Тогда Король пообещал Старой Хильде прийти с товарищем: вдвоем больше сделают… и больше съедят, подумал про себя. Старая Хильда – Молодая отсутствовала – кормила работника кашей из муки да простоквашей. Каша эта делается просто: засыпают муку в кипящую воду и, помешивая, варят до тех пор, пока варево не загустеет. В точности так варят клейстер для обоев. Конечно, необходимо кашу посолить. Затем ее кладут в миску, добавляют какого-нибудь жира для вкуса – вполне съедобно.

В качестве платы за труд Старая Хильда дала Королю кусок сала и килограмма два муки. Зато с какой гордостью Его Величество доставил добычу в ателье… С тех пор то в одной, то в другой деревне он отыскивал посильную работу и вносил свою долю в снабжение продовольствием.

Дом Старой Хильды, несмотря на неказистость, был вместителен – кухня и две просторные комнаты полны вещей, нужных и ненужных. Из последних Король особо выделял аккордеон «Вельтмейстер», еще вполне крепкие мужские брюки с кожаными наколенниками и пиджак с такими же кожаными накладками на изгибах локтей. По мнению Короля, вещи эти могли считаться ненужными на том основании, что как Старой, так и Молодой Хильде без надобности.

Король осторожно уточнил, что обе женщины на аккордеоне не играют и мужские вещи не носят. Тот же субъект, который учился играть на аккордеоне и носил когда-то эту одежду, посажен в тюрьму еще до прихода на Островную Землю «марсианского» войска; а за что его посадили, Королю узнать не удалось, да и не все в жизни является важным.

В таком случае зачем Старой Хильде аккордеон? Вот Алфред в нем нуждался, поскольку его инструмент сгорел вместе с зеленым домом у реки Тори. Алфред сильно тосковал по аккордеону. Может, именно поэтому у него все время плохое настроение. Когда, бывало, Алфред играл на аккордеоне, он весь искрился от радости, которой зажигал и других… А брюки да этот пиджак… висят просто так. Никто не надевает, хотя сказать, что не нашлось бы таких, кому бы они подошли… Да что там «подошли»! У некоторых брюки, сказать точнее, того и гляди распадутся от ветхости прямо на ходу, во всяком случае коленки вот-вот покажутся и хорошего в этом мало; другое дело, если бы кожаные наколенники…

Нет, он не то чтобы прямо просил отдать ему эти штаны… конечно, за работу – он деликатно намекнул, что брюки, впрочем, и пиджачок, наверно, моль уже поела, потому что давно висят в амбаре, куда по распоряжению Хильды он затаскивал овечьи шкуры, высушенные в предбаннике на брусьях под потолком.

Старуха ответила, что моль эти вещи не съест, что моль «зубы» на них сломает: сильно крепкая ткань, чертова кожа называется.

Тогда Король закинул удочку насчет того, что, дескать, не продадите ли «такие ненужные вещи, чтоб зря не висели», причем слово «ненужные» особо подчеркнул произношением. Правда, согласись Хильда, конечно, он отказался бы их купить… Но он рассчитывал на другое.

Старуха же коротко ответила, что в амбаре места хватит и для ненужных вещей – пусть висят. Можно подумать, что худые коленки на штанах Короля она совсем не видела…

После этого не было никакого смысла заикаться относительно аккордеона, валявшегося на самом видном месте: наверху огромного старого шкафа в темном углу спальни, в футляре, накрытом грязной скатертью, на которой желтыми нитками вышиты два уродливых цыпленка. Его Величество заметил аккордеон как-то случайно, мимоходом.

Когда на «нарах» Король поделился с Иваном впечатлениями о жизни, он рассказал, что в одном месте имеются брюки, но их там некому носить, а в другом месте нашлось бы кому, но нет брюк. Иван недвусмысленно охарактеризовал такое явление свинством, по-эстонски «сигадус», по-немецки «швейнерай», одним словом, мерзкая жадность…

На Сааре они теперь решили не заворачивать, Иван туда не хотел; вдруг Мелинда дома и начнет задавать вопросы, а кому они нужны! Решили махнуть сразу через пастбище к деревне Розвальни. Не вышло: на пастбище много снега. Дошли до Нуки, повернули в сторону Вальяла и отсюда шпарили до Розвальни.

Кури-Мури стоял особняком от деревни: с одной стороны ореховая роща, с другой – лес. Обе Хильды возились по хозяйству. Король представил друга, сказал, что зовут его Иван… Родионович. Молодая Хильда ахнула и выпучила глаза на Маленького Ивана. Старая стала вдруг заикаться:

– К-к-куйдас! Венелане? Эй таха, венелази эй таха…[3]3
  Как! Русский? Не хочу. Русских не хочу… (эст.)


[Закрыть]

Король собразил, что совершил промах: кто же на Острове согласится принять русского, хоть и маленького! И не потому, что в замке что-то было, хотя… конечно, тоже. И не потому, что людей с Острова куда то увозили, хотя… Главное для Хильды: как с русским поговоришь?

Король решился уточнить: Иван-де говорит по-эстонски совершенно свободно, так что он почти эстонец. Иван тут же сказал: «куррат!» и еще «но муйдуги»[4]4
  Черт! Ну, конечно (эст.).


[Закрыть], и вышло почти без акцента.

– Он что, полуверник? – уже мягче спросила Старая Хильда. На Острове полуверниками называли тех, кого считали смешанных кровей, и отношение к ним было все же лучше, чем к чистокровным русским. Король поспешил подтвердить, что да, Иван самый настоящий полуверник: отец – турок, мать – индианка, брат – эстонец, а сестра – китаянка. Король, признаться, точно не знал, что означает полуверник.

Вооружившись топорами, друзья принялись вырубать кустарник ивняка. На обед Хильда сварила мучной клейстер – свое дежурное варево. После работы дала в уплату опять сала и муки, а Королю так и не удалось показать Ивану аккордеон: не случилось очутиться в непосредственной близости от шкафа в спальне. Брюки… Они висели в амбаре – не посмотришь. На весну и лето Хильда обещала много работы: канавы углубить, грядки на огороде вскопать, заборы починить; не мешает и орехи собрать, когда поспеют, а теперь, если они хотят еще перловой крупы – она даст, но надо бы сбегать им и собрать молодые сосновые шишки, сосняк-то близко, с полкилометра.

Хильда умолчала о том, что шишки принимают в лесничестве за деньги, – за килограмм будто бы сорок копеек. Она сунула своим батракам по мешку и отправила в лес.

Работники покорно согласились собирать еще и шишки, они считали, что день прошел вполне успешно: заработали достаточно продуктов, значит, не нахлебники у Калитко. Днем, когда рубили ивняк, даже солнце ненадолго показалось. Сейчас падал мягкий снег, в природе царила тишина. Они шли меж кустов орешника по вытоптанной санной дороге и благодаря тишине уже издали услышали голоса:

– …уж эта тварь больше не шастает, – проговорил женский голос конец фразы, и тут из-за поворота показались трое: двое мужчин в военной форме и женщина. Увидев Короля с Иваном, они примолкли и прошли мимо, будто их не заметили.

Ребята прошли орешник, начался сосновый молодняк: низенькие густые сосны с мохнатыми лапами в зеленых иглах богато усеяны небольшими нежно-зелеными конусообразными шишками, но добираться до них в глубоком снегу не так-то просто. Они лазали по брюхо в снегу от сосны к сосне с мешками на шее. Хватаясь за концы веток, притягивали их вниз и рвали шишки, кидая в мешок. За шиворот сыпался снег, но сколько веселья, сколько шума и хохота! И восклицания типа «куррат!» или «черт!» – что одно и то же. После каждого «куррат» – смех, после «черта» – смех, а Лоцман Ветер говорил, будто нет смеха…

Они так развеселились, что совсем забыли про шишки: началась борьба в белом чистом снегу, таком мягком и вкусно пахнувшем! Здорово валяться в нем, кувыркаться, а кто не пробовал, тот дурак и не знает, какая это прелесть. Они разгорячились – жарко же. Тут Иван вдруг застыл и насторожился, стал озираться вокруг: он показал Королю на следы в снегу, не их, а чужие. Кто, откуда и куда здесь шел?

Похоже, прошли несколько человек: снег истоптан. Ребята двинулись по следам, но уже через десяток метров в ужасе остановились: привязанный к длинной крепкой сосновой ветке, висел человек в черном пальто, застегнутом на все пуговицы.

Едва взглянув на лицо повешенного, в его выпученные желтые глаза, Король схватил Ивана за руку и рванул прочь. Бросив мешки, они помчались обратно, но весь снег кругом они так перемесили, что заблудились и, отбежав немного, опять очутились у сосны повешенным.

Король в страхе еще раз взглянул в желтые глаза повешенного и закричал: в жуткой ухмылке тот показал ему язык, которые все более выпадал изо рта – длинный, черный, похожий на гадюку.

Они снова побежали, теперь уже спокойнее, осматриваясь, вышли к орешнику и выскочили на санную колею.

– Это… Векшель висит! – воскликнул Король словно не веря, что такое может быть в действительности. В самом деле! Сколько же раз он может умирать?

Иван полез было в карман за трубкой – что ему Векшель! А ведь Король рассказывал о картине Калитко, где Король впервые увидел желтые глаза Векшеля под водою… в лоханке, а затем этого же Векшеля тоже с веревкой на шее у острова Лаямадала в водорослях. Но недавно он как-то воскрес и приходил арестовывать Алфреда. И вот опять…

– Он же не сам себя повесил, – заметил Иван испуганно, – видел, сколько там было следов? Его повесили потому, что он, наверное, легавый был.

Король уже слышал это слово от взрослых в торжест… в ателье Калитко. Легавые – это те, которые везде все вынюхивают, что вовсе не означает дойти своим умом. Разные понятия: доходить и вынюхивать.

Как случилось, что Король с Иваном, бежавшие в страхе от повешенного Векшеля, очутились на Вальялаской дороге, им и самим непонятно: они бежали в сторону Кури-Мури. Король отстал, известно же, что у него какие-то неполадки с пропорциональностью…

– Ты что?! – кричал он, когда уже выбежали на дорогу.

– Не хочу к старухам, – ответил Иван, задыхаясь от бега.

– Тогда на Ару? – предложил Король, задыхаясь еще больше.

– Не хочу на Ару, – ответил Иван.

Король лишь сопел недоуменно: куда же тогда податься.

Они увидели повешенного, но надо ли срочно об этом кому-нибудь сказать? Иван придумал мудрое решение: им же встретились люди в военной форме? Если они еще не обнаружили повешенного, значит, скоро его найдут, ведь они наверняка здесь что-то ищут… Не зря в округе бродят. В таком случае никому ничего говорить не надо, потому что – и это тоже Иван заключил, – чем меньше знаешь, тем оно спокойнее.

Король, подумав, согласился. Тем более что Векшель… Король к нему симпатии не питал: его топят, а он… Но что им дальше делать – в этом общего языка не находили, стояли на дороге и пыхтели, чтобы отдышаться, раскрывая рты, словно рыбы, оказавшиеся на суше. Короля тянуло налево, Ивана – направо. Королю хотелось на любой из Ару, к усатому Таракану с Эха – на Малом, но и на Большом у него имелись симпатии: Калев, Старый Зайцев, Энда, младшие сестренки, братишки. Но Иван…

Он почему-то не любил ходить по деревням, особенно после того случая, когда на них натравили двух здоровенных собак – едва отделались. Иван считал, что надо скорее домой.

– А мука, сало?

– Наплевать.

Позже Король установил, что такой способ плеваться вовсе не значит плюнуть, по-русски это слово произносится как-то незвучно. Король лично не любил грубых произношений. На Кури-Мури Иван наотрез отказался возвращаться. Домой? Это значит в ателье Калитко. Незаметно это пристанище на Кривой улице они стали считать своим домом.

Король, находясь так близко от хуторов Ару, где надеялся узнать-услышать про Ниргит или Сесси, уговаривал приятеля пойти с ним.

– Пойдем тогда на Сааре, там нам никто ничего не сделает, – убеждал он, поняв, что Ивану страшно. Но и на Сааре Иван не хотел. Его Величеству очень хотелось показать и корыто, и сундук с портретами русских царей, главное – с Вилкой познакомить. Иван Родионович обычно выслушивал рассказы про Сааре и Звенинога заинтересованно, даже доброжелательно но пойти на Сааре не соглашался. Королю это было непонятно: в замке, где страшно, Иван не боялся, а здесь…

Вообще-то увиденное в сосновом бору на обоих подействовало угнетающе. Королю именно потому и хотелось поскорее к друзьям, к взрослым, к людям, чтобы ощутить их близость, чтобы прошло чувство опасности. А поделиться с кем-то из взрослых он посчитал все-таки необходимым, хотя вслух и не настаивал.

Наверно, такое же чувство опасности владело и Иваном, его тоже тянуло к людям, но… к своим, к тем, кто говорил на его родном языке, на том, на котором с ним говорила мама. Оказывается, в минуту опасности, когда матери и нет рядом, тянет все же к своему племени, к людям, из которых ты вырос.

Вопрос решил военный грузовик, водитель которого, очевидно, заблудился, не зная дороги на Журавли. Грузовик остановился около ребят, и сидевший за рулем солдат спросил: правильно ли он едет? Солдат несколько раз повторил: «Курессаре, Курессаре» – и что-то непонятное изображал руками. Иван сказал, что поедет с ним и покажет дорогу. Солдат обрадовался, услышав, что мальчик говорит по-русски. Иван наконец запалил трубку и, забираясь в кабину грузовика, сказал Его Величеству:

– Пока. Приходи скоро.

– Пока, – уныло ответил Король и махнул рукой.

Грузовик двинулся, задние колеса обдали Короля комками снега. И остался он один на дороге. А на небе уже сияла полная луна и звезды как-то сразу проступили, небо стало словно чернее. Король стоял в тишине и удивлялся: как сказочно преобразился мир!

Небо окрасилось слабым ровным золотистым светом снизу, ему навстречу, поднимался беловатый дым из труб, и там, где он вторгся в розовую окраску, пространство озарилось таинственным цветом судьбы, предопределенности всего существующего в мире, и это неосознанное таинство переполнило душу маленького Короля Люксембургского.