Текст книги "Белый сайгак"
Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Жена Уразбая, та самая, про которую говорили в молодости, что она жгучая кумычка, приготовила праздничный ужин. Пока еще не было никакого разговора о гостях, но на всякий случай надо быть наготове. Могут нагрянуть родственники жениха. Ведь жених, сын Эсманбета, уже приехал. Готовя ужин, Бажу – так звали жену Уразбая – бубнила себе под нос:
– Я думала, он парень с головой, останется жить и работать в городе, может быть, даже в самой Махачкале, получит там квартиру, а дочь мою Бийке устроит учиться в университет, я буду ездить к дочери в город… То-то жизнь бы пошла. А он, говорят, вернулся навсегда сюда, в степь. Ах, глупец, глупец!..
Так ругала Бажу незадачливого жениха, собирая ужин, и все дышало миром в доме Уразбая, ничто не предвещало несчастья.
И на бахче сегодня бригада Уразбая потрудилась на славу. Сорок семь машин великолепных терекли-мектебских арбузов нового урожая отправили они по разным городам республики, а если собрать и оставшийся урожай, то в этом году дохода будет в три раза больше, чем в прошлом. Любо было смотреть на сочные, красные, сладкие арбузы, недаром расщедрился сегодня бригадир, всем разрешил взять с собой столько арбузов, кто сколько унесет. Чтобы полакомиться после ужина, Уразбай положил арбузы во дворе, под кран с холодной водой.
– Эй, Бажу! – Только в добром расположении духа Уразбай называл жену по имени. – Бажу, я тебе говорю!
– Что?
– Готово у тебя там? На такой случай достань из холодильника бутылочку коньяку.
– Зачем? Ты же не пьешь.
– А чтоб, если кто зайдет, увидели, как мы живем. А мне принеси вина.
– Иди, все готово, и дочь зови ужинать.
– Иду. Эй, Бийке. – Уразбай поднялся по лестнице и постучался в комнату дочери. – Бийке! Ужинать! – Отец открыл дверь в комнату дочери и смутился. Дочь собиралась куда-то, укладывала свой небольшой чемодан. Отец ничего не сказал, прикрыл дверь и пошел в ту комнату, где был накрыт стол. Будто про себя, вытирая руки полотенцем и хихикнув, сказал: – А дочка-то наша торопится вылететь из гнезда.
– Что она делает?
– Складывает вещи в чемодан.
– На ночь-то глядя! И утром можно было это сделать. – Что-то обеспокоило Бажу в поведении дочери. – Не пойму я ее, молчит, глаза красные, у двери послушаю – всхлипывает!
– Ты, когда выходила замуж, разве смеялась?
– Так ведь я за тебя выходила! Какой тут смех…
– Разве ты жалеешь, что вышла за меня?
– Не задавай глупых вопросов, садись и ешь.
– Ну вот и все, – сказала Бийке, выйдя из своей комнаты. – Вот и все!
– Не реви. Успеешь еще нарыдаться у мужа! – прикрикнула мать. – Поешь с нами.
– Я есть не хочу.
– Это почему же ты не хочешь есть?
– Я вам сказать хочу… Хочу, чтобы вы поняли меня.
– Мы слушаем тебя, доченька. – Уразбай отложил ложку и хлеб. Что-то непонятное творилось с дочерью, она вся будто горела и задыхалась.
– Так вот… Я встретилась с Батыем… – Бийке не знала, с чего начать и как объяснить им все.
– Ну что же. Допустим, до свадьбы не полагается по обычаю. Ну, встретилась. А дальше?
– Свадьбы не будет…
– Он тебе сказал?
– Да, он сказал, что мы не знали до сих пор друг друга, значит, не можем и любить, а без любви какая же может быть свадьба.
– Ты не выдумываешь, доченька? Это же позор! – Возмущенный Уразбай встал, ударил себя по голове. – Нет, такого я не стерплю!
– Говорила я тебе, не стоит с этим торопиться, говорила… – накинулась на мужа не менее оскорбленная Бажу.
– Я пойду и сейчас же все выясню. Мужчина я или нет? Я, кто? Или этот Эсманбет думает, если у него сундук набит больше, чем у меня, он думает, что может оскорблять меня, позорить перед всем аулом?.. Проклятый род! – Уразбай быстро стал собираться, покосился на висевший на стене старый кинжал – выглядывал ржавый кончик лезвия из худых ножен.
– Отец, прошу тебя, не торопись, я не все еще сказала.
– Что же еще можно сказать?
– Это я сама ему сказала, что не люблю его.
– Ничего не понимаю, – развел руками отец и подошел к дочери. – Ты сказала?
– Да. Но какое имеет значение, отец, кто сказал, он или я? Свадьбы не будет!
– Ты что, рехнулась?
– Нет. Просто я люблю другого человека.
– Что?
– Доченька, – подошла к пей мать, – ты не в своем уме, ты больна, успокойся.
– Я не больна.
– Правда же, доченька, ты это выдумала, правда же? – успокаивала Бажу и отца и дочь одновременно. Она-то знала, каким бывает во гневе Уразбай. – Нет у тебя никого, чтоб ты могла его полюбить…
– Я люблю другого, как вы не хотите понять? У меня будет от него ребенок.
– Встань, я тебе говорю! – закричал отец. Он схватил дочь и стал лупцевать плетью.
– Мама, мамочка!
Уразбай был в бешенстве, он ничего не понимал и не слышал. Он бил дочь до тех нор, пока не вспотел, тогда он опустился на стул и отпил воды из кумгана.
– Муж мой, не надо. Она же твоя дочь.
– Нет, нет у меня дочери, и не хочу, чтобы была. Кто этот мерзавец, говори, кто он, где он?!
– Отец, успокойся, я все скал;у.
– Я спрашиваю, кто этот негодяй и где он?
– Его здесь нет. Он уехал, и вот уж три месяца я жду. Он обещал приехать с родителями, обещал…
– Обещал… Обманул, подлец! Не думал, не думал, что моя дочь… Тварь!
– Отец, он хороший…
– Да уж! Таких прохвостов в наше время… Везде и всюду. Я думал, они водятся только в городах. И до степи дошли. Поверила, что ворон белый, дура! Как ты могла, как могла? – Уразбай обоими кулаками что есть силы ударил себя по голове.
– Он не мог меня обмануть!
Никогда в жизни не было Уразбаю так тяжело. Лицо его исказилось, он задыхался.
– Уходи из моего дома! Не хочу видеть, не хочу слышать. Уходи!
– Ты что говоришь, муж мой, сейчас ночь на дворе. Куда ты гонишь ее?
– И ты можешь убираться с ней вместе! И ты хороша. У хорошей матери не бывает дочерей-потаскух…
– Мама, я пойду!
– Никуда ты не пойдешь, доченька.
– Уйду, мама, уйду.
– Куда?
– Пойду за своим счастьем.
– Иди, лови его, ищи ветра в поле! – крикнул напоследок отец.
Бийке освободилась от цепляющих рук матери, прошла к себе, взяла чемоданчик и оказалась на ночной улице. Когда уже свернула за угол, услышала истошный вопль матери, но не оглянулась, не вернулась Бийке. Она понимала, что возврата в родительский дом ей нет и не будет никогда. Она шла к шоссе в надежде сесть на какую-нибудь попутную машину.
Бажу хотела броситься вслед за дочерью, но Уразбай сердито втолкнул ее обратно в дом.
– Не беспокойся! И без твоего кукареканья люди узнают о нашем позоре.
Так они и остались в доме вдвоем, опозоренные старики. Сидели молча, глядя на старательно приготовленный ужин. Одни, совсем одни остались они теперь. Была надежда увидеть радость на старости лет, и вот в один час все рухнуло, все полетело вверх тормашками. А с какими глазами Уразбай покажется теперь Эсманбету? Да тот его просто выставит за дверь всем на посмешище. Люди любят посмеяться над чужим горем. Эсманбет – человек злопамятный. До самой смерти он не забудет этого позора.
А идти к Эсманбету надо, обязательно надо. Завтра утром, как можно раньше. Пока он не узнал от других. Лучше уж самому рассказать обо всем. Какой позор! С какой гордостью еще недавно расхваливал свою дочь Уразбай, превозносил до небес. А она… отца родного… перед всем аулом… Как снести это, как пережить? Пойдешь по селу, закричат, как всегда: арбузный король. Но раньше не обращал внимания на это прозвище Уразбай. Кричите, кричите, зато у меня дочь-красавица. Куда теперь деться от людей и от их глаз?
Опустел дом Уразбая, и ушло из него тепло. Осталась одна духота. Правильно говорят горцы: можно отыскать саклю, в которой не бывало ни одной свадьбы, но нельзя отыскать саклю, в которой никогда не бывало горя.
Так думал, так переживал свое несчастье седой Уразбай.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Ночь в степи так же, как и ночь в горах, располагает человека к раздумьям. Но только раздумья в степи и в горах бывают разные. Если ночь в горах возвышает, поражает торжественностью и величием, то степная ночь навевает грустные размышления. Недаром поется в песне, что степь – родная сестра печали.
Тихо ночью в степи. Только звенят цикады, едва шелестит ковыль, да изредка пискнет мышь или суслик в когтях у ночного бесшумного хищника. Нет здесь ни горного шума реки, ни жалобного воя шакалов.
Много звезд высыпало сегодня над степью. Высоко в небе они кажутся мелкими и зеленоватыми, а ближе к горизонту – крупными-крупными.
Чутким сном спит степь, словно вздрагивает от каждого шороха. Чутким сном спят сайгаки посреди степи. Никогда эти животные не спят все сразу. Старшие сайгаки несут поочередно ночную службу. Они знают, насколько коварны в степи такие вот ясные и сухие ночи. Тишина опасна, обманчива, звезды… Даже звезд стали бояться теперь сайгаки, потому что иногда появляются вдруг вдали две большие звезды, а вместе с ними почти всегда грохот, огонь и гибель.
Спит посреди степи семейство сайгаков, в котором родился белый сайгак. Он уже повзрослел теперь, сам щиплет траву, а сейчас лежит рядом с матерью, прижался к ней, как и все другие детеныши прижались в эту ночь к своим матерям.
Бабушка-сайга и ее старший сын не спят, потому что привыкли мало спать, они засыпают только под утро. Вожак стаи, однорогий сайгак, даже и не лежит, а стоит в стороне. Он слушает степь, он готов при малейшей опасности подать знак, чтобы стадо вовремя успело подняться и спастись бегством.
Казалось бы, чего им бояться в эти летние месяцы, когда самим законом запрещено всем людям на них покушаться?
Может быть, волков боятся сайгаки? Сейчас, в эту пору? Нет! Серые волки сейчас в горах, они откочевывают туда вместе с отарами овец. Куда легче волку расправиться с овцой, нежели гоняться по степи за быстроногим сайгаком.
Орлы? Но степные орлы ночью спят в своих гнездах. Орлы – дневные хищники, охотятся только с восходом солнца.
Нет, не звери самые страшные враги сайгаков. Но есть, есть у них злостный враг. Каждый взрослый сайгак знает этого врага, потому что каждый лишился через него либо отца, либо сестры, либо брата.
Однорогий сайгак всматривается в степь, смотрит на звезды. Почему-то иногда загораются в степи две новые яркие звезды. Вот и сейчас они неожиданно вспыхнули на горизонте и вместе с тем донесся до сайгачьих ушей неприятный, зловещий шум. Это уже опасность, это беда. Со страшной быстротой приближаются две ослепительные звезды, нарастает шум. Однорогий сайгак крикнул, будто простонал, и все стадо мгновенно вскочило на ноги. Все застыли на месте, смотрят на вожака, ждут его знака, в какую сторону он им скажет бежать. Детеныши недовольны, что перебили их сон, они ничего не понимают в происходящем. Но инстинкт уже передался им, он говорит, что надо бежать, спасаться. Они теснее жмутся к родителям.
Огни все ярче и ближе, шум все сильнее. Теперь слышны сквозь этот шум человеческие голоса. Пора. Однорогий сайгак с быстротой молнии метнулся в сторону, и все стадо устремилось за ним. Но яркий свет уже коснулся их, задел их спины, и тотчас машина резко повернула вслед за бегущими сайгаками.
– Вот они! Вот, прямо! Давай скорость! – Радостные крики людей слышны в степи. Белый сайгак недоумевает: почему они радуются, почему им весело, когда нам так страшно? Неужели это наш страх их веселит? Что будет, что будет? «Вырваться, вырваться из этого звездного света», – думал однорогий вожак. Но свет уже неотступно следовал за животными. Куда бы они ни метнулись, свет находил их. Детеныши сайгаков начали уставать…
– Мама, мне страшно! Мама!
– Не оглядывайся, сынок! Беги со мной рядом, вот так!
– Я больше не могу бежать.
– Что такое я слышу от белого сайгака? – недовольно, хриплым голосом говорит однорогий. – Белый сайгак должен бегать быстрее всех. Еще немного, держитесь…
Вдруг раздается страшный грохот, непохожий на гром, обычный в степи, но это не гром, это стреляют из ружей-автоматов охваченные азартом погони жестокие люди. Трехмесячный, еще не окрепший белый сайгачонок первым падает, сраженный картечью. Отец-сайгак оглянулся, и мать повернула назад. Но не успевает мать добежать до белого сайгака, как что-то сильно толкает ее в грудь, она взлетает над землей и падает бездыханной. Отец-сайгак успевает дойти до детеныша и тут же падает рядом с сыном.
– Сынок, что с тобой? – спрашивает раненый, умирающий отец-сайгак.
– Не знаю, мне очень больно.
– Будь они прокляты, сынок, эти двуногие звери!
Остальные сайгаки скрылись. Машина останавливается, развернувшись, люди спрыгивают с машины, хлопает дверца кабины.
В степном безмолвии, наступившем после погони и выстрелов, слышен человеческий голос. Не голос ли это Эсманбета?
Человек подошел к беспомощному, ослабевшему, умирающему белому сайгачонку и с превеликим равнодушием и хладнокровием, ощупав шею, одним взмахом острого кинжала отрубает голову. В степь хлынула горячая кровь, такая же соленая, как и земля здесь. Другие сайгаки были расчленены таким же образом. Туловища – в машину, а головы их зарывают в землю.
– Невелика добыча. Сколько всего?
– С этими вот тринадцать.
– Тьфу, проклятое число!
– Давайте живее выберемся теперь отсюда на дорогу.
– Это в нас разыгралась последняя бутылка.
– Только бы не напороться сейчас.
– Обойдется.
Все взгромоздились на свои места, и машина тронулась уже с потушенными фарами. На полу в кузове подпрыгивали обезглавленные туши сайгаков, среди которых был и белый сайгачонок, но уже не белый, а в кровавых пятнах.
– Проклятье! Мы, кажется, убили белого сайгака…
– Белый или рыжий, какая разница.
– Есть в народе поверье: несдобровать тому, кто убьет белого сайгака.
– А тому, кто убьет красного, сдобровать? Если он напорется на инспекцию? Ха-ха-ха…
– Если верить во все приметы, жить нельзя на земле. У нас вот есть поверье: если срубишь плодовое дерево, останется тебе жить один год. А наш колхоз три года назад вырубил в долине Таркама целый абрикосовый сад. И ничего, никто пока не умер. И председатель колхоза, дай бог ему здоровья, процветает. Может барашка съесть за один присест.
Все весело рассмеялись. Тут-то и случилось то, чего так боялись.
– Нас засекли. – Тревожный голос погасил смех.
– Это некстати, совсем некстати. Эй, Сансизбай, постарайся увильнуть.
– Может быть, не заметят?
– Уже заметили… Едут прямо на нас.
Оказывается, не только сайгаки боятся автомобильных фар в степи, но боятся их те, кого боятся сайгаки. Паника охватила всех.
– Может быть, это такие же, как мы, промышляют…
– Дурак, не видишь, «газик»…
Грузовик прибавил скорость. Теперь на скамейке в кузове усидеть было нелегко. Людей подбрасывало и опускало, они цепко ухватились за борта.
– Отстают, скорей!
Но «газик» не отставал. Грузовик стал петлять по степи, но и «газик» повторял те же повороты. Теперь не оставалось никаких сомнений, что это инспекция.
– Эй, Сансизбай, куда-нибудь в укрытие надо бы…
– Какое, к черту, укрытие в степи!
– Вон за те камыши… Выключай мотор, может, не найдет.
Машина круто свернула налево и исчезла за полосой камышей. Кажется, «газик» потерял ее из виду. Он остановился, затем стал кружиться на месте, светом фар ощупывая местность. Не могли же они провалиться сквозь землю! Потом «газик» тоже потушил фары и отъехал в сторону. Люди, сидящие в нем, прислушивались.
На грузовике тем временем шел такой спор. Идрис горячился:
– Я не понимаю, чего нам бояться. Нас много, пугнем их. Что, так и будем здесь стоять до рассвета?
– Тише. Кажется, они уехали. А ты, Идрис, не храбрись. Если нас поймают, будут большие неприятности. А мне, например, это сейчас совсем не нужно.
– У меня есть план. Номеров на нашей машине нет. Сейчас мы поедем, «газик» за нами погонится. Подпустим его поближе и прострелим ему баллоны. Он останется в степи, а мы укатим.
– Пожалуй, другого выхода у нас нет.
– Заводи, Сансизбай, поехали.
Грузовик выскочил из укрытия и помчался по бездорожью. Тотчас вспыхнули фары притаившегося «газика». Яркий свет ударил в глаза. Сансизбай выжимал из машины все, что мог. Никогда бы не подумал, что новый грузовик может так греметь. Даже шума мотора не было слышно за громыханием грузовика на ухабах и кочках. «Газик» настигал их. Но грузовик вдруг развернулся, включил фары и поехал навстречу преследователям, но так, чтобы не столкнуться. Когда машины сравнялись, с грузовика раздались залпы. «Газик» по инерции прокатился еще немного и остановился, будто уткнувшись в невидимое препятствие. Грузовик снова погасил фары и помчался в степь. Некоторое время люди тревожились: не возобновится ли погоня? Но «газика» уже нигде не было видно.
Долго рыскал Сансизбай по степи и наконец выбрался на дорогу вблизи Кунбатара. Неожиданно хлынул дождь. В душном воздухе сразу посвежело. Под колесами вместо кочковатой степи ровный асфальт. Преступники немного приободрились. Только Эсманбет не повеселел. Думает о чем-то своем, и настроение у него скверное-скверное. «Правильно говорил Уразбай, – думает про себя Эсманбет, – что совесть – это голос, который говорит, что не надо тебе было делать то, что ты только что сделал. Правильно сказано, очень верно. Значит, есть все же во мне эта самая совесть, если совестно мне сейчас. Не должен был я этого делать. Как я не хотел, как не хотел! Но разве отстали бы от меня эти друзья? Да и хмель ударил в голову».
– Что приумолк, старина? – обратился Идрис к Эсманбету. – Смотри, и погода за нас, так я жаждал прохлады, и вот пожалуйста, дождь… Не вешай носа. Все в порядке. И Сурхай будет доволен. С тебя еще тридцать семь голов, вернее, тридцать семь без голов… Ха-ха-ха…
Уже подъезжали к Терекли-Мектебу. Эсманбет постучал кулаком по крыше кабины и потребовал остановить машину. Что-то тяжко стало у него на душе, ведь клялся он, что не будет больше стрелять сайгаков.
– Тут уже до дома твоего близко.
– Знаю. Я пешком дойду, – проговорил Эсманбет и спрыгнул на дорогу.
– Как же так, Эсманбет, а нам куда?
– Поезжайте обратно по этой дороге.
– А свежевать сайгаков кто будет?
– Сами освежуете. Доедете до арочного моста, укройтесь там у воды в тени деревьев…
– Вот тебе и на! А нас не угостишь?
– Поезжайте. Да, вот еще что, отдайте обратно это ружье Сурхаю, мне не нужно… Неверное это ружье.
– Сам вернешь. Он приедет.
– Нет, лучше вы. И скажите, что больше не будет ни одного сайгака.
– А как же уговор?
– Мне ничего не нужно. Прощайте.
– Ну что же, не думал я, что ты такой человек, – с обидой сказал Идрис.
– Какой человек?! – взорвался Эсманбет. – Что, не нравлюсь?
– Ну, прощай! Поворачивай, Сансизбай! Если с нами что случится, смотри, Эсманбет, это твоя игра!
– Ничего с вами не случится. Поезжайте, я сказал! Чего стоите?
Начинало светать. Полуосвещенное лицо Эсманбета было грозным и страшным, в кровавых пятнах, и словно что-то прилипло в разных местах к его лицу.
– С ума он сошел! Поехали!
И машина развернулась. Эсманбет даже не оглянулся, он заспешил домой. Как легко ему стало без них, будто большую тяжесть сбросил с плеч. «Белого сайгака убили, красоту стеней убили, а кто убивал? Не сам ли ты, Эсманбет, в пьяном азарте? Они разве охотники? Они и стрелять-то как следует не умеют. Твоя, твоя картечь уложила белого сайгачонка!» Когда Эсманбет подошел к крыльцу, совсем рассвело. Небосклон порозовел, и поднялась высокая утренняя звезда. Жена вышла из дому.
– Ты что, не спала или только что встала?
– Ты ли это?
– Кто же еще? Чего испугалась?
– Что с твоим лицом?
– А что?
– Ты же весь в крови!
Эсманбет подошел к зеркалу, что висело рядом с умывальником, поглядел и обомлел. Он увидел на глади зеркала страшное лицо, чужое, непохожее на человеческое. Посмотрел на руки, и руки были в крови. В умывальнике, как назло, не оказалось воды.
– Дай воды! – крикнул Эсманбет. – Скорей!
– Я боюсь… – задрожал голос жены.
– Ну! – Эсманбет схватил кумган, но и там не было воды. Кумган с грохотом полетел по ступенькам лестницы. Жена принесла в кувшине воду, хотела сама полить, но муж вырвал из ее рук кувшин и стал мыться.
– А сын-то наш не вернулся…
– Я же сказал, что он должен завтра приехать.
– Он приехал вчера, совсем немного дома побыл, вышел, и до сих пор его нет.
– Как нет? Куда он пошел?
– Сказал, друзей повидаю…
– Ну и сидит, наверное, с друзьями, куда ему деваться? – Эсманбет помылся, сбросил с себя верхнюю одежду, накинул халат. – Наверняка у тебя и чаю в термосе нет, так же как воды в умывальнике.
– Сейчас подогрею.
– Давай, только поскорее.
Жена начала хлопотать с чаем, зажгла газ, поставила кастрюлю, но не могла освободиться от страха. Руки ее дрожали. Дрожащими руками поставила она перед мужем пиалу, масло, хлеб. Ногайский чай она приготовила еще вечером для Батыя, соскучился ведь он по всему домашнему, а теперь его только разогреть…
Как только огненный чай коснулся нутра, Эсманбет блаженно расслабился. Да и на самом деле нет ничего лучше для усталого человека, чем ногайский чай с молоком. Робко присев рядом и добавив чаю в пиалу мужа, жена снова заговорила:
– А сын-то наш, Эсманбет, не хочет даже слышать о свадьбе.
– Почему же не хочет?
– Он говорит, в глупое положение вы меня поставили. Я и не помышлял о свадьбе.
– Глупое положение! Поставил бы в такое глупое положение меня мой отец, я бы в ладоши хлопал.
– Говорит, как же так, я не знаю девушку, она меня не знает. Какой может быть разговор…
– Свадьба будет! А теперь займись своим делом. Дай мне немного отдохнуть. Сегодня люди должны съезжаться, а я их обязан встречать. Обязан я их встречать?
– Обязан, обязан.
– Так иди.
Эсманбет растянулся на тахте, закрыл глаза…
