Текст книги "Белый сайгак"
Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)
ГЛАВА ШЕСТАЯ
На небольшом, но раздвинутом столе поставлены всевозможные яства. Гора вареного мяса посередине. Свежий лук будто обрызган росой. Помидоры и огурцы. Сыр-брынза разных сортов – соленый и малосоленый. В тарелках исходит паром только что вынутая из котла кукурузная хаплама. Тут же разложены горские колбасы: из печенки, жирные мясные, вяленые, с ароматами трав. В некоторые колбасы кладут даже измельченную сушеную полынь. Хапламу едят с мясом и с колбасами, а кто хочет, и с сыром. Затем все это запивают бульоном из глубоких узбекских пиал. Но пока до бульона было далеко. Хозяин дома Эсманбет разливает кизлярский коньяк по рюмкам. На столе стоит оплетенная большая бутыль вина, точно такая же, какую он приносил вчера утром Мухарбию. Гости его – это те три незадачливых спутника Мухарбия. Сурхай все время поглаживает свою лысину, Идрис сидит мрачный.
Молодой шофер не расстался еще с армейской гимнастеркой, зовут его Сансизбай. Если судить по имени, он ногаец, но на вид больше смахивает на кумыка. Родом он из Кумли, того самого Кумли, где больше всего бесчинствовали в годы войны оккупанты. За Кумли начинаются песчаные барханы, в которых партизанили Эсманбет и Мухарбий. Воевали за родную землю. Именно в Кумли спас Эсманбет Мухарбия от неминуемого расстрела, и с тех пор они стали друзьями. Посланный в разведку Мухарбий попал в руки немецких дозорных. Его предал тогда некий Бакиев. Да, да, тот самый Бакиев, который впоследствии не избежал суровой кары, как и все полицаи-предатели. Мухарбия пытали, били плетьми, а потом бросили в подвал, где гнилая вода стояла по колено. Рискуя своей жизнью, Эсманбет пробрался в Кумли и у старосты вызнал, где заперли Мухарбия. Сняв без шума – а это умел делать Эсманбет – двух часовых, вывел он пленника на свободу, и тогда поклялся Мухарбий быть ему до конца жизни верным другом. Каждый раз в День Победы Эсманбет надевает свои ордена и медали. Ему есть чем гордиться, как-никак прошел от ногайских стеней до Австрии. Там его тяжело ранило, и он до самой победной весны проскитался по госпиталям. Когда он возвращался в Терекли-Мектеб, аульчане устроили ему пышные почести. Два километра дороги застлали коврами, и он прошествовал по этому пути народной признательности. С тех пор всегда выдвигали Эсманбета, рекомендовали на разные должности. Он был и председателем колхоза, и секретарем райкома, и старшим чабаном. В душе он считает, правда, что в последнее время его немного обижают, недооценивают, но жить можно. Старые заслуги как щитом охраняли Эсманбета от всех неурядиц жизни. Вот почему то, что вчера произошло на бюро райкома, свалилось на Эсманбета как снег на голову.
Сейчас временно – вот уже два года – Эсманбет относится к разряду нетрудоспособных людей. Врачи рекомендовали Эсманбету больше находиться на воздухе, среди природы, тогда-то он и занялся охотой и рыболовством. За рыбой ему приходится ездить далеко, но мало ли у него знакомых шоферов. Вот и сейчас он не случайно зазвал к себе Сансизбая, а для приличия пригласил и его начальника Сурхая. Не откуда-нибудь эти люди, а прямо из Махачкалы. Сурхай работает в управлении треста столовых и ресторанов, Идрис тоже не последний человек в горпищеторге. Словом, желудки у них не пустуют, что и видно по их розовым лицам.
– Друзья мои, выкиньте из головы все дурное, подумаем за едой о добром и начнем с тоста за ваше здоровье.
– Да не настанет день, когда тебя не будет с нами!
– Да не иссякнет добро в твоем доме, Эсманбет!
– Будьте здоровы!
На столе было наставлено всего на десятерых, хотя друзья сидели вчетвером. Неопытный еще в житейских вопросах, Сансизбай спросил, не сайгачье ли это мясо, чем немало смутил хозяина. Эсманбету стало не по себе. Ему показалось, будто вчерашний разговор на бюро уже разнесся по округе и о нем знают даже дети. Он повернулся к шоферу, вытер салфеткой губы и руки, больно схватил парня за ухо и сказал:
– Ешь! Это же ягненок, пора разбираться в мясе. А сайгак будет хорош через три месяца.
В это время дверь распахнулась и вошел Уразбай.
– О, да будет приятным твой приход, Уразбай! Как ты кстати. Жена моя приготовила такую хапламу, просто грех не поделиться ею с добрым человеком.
– Мир и радость этому дому, а запах-то, запах какой! Здравствуйте, – сказал Уразбай, протягивая руку незнакомым людям. – Рад приветствовать твоих гостей, Эсманбет.
– Спасибо, Уразбай, спасибо. Учуял ты запах?
– Из тысячи запахов сумею я различить запах мяса ягненка. И для моих зубов оно лучше, Эсманбет. Если, конечно, хорошо проварила твоя жена. Как ее здоровье? Я ее встретил сейчас, но у женщины не принято спрашивать о здоровье.
– Живет, не жалуется.
– Пусть живет. Пусть все живое живет. А гости откуда будут?
– Из Махачкалы.
– Из столицы, значит. Далекий путь, очень далекий.
– Не пешком же…
– Кто теперь ходит пешком? Машин развелось больше, чем ишаков. Забастуют ишаки, помяните мои слова. Бисмиллах… – И Уразбай засучил рукава рубашки, потер руки, предвкушая удовольствие.
– Ешь, ешь, Уразбай!
– А какое дело привело вас сюда, так далеко от столицы? – спросил Уразбай, все оглядывая гостей.
– Просто так, не было никакого дела.
– Разве так бывает, чтобы без дела да в ногайские степи?
– Решили проведать нашего Эсманбета.
– Так бы и сказали. Это хорошо, когда кунак кунака не забывает и за сотни километров.
– Коньяк или вино будешь пить?
– Ничего. Разве можно такой вкус портить напитками! Кружка холодной воды – вот мое питье.
– Чтоб твой дом обновился! А воды у нас хватит. Эй, жена, кружку воды со льдом из холодильника для почтенного Уразбая!
Хозяйка дома стала между тем разносить в глубоких пиалах бульон, не забывая каждого гостя предупредить, что бульон горячий и надо быть осторожным. Гости Эсманбета уже так напились и наелись, что для них теперь, как говорится, никакой ветер не страшен.
– Ну что же, спасибо хозяину и хозяйке. Говорят, после угощения гость смотрит на дверь… – первым поднялся из-за стола Сурхай.
– Спасибо и вам, что проведали нас! – пожимая руки, говорил Эсманбет. – А ты, Идрис, дорогу в мой дом теперь знаешь, буду рад видеть тебя.
– Благодарю, Эсманбет.
– Сансизбай с машиной останется здесь.
– Лучше, если б он довез нас хотя бы до Кизляра.
– Можно и так.
– Ну что же, Эсманбет, договорились, в сентябре будет товар?
– Хорошо, хорошо… – неохотно подтвердил Эсманбет.
– Не меньше полсотни. А за нами дело не станет.
– Да, да, конечно, понятно… – торопливо, будто боясь, что гости во хмелю наболтают лишнего, проговорил Эсманбет.
«Значит, не без дела эти гости притащились издалека. Что же это за товар, которого не меньше полсотни? – думал про себя Уразбай. – Что это? Овцы или рогатый скот? Да ну их к шайтану, зачем мне-то голову ломать? И спрашивать не буду, какое мне дело?»
Эсманбет пошел провожать гостей. Они ему сегодня были некстати после вчерашнего. Все знали, какое наказание получил Эсманбет. За столом об этом и словом не обмолвились. Но, как только Эсманбет вернулся, проводив гостей, Уразбай вдруг загадочно заговорил:
– Знаешь, Эсманбет, что такое совесть? Один мудрый человек мне сказал, что совесть – это голос, который говорит в тебе, что не надо было делать того, что ты только что сделал.
– О чем ты, Уразбай, я не пойму? – растерялся Эсманбет.
– Просто вспомнил слова доброго человека. Не смею даже сомневаться, что дом твой чист и совесть тебя не мучает.
– Странно ты говоришь, старик. Не беспокойся, твоей дочери не будет стыдно в этом доме.
– Она у меня единственная.
– И потому, говорят, избалованная?
– На то, что говорят, ты положи камень, уважаемый. Говорить могут всё. Собак любят за то, что они виляют хвостом, а не языком.
– И все-таки береги дочь свою, Уразбай. Ее имя теперь связано с именем моего сына. Пусть лишний раз не показывается людям…
– Она у меня и так скрытная.
– Пусть бережет свою честь.
– Ты позвал меня, чтоб сказать это? Да, если ты хочешь знать, Эсманбет, честь моей дочери мне дороже, чем кому другому…
– Я слышал, она позволяет себе не ночевать дома?
– У нее есть подруги.
– Все-таки есть и свой дом.
– Бийке я верю, она моя дочь.
– Я согласен с тобой. На следующий же день, как приедет мой Батый, ударим по рукам!
– А Батый знает?
– Знает, знает. Он мой сын, моя кровь. Дорог он мне, мой сын. У меня ничего не было, когда женился. А ему, сыну Батыю, я отдам все – и этот дом, и то, что в доме… А с остальной семьей перекочую в старую хибарку. Что потолок обвалился там, не беда, починим…
Расчувствовался Эсманбет, искренними были его слова. Видно было, что он на самом деле гордится своим сыном и ничего не пожалеет для его счастья.
– Не лучше ли, Эсманбет, чтоб молодые пожили в старой хибарке? Сами починили бы потолок и вставили окна, развели сад.
– Нет, нет, нет! Я хочу греться около счастья моего сына! Хочу греться, да, да. Нянчить его детей. С рождением внука, говорят, человек молодеет и становится богатым.
– Правда, я тоже не беден, Эсманбет, но у меня нет богатого сундука с приданым.
– Что ты, старик, о чем ты, милый мой Уразбай? Какой может быть разговор, мне ничего но нужно, никакого приданого… Мне бы невестку красивую, приветливую, любящую мужа своего и детей… чистую и незапятнанную.
– В этом можешь не сомневаться, Эсманбет! Моя дочь войдет в твой дом чистой, как предутренняя роса!
– Мне больше ничего и не надо.
– А скажи, Эсманбет, о чем это говорили гости, о каком товаре, не меньше полсотни? – не сдержался Уразбай.
– Какие полсотни, что полсотни?
– Да этот лысый тебе говорил.
– Ах, это… – Эсманбет подосадовал, что старика угораздило залезть куда ему не следует, но тотчас нашелся: – Это сайгачьи рога. Ты же знаешь, что из них делают лекарство…
– Откуда ты достанешь столько рогов? Не станешь же ты бить сайгаков?
– Конечно, нет, Уразбай. У людей в домах есть рога, а я буду собирать. Думаю, и у тебя они могут оказаться.
– Да, есть пары три…
– Вот и хорошо.
– А ты знаешь, Эсманбет, в степи родился белый сайгак.
– Разве это редкость?
– Большая редкость. И радость большая, Эсманбет. Белый сайгак к добру, к миру, будет урожай…
– Это хорошо. Клянусь, если даже в Америке хороший урожай, у меня радость на душе. От добра соседа вреда не бывает.
– Правдивые твои слова. Пусть всюду будет урожай. Ну, я пойду, Эсманбет. Спасибо не говорю, потому что между родственниками это не полагается.
– Заходи, будем рады. Как бахча твоя, даст колхозу доход?
– Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить… – Уразбай сплюнул через плечо, спускаясь по лестнице, увитой виноградником, – будет добрый урожай, будут сладкие арбузы детям на радость…
Уразбай вернулся домой в хорошем расположении духа. Бийке не было дома. За ней зашла подруга, и они ушли куда-то, взяв с собой рукоделье.
Уразбай пошел на бахчу, позвав с собой и жену. Они взяли два кетменя. День мягкий, грешно не воспользоваться таким днем. А арбузы любят, чтобы за ними поухаживали. Колхозная бахча за аулом занимает немалый участок земли. Бригадиром там Уразбай, а в бригаде у него одни женщины. Морока с ними. «Лучше бы пасти стадо ишаков», – говорит иногда Уразбай, но на самом деле не сердится на женщин. Да и они уважают своего бригадира..
– Ты, жена, следи за дочкой, – говорит Уразбай, пока идут до бахчи. – Не позволяй ей ночевать у разных подруг. Чтобы будущие родственники не подумали…
– А что, из-за них нашу дочку в тюрьме, что ли, держать?
Уразбай искоса поглядел на жену. Она не из ногайцев, а кумычка из Аксая. Красивая была. Немного сморщилась с годами, но можно еще и теперь залюбоваться ею, особенно когда она сердится.
– Под замком, что ли, держать нашу Бийке? Она красавица, она так хороша, что всегда и во всем права. Можно ли ей отказать в чем-нибудь! Если ты можешь, отказывай, а я не могу…
Так они и дошли до бахчи, разговаривая о дочери.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Село Терекли-Мектеб находится почти что в центре ногайской степи, его можно назвать своеобразным центральным оазисом. Оно приятно отличается от другого центра ногайцев – Тарумовки, где в большинстве своем приземистые саманные постройки, но есть и добротные каменные дома с большими светлыми окнами и верандами. Правда, село сильно уродуют всевозможные заборы вокруг домов. Осталась дурная привычка отгораживаться от соседей и от всего мира глухими заборами. Как говорится, мой дом – моя крепость. Только крепости эти сейчас ни к чему, нет ни разбойничьих набегов, ни кровной мести, а заборы вокруг домов городят и городят по привычке. Насколько лучше, красивее выглядел бы простой палисадник из легкого ровного штакетника или – совсем уж хороню – если бы обвивали легкие изгороди зеленые виноградные лозы.
Но где бы ни жили ногайцы, они берут всегда пример с Терекли-Мектеба – это как бы образец новой жизни в степи. И все же главной заботой в степи остаются дороги и улицы, подступы к населенным пунктам. Когда начинаются дожди, то дороги превращаются в непролазную грязь и проехать по ним можно только на «газике».
Сейчас над Терекли-Мектебом глубокая ночь. Степная тишина окружила село со всех сторон. Небо чистое, усеянное звездами, словно подвенечное платье в золотых блестках. Ни в одном окне нет света, только на площади около магазинов горит на столбе лампочка да еще сторож развел костер, чтобы спасаться от комаров. Комаров здесь хватает, особенно весной и в начале лета. Нет от них никакого спасения. Вот почему в каждом доме устроены на окнах мелкие сетки или затянуты окна обыкновенной марлей.
На окраине села, там, где кончается одна из более или менее мощеных каменных прямых улиц, в небольшой комнате одноэтажного дома из красного кирпича, с плоской бетонной крышей и с козырьком, нависающим над окнами, горит тусклый зеленый огонек. Должно быть, обитатели зажгли ночник. Одно окно открыто вовнутрь и заделано рамой с железной сеткой. Опущены дешевые тюлевые занавески. В комнате немудреная, но уютная обстановка, на полу небольшой цветной коврик. На стене репродукция с картины, изображающей море. Платяной шкаф углублен в стену. Стол и четыре плетеных стула. У двери вешалка из сайгачьих рогов. На стульях одежда, брошенная небрежно, наспех. На столе чайник и две пиалы, баночка растворимого кофе, нарезанный лимон на чайном блюдце, конфеты в коробке, куски чурека, початая бутылка коньяка и две рюмки: одна выпита до дна, другая наполовину…
На широкой тахте в белых простынях, обнявшись, лежат двое. Эту комнату снимает у одинокой хозяйки (у которой недавно отравился красной рыбой и умер муж) молодой колхозный зоотехник. Я знал его юношей, когда он учился еще в средней школе в нашем ауле Кубачи и жил в интернате. Однажды я встретился с ним на Празднике чабана у голубых артезианских озер за шашлыком, и он даже просил меня посодействовать ему в одном личном деле, но отложил на потом, а я уехал, и больше мы не встречались.
Короче говоря, могу считать его своим старым знакомым. Это ладно сложенный, доброго нрава джигит с черными, как перо стрижа, усиками на смуглом скуластом лице. Он занимался и спортом, не раз участвовал в соревнованиях по борьбе, но славы своей команде не приносил. Виной тому горячность характера. Наставлений тренера хватало этому юноше только до края ковра, а потом он обо всем забывал, бросался в схватку с затуманенными глазами и вскоре оказывался на лопатках под более хладнокровным и соразмеряющим свои силы противником.
Юноша этот – сын старшего чабана Кара-Чупана из Мирзитт, зовут его Ризван-шах. Но окончание своего имени он отбросил как пережиток и зовется теперь просто Ризван.
Рядом с ним лежит на тахте нежная и порывистая, огненная, как почти все метиски, юная любовь его, ногайская девушка Бийке. Не случайна их встреча, не для того сошлись они сегодня, чтобы завтра разойтись в разные стороны, унося с собой пустоту в сердце и остывающие воспоминания о любовных утехах. Нет, это та избранница лежит рядом с Ризваном, о которой молодой джигит может сказать всем людям, всему миру, или она всегда будет со мной, или меня не будет в живых.
Отец у нее ногаец, а мать, как говорят горцы, жгучая кумычка. Право, не знаю, почему добавляется этот эпитет применительно к кумычкам, но знаю, что смешанный брак между ногайцами и кумыками благотворно влияет на потомство.
Вот и наша Бийке… Гладкая кожа цвета майского меда. Утолщенные, словно подчеркнуто чувственные губы и узкие, с лукавинкой глаза. В дополнение ко всему целый водопад волос каштанового цвета, которые она не заплетает в косы, но просто собирает на день и закрепляет кольцом с бирюзовыми камешками. Стоит только разомкнуть это кольцо, эту своеобразную заколку, и золотистый водопад обрушивается на золотистые плечи, спину и грудь.
Где обычно встречаются и знакомятся молодые люди? В клубе, на танцах, около кинотеатра, в туристской поездке, ну и, конечно, на работе. Встреча этих молодых людей была необычной, почти как в сказке. Она произошла в прошлом году осенью около заброшенного в степи, но еще действующего артезиана. Таких колодцев немало в степи. Из железной трубы непрерывно льется вода, образуя вокруг небольшое озерцо. Девушка эта забрела далеко, утомилась и поэтому обрадовалась, увидев светлую холодную воду. Жаркий день, пыль, и вдруг – вода. Кто устоит от соблазна подойти к ней?
Оглядев бескрайнюю степь и не заметив ничего, что могло бы насторожить, она быстро разделась, открыв всю себя ветерку и солнцу. Вода пахла серой, но таковы уж артезианские колодцы в здешней степи. Постояв немного и дав солнцу обогреть и обласкать обнаженное тело, девушка встала под струю. Вода тотчас обволокла, окружила ее золотистое тело, зажурчала, резвясь и обтекая, скатываясь крупными каплями, серебрясь пузырьками на гладкой коже.
Девушка так увлеклась купаньем, что не заметила, как подкатил «газик», а из него вышел молодой горец с загорелым лицом. Он, может быть, и не свернул бы сюда и уехал бы своей дорогой, но ему померещилось, будто в стороне обнаженная девушка стоит под струей воды. Сначала парень принял это все за мираж, но захотелось удостовериться. Ведь очень часто, когда едешь по жаркой степи, мерещатся ларьки со свежим, холодным пивом. Подъедешь, а никакого ларька нет. Или сам ларек есть, а пива в нем нет и в помине. Коварны наши степные миражи! Поэтому Ризван, подъезжая к воде и девушке, был убежден, что сейчас все исчезнет и останется только сухая, голая степь. По видение все не исчезало. Рот у молодого горца непроизвольно раскрылся, дыхание участилось, машина остановилась сама собой! Да нет, это мираж! Не было такого в степи от сотворения века. И откуда здесь, вдалеке от человеческого жилья, взяться молодой одинокой девушке? Не с неба же она свалилась. Это мираж! Сейчас протрешь глаза, и видение исчезнет. Парень протер глаза, но все осталось на месте – и светлая струя воды, и девушка, резвящаяся под нею. Видно, как вода скользит по коже, бежит по ложбинкам тела, стекает с волос. Девушка, помогая воде, гладит руками свое тело: вот провела по груди, вот ее руки скользят по талии, по бедрам, по животу, по всей безупречной фигуре, очерченной плавными, округлыми линиями.
Молодому горцу никогда не приходилось видеть обнаженного, девичьего тела. Он был зачарован красотой девушки. Не меньше, наверно, чем некогда Ногай красотой горянки Бахтики. Парень застыл, боясь пошевелиться. До сих пор он не подходил ни к одной женщине близко, только во сне он иногда видел, будто объясняется в любви и берет за руки, и вдруг сразу обнаженная девушка, и какая! И так близко – протяни руки и коснешься ее плеча, ее волос… Но если это мираж и наваждение, то чья же одежда лежит, небрежно брошенная на камни? Больше всего юноша хотел, чтобы прекрасное видение не исчезало вечно, но девушка почувствовала на себе, кроме ласки воды и солнца, чей-то взгляд. Она отвела голову из-под струи, раздвинула на лице завесу из мокрых волос, увидела, вскрикнула, завизжала, как школьница, которой на уроке показали из кармана змею. Девушка заметалась, не зная, как прикрыть свою наготу, ей не хватало рук, а одежда лежала далеко от нее, у ног того, кто так жадно созерцал ее.
– Уходи, уходи, уходи! – закричала она. – Отвернись же…
– Я не могу… – выговорил Ризван, но это был не его голос. И правда, как же он мог уйти или хотя бы отвернуться, если она оказалась не видением, а самой жизнью.
– Умоляю, отвернись, прошу тебя!
– Ты живая?
– Идиот! Разве мертвые говорят? Ну что ты уставился своими глазищами? Ослепнешь!
– Я и так уже ослеп!
– Врешь! Ну и смотри, смотри, вот я, перед тобой. Ты первый, кто видит меня в наготе, ты да солнце в небе.
– Это же хорошо, спасибо, спасибо…
– Дурак, за что спасибо?
– За то, что ты такая… – Эти слова Ризван говорил, уже стоя на коленях.
– Какой смешной, да ты, никак, плачешь?
– Я радуюсь…
– Чему?
– Что это ты.
– И не стыдно?
– Нет.
– А что, поправилась я тебе?
– Если ты не дьявол, если ты на самом деле девушка, одна, здесь, в степи…
– Встань… Я не девушка, – она состроила гримасу, – я дьявол в образе девушки.
– Кто б ты ни была, я нашел тебя, потому что искал…
– Этого еще не хватало. Не подходи… – Ризван заметил, что невольно тянется к ней. – Если сделаешь шаг, я убегу в степь.
– Я догоню. Я найду тебя и под степью, и над степью, и в небе. – Горец сам не знал, что говорит, не отдавал отчета своим словам.
– Вай, змея! – взвизгнула девушка, выбежала из-под струи воды и бросилась к Ризвану. Горец не успел понять, в чем дело, а девушка уже прижалась к нему и, задыхаясь, показывала на куст полыни. – Там змея, она хотела на меня броситься, вон она, вон она, убей ее, она ползет к нам.
Ризван подскочил к змее, та пружинисто взвилась, зашипела, но Ризван успел схватить ее за шею правой рукой, сделав левой отвлекающее движение. Змея извивалась кольцами. Ризван не знал, что с ней делать, ведь она была все еще опасна…
– Осторожно, она ядовитая! – крикнула девушка и зачем-то побежала к машине.
Ризван нашел сухой корень и сунул его змее в пасть. Капнул яд – янтарно-прозрачная капля. Тогда, размахнувшись, юноша бросил змею далеко в озеро.
В то же самое время машина рванулась с места и помчалась по степи. Ризван глядел ей вслед, не понимая, что происходит, но потом вдруг очнулся, побежал за машиной, запыхался, устал, облился семью потами. Весь мокрый, он вернулся к воде, потеряв надежду догнать машину, разделся и с удовольствием искупался. Пока стоял под холодной струей, одежда просохла. Похоже, что девушка разыграла его, змея и не собиралась нападать, а теперь девушка укатила и, конечно, не вернется. Но кому-то должна же она передать машину. Все равно ее отыщу, думал Ризван, узнаю, чья она дочь.
Надев брюки и перекинув рубашку через плечо, он зашагал по следам шин, как вдруг машина его показалась на горизонте и быстро приблизилась. Наверное, девушка доехала до дому и послала за ним своего отца или брата. Машина с визгом остановилась, распахнулась дверца.
– Что, парень, заблудился в степи? Могу подвезти. Садись!
– Какая ты вредная.
– Я же дьявол, а не девушка. Сам поведешь машину?
– Нет. У меня руки почему-то дрожат.
– Испугался змеи?
– Да. Но больше боялся, что ты потеряешься. Где ты научилась водить машину?
– Аттестат зрелости теперь не выдают без прав водителя.
– Как тебя звать?
– Бийке, а тебя?
– Ризван.
– Странное имя, впервые слышу.
– Да и мне не нравится.
– А что тебе нравится? – спрашивает Бийке, лукаво взглянув на него и легко, свободно переключая скорость. – Мы на «газике» учились ездить, и мотор я знаю хорошо.
– Ты мне нравишься.
– Так сразу?
– Да.
– Так не бывает, это только в книгах…
– Я тоже раньше так думал.
– А теперь?
– Убедился, что писатели умные, знающие люди. А ты красивая, не такая, как все…
– Самая обыкновенная. Что, не насмотрелся?
– Я готов всю жизнь любоваться.
– А я не хочу, чтобы мной только любовались. Я ведь еще и человек…
– Я без тебя не смогу жить!
– Так я и поверила.
– Я говорю то, что думаю.
– Что еще ты думаешь?
– Думаю, что мы не в ту сторону едем.
– Мне надо домой, в Терекли-Мектеб.
– Тогда поворачивай направо, – подсказал Ризван, готовый хоть всю ночь скитаться так по степи. Была, правда, опасность, что кончится горючее, а в степи это не только неприятность, но и опасность. Но пока машина заправлена, есть еще и в запасе двадцать литров. Они действительно заблудились, заехали не в ту сторону. За руль пересел горец, а Бийке принялась его упрекать:
– Это ты хотел, чтобы мы заблудились. Ты. нарочно запутал меня.
– Клянусь…
– Так я и поверила.
Ризван увидел, что девушка не на шутку испугалась ночной степи, и стал ее утешать:
– Ничего. Не бойся. Все будет хорошо. Ты со мной и можешь быть спокойна.
Уже в полной темноте они наткнулись на неизвестное стойбище чабанов и попросились на ночлег. В домике, куда они постучались, оказалась почему-то одна только женщина. Она обрадовалась случайным гостям, накормила их, напоила молоком и после ужина постелила им постель на тахте в отдельной комнате.
– Клянусь, это наша судьба! – радовался Ризван. – Разве такое могло случиться так просто?
– Тебе смешно?
– Нет, но как-то странно, будто я это не я, а совсем другой человек.
– Боюсь, завтра ты совсем не узнаешь себя. А потом и родные не признают… – После этих слов Бийке постелила себе отдельно на полу. – А что обо мне родные скажут, ты об этом не думаешь?
– Я ни о чем но думаю… – искренне сказал горец. – Я думаю только о тебе.
– «О тебе, о тебе», – передразнила Бийке и показала ему язык.
– Ты чудо, Бийке, ты радость…
– Радость, да не твоя!
– Моя, моя! И ничья больше!
– Да тише ты, что подумает хозяйка?
– Она уже подумала…
– Что?
– Что мы муж и жена. Бийке и Ризван. Ризван и Бийке! Звучит, звучит.
– Совсем не звучит. Даже вот столечко не звучит. – Бийке показала кончик мизинца, потушила свет. Но от лампочки, что горела за окном, в комнате все равно было светло. – Отвернись, я разденусь.
– Не отвернусь, не отвернусь!
– Ненормальный какой-то…
– Да, да, я ненормальный Ризван. Совсем ненормальный Ризван. – Горец не мог унять свою радость, сам не узнавал себя. – Ничего у меня нет, у меня только ты есть.
– Отвернись.
– Зачем? Я всю тебя уже видел, я все видел, я знаю, где у тебя какая родинка…
– Поздравляю. Если ты видел меня один раз, так думаешь, я буду демонстрировать себя каждый день? Во-первых, нечестно подглядывать. Кроме того, я очень устала и хочу спать.
– Я тоже. Что я говорю? Я не устал, ни чуточки не устал, и спать мне не хочется. И тебе я не дам спать!
– Тогда я пойду к хозяйке.
– Нет, нет, спи здесь!
– А что бы ты делал, если бы не встретил меня? – Бийке быстро разделась и юркнула под простыню.
– Искал бы тебя.
– Но ты же не знал бы, кого искать.
– Все равно искал бы тебя.
– Смешно.
Неправда, неправда, что Бийке оставалась равнодушной и безразличной к юноше. Она только удивлялась самой себе, как это она так легко согласилась остаться ночью наедине с незнакомым до этого дня парнем. И не чувствовала никакого страха. Молодые люди уже не мыслили с этой ночи своей судьбы друг без друга.
– Вовсе не смешно. Я не хочу спать. Разреши, я сяду рядом с тобой…
– Не разрешу…
– Но я буду только смотреть на тебя.
– Не хочу, не хочу!
– Хорошо. Я отсюда буду смотреть. – И он, не раздеваясь, уселся на тахту.
Неизвестно, сомкнул ли кто-нибудь из них глаз в эту ночь. Едва ли. Горец то смущенно молчал, то возбужденно говорил. Говорила и Бийке. Как вы уже догадались, любезные мои, это была дочь почтенного Уразбая и его жены-кумычки. В ту ночь молодые люди много узнали друг о друге. Они говорили без конца, говорили, перебивая друг друга, чтобы заглушить те чувства и желания, которые все сильнее овладевали ими и звали их. С Бийке так еще никто никогда не разговаривал.
Да, в этот день и в эту ночь сын чабана из далекого горного аула, молодой зоотехник Ризван был пленен и покорен ногайской девушкой Бийке. Они захотели встретиться еще раз, потом еще, и вот они лежат на широкой тахте, в белой постели, в полусвете зеленого ночника в крепких объятиях друг у друга. Загорелые их тела сильны и гибки. На гладкой мускулистой спине парня выступили капельки пота, словно роса в предутренний час на бархатистом листке травы. Девичья рука скользит вверх по спине, стирая росу, затем растопыренные пальцы, как гребешок, входят в плотные курчавые волосы юноши, давят на затылок, прижимают голову к себе, и вот уже рука слабнет, соскальзывает с затылка, бессильно застывает на простыне.
– Ты плачешь, Бийке?
– Нет, что ты…
– А глаза мокрые.
– Это я от радости, от счастья. Я люблю тебя.
– Не говори этих слов, я знаю.
– Я не могу не говорить. Что чувствую, то и говорю.
– Я хочу пить.
– А я не хочу, чтобы ты вставал. Ты уйдешь. Встретишь другую у заброшенного артезиана.
– Другой такой нет, и не хочу.
– То-то же. Ты мой, и никому я тебя не отдам. И никуда я тебя не отпущу, ты останешься здесь, в степи…
– Завтра снимаются отсюда отары овец. Мне надо ехать в горы.
– Нет! – звонко крикнула Бийке. – Нет, никогда! Я не отпущу тебя в горы!
– Почему?
– Я говорю серьезно, – нахмурилась Бийке. – В старину одна черноокая горянка по имени Бахтина своей красотой пленила нашего полководца Ногая, увела в горы, и больше не видели его в степи. С тех пор горы прокляты ногайцами…
– Ты хочешь мне отомстить за своего предка?
– Да. Я, дочь стеней, говорю: тебе нет возврата в горы, ты не вернешься туда, как Ногай не вернулся в степь.
– Когда ты хмуришься, нравишься мне еще больше.
– Ты не хочешь понять меня. Я с тобой говорю очень серьезно, – отстранилась она от Ризвана.
– Но, милая, это невозможно.
– Тогда все! Что же ты, клялся мне, а теперь?! – Она вскакивает с постели, вырывается из его объятий. – Что глядишь? Ненасытные твои глаза…
Со дня их первой встречи она стала еще лучше, так расцвела, что порой даже страшно становилось ему: а вдруг ее умыкнут или изменит она ему?
– Не насмотрелся еще! Ну и смотри. Вот я. Если уедешь, если бросишь меня, знай, долго не дадут мне по тебе тосковать.
Ризван удивился, что Бийке словно прочитала его мысли. Но он-то не мог прочитать ее остальных мыслей, он не знал, что она невеста и скоро должна выйти замуж за сына Эсманбета и недавно был дома разговор. Бийке почему-то не воспротивилась родным, и как-то само собой получилось, что она покорно смолчала. Она и сама не сознавала всей серьезности положения.
– Ты говорила отцу с матерью, что любишь меня и выйдешь за меня замуж? – спросил вдруг Ризван.
– Ничего я никому не говорила.
– Я же тебя просил.
– Если ты пообещаешь мне навсегда остаться в степи, тогда я им скажу. Для меня это вопрос принципа. – Бийке как будто надулась и принялась причесывать волосы.
