Текст книги "Белый сайгак"

Автор книги: Ахмедхан Абу-Бакар

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Есть люди – я сам принадлежу к их числу, – которые не могут чувствовать себя в гостях свободно и непринужденно, как дома. Они испытывают непреодолимую скованность, все им кажется, что они не так одеты, не так застегнуты, не так сидят, не то сказали, не так держат вилку, все им кажется, что о них плохо подумают, а потом будут над ними смеяться. Правда, может быть, иногда эта скованность зависит не только от самих гостей и их стеснительности, но также и от хозяев, от обстановки в доме, от отношений между хозяевами и гостями, от их искренности, сердечности, доброты.

Не знаю, на чей счет отнести, но вот Идрис всего лишь второй раз в гостях у Эсманбета, а чувствует себя вольготно, словно в доме родного дяди. Сегодня он без Сурхая, но зато с ним приехали два его друга. Все трое – охотники. Они привезли с собой все необходимое охотничье снаряжение и ружья – автоматы нового образца. Привез охотников все тот же шофер Сансизбай, но только не на своем «газике», а на грузовой машине. Машина новенькая, кутаисского завода, покрашена в оранжевый цвет.

В доме Эсманбета вот уже целую неделю царит великое оживление. Получена телеграмма от сына, что он едет домой. Сначала ему необходимо, правда, заехать в Махачкалу, но задержка на несколько дней ничего не значит. Дочери Эсманбета заняты уборкой дома, а жена прибирает на столе после обильного застолья хозяина и гостей.

– Но все же, как думаешь, приедет Сурхай к субботе? – спрашивает Эсманбет у Идриса.

– Непременно приедет, обещал. И мы тоже останемся на свадьбу, если, конечно, не будем в тягость.

Насчет тягости для приличия добавил Идрис.

– Какой разговор, друг Идрис! Если вы уедете, не останетесь на свадьбу, обидите меня. Гости начнут прибывать со всех сторон. Друзей у меня много, а сын один. Мой Батый. Приглашения я уже разослал.

– Соседа не забыл?

– Мухарбия? Как можно! На радостях люди не должны вспоминать дурное. По обычаю, даже мирятся в таких случаях.

– Я слышал, крепко его разделали.

– Да, почти месяц пролежал в постели.

– На суде я был…

– Троих, что ли, арестовали?

– Арестовали, арестовали, но дело еще не закончилось.

– Так, значит, не грозит им тюрьма? Долго тянется. Как думаешь, Идрис, их посадят?

– Говорят, условно дадут. Одни из них – сын влиятельного человека… Разве отец допустит, чтобы сынка посадили в тюрьму? Припишут обыкновенное хулиганство.

– Не надо было им затевать драку.

– Мухарбий цепкий, как схватит, так и не выпустит. И ты, Эсманбет, говорят, страдал от него, а?

– Пустое говорят.

– Как же! Из-за него тебе вкатили строгача.

– Допустим, не только из-за него… А хорошо иметь везде друзей и защитников. У меня вот брат – секретарь райкома. Ты его знаешь.

– Анварбека? Как же не знать! Вместе охотились на Аграханском заливе, даже в одной лодке. Уток тогда мы с ним настреляли – страсть! Заплываем за камыши, а их – туча. Он хороший охотник. Постой, постой, но брат, наверно, тогда сидел на бюро, как же он допустил, чтобы тебе дали выговор?

– Он сам же и предложил…

– Да… Анварбек тоже придет на свадьбу?

– Придет. А с ним, сам знаешь, придут и все остальные, много начальства соберется на свадьбе. На войне, Идрис, меня ранило осколком. Сыну тогда было меньше года. Когда я истекал кровью, думал, что, видно, не дожить, не гулять мне на свадьбе сына. И вот дожил… Большое это счастье, Идрис!

– Я еще пока не отец, не знаю. Но, наверно, хорошо иметь взрослого сына-красавца.

– Ну как бы тебе сказать, Идрис? Словно молодость возвращается.

– Невесту небось выбрали самую красивую? – Идрис попыхивал сигаретой, а друзья его после обеда пили крепкий ароматный чай.

– Вы ее увидите. Таких красивых девушек во время нашей молодости, пожалуй, и не было.

– Твоя правда, хозяин, – ковыряя спичкой в передних редких зубах, заметил гость постарше. – Нынче девушки пошли – загляденье. Я живу в столице, напротив университета, по утрам и вечерам столько вижу их, разных и красивых…

– Видать, глаз не отрываешь?

– Не отрывал бы, старуха моя ругается. Ха-ха-ха!

– Особенно когда они в этих коротеньких платьицах. Ведь не только колени видно…

– Вот расписывает. Хи-хи-хи! Знать, не прочь поухаживать.

– Вот тебе и Абдулла. Ха-ха-ха!

– Ничего, доживете до моего возраста, посмотрим, будете ли смеяться. Эй ты, Идрис, что же ты не показываешь нашему хозяину подарок Сурхая?

– Совсем забыл, прости, Эсманбет, совсем запамятовал. Здесь нас так хорошо приняли, что просто вылетело из головы. То-то я все думаю, что-то такое забыл… – Идрис кинулся вниз и принес блестящий кожаный чехол с ручкой.

– Ну-ка, ну-ка, что мой друг дарит мне? – Эсманбет достал из чехла ружье.

– Автомат. Их на базу поступило всего четыре штуки. Три мы взяли себе, а одно тебе прихватили. Сурхай заплатил.

– Спасибо ему. Еще в масле, новенькое! А патронов к нему достаточно захватили?

– Хватит.

– Ну что же, Сансизбай, готовь машину. Сейчас мы поедем в степь, проверим ружье.

– Вот это дело!

– Может, попадет что-нибудь: птица, заяц или сайгак.

– Об этом чтобы разговора не было! – нахмурился Эсманбет. – Поняли?

– Хорошо. Не будем их трогать. Но на птицу-то мы можем поохотиться? Куда махнем?

– В Кизлярский залив.

– Ну что вы… – возразил Эсманбет. – Зачем так далеко? Надо к вечеру вернуться сюда. К тому же, пока почищу ружье, пройдет время. Я знаю его, неплохая игрушка, но возни с ним много.

– Ты прав. Мы свои уже пристреляли. Бьет хорошо. На кабана ходили.

– Ну и как?

– Три пули – один кабан.

– Здорово!

– Так куда же поедем? – спросил Сансизбай.

– К озерам в солончаки, – решил за всех Эсманбет.

– А там что?

– Посмотрим. Эй, жена, приготовь-ка нам в дорогу ни мало ни много и что не жалко. Горячего не забудь. Сансизбай, возьми положи все в машину. И ружье мое старое… – Обернувшись к гостям, Эсманбет добавил: – Свое вернее…

– Куда же ты, муж мой? Сын ведь может приехать!

– Он приедет завтра, а мы к вечеру вернемся.

Сели в машину и поехали. Эсманбета хотели посадить в кабину, но он уступил место Абдулле.

– Хоть на один день, а он старте меня. А я люблю обозревать степь из кузова. Тем более что там есть мягкие сиденья. Хорошая машина, трогай, Сансизбай.

День был жаркий, улицы пустовали. Люди спасались от жары в домах, в тенистых двориках и садах. По дороге Идрис заговорил о тех пятидесяти сайгаках, о которых в прошлый раз был у Эсманбета уговор с Сурхаем.

– Об этом не может быть и речи, – сухо ответил Эсманбет. – Обстоятельства изменились. Я послал Сурхаю письмо и все объяснил…

А уговор состоял в том, что Эсманбет должен был поставить управляющему ресторанов и столовых пятьдесят туш сайгаков без шкур. За это Эсманбет получал две тысячи рублей, да еще шкуры стоили денег. А мясо Сурхай реализовал бы через свои рестораны и столовые. Мясо это получалось неучтенным, и вся прибыль от него шла Сурхаю и тем, кто вместе с ним проворачивал эту операцию. Он и раньше так делал не один раз… Сайгачье мясо и на самом деле вкусное, ароматное, мягкое, как у ягненка. Те, кому подают на шампуре горячий сочный шашлык с луком и помидорами, или шашлык по-карски, или, скажем, тава-кебаб на сковороде, и не догадываются, чье мясо они едят. Но премного они благодарны директору ресторана и повару за нежные шашлыки. Говорят, даже и повара иногда не догадываются, какое мясо идет на шашлык, и принимают сайгака за баранину.

Машина тем временем миновала поселок и мчалась теперь по голой степи.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Мухарбий сидел на веранде, открытой на улицу. Невдалеке в сторонке блестит и ошеломляет новой цинковой крышей белый дом Эсманбета. Видны были бы и окна и балконы этого дома с развешанными на них для проветривания коврами, подушками и одеялами, но между домами Эсманбета и Мухарбия растут деревья: тутовник, акации, тополя. Они-то и мешают видеть соседу соседа. Да и нет Мухарбию никакого дела до соседского дома. Он занят своим делом, он мастерит маленькому Ногайчику игрушку, а мальчик лежит на овечьей шкуре и, подперев голову ручонками, смотрит, что делает ему папа. Мастерит же Мухарбий пехлевана-акробата, который, будучи подвешен на ниточку между двумя палочками, скоро начнет выплясывать. Ниточка будет пропущена через руки деревянного плоского человечка, а палочки посередине скреплены меньшей палочкой-перекладиной. Нажмешь на нижние концы палочек, нитка вверху натянется, человечек вздрогнет и подпрыгнет.

– Уж очень ты долго, папа.

– Сейчас закончу. А ты сходи и принеси краски, что я тебе вчера купил.

– Ты его покрасишь?

– Конечно. Чтобы он был похож на настоящего пехлевана. Ведь у пехлевана должна быть нарядная одежда.

Малыш побежал за красками. В это время к дому соседа подкатила черная «Волга» с шашечками. Самого дома не было видно Мухарбию, но улица перед домом вся на виду и слышно каждое слово.

«Волга» остановилась у ворот Эсманбета. Тотчас раздался крик старшей дочери:

– Мама, мама! Брат приехал, Батый приехал!

Из машины вышел высокий молодой человек в белой рубашке с галстуком. Светло-серый пиджак он держал на левой руке. Первыми добежали до него сестры, а там уж и мать с распростертыми объятиями, оттеснила сестер, обняла, всхлипнула на плече. Едва-едва доходила мать до плеча рослому красавцу.

– Сынок… Приехал… Я говорила отцу – не уезжай. Укатил в степь с гостями.

– Так отца нет дома?

– Вернется, скоро вернется, сынок. Как ты вырос!

– Ты что-то стала поменьше…

– Так всегда бывает, сынок. Маленьким детям мать кажется большой-пребольшой. А когда вырастут, поглядят, оказывается, мать маленькая да слабенькая.

Шофер такси открыл багажник и поставил на дорогу два больших кожаных чемодана. Такие чемоданы Мухарбий видел только у иностранных туристов в Софии, которые останавливались в гостинице «Рила». Еще шофер достал из багажника сумку, перевязанную широким ремнем с медной блестящей бляхой.

– Ну, пошли в дом, сынок, пошли.

– Сейчас, мама. – Батый подошел к шоферу, пожал ему руку. – Спасибо, друг.

– И тебе желаю большого счастья.

– Батый, пригласи его в дом, – сказала мать.

– Может, и правда зайдешь, – обратился Батый к шоферу, который уже сел за руль.

– Спасибо, спешу.

Черная машина уехала. Сестренки подхватили вещи брата, а мать, обняв сына за плечи, повела его в дом. Соседке, что, облокотившись на перила своего балкона, смотрела во все глаза, сказала с радостью и гордостью:

– Забия, видишь, радость какая, сын мой вернулся!

– На счастье! – ответила соседка.

Мать и сын скрылись в доме.

– Что тут случилось, Забия? – спрашивает другая женщина, проходящая по улице.

– У соседки сын вернулся.

– Батый, что ли?

– Батый.

– Радость для матери! Каков он из себя стал?

– Сразу видно, ученый, профессор!

– Большим начальником, значит, будет.

– Почему бы и не быть.

– Я сбегаю к дочери Уразбая. Может, Бийке за добрую весть что и подарит.

Мать не налюбуется сыном, суетится, угощает его с дороги, подкладывает подушки. Сестренки разбирают его вещи, вытаскивают из чемоданов разные туфли, платья. «Это мне!» – «Это мне брат купил!» – «А это мне!» Примеряют. «Мама, мамочка, посмотри, красиво?» – «Очень красиво!» – отвечает мать, не глядя на дочерей и все не спуская глаз с сына. «Похорошел, возмужал мой сын, какой умный стал».

– Долго не писал, сынок.

– Экзамены. Да еще последнее письмо немного рассердило меня.

– А что такое мы написали, сынок?

– Чуть не сделали меня посмешищем на весь институт.

– Нет, сынок, ничего такого мы не писали! Как же так? Да лучше пусть отсохнет моя рука, чем над тобой станут смеяться люди, лучше пусть я ослепну!

– Написали же, что готовитесь к свадьбе, даже фотографию прислали…

– Что тут смешного, сынок? Девушка неплохая. Она из порядочной семьи.

– Я и не говорю, что она плохая. Но при чем тут свадьба? Я еще не собираюсь жениться.

– Зато мы подумали о тебе, сынок, мы с твоим отцом подумали. Ты уже мужчина, пора тебе иметь свою семью. Что тут плохого или смешного? В газетах пишут, что это, мол, пережиток, слепота, но это неправда. Родители должны думать о своих детях. В этом нет ничего позорного.

– Без меня меня женили, вот что получается. Ребята засмеяли.

– А ты фото-то ее показывал?

– Да.

– Ну что?

– Сказали, что красивая. Не думали, что в ногайской степи растут такие цветы.

– Растут, сынок, растут. Добреет наша земля, красивой становится.

– Да она-то что говорит? Ее-то вы спрашивали?

– А как же? Отец и мать ее с ней говорили. С тех пор, говорят, она переменилась, ведет себя как невеста.

– А как должна вести себя невеста, мама? – улыбнулся Батый.

– Сидит дома, людям и не показывается, лишнего не позволяет говорить… Любит она тебя, я по глазам видела, что любит.

– Но это невозможно, мама.

– Что невозможно?

– Очень прошу, не надо ничего этого делать.

– Как не надо, сынок? К свадьбе все готово. Сорок ящиков одной только выпивки купили, музыкантов наняли, певиц из Кизляра. В субботу свадьба, сынок. Пригласительные билеты разослали.

– Чепуха какая-то…

– Ты не хочешь жениться, сын мой?

– Конечно, нет! Прошу тебя, мама.

– Как же так, сынок? – Вдруг лицо матери стало серым. – Подумай, в какое положение ты поставишь отца?

– Ничего, переживет. А раз гости приглашены, то пусть это будет торжество в честь моего приезда.

– А как же невеста, как же ее родители? Выходит, мы их оскорбляем…

– Ничего не выходит. Я с ней поговорю, и все встанет на место.

– Вот не ожидала я такого, сынок.

– Не такая уж это беда. Все поправимо. Ну, я пройдусь немного по селу, посмотрю, что здесь и как.

– А невесте ты привез какой-нибудь подарок?

– Ну что ты, мама. Я же ее совсем не знаю. Если хотите ей подарить что-нибудь просто так, то в чемодане даже есть лишнее платье.

Батый аккуратно зачесал назад волосы и вышел на улицу. Он остановился у ворот, не зная, куда бы ему пойти.

Между тем Бийке, которой сообщили, что приехал ее жених, не на шутку встревожилась. И было еще такое чувство, словно ее настигли на месте преступления.

А в чем ее преступление? Она ведь надеялась, что Ризван объявится раньше, чем приедет этот «жених», и тогда не нужно будет ничего объяснять. Она и до сих пор не теряет надежды, что Ризван приедет или хотя бы пришлет письмо.

Каждый день ходит на почту. «Пишут», – отвечает девушка в почтовом окошке. Вот и сегодня пошла за одной вестью, а получила другую. По дороге с почты встретилась женщина и с радостью сообщила, что приехал Батый. Бедная женщина тащилась в такую даль, думала, что несет добрую весть. Пришлось возвращаться ни с чем, зря притащилась, ничего не получила в награду. «Нет, что-то здесь неладно, – думала женщина, – невеста не обрадовалась, а даже испугалась, встрепенулась, как куропатка в руке охотника. Нет, что-то здесь неладно, чует мое сердце. Ох и дура же я. Дурная голова ногам покоя не дает – это обо мне сказано».

А Бийке так и не могла понять, почему от него нет никаких известий. Где он, что с ним? Не мог же он провалиться сквозь землю. Почему он молчит? Неужели трудно написать три слова? Был рядом, здесь, на кутане, и то писал, а теперь далеко в горах, в своем ауле, знает, что я жду его, не может не знать. Что с ним случилось? Ведь он любил меня, очень любил, ревновал меня даже к подругам, даже к отцу и матери. Он не мог разлюбить, забыть, обмануть. Что я плохого ему сделала? Любила и люблю. Отзовись же ты, сын гор, отзовись сейчас, сию минуту, и мне станет легче жить на свете. А пока мне тяжело, так тяжело, Ризван, если бы ты только знал!

Бийке не могла больше сидеть дома, оставаться на месте. Не то чтобы ей хотелось встретиться с ее женихом или из любопытства поглядеть на него. Чего ей было ждать от этой встречи? Но какая-то сила толкала из дому. Она вытерла слезы, причесалась, погляделась в зеркало и вышла на улицу. Она побрела как будто без цели, но ноги сами несли и заворачивали ее к дому Эсманбета. А вдруг он тоже в это время окажется на улице? Да нет. После дороги он сидит дома. Значит, встреча мне не грозит, думала Бийке. А может, послать какую-нибудь девочку, чтобы вызвать его из дома, объясниться и свалить тяжесть с плеч? Рано или поздно, а придется объясняться.

Бийке шла понуро, опустив голову и перебирая свои невеселые мысли, как вдруг мягкий мужской голос назвал ее имя. Она оглянулась и увидела, что навстречу ей идет незнакомый молодой человек. Почему-то она внушила себе заранее, что Батый окажется придурковатым, хромым или горбатым, и теперь, увидев перед собой красивого, стройного молодого человека, смутилась.

– Это ты, Бийке? – спросил у нее молодой человек,

– Я… – прошептала девушка.

– Так я и знал, что ты в жизни окажешься еще лучше, чем на фотографии.

– Кто вы? – спросила Бийке, хотя догадывалась уже, кто перед ней стоит.

– Я Батый, сын Эсманбета. Приехал вот сегодня и решил повидать свою невесту, – улыбнулся Батый.

– Невесту? – с испугом повторила Бийке.

– Да. А что, ты не знала об этом?

Бийке подумала, что вот сейчас он начнет объясняться ей в любви, начнет говорить, какая она хорошая, как он сразу, как только увидел фотографию, так и влюбился.

– Вот что, Бийке… ты прости меня, если я причиню тебе какую-нибудь боль… но думаю, что не причиню… мы ведь очень мало знаем друг друга… Отойдем, пожалуйста, в сторону… ты же знаешь наши условности и любителей почесать языки.

– Пожалуйста.

– То, что произошло… то, что тебя ввели в заблуждение… то, что… ну, одним словом, это великое недоразумение… Ты здесь, я в Иркутске. Как мы можем быть женихом и невестой? Я совершенно не знаю тебя, а ты меня. Ну как бы тебе объяснить? Ты же не можешь утверждать, что любишь меня?

– Как ты сказал? – сама не понимая, зачем она это спрашивает, насторожилась Бийке. Как ни странно, слова Батыя неприятно задели ее.

– Ты же не можешь утверждать, что любишь меня? Бывает, что родители ошибаются. Я не думаю, что они плохого желают…

– Ты любишь другую? – В голове Бийке закружились тысячи мыслей, она не могла сосредоточиться и повторяла чьи-то, будто чужие слова.

– Это не имеет никакого отношения к нашему разговору, Бийке.

– А что скажут люди, что подумают обо мне? – Бийке вдруг схватилась за голову, и слезы появились у нее на глазах.

– Бийке, Бийке, что с тобой, тебе плохо? – растерялся Батый.

– Ничего, Батый, это пройдет. Что ты мне хотел сказать? – глотая слезы, спросила Бийке.

– Ничего, Бийке. Тебе сейчас плохо, я вижу, я потом… Ты иди лучше домой. Я провожу тебя!

– А все-таки ты что-то хотел мне сказать!

– Потом, потом.

– Ты хотел сказать, что свадьбы не будет и что ты на мне не женишься? Так это же очень хорошо, Батый, очень хорошо! – Бийке захохотала, ухватившись за чей-то плетеный забор.

– Бийке, прости, я не хотел обидеть тебя.

Но Бийке хохотала все громче. Она как-то перекатывалась по забору, цепляясь за него руками и касаясь то спиной, то грудью, уходила от Батыя все дальше и дальше и не переставала хохотать.

Он испугался, ему показалось, что девушка смотрит на него безумными глазами, и смех ее показался ему безумным.

– Прости меня, прости меня, – бормотал Батый, но Бийке уже убежала, скрывшись за поворотом.

Батый совсем растерялся. Разве мог он предположить, что девушка, которая никогда его не видела, так влюблена в него, так бурно встретит его отказ от свадьбы. «Какие глубокие чувства, – раскаиваясь, думал Батый, – как она страдает, бедняжка».

Батый хотел уж бежать за ней, догнать, успокоить, сказать ей, что она ему понравилась, что, может быть, со временем… Но тут новая мысль остановила его. «А что, если она больна? Разве нормальный человек будет так смеяться в такую минуту? Нет, хорошо, что я ей все объяснил, а там уж ее дело».

Батый немного успокоился. «Вот что бывает, когда родители перестараются. К какому печальному результату могут привести самые искренние заботы. Зачем они все это затеяли?»

Машинально шагая по безмолвной улице, Батый едва не наскочил на «газик», стоящий около соседнего дома. На «газике» было написано сбоку при помощи трафарета: «Инспекция по охране степных богатств». Вот к кому надо было прийти в первую очередь! Батый открыл калитку, поднялся по лестнице. Мухарбий обернулся на скрип двери.

– Можно, дядя Мухарбий?

– Конечно, сынок, я жду тебя, заходи. Слышал я, слышал, что ты вернулся… Ну, здравствуй! – Мухарбий протянул руку.

– Здравствуй, дядя Мухарбий. – Батый обеими руками пожал протянутую руку старика.

– Ну-ка, дай поглядеть на тебя, на молодого моего соседа. Совсем возмужал, крепкий, и разум на лицо. Это хорошо, что добро не прячется в тебе, что все говорят твои глаза. Жених, настоящий жених. Давай руку, могу же я поздравить тебя.

– Нет, дядя Мухарбий, поздравлять рано.

– Что случилось?

– Просто родители меня поставили в глупое положение.

– Присаживайся. – Мухарбий пододвинул ему стул и сам сел напротив.

– Скажи мне, дядя Мухарбий, дочь Уразбая…

– Ты о Бийке?

– Да. Я с ней только что разговаривал. Она нормальная?

– Что? Бийке, сынок, не то что нормальная, она очень хорошая, красивая и умная, сердце у нее доброе… Лучшей жены и ждать не надо, сынок… А что случилось, ты почему об этом спрашиваешь?

– Да так.

– Что ты ей сказал? Ты что, не любишь ее, что ли?

– Да.

– А она ждала тебя, каждый день на почту за письмами ходила.

– Не могу я в это поверить!

– Она, бедная, дни считала, ждала, а ты сразу и срубил… Но ничего, все поправится. А как она тебе показалась?

– Красивая, только какая-то растерянная.

– Еще бы. Мог бы ты ее полюбить?

– Не знаю, но… время может решить.

– Да, время – великий лекарь. Увидишь, все у вас будет хорошо. Ну что же, молодой хозяин стеней, принимай дела, что ли…

– Дядя Мухарбий, мне так неловко. Я отказывался, я не хотел, меня, можно сказать, силой назначили…

– Почему ты думаешь, что я обиделся на тебя? Наоборот, когда получил телеграмму и прочитал твое имя, я обрадовался. Наш человек, степной, знающий, это очень хорошо…

– Ты правду говоришь, дядя Мухарбий?

– Никогда, сынок, не сомневайся в моих словах. Я хвостом вилять не умею, тем более перед тобой…

– Прости.

– И ты научись отвечать за свои слова. Это тебе пригодится в жизни больше паспорта. Я постарел, Батый, и очень устал. Тебе тоже трудно будет, но плечи у тебя крепкие, а если что, помогу…

– Я слышал, у вас сын есть.

– Есть, да еще какой. Все понимает, не наговоришься с ним.

– Я очень рад за вас. Надеюсь, учительница моя души не чает в мальчике?

– Моет, купает… Раньше, бывало, лишний час в школе проводила, а теперь бежит домой даже во время перемены.

– Да прибавится вам здоровья!

– Контора у меня не ахти, конечно, но и посетители бывают не часто. Все дела – три папки. Акты, докладные, наряды, всякий хапур-чапур. Ты ученый человек, сам разберешься. Оружие я сдал в отдел. Они, по-моему, уже переписали его на твое имя, завтра получишь. Еще вот у окна стоит иноходец!

– На ходу? – спросил, глядя из окна на «газик», Батый.

– Козел! Капремонт прошел в прошлом году, мотор новый. А за аулом вся твоя степь. Да, забыл сказать о самом главном. В одном семействе есть белый сайгак, родился в мае.

– Никогда не видел.

– Увидишь! Здесь он записан.

– А может быть, прокатимся, дядя Мухарбий, соскучился ведь я по степи. Покажи мне свои владения.

Из окна было видно, как далеко в степи закатное солнце окрасило в яркий багровый цвет полосу небосклона.

– Это теперь твои владения. Ты молодой хозяин, приказывай.

– Приказывать не могу, а поехать хочется.

– Ну что же, ведь я должен не бумаги тебе сдавать, а хозяйство. Самое время объезда. Скоро и ночь. Сейчас не очень темные ночи, звездно… А дома как же? Не будут беспокоиться?

– Я им все объяснил.

– Свадьбу, значит, отменили?

– Мне не к спеху. А уж если пригласили гостей, то пусть гуляют в честь моего приезда.

– И в честь твоего назначения.

– На самом почетном месте ты будешь сидеть, дядя Мухарбий.

– Спасибо, сынок. Я последнее время избегаю шумные места. Меня даже нелюдимым стали звать.

– Я прошу тебя.

– А насчет Бийке, сынок, ты еще подумай. Хорошая девушка, жалеть не будешь. Садись за руль, привыкай к машине.

– Куда поедем?

– Сначала держи на юг, поездим около Кумлы, а оттуда по речушке поднимемся на север.

Батый, довольный тем, что все так мирно и по-доброму обошлось со стариком (он боялся, что нанесет старику великую обиду и будет жалеть об этом всю жизнь, потому в отделе кадров в столице и попросился на другой участок), сел за баранку и плавно вывел машину на дорогу. Вскоре началась степь, огромная, пахнущая полынью. Мухарбий тихонько запел, и Батый подтянул ему. Еще минуту назад у них и в мыслях не было, чтобы петь. Но вот окружила их степь, и сразу же родилась песня, такая же печальная, такая же горьковатая, но и сладостная, как аромат вечерней полынной степи.

 
Ах ты, степь, ты степь,
степь пустынная,
степь ногайская,
степь полынная.
 
 
Обделили тебя, степь,
счастьем-радостью,
горьким ветром обдаешь
ты нас за версту.
 
 
Ты защитница
наша первая,
ты печали моей
подруга верная.
 
 
Нелегко с тобой жить
до скончания лет,
а без горькой без тебя
вовсе жизни нот.
 
 
Ты кормилица
наша первая,
ты печали моей
подруга верная.