Текст книги "Испытание невиновностью"

Автор книги: Агата Кристи

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Подумаем, подумаем, – с горечью сказала Кирстен Линдстрем.

Глава 11

Ночь опустилась на «Солнечный мыс». Семеро его обитателей разошлись по своим комнатам, но уснуть никто из них не мог...

* * *

Филип Даррант, с тех пор как утратил способность двигаться, находил все большее утешение в интеллектуальных занятиях. Он понял, какие редкостные возможности открывает перед ним его изощренный ум. Порой он развлекался тем, что предугадывал, какой отклик у окружающих будет иметь тот или иной посыл. Чаще всего то, что он делал или говорил, было продиктовано не естественным побуждением, а желанием посмотреть, какая реакция последует. Для него это было чем-то вроде игры. Если ему случалось угадать, он мысленно ставил себе галочку.

Развлекаясь таким образом, он развил в себе тонкую наблюдательность и научился неплохо разбираться в человеческих характерах, определять, кто что собой представляет на самом деле.

Прежде психология людей как таковая не слишком его интересовала. Те, с кем он общался и кто его окружал, могли нравиться ему или не нравиться, могли его забавлять или нагонять на него скуку, но это было не так уж важно. Он был прежде всего человек действия, а не созерцатель. Его незаурядная фантазия была направлена на изобретение различных способов добывания денег. Все его планы отличались остроумием, но катастрофическое отсутствие деловой хватки сводило их на нет. Раньше люди были для него всего лишь пешками. Но с той поры, как он заболел и отошел от прежней активной жизни, ему пришлось с ними считаться.

Все началось в госпитале, где за неимением другого занятия он пристально наблюдал за тем, что происходит вокруг – за любовными интрижками сиделок и сестер, за тайными столкновениями страстей и мелких обид. Вскоре это развлечение превратилось в привычку. Люди – это единственное, что теперь его интересовало. Только люди. Изучать их, разузнавать о них как можно больше и делать выводы. Угадывать, чем они живут, радоваться, когда оказываешься прав. Безусловно, это было увлекательное занятие...

Сегодня вечером, сидя в библиотеке, он понял, как мало знает семью своей жены. Что они за люди? Ему хорошо известны их чисто внешние особенности и проявления, а вот каковы они изнутри? Удивительно, как мало мы знаем о близких. Даже о своей собственной жене.

Он задумчиво посмотрел на Мэри. Что он о ней знает?

Он в нее влюбился, привлеченный ее красотой и сдержанным достоинством ее манер. К тому же она была небедна, что для него тоже имело значение. Он бы дважды подумал, прежде чем жениться на бесприданнице. В общем, в Мэри его все устраивало, и они поженились. Он ее поддразнивал, называл Полли и радовался, когда она растерянно на него глядела, не понимая его шуток. Но что он о ней знал? О чем она думает, что чувствует? Конечно, он знал, что она его любит глубоко и преданно. При мысли о ее безграничной преданности он испытывал некоторое беспокойство и даже невольно поводил плечами, точно хотел сбросить с них какую-то тяжесть. Преданность – прекрасная вещь, когда вы на несколько часов в день можете от нее уклониться. Прекрасная вещь, когда она находит отклик в вашей душе. Он же был теперь опутан ею по рукам и ногам. Его обожали, охраняли, лелеяли. Он просто мечтал, чтобы о нем хоть изредка забывали, предоставляли самому себе... Поневоле приходилось искать пути спасения. Разумеется, интеллектуальные пути, ибо иные были ему заказаны. Пришлось прятаться в царстве фантазии или чистой игры ума.

Игра ума. Тема, например, такая – кто виновник смерти его тещи. Он ее не любил, она его – тоже. Не хотела, чтобы Мэри вышла за него (интересно, а хотела ли она вообще, чтобы Мэри выходила замуж?), но ничего не могла поделать. Они с Мэри поженились и были счастливы и ни от кого не зависели, а потом все пошло прахом. Сначала эта Южноамериканская компания, потом «Байсикл Аксессериз Лимитед»...[20]note 20
  Велосипедные принадлежности (общество с ограниченной ответственностью).


[Закрыть] Задуманы обе были отлично, но... финансовые расчеты оказались никудышными. Забастовка на железных дорогах Аргентины завершила цепь несчастий. Сплошное невезение, но ему почему-то казалось, что вся ответственность лежит на миссис Аргайл. Она никогда не хотела, чтобы он преуспел. А потом он заболел. Казалось, единственный выход для них с Мэри поселиться в «Солнечном мысе», где радушный прием был им обеспечен. Он особенно не возражал. Полчеловека, калека, какая ему разница, где находиться. Но Мэри воспротивилась.

Случилось так, что им и не пришлось жить в «Солнечном мысе». После смерти миссис Аргайл попечители увеличили содержание, полагающееся Мэри, и они снова зажили своим домом.

Филип Даррант не слишком был опечален смертью миссис Аргайл. Конечно, лучше бы она умерла, скажем, от пневмонии, в своей постели. А убийство – это всегда скверно, это скандальная известность, кричащие заголовки в газетах. И потом – если уж убийство, то хоть было бы приличное! Преступник, например, какой-то свихнувшийся тип, мотив – какая-нибудь психологическая тарабарщина, и все пристойно. А тут – брат Мэри. Приемный ребенок с дурной наследственностью. Такие всегда сбиваются с пути. Теперь ничего хорошего ждать не приходится. Завтра явится старший инспектор Хьюиш, начнет расспрашивать эдаким вкрадчивым голосом с мягким выговором, как у всех уроженцев Западного побережья. Надо обдумать, что отвечать...

Мэри расчесывала перед зеркалом свои длинные волосы. Ее безмятежная отстраненность раздражала его.

– Полли, ты, надеюсь, хорошо продумала, что завтра будешь говорить?

Она обратила на него недоуменный взгляд.

– Придет старший инспектор Хьюиш. Снова будет расспрашивать, чем ты занималась вечером девятого ноября.

– Ах, ну да. Но это было так давно. Едва ли кто помнит.

– Он-то помнит. В этом вся штука. Он помнит. У него все записано в каком-нибудь специальном блокнотике.

– Правда? Неужели они все это хранят?

– Еще бы! В течение десяти лет, в трех экземплярах. Но с тобой, Полли, все просто. Скрывать тебе нечего. Ты была со мной в этой комнате. На твоем месте я бы не упоминал, что между семью и семью тридцатью ты отсюда выходила.

– Но я же только в ванную. В конце концов, – резонно возразила она, каждый может выйти в ванную.

– В то время ты ему об этом не говорила. Я помню.

– Я, наверное, случайно забыла ему сказать.

– Я подумал, из инстинкта самосохранения... Во всяком случае, я помню, как ты вернулась. Так вот: мы были тут, играли в пикет[21]note 21
  Пикет – разновидность старинной карточной игры, в которой участвуют два партнера, разыгрывающих тридцать две карты.


[Закрыть] от половины седьмого и до того времени, когда Кирсти подняла тревогу. Это наша с тобой версия.

– Хорошо, дорогой, – спокойно, даже безучастно проговорила она.

«Нет у нее воображения, что ли, – подумал он. – Неужели она не понимает, что нас ждет?»

Он подался вперед.

– Знаешь, все-таки интересно... А тебе совсем не хочется узнать, кто ее убил? Мы все понимаем – Микки туг совершенно прав, – что это один из нас. Разве тебе не любопытно, кто?

– Не ты и не я, – сказала Мэри.

– И больше тебя ничего не волнует? Полли, ты удивительное создание!

Она чуть-чуть покраснела.

– Не понимаю, что тебя удивляет.

– Верю, что не понимаешь... Ну а я совсем другой. Я любопытен.

– Мне кажется, мы никогда ничего не узнаем. И полиция тоже.

– Возможно. У них действительно очень мало шансов продвинуться в расследовании. Но у нас совсем иное положение.

– Что ты хочешь сказать, Филип?

– Ну... мы располагаем кое-какими сведениями. Мы знаем нашу маленькую компанию изнутри, знаем, кто чем живет. Ты-то, во всяком случае, знаешь. Ты выросла с ними. Хотелось бы услышать твое мнение. Как ты думаешь, кто?

– Понятия не имею, Филип.

– Тогда попробуй догадаться.

– Я бы вообще предпочла этого не знать. Предпочла бы даже об этом не думать.

– Ты страус, – сказал Филип Даррант.

– Честно тебе говорю, я не вижу смысла гадать. Гораздо лучше ничего не знать. И пусть все идет, как прежде.

– А вот этого уже не будет, моя дорогая. Пришла беда – отворяй ворота.

– Что ты хочешь сказать?

– Ну вот, смотри: возьмем, например, Эстер и ее друга – этого ретивого молодого доктора Доналда. Славный малый, серьезный, о больных печется. Вообще-то он не верит, что Эстер могла это совершить, но... все-таки его гложет сомнение... С какой тревогой он на нее смотрит, когда думает, что она этого не замечает. Но она прекрасно все замечает. Вот видишь! Может быть, действительно, это она. Тебе лучше знать. А если не она, как ей себя вести с этим молодым человеком? Все время ему твердить: «Честное слово, это не я!» Больше ей ничего не остается.

– Право, Филип, по-моему, все это твои фантазии.

– Зато ты, Полли, совсем не способна пофантазировать. Ладно, возьмем беднягу Лео. Свадебные колокола откладываются на неопределенное время. Гвенда жутко расстроена. Ты заметила?

– Не могу поверить, неужели отец снова хочет жениться? В его-то годы!

– Еще как хочет! Но понимает, что любой намек на это приведет к тому, что их с Гвендой заподозрят в убийстве. Вот такой переплет.

– Какой бред! Подумать, что отец мог ее убить! Это невозможно, – сказала Мэри.

– Очень даже возможно. Читай газеты.

– Возможно, но только не в нашем кругу.

– Какой снобизм, Полли! Теперь посмотри на Микки. Его что-то гложет. Что-то с ним неладно, зол на всех и на вся. А Тина, всегда такая открытая, безмятежная, искренняя... Но если бывают на свете каменные лица, то теперь у нее именно такое лицо. Затем бедная старая Кирсти...

Мэри немного оживилась.

– Наверное, это был бы выход!

– Кирсти?

– Да. В конце концов, она иностранка. И потом, последние год-два она страдает сильнейшими головными болями... По-моему, гораздо более вероятно, что преступление совершила она, а не кто-то из нас.

– Бедняжка! – сказал Филип. – Тебе не кажется, что она все прекрасно понимает? Понимает, что мы дружно свалим всю вину на нее. Потому что нам это удобно. Она ведь не член семьи. Ты заметила, как она сегодня вечером забеспокоилась? Они с Эстер в одинаковом положении. Что она может нам сказать? «Я не убивала свою подругу и благодетельницу»? Чего стоит ее заявление? Кирсти сейчас хуже всех, несравнимо хуже... Она ведь одна. Сейчас она перебирает в уме каждое свое слово, каждый недовольный взгляд в сторону миссис Аргайл, боясь, что это припомнят и обратят против нее. Ей нечем доказать свою невиновность.

– Успокойся, Фил. В конце концов, что мы можем поделать?

– Постараться узнать правду.

– Каким образом?

– Наверное, есть способы. Мне хотелось бы попробовать.

Мэри встревожилась.

– Какие еще способы?

– О, можно, например, бросить пробный камешек и посмотреть, какая последует реакция. Ну... сказать нечто такое, – он помедлил, – такое, что будет иметь смысл только для убийцы и на что невиновный никак не прореагирует. – Он снова замолчал, что-то обдумывая, потом поднял взгляд на жену и сказал:

– Мэри, разве тебе не хочется помочь тем, кто невиновен?

– Нет! – вырвалось у нее. Она подошла к нему, опустилась на колени возле его кресла. – Фил, я не хочу, чтобы ты в это вмешивался. Не надо ничего придумывать, не надо никому расставлять ловушки. Я прошу тебя! О Фил, ради Бога!

Филип поднял брови.

– Ну хорошо, хорошо, – сказал он и положил ладонь на ее аккуратно причесанную золотоволосую голову.

* * *

Майкл Аргайл лежал без сна, напряженно вглядываясь в темноту.

Мысль его металась по кругу, как белка в колесе, все время возвращаясь в прошлое. Почему он не может остановиться? Почему должен всю жизнь таскать за собой свои воспоминания? Какой в этом смысл? Почему он так ясно помнит эту маленькую комнатенку в лондонских трущобах с ее веселым беспорядком и себя «нашего Микки». Какой пьянящий дух безалаберной свободы царил там! Как весело было на улице в компании таких же, как он, мальчишек! Мать, яркая блондинка (крашеная, теперь-то он, умудренный жизненным опытом, это понимает), которая частенько возвращалась домой, распаленная гневом, случалось, что и поколачивала его (ясное дело, тому виною джин). Зато в минуты хорошего настроения ею овладевала необузданная веселость. Они вкусно ужинали рыбой с жареной картошкой, и мать пела что-то чувствительное. Иногда они ходили в кино. И конечно же рядом с нею неизменные «дяди», как он должен был их называть. Родной отец давно от них ушел, Микки его совсем не помнит... Но мать не дает «дядям» спуску. «Микки не тронь!» – говорит она, замахиваясь на очередного «дядю».

Потом наступили тревожные военные дни. Ожидание бомбежек, прерывистый вой сирены. Свист бомб. Ночами они укрываются в метро. Вот где настоящее веселье! Здесь собирается вся улица, приносят с собой сандвичи и шипучку. Почти всю ночь мимо проносятся поезда. Вот это жизнь! Бурная, кипящая жизнь!

А потом его привезли сюда, в деревню. Глухое, мертвое место, где никогда ничего не происходит.

«Ты вернешься, мой дорогой, как только кончится война», – сказала мать.

Он уже тогда не очень-то поверил этим ее словам. Казалось, ее совсем не трогает, что он уезжает. И почему она не едет вместе с ним? Многие дети с их улицы эвакуировались со своими мамами. А его мать не захотела. С очередным «дядей», дядей Гарри, они уехали на север и устроились работать на военный завод.

Должно быть, он тогда уже все понял, хотя она очень ласково с ним попрощалась. На самом деле она его не любит... Джин – вот что она любит. Джин и «дядей»...

И вот он очутился здесь, в плену, узник, обреченный есть безвкусную, непривычную пищу, ложиться спать – подумать только! – в шесть часов. И ужин-то какой дурацкий – молоко с печеньем. Вот смех – молоко с печеньем! И потом он лежит без сна, плачет, натянув на голову одеяло, плачет от тоски по маме и по родному дому.

А все она, эта женщина! Заманила его и держит. Изводит душещипательными разговорами. Заставляет играть в дурацкие игры. Все время чего-то от него требует. Но не на таковского напала – ничего у нее не выйдет. Ладно, он подождет. Наберется терпения. И в один прекрасный день, в один замечательный день он вернется домой. Вернется в родные места, к своим друзьям, к чудесным красным автобусам, к метро, к ужинам из рыбы и жареной картошки, к людным улицам, к бездомным кошкам – он жадно перебирал в уме все эти восхитительные подробности из своей прежней жизни. Он должен ждать. Не вечно же будет длиться война. Он торчит в этой дыре, а на Лондон падают бомбы, полгорода объято огнем. Пламя, должно быть, до неба, кругом убитые, дома рушатся.

И в его воображении вставала эта грандиозная картина, такая страшная и... манящая.

Ну, ничего. Вот кончится война, и он вернется домой, к маме. То-то она удивится, когда увидит, как он вырос.

Микки Аргайл, лежа в темноте без сна, набрал воздуху, медленно, с шумом выдохнул.

Война кончилась. Гитлера и Муссолини поколотили... Некоторые дети уже возвращались домой. Ну, теперь скоро... Но она, вернувшись из Лондона, сказала, что Микки остается в «Солнечном мысе», что он теперь будет ее сыночком...

Он спросил: «Где моя мама? В нее попала бомба?»

Если бы в нее попала бомба, было бы легче. У многих мальчиков матери погибли.

Но миссис Аргайл сказала: «Нет, твоя мамочка не умерла. Но у нее очень трудная работа, она не может за тобой смотреть». Ну и прочая белиберда, ничего не значащие душещипательные фразочки... Он понял одно: мама его не любит, не хочет, чтобы он возвращался.. Он должен остаться здесь. Навсегда...

После этого он начал украдкой подслушивать разговоры взрослых. «Она была просто счастлива отделаться от него... Ей совершенно безразлично», – услышал он однажды, и еще что-то о ста фунтах. И тогда он понял – мать продала его за сто фунтов.

Унижение, боль... Он всегда будет помнить эти чувства. Значит, она его купила! Она казалась ему воплощением власти, против которой он, такой маленький и тщедушный, был бессилен. Но ничего, он вырастет, станет большим взрослым мужчиной. И тогда он ее убьет...

Когда он это решил, ему стало легче.

Потом он начал ходить в школу, и жизнь стала вполне сносной. Но каникулы он ненавидел. Из-за нее. А она командовала, распоряжалась, все устраивала, осыпала его подарками. И приходила в недоумение – почему же он так равнодушен? Когда она его целовала, он испытывал отвращение... Позже ему доставляло удовольствие срывать дурацкие планы, которые она для него строила. Банк? Нефтяная компания? Нет уж, увольте. Он сам найдет себе работу. Однажды он попытался разыскать свою мать. Он тогда учился в университете. Оказалось, что она умерла несколько лет назад. Попала в автомобильную катастрофу вместе со своим дружком-пьяницей, который вел машину.

Почему он не может обо всем этом забыть? Почему не может просто радоваться жизни, почему не старается преуспеть? Он и сам не знал.

А теперь... Что будет теперь? Она ведь мертва... Уверенная, что сумела купить его за жалкую сотню фунтов. Уверенная, что может купить все – дома, машины, детей, раз уж у нее нет своих. Уверенная в своем чуть ли не божественном могуществе.

Как бы не так! Шарахнули кочергой по голове, и все – мертвенькая, ничем не лучше других покойников. Не лучше той крашеной блондинки в разбитом автомобиле на Северном шоссе.

Она мертва. Откуда же эта тревога?

Что с ним происходит? Может быть, он просто утратил способность ненавидеть ее, потому что теперь она мертва?

Да, мертва...

Без этой своей ненависти он чувствовал себя потерянным. Потерянным и напуганным.

Глава 12

В своей безупречно прибранной спальне Кирстен Линдстрем заплела некогда светлые, а теперь седые волосы в две тощие косички и приготовилась отойти ко сну.

Она места себе не находила, так ей было страшно.

В полиции не жалуют иностранцев. Правда, она так долго жила в Англии, что иностранкой себя не чувствовала. Но полицейским нет до этого дела.

Доктор Колгари... И зачем он только сюда явился? Принесла его нелегкая на ее голову!

Правосудие совершилось. Она вспомнила Жако и еще раз сказала себе: «Правосудие совершилось».

Она помнила Жако совсем маленьким мальчиком.

Да, обманщик, да, плут. Но какой милый, какой трогательный. Его всегда старались выгородить, никому не хотелось его наказывать.

Как ловко он врал! Это правда, горькая правда. Ему всегда верили, не могли не верить... Злой, безжалостный мальчик.

Доктору Колгари, наверное, кажется, что он все понимает. Как он ошибается! Место, время, алиби, ну и что же! Жако мог легко все подстроить. На самом деле никто не знал Жако так, как она.

Если бы она им рассказала, какой был Жако, разве ей бы поверили? И вот... завтра. Что же будет завтра? Явится полиция. А у всех такой несчастный вид, смотрят друг на друга с подозрением. Не знают, чему верить, чему нет.

Она так их всех любит, так любит. И знает о них больше, чем кто-либо. Больше, чем миссис Аргайл. Та была одержимая мать. Они были для нее только ее детьми, ее собственностью. А Кирстен в каждом из них видела личность со всеми недостатками и добродетелями. Будь у нее свои дети, она, возможно, тоже смотрела бы на них как на собственность. Но она не сходила бы так из-за них с ума. Ее любовь принадлежала бы в основном мужу. Мужу, которого у нее никогда не было.

Она не понимала таких, как миссис Аргайл. Помешана была на детях, на чужих детях, а мужа для нее вроде бы и не существовало. Мистер Аргайл достойный, прекрасный человек, такого днем с огнем не сыщешь. А она им пренебрегала, ей дела до него не было. Ну и, конечно, не замечала, что у нее под носом делается. Что секретарша – очень хорошенькая и, главное, очень женственная. Ну что ж, пожалуй, ему еще не поздно... Или теперь уже поздно? Ведь убийство снова явилось на свет Божий, а мы-то думали, что погребли его. Осмелятся ли они теперь соединить свои судьбы?

Кирстен сокрушенно вздохнула. Что будет с ними со всеми? С Микки, который всегда питал неодолимую, болезненную ненависть к своей приемной матери. С Эстер, такой неуверенной в себе, такой не приспособленной к жизни. Она ведь только-только обрела спокойствие, познакомившись с этим славным молодым доктором. С Лео и Гвендой, у которых был и мотив для убийства, и, если смотреть правде в глаза, возможность его совершить. И он и она наверняка это понимают. Что будет с Тиной, с этой маленькой, вкрадчивой кошечкой? С эгоистичной Мэри, которая, пока не вышла замуж, казалась совсем бесчувственной, настоящей ледышкой...

Кирстен и сама поначалу была в восторге от своей хозяйки. Сейчас она уже не помнила точно, когда перестала ею восхищаться. Когда раскусила ее и поняла, что ей на самом деле нужно. Самоуверенная, властная, эдакое ходячее воплощение всеобщей благодетельницы. На ее лбу будто было написано: «Я лучше всех знаю, что хорошо, а что дурно». А ведь даже матерью им не была! Роди она ребенка, наверное, сохранила бы хоть каплю смирения.

Но зачем думать о Рейчел Аргайл? Рейчел Аргайл мертва.

Надо думать о себе... и о других. И о том, что будет завтра.

* * *

Мэри проснулась как от толчка.

Ей привиделось, что она – маленькая девочка и снова в Нью-Йорке.

Странно. Уже столько лет она не вспоминала о том времени.

Удивительно, что она вообще что-то помнит. Сколько ей тогда было? Пять? Шесть?

Ей приснилось, будто из отеля ее забрали домой, в теткину квартиру. И Аргайлы в конце концов отплыли в Англию без нее. Гнев и ярость охватили ее, но через минуту-другую она поняла, что это только сон.

Как восхитительно все было. Ее посадили в автомобиль, потом в отеле она вознеслась в лифте на восемнадцатый этаж. Просторный номер, шикарная ванная комната. Ей впервые открылось, как много всего можно иметь, если ты богат. Вот бы остаться здесь, и чтобы все это принадлежало ей – навеки...

Добиться этого оказалось совсем несложно. Единственное, что ей пришлось сделать, это разыграть чувствительную сцену. Ей это далось с трудом, так как чувствительность не в ее натуре. Но она справилась. Ай да умница, славно устроилась на всю жизнь. Богатые родители, платья, автомобили, пароходы, аэропланы, целый штат прислуги, дорогие игрушки. Волшебная сказка стала явью...

Жаль, что появились другие дети. Война, что поделаешь. А может, они появились бы в любом случае. Эта ее ненасытная материнская любовь! В такой любви есть что-то неестественное... что-то звериное.

Она всегда чувствовала легкое презрение к своей приемной матери. Какая тупость – подбирать детей из социальных низов! С преступными наклонностями, как у Жако. Психически неуравновешенных, как Эстер. Жестоких, как Микки. А Тина, та вообще полукровка! Надо ли тут удивляться, что все они дурно себя ведут. Хотя, по правде говоря, не ей обвинять их в непослушании. Она сама не лучше. Ей вспомнилось, как она познакомилась с Филипом, лихим молодым летчиком. Как недовольна была мать. «Ох уж эти поспешные браки. Подожди, пока кончится война». Но она не захотела ждать. Силы воли у нее было не меньше, чем у матери. Кроме того, ее поддержал отец. В общем, они с Филипом поженились. А война вскоре закончилась.

Она хотела, чтобы Филип принадлежал только ей одной, и надеялась освободиться от материнской опеки. Но ее планы рухнули, – по вине судьбы, мать тут была ни при чем. Вначале крах финансовых предприятий Филипа, потом еще более страшный удар – полиомиелит и паралич. Когда Филипа выписали из госпиталя, им пришлось вернуться в «Солнечный мыс». Казалось, теперь хочешь не хочешь, а их дом будет здесь. Филип спустил все свои деньги, а содержание, которое предоставляли ей попечители, было невелико. Она просила, чтоб его увеличили, но в ответ услышала, что было бы разумнее какое-то время пожить в «Солнечном мысе». Но она воспротивилась: не хотела, чтобы ее Филип тоже стал «ребенком» Рейчел Аргайл. Заводить своих детей она не пожелала – ей нужен был только Филип.

Но выяснилось, что сам он совсем не прочь поселиться в «Солнечном мысе».

– Так и тебе будет легче, – сказал он, – Потом, там постоянно кто-то гостит, все-таки развлечение. К тому же мне всегда было приятно общество твоего отца.

Почему он не захотел быть только с нею, ведь она только об этом и мечтала? Почему ему нужен был еще кто-то – то ли ее отец, то ли Эстер?

Мэри чувствовала, как ее захлестывают волны бессильного гнева. Мать, как всегда, добилась своего.

Но насладиться своей победой ей не довелось... не успела...

И вот теперь снова начнут ворошить прошлое. Зачем, о Господи, зачем?

И почему все это так удручает Филипа? Зачем ему вмешиваться в то, что его совсем не касается? Зачем расспрашивать, выяснять, ставить кому-то ловушки?

И что это за ловушки он выдумал?

* * *

Лео Аргайл смотрел, как тусклый серый утренний свет медленно наполняет комнату.

Он очень тщательно все обдумал. Он совершенно отчетливо представлял, с чем им – ему и Гвенде – придется столкнуться.

Он попробовал взглянуть на все глазами старшего инспектора Хьюиша. Итак, Рейчел приходит в библиотеку, рассказывает им о выходке Жако, о том, как он буйствовал, как угрожал ей. Гвенда из деликатности удаляется в другую комнату, а он старается успокоить Рейчел, говорит, что она была совершенно права, проявив твердость, что их прежние попытки помочь Жако ни к чему хорошему не привели, и, как бы все ни обернулось, Жако должен смириться с тем, что ему уготовано. Успокоенная, Рейчел уходит.

Гвенда возвращается в его кабинет, собирает письма, которые необходимо отправить, спрашивает, не нужно ли ему чего-нибудь еще. В ее голосе он слышит то, чего не могут передать слова. Он благодарит ее, говорит, что нет, ничего не надо. Пожелав ему доброй ночи, она уходит. Она идет по коридору, потом спускается по лестнице, минует комнату, где сидит за письменным столом Рейчел, и направляется к входной двери. Но никто не видит, как она идет, как выходит из дома...

А он сам остается в библиотеке, один. Проверить, не спускался ли он в комнату жены, никто не может.

Вот и получается – и у него, и у Гвенды была удобная возможность...

И мотив, так как в то время они уже любили друг друга.

Нет ни того, кто мог бы их обвинить, ни того, кто засвидетельствовал бы их невиновность.

* * *

А у себя дома, в четверти мили от «Солнечного мыса», без сна, с сухими глазами лежала Гвенда. Кулаки у нее сжаты, она думает о том, как сильно она ненавидела Рейчел Аргайл.

И в темноте ей слышится голос Рейчел: «Надеялась заполучить моего мужа теперь, когда меня нет. Не выйдет. Ты его никогда не получишь».

* * *

Эстер спала. Ей снилось, что они с Доналдом Крейгом стоят на краю обрыва, и вдруг он уходит и оставляет ее одну. У нее вырывается крик ужаса, и тут она видит доктора Колгари. Он стоит на другом краю обрыва и протягивает к ней руки.

Она с укором его спрашивает:

«Зачем вы это сделали?»

И он отвечает:

«Я пришел, чтобы помочь вам...»

* * *

Тина лежала в постели, в маленькой комнатке для гостей, и старалась дышать глубоко и ровно, но сон все равно не шел.

Она не испытывала к миссис Аргайл ни благодарности, ни обиды, а вспоминала о ней просто с любовью. Миссис Аргайл кормила и поила ее, согревала, окружала комфортом, дарила дорогие игрушки. И она любила миссис Аргайл. Жаль, что ее больше нет...

Как теперь все непросто.

Когда виновным считали Жако, некоторые вещи не имели значения...

А теперь?