Текст книги "Тайны Сан-Пауло"

Автор книги: Афонсо Шмидт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Медвежатник

Иногда ветераны собирали вокруг себя новичков и обсуждали свои будущие воровские дела. Разговаривали тихими голосами и при этом искоса поглядывали на одного из арестантов: это был «кабан» – доносчик. Заметив, что о чем-то шепчутся, кабан поднимал с полу окурок, который в тюрьме, увы, значительно короче, чем на воле, и направлялся к ним.

– Напо, дай прикурить!..

– Убирайся, иначе размозжу тебе башку!

Кабан, не принимая эти слова за оскорбления, отходил. Разговор замирал. Однако, когда другая группа, в противоположной стороне камеры, начинала говорить вполголоса, он бежал туда, якобы за тем, чтобы рассказать какую-нибудь пошлую историю. И тогда сцена повторялась. Кабан не сердился. «Ссора – оружие глупца», – говорил он в таких случаях.

Кабан был одним из тех, кого полиция всего света подсылает в тюрьмы, чтобы разузнать о преступлениях, замышляемых арестованными. По его доносам многих несчастных уводили ночью на допрос.

Там им приходилось сознаваться во всем, в чем их обвиняли следователи. Не признаются только те, кто умирает во время допроса, или те, кто разбивается, выпрыгивая из окна шестого этажа… Поэтому, как только в камеру попадал новый арестованный, он сразу же узнавал о кабане. Доносчика все сторонились: никто не обращался к нему, никто не касался его лохмотьев – они оскверняют.

Когда кто-нибудь из арестованных из жалости или по неосторожности нарушал заговор молчания, остальные начинали относиться к нему с подозрением. Если беседа С кабаном повторялась, этого оказывалось достаточно, чтобы все сторонились такого человека, как зачумленного. Из предосторожности некоторые из арестованных вообще редко разговаривали с товарищами по несчастью. И не без основания: доносчики не носят ярлыка на лбу… К молчаливым людям относился и Артемизио. В то время как многим удавалось получать контрабандным путем сигареты, кашасу[6]6
  Кашаса – водка из сахарного тростника.


[Закрыть] и даже опиум, он старался доставать книги. И какие книги! Вот и теперь все время он проводил за чтением «Марионеток мадам Дьявол». Уже прочитал «Тайное завещание». Его мечтой было купить иллюстрированное собрание «Похождений Рокамболя» в двадцати четырех толстых томах.

Как известно, тот, кто молчит, больше страдает. А насильственно подавляемое желание поделиться своими мыслями и своим горем с себе подобными все растет и растет… И вот однажды ночью, сидя под лампой, ему уже было нечего читать, Артемизио ощутил настоятельную потребность поговорить с кем-нибудь из товарищей.

Неожиданно из глубины камеры вынырнул кабан, уселся рядом на корточки и приоткрыл свой искривленный в насмешливой гримасе рот. Медвежатник, расположенный к откровенности, начал свой рассказ. Это было обычное для тюрьмы излияние души, здесь не было ничего нового – от начала до конца повторение толстого полицейского Дела…

– Я, – неторопливо заговорил Артемизио, – сын ремесленника с улицы Пиратининга. На двери мастерской отца висела пожелтевшая табличка с надписью «Минготе-слесарь». Как сейчас вижу перед глазами этот жалкий, полуразвалившийся дом. Войдя внутрь, вы попадали в небольшое помещение, где двое подмастерьев, зажав брусок металла в тиски, нескончаемо долго опиливали его. Неуклюжий детина, по имени Шимбика, ковал на наковальне детали, контуры которых мой отец грубо рисовал своим плоским плотничьим карандашом на клочках оберточной бумаги. Мастерская изготовляла главным образом железные ключи, иногда большого размера, весом в сто граммов и даже больше. Однако эти ключи, несмотря на свою величину, не служили надежной защитой ни для богатых домов, ни для больших магазинов. Тогда еще не появились эти плоские маленькие ключики к американским замкам… Вы их знаете. Вы ведь не будете утверждать, что не знаете… Стояли в мастерской и точильные камни, на которых оттачивали ножи и ножницы. И, наконец, там чинили несгораемые шкафы с секретными замками, принадлежащие банкам и крупным коммерческим фирмам.

Мой отец был единственным слесарем в городе, которому доверяли выполнять такие сложные заказы. Не думайте, что их было мало – ведь и сейфы изнашиваются. Но в последнее время старик стал плохо слышать и часто звал меня на помощь, когда нужно было прослушивать замки.

Отец ходил без пиджака – как в мастерской, так и в пивных, где бывал не реже, чем на работе. Обычно он стоял в дверях мастерской, и держась за подтяжки, то натягивал их, то ослаблял. При этом он чуть ли не каждую минуту звал меня. Если я сразу не появлялся, его лицо наливалось кровью, он начинал размахивать руками и выкрикивать проклятия по моему адресу.

Семья наша жила в глубине двора. Моя мать, слыша крики отца, прибегала к одному и тому же приему: делая вид, что идет в овощную лавку, она проходила мимо отцами спрашивала:

– Что случилось, Минготе? Ты уже начал разговаривать с самим собой?

– Нет, я жду этого негодяя! Когда он появится, сниму ремень и исполосую его…

– Это несправедливо. Бедняжка пошел в дом кумы Жертрудес, я послала его за лавровым листом.

Это была ложь. И отец знал, что это ложь. Он понимал, что его жалостливая, вечно измученная жена не хотела, чтобы меня наказывали. Я же все свое свободное время отдавал бродяжничеству. Ноги моей не было ни у кумы Жертрудес, ни в школе, ни там, куда меня посылали. Вместо этого я слонялся со своими сверстниками по проспекту, стоял у дверей фотографии «Силенто» или у входа в кондитерскую «Гуарани». Однако, где бы я ни был, услышав, что меня зовет отец, я тут же сломя голову бежал в мастерскую. Возбужденный, с багровым лицом, он расхаживал взад и вперед, пошатываясь, и от него разило кашасой. Увидев меня, он останавливался и принимался барабанить своими короткими пальцами по животу. К этому времени его гнев, благодаря ласковым словам моей матери, уже проходил, и он подшучивал надо мной…

Отец подводил меня к высокому несгораемому шкафу, который мог принадлежать акционерному обществу железной дороги или банку. Он начинал осторожно вращать металлическое колесико, пытаясь открыть сейф. Несгораемые шкафы, которые поступали в нашу мастерскую, были вконец изношены. Иногда это были сейфы, чьи владельцы, утеряв шифр, никак не могли их вскрыть. Я уже знал, что в таких случаях должен делать, но тем не менее отец каждый раз повторял:

– Мизо, сын мой, приложись ухом сюда, поближе к скважине, и говори мне, как только услышишь слабый шум. Он едва ощутим… это как шорох песчинки, положенной на лист, папиросной бумаги.

Я точно выполнял его указания. Прижимался щекой к замку и, напряженно вслушиваясь, замирал. А отец трясущимися руками начинал медленно поворачивать металлические диски, на которых виднелись выгравированные литеры и цифры. Одна, две, три минуты тщетного труда… Я буквально не дышал. Скоро ли? Я скорее отгадывал, чем слышал внутри какой-то шум. Отец хватал толстый плотничий карандаш и рисовал им на листке бумаги какие-то каракули, потом снова вращал диски, без конца пробуя и пробуя… Коричневая бумажка, исписанная непонятными знаками, танцевала в его трясущейся руке. Вдруг после многих часов работы… дверная плита толщиной в целую пядь приоткрывалась на полдюйма, должно быть, только за тем, чтобы показать, что и ее можно открыть. Тогда отец начинал вращать колесико и наконец открывал дверцу.

И тут появлялось содержимое сейфа – обычно деньги я документы. А однажды несгораемый шкаф оказался настолько набит фунтами стерлингов и долларами, перехваченными резинками, что мой отец, красный как рак, пустился в философию:

– Только глубоко порядочный человек согласится влачить жалкое существование, зарабатывая несколько мильрейсов, когда он мог бы осыпать себя золотом и в свое удовольствие распоряжаться мошенницей-жизнью!.. Надо только решиться на риск…

Высказавшись таким образом, он закрыл шкаф и ушел в пивную. Отец больше никогда не повторял этой мысли. Однако даже много лет спустя, когда он уже был в могиле, в моих ушах продолжали звучать его опасные слова.

Измученный безработицей и нищетой, я, следуя по стопам отца, тоже начал открывать несгораемые шкафы. Но в отличие от него делал это ночью, проникая в банк без ведома администрации…

Беседа закончилась. Кабан уже заснул и храпел, словно праведник, а не доносчик. Напо, увидев его в таком состоянии, с усмешкой сказал:

– Когда-нибудь эта мразь проснется повешенной на подтяжках и сволочи-фараоны будут говорить, что это дело рук Напо…

Он сморщился от отвращения и сплюнул в сторону.

Летучая Мышь

Среди стольких узников Марио чувствовал себя отшельником. И, когда ему представлялась возможность, забивался куда-нибудь в угол, садился на пол, обнимал руками колени и упирался в них своим заросшим подбородком. Его взгляд был прикован к крохотному, в две пяди, квадратному окошечку с железным крестом в центре. В темноте оно представлялось ему кровоточащей светящейся раной. Марио смотрел на него, смотрел… а когда отводил глаза в сторону, продолжал видеть этот огненный крест, воздетый над лежащими вповалку телами.

Спустя несколько минут его зрение вновь привыкало к мраку, и он различал в этой вечной ночи очертания человеческих фигур. Он видел полные страха глаза, разинутые от уха до уха рты – одни в смехе, другие в плаче…

Справа, рядом с собой, он обнаружил худого, согнувшегося, похожего на марионетку, юношу. От других он отличался своей одеждой, которая прежде, должно быть, выглядела вполне приличной, а возможно, даже элегантной. Арестованный был болен. Он прибыл накануне среди других обессиленных, стонущих и плачущих людей. Беднягу мучил частый сухой кашель. Лежа на цементном полу, он хрипел в изнеможении. Вероятно, у него была астма…

Когда его свистящий хрип начал беспокоить соседей, юноша встал, но тут же споткнулся и упал на тела. Марио несколько раз обращался к нему с вопросами, но тот не отвечал. Тогда кабан подбежал к двери, прижался лицом к окошечку и стал свистеть, вызывая тюремщика. Тот подошел, и они вполголоса перебросились несколькими словами. Затем в коридоре перед камерой началась какая-то беготня. Вскоре в сопровождении двух служителей появился Домингос, он вошел в камеру и волоком вытащил больного, наверное, чтобы отправить его в лазарет.

Когда железная дверь закрылась и наступила тишина, какой-то арестант, сидевший на корточках около Марио, коснулся его локтем и пророчески сказал:

– А этому… крышка…

– Кто он?

– Летучая Мышь.

Летучая Мышь был одним из самых опасных представителей преступного мира. Имя, полученное им при крещении, менялось бессчетное множество раз, и, как его звали теперь, никому не было известно. Одно время повсюду только и говорили о преступлениях Летучей Мыши, однако никто не знал, кто он. Это был призрак…

Молодой человек с приятной внешностью и хорошими манерами, сдержанный в разговоре, усердно посещал кабаре, где проматывал деньги на женщин и виски. Кроме того, он бывал в богатых домах, где кто-либо умер. Одетый в черное, он входил, делал несколько глубоких поклонов и, храня молчание, пожимал руку заплаканным родственникам. Кто этот симпатичный молодой сеньор? Очевидно, один из друзей или знакомых покойника или покойницы. Ведь Сан-Пауло такой большой город…

Почти каждую неделю газеты с возмущением сообщали об ограблениях на кладбищах. Несмотря на строгий надзор, некоторые свежие могилы оказывались разрытыми и разграбленными. Город был полон таинственных слухов.

Говорили, что во время заупокойной мессы около усопшего появляется некто, который оценивает состояние скорбящей семьи, разузнает, что покойник уносит с собой, и на следующий день, участвуя в погребении, устанавливает местонахождение новой могилы. Так объяснялась точность, с какой этот зловещий преступник, прозванный Летучей Мышью, доводил до конца свои черные замыслы.

Судя по расследованиям местных шерлоков-холмсов и репортеров, Летучая Мышь – кто бы и откуда бы он ни был, носил ли он шелковый галстук или рога дьявола – следовал в своих ограблениях строго определенному и хорошо продуманному плану. Пришлось взять под наблюдение могильщиков… Одного из них, в комбинезоне, очках и жокейском кепи, полиция стала подозревать потому, что он был фанатиком гангстерских романов и носил в кармане финку. За ним установили наблюдение и подвергли допросу. Однако вскоре выяснилось, что бедняга был лишь безобидным болельщиком футбола. За другими могильщиками тоже следили, но ничего предосудительного обнаружено не было.

Летучая Мышь, должно быть, действовал между полуночью и двумя часами, когда охрана на прилегающих к кладбищам улицах дремлет. Перепрыгнув через ограду, он шел по длинным аллеям кладбища между рядами кипарисов, мимо часовен и склепов, по этим могильным улицам, уставленным мраморными ангелами, гранитными крестами и бронзовыми надгробиями; в некоторых склепах ночной ветер колыхал лампады, они отбрасывали пляшущие тени. Он шел по узким переулкам города-кладбища, стараясь удержать равновесие на краях разрытых могил с брошенными на землю венками. С трудом пробирался по узким тропинкам, протискивался между беспорядочно наваленными оградами, снятыми с могил за неплатеж кладбищенского сбора. Из таких могил извлекали то, что оставалось от покойников, чтобы предать эти останки вечному забвению где-нибудь на свалке, а освободившиеся таким образом места предоставить новым покойникам. Железные прутья цепляли его за пиджак, а старые ржавые светильники без стекол и огня царапали руки, нащупывающие дорогу. Невзирая на заговор мрака и зловещей тишины, он добирался в этом старом городе мертвецов до свежей могилы, над которой только накануне вырос холм. И действовал с уверенностью, как если бы работал при дневном свете.

Воспользовавшись инструментом могильщика или лопатой, найденной у основания какого-нибудь воздвигаемого памятника, таинственный вор принимался энергично разрывать еще рыхлую землю и отбрасывать гравий. Это занимало у него час или несколько больше. Наконец, когда раздавался гулкий удар и лопата погружалась в пустоту, он, обливаясь потом и тяжело дыша, выбрасывал наружу инструмент и продолжал работать руками. Очистив гроб от земли, он снимал крышку, и, если ночь была ясной, в свете звезд появлялся покойник.

С ловкостью, приобретенной за свою грабительскую практику, он выдирал золотые зубы, снимал с груди покойника дорогое распятие, срывал кольца с восковых, слегка согнутых пальцев. Он не дрожал под неподвижным и тусклым взглядом мертвеца, устремленным на него из потустороннего мира; не пугался ни шорохов, ни таинственных призраков, населяющих эти скорбные места. Суеверные люди считали, что такое осквернение могил мог совершать только вампир, но никак не человек. Отсюда и имя, данное ему еще до того, как стало известно, кто он в действительности. Он был вампир. Летучая Мышь. Каждый представлял его по-разному: некоторые – стариком, вооруженным кривой саблей, другие – сбежавшим сумасшедшим в больничном одеянии, третьи – могильщиком, отупевшим от беспробудного пьянства.

В феврале скончалась некая богатая иностранка, и двери ее особняка в Жардин-Паулиста широко распахнулись для всех желающих отдать покойной последний долг. Едва радио сообщило о ее кончине, как начали прибывать друзья и знакомые, они собирались группами в комнатах, коридорах, в саду.

В зале, перед катафалком, посетители останавливались, чтобы запечатлеть в памяти черты покойницы. Иные подходили совсем близко, чтобы коснуться ее худых и бледных рук, как бы желая проверить, не сохранили ли они жизненного тепла.

Побывал там и тот, кто восхищался кольцами умершей, распятием и главным образом ее тяжелым черным покрывалом. Оно было из очень ценного старинного штофа, какой теперь уже не выделывают. Все знали, что несчастная сеньора в последние минуты просила родных похоронить ее завернутой в это княжеское покрывало, и не потому, что оно княжеское – ведь ненасытная земля не различает качества саванов и покрывал, – а потому, что оно было дорогим воспоминанием о ее далекой родине, куда она никогда не вернется.

Похороны прошли торжественно, при большом стечении народа, сотни автомашин провожали гроб до кладбища. Когда процессия показалась на центральной аллее, обрамленной по обеим сторонам высокими увитыми розами оградами могил, зазвонили колокола. После панихиды в маленькой церкви гроб, сопровождаемый уже немногими родственниками и друзьями, пронесли по боковой аллее, и он скрылся за остроконечными кипарисами и плакучими ивами. Во время погребения один из присутствующих спросил соседа:

– Интересно знать, кто среди нас Летучая Мышь? Он, конечно, здесь…

После похорон провожавшие группами возвращались по аллеям этого города мертвых. Смеркалось. Когда они спустились по лестнице, перед ними предстал другой город. Солнце шафранового цвета догорало вдали на бетонных громадах центра. Там мерцал какой-то одинокий огонек, такой ясный, такой ясный… Почему так печален электрический свет при солнце?…

Через два дня в газетах появилось страшное сообщение: могила богатой сеньоры осквернена. Венки отброшены прочь, земля разрыта, гроб вскрыт, драгоценности похищены.

Об ограблении заговорили все, но вскоре наступили веселые дни карнавала, и внимание города сосредоточилось на этом радостном событии. Балы за балами, сражения конфетти и серпантина, великолепные выдумки и конкурсы масок – вот что занимало город.

Во вторник в полночь в кинотеатре «Одеон» состоялся конкурс карнавальных костюмов. Шествие масок длилось бесконечно. Вдруг раздались шумные аплодисменты и восторженные возгласы – они были вызваны появлением молодого человека в костюме принца, он выделялся из сотен других участников карнавала. Никто больше не обращал внимания на пьерро, коломбин, пиратов, моряков и ковбоев. Взоры всех устремились в сторону этого высокого бледного юноши, одетого по моде времен Екатерины Медичи. Кто он? Шелковые, обтягивающие ноги штаны, бархатный камзол, фетровый берет с колышущимся пером… Но самым эффектным и фантастическим был великолепный черный плащ из королевского штофа, он волочился за принцем более чем на два метра, словно неотступно следующая зловещая тень.

Кто же этот миллионер? Какой-то любопытный уже пробирался через живописную шумную толпу, чтобы рассмотреть и пощупать драгоценную ткань плаща. Принц тщеславно улыбался, своим костюмом он возбудил всеобщую зависть.

Любопытный, о котором мы упомянули, присутствовал несколько недель назад на похоронах знатной сеньоры из Жардин-Паулиста. И вот теперь в маскарадном плаще принца он, как ему показалось, узнал саван покойницы.

Страшное подозрение промелькнуло у него в мозгу. Он подошел к полицейскому и шепнул ему несколько слов. Представитель власти, пораженный, вытаращил глаза. Затем побежал к телефону и переговорил с ночным дежурным полиции.

– Нет, пока я всего-навсего три, только три раза приложился к виски и никакие призраки мне еще не мерещатся…

В центре зала находились подмостки, обтянутые желтым и голубым атласом. Здесь-то и собралось жюри конкурса. Скрывавшийся под маской карнавальный принц времен Медичи, костюм которого сейчас обсуждало жюри, с высокомерным видом расхаживал взад и вперед, величественно волоча за собой свой великолепный плащ.

Ему была присуждена первая премия.

Председатель жюри, весело улыбаясь, повернулся к таинственному принцу, поднял кубок и в воцарившейся торжественной тишине начал свою речь:

– Мы взяли на себя смелость обратиться к вашему высочеству…

В этот момент в зале произошло замешательство. Двое агентов полиции набросились на принца, в мгновение ока скрутили ему руки, выволокли из зала и впихнули в стоявший у входа черный полицейский автомобиль.

Неожиданное происшествие еще больше развеселило публику, и бал продолжался до самого рассвета.

На допросе принц во всем сознался; он был ослеплен своими подвигами и приобретенной известностью. Это был Летучая Мышь. Уже около года он грабил мертвых и проматывал их деньги с живыми в шикарных кабаре. Он пользовался успехом у женщин, в доказательство чего назвал немало громких имен и пышных титулов. Следствие целиком подтвердило его показания. Не были они опровергнуты и на суде.

Летучая Мышь был серьезно болен, близок к смерти. Пока следствие шло своим обычным чередом, его держали в тюремной камере при полиции. В конце концов, к чему торопиться? Ведь нет сомнения, что преступник не дотянет до отправки в тюрьму одиночного заключения…

Наконец его перевели в лазарет. Арестованные сгорали от любопытства: всем хотелось узнать, что с ним произошло потом…

Однажды вечером, как обычно, в камеру вошел Домингос в сопровождении рыжего, коренастого помощника, который нес жестяной бачок из-под керосина с баландой, почему-то именуемой супом. Вместе с тюремщиком и его помощником в камеру проник косой луч заходящего солнца. Солнце! Какую радость оно принесло в темницу!

Набравшись храбрости, Марио решил спросить:

– Домингос, что с Летучей Мышью?

– Сегодня умер, скоро закопают.

– Закопают… ночью?…

– Какое это имеет значение, приятель? Даже если и в полночь. Летучая Мышь – это летучая мышь, она найдет дорогу в преисподнюю.