Текст книги "Королева великого времени"

Автор книги: Адриана Триджиани (Трижиани)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

– Ну же! Давайте начнем! – зовет Четти, она стоит наверху церковной лестницы.

– Уже идем! – кричу я из машины Франко.

Он подходит, открывает мне дверь и помогает вылезти.

– Не понимаю, зачем репетировать. Это что, так сложно? – спрашивает он, когда мы поднимаемся по лестнице.

– Отец Импечато хочет, чтобы служба прошла безупречно.

Я открываю дверь и вижу папу.

– Папа, ты так хорошо выглядишь! – Я обнимаю его.

– Я привез кучу подарков из Старого Света. Ты не поверишь своим глазам. Кружева, белье. Твои итальянские родственники так за тебя рады.

– Я и сама рада, папа.

Четти указывает, где мы с папой должны стоять в церкви. Я вижу, как отец Импечато возле алтаря смотрит на часы. Четти ведет меня к алтарю, а Елену заставляет идти немного впереди, потому что она подружка невесты. У алтаря меня ждет Франко. Он высокий, красивый и сильный – такой же, каким я его увидела в первый раз на фабрике.

– Идите туда, – указывает отец Импечато на ступеньку за ограждением. – А ты, Франко, туда. – Он снова куда-то указывает.

Франко берет меня за руку, и мы смотрим на отца Импечато.

В эту минуту из ризницы, которая находится справа от алтаря, выходит священник. Он почему-то кажется мне знакомым, и меня словно притягивает этот человек в длинной черной сутане, который стоит к нам спиной.

Отец Импечато обращается к священнику:

– Отец Ланзара!

Когда я слышу это, меня охватывает смятение, сердце начинает бешено биться в груди. Я крепко сжимаю руку Франко. Священник поворачивается и смотрит на нас. Это Ренато. Мой Ренато.

Четти и Елена, удивленные не меньше меня, подходят ко мне. Франко в полной растерянности смотрит на меня. Наконец я нарушаю воцарившуюся тишину:

– Ренато? Ты стал священником?

– Да, это я, – улыбается он и подходит к алтарю.

Ренато такой же красивый, как и раньше. Он протягивает руку Франко:

– Поздравляю.

Потом берет меня за руку и, отведя взгляд, тепло говорит:

– И тебя тоже.

– Когда ты стал священником? – неожиданно для всех спрашивает Четти.

– Прошлой весной в Риме.

Так вот что произошло с Ренато. Он поступил в семинарию. Но почему? Во всем мире не нашлось бы человека, столь не годившегося для священничества, как он! Он любил женщин, красивую одежду и поэзию.

– Он займет мое место. Это ваш новый пастор, – добавляет отец Импечато. – Епископ решил, что на этом посту должен быть уроженец Розето. И я с ним вполне согласен.

– Я рад вас всех видеть. А теперь продолжайте. Я не стану прерывать вашу репетицию, – говорит Ренато и уходит.

Отец Импечато продолжает рассказывать что-то о церемонии, но я хочу только одного: мне нужно поговорить с Ренато. Я пять лет ждала от него объяснений, и, даже несмотря на то, что скоро собираюсь с Франко на самое святое таинство, я все равно хочу узнать, почему Ренато меня бросил. Франко понимает, что мыслями я уже не здесь, и сжимает мою руку. Но моя связь с ним потеряна. У меня кружится голова. Четти шепчет, что репетиция уже почти окончена. «Тебе нужно на свежий воздух», – добавляет она.

Раннее утро перед моей свадьбой. В доме Елены еще тихо. Я иду на кухню, чтобы сварить себе кофе. Как я любила по утрам уютно устроиться на кухне и в одиночестве завтракать! С завтрашнего дня буду готовить завтрак для Франко, а потом у нас появятся дети, и придется готовить завтрак и для них тоже. Мне становится тоскливо.

Я не понимаю, почему Ренато вернулся в Розето как раз к моей свадьбе. Да еще священником! А если бы он вернулся с женой, я бы отнеслась к его возвращению по-другому? Да! Тогда это бы означало, что он предпочел кого-то мне.

– Доброе утро, – тихо говорит Елена, входя на кухню. – Все в порядке?

– Да, замечательно.

– Не позволяй отцу Ланзаре испортить тебе свадьбу.

Меня всегда удивляло, откуда Елена знает, о чем я думаю.

– Не зови его при мне отцом. Он может быть священником Розето. Но для меня он – мой бывший парень.

– Нелла, тебе надо выбросить его из головы. То, что ты раньше чувствовала, теперь прошло. Если ты и дальше будешь цепляться за прошлое, это помешает твоему браку с Франко.

– Я ни за что не цепляюсь, – вру я.

– Я знаю, каково это – цепляться за прошлое, – говорит она. – Я долго не могла принять Алессандро в качестве своего мужа, а не вдовца, бывшего мужа Ассунты. Мне всегда казалось, что я для него на втором месте. Пожалуйста, пусть Франко не испытывает того же самого.

– Я постараюсь, чтобы так не получилось, – говорю я, жалея Елену за то, что она чувствовала все эти годы.

– Ты выбрала хорошего парня. Он сделает тебя счастливой, если только ты ему это позволишь.

Елена накрывает на стол – детям пора завтракать. Я смотрю, как она спокойно занимается обычными утренними делами. Это ее маленький уголок мира, и она сделала его уютным и гостеприимным. Она нашла свое счастье там, где совсем не ждала. И я клянусь, что сделаю то же самое.

К счастью, новый священник Розето не показался на моей свадьбе. Отец Импечато провел всю церемонию, как обычно спокойно и терпеливо. В церкви пел хор, а в «Пинто Холле» позаботились, чтобы оркестр играл целый час сверх положенного и гости могли протанцевать до утра. Первую брачную ночь мы провели в чудесном отеле в Поконосе.

Из окна нашего номера открывался живописный вид на Делавэрское ущелье, а перина была мягкая и высокая, как облако. Утром мы ели шоколад и болтали о нашем будущем. О детях и о том, что однажды мы поедем вместе в Италию.

В течение пяти лет мысли о Ренато всегда отдавались болью в моем сердце, и мое замужество не смогло сразу все изменить. Я не хочу любить Ренато, я не хочу испытывать к нему это чувство, но по какой-то необъяснимой причине оно не исчезает.

Я поднимаюсь по лестнице в церковь Богородицы на Маунт-Кармель – по субботам я часто хожу на исповедь.

Я никогда не приходила исповедаться, думая о конкретном священнике, с которым я буду разговаривать. Он для меня всегда был лишь проводником между мной и Господом. Поэтому мне было все равно, кто он. Но сегодня я знаю, кто меня будет исповедовать. Я знаю его голос. Когда он плакал, я прижимала его к себе. И в темную исповедальню – единственное место, где мы можем спокойно поговорить, – я хочу прийти чистой.

– Благословите меня, отец, я согрешила.

То ли Ренато не узнает мой голос, то ли притворяется. Он начинает молиться на латыни, но я его останавливаю:

– Ренато, это я, Нелла.

– Нелла? – шепчет он.

– Да, Нелла. Может быть, ты все-таки расскажешь, что с тобой произошло?

– Я хотел тебе все рассказать, когда поступил в семинарию, но потом решил, что лучше оставить тебя в покое.

– Лучше бы ты со мной тогда поговорил.

– Я не ожидал, что они меня сюда пошлют.

– Даже если бы они послали тебя в Китай, тебе бы все равно надо было мне все объяснить.

– Епископ так захотел направить меня сюда, что его невозможно было отговорить. Он мечтает открыть здесь католическую школу. И больницу. Он видит во мне второго отца Де Ниско.

Мне становится его даже жалко. Как бы я ни страдала из-за него, Ренато был действительно наказан очень сурово – его снова прислали священником в город, где он вырос и в котором потерял душевный покой.

– Письмо, которое ты мне оставил, было оскорбительным.

– Я находился в смятении. Я не хотел обманывать тебя.

– Если ты захотел стать священником, то должен был просто поговорить со мной, и все. Что я должна была думать все эти пять лет?

– Прости, Нелла! Прости. Я раскаиваюсь, что так поступил.

– Знаешь что? Какая ирония! Ты сидишь здесь, чтобы прощать людей. Так вот, я не могу тебя простить.

Сказав это, я встаю и отдергиваю бархатный занавес. Я долго стою перед церковью, прежде чем вернуться домой к своему суженому – Франко Цоллерано. Я в первый раз вышла из исповедальни без отпущения грехов.

Глава восьмая

Когда сообщили, что мистер Дженкинс скончался у себя дома, в Нью-Джерси, мы с Франко не удивились. К осени 1939 года Дженкинс передал управление фабрикой мне, да еще раз в месяц приезжал его сын Фредди, чтобы все проверить. Мистер Дженкинс пытался работать до самого конца, несмотря на слабое сердце, а потом и рак, но постепенно так ослаб, что уже не мог приезжать из Нью-Джерси в Розето. Он полностью доверил мне свое дело, и я старалась его не подводить.

Теперь у нас двое детей – шестилетний сын Франко-младший (мы зовем его Фрэнки) и двухмесячная Селеста. Мы с Франко мечтаем открыть собственную фабрику, но на то, чтобы накопить начальный капитал, уйдет еще несколько лет.

– Нелла, дорогая! – ласково будит меня Франко.

Я открываю глаза и вижу мужа и сына в верхней одежде.

– Который час?

– Двенадцать ночи, – хихикает Фрэнки и тянет меня за руку, чтобы я быстрее встала.

– Вы что, с ума сошли?

– Папа приготовил нам сюрприз, – объясняет Фрэнки. – И он не хочет говорить, что это.

– Одевайся, – говорит Франко. – Папа с мамой присмотрят за Селестой. К утру мы вернемся.

– Ладно, ладно.

Я натягиваю на себя одежду и спускаюсь вниз. Франко взял с собой термос и печенье.

– В путь! – говорит Франко, открывая дверь.

После нашего первого свидания Франко Цоллерано уже не раз преподносил мне самые неожиданные сюрпризы – мы часто ездили в какие-нибудь необычные места. Мне надо бы сообщить ему, что он перегнул палку, подняв нашего сына посреди ночи, но я молчу.

Скоро Фрэнки засыпает. Франко слушает радио и что-то насвистывает. Я гадаю, что же он придумал на этот раз.

– Дорогой, куда мы едем? – спрашиваю я, когда до Филадельфии остается несколько километров.

– Увидишь.

Франко тормозит на стоянке, позади автобусов и грузовиков. Когда он выключает двигатель, Фрэнки просыпается:

– Мы уже на месте?

– На месте. Пойдем, сынок.

Франко берет сына за руку и ведет по стоянке.

Я иду за ними и, обходя автомобили, понимаю, что мы приехали туда, где расположился цирк-шапито «Братья Ринглин, Барнум и Бейли».

– Смотри, сынок.

Посреди поля, как парашют, лежит брезент в бело-рыжую полоску. Вдруг звучат фанфары, и по пандусу спускаются три слона и три дрессировщика. Они встают по разные стороны от брезента. Один из дрессировщиков громко свистнул, а другой закричал: «Взялись!» Слоны обхватили хоботами шесты, и в считаные секунды над полем встал купол цирка.

Широко распахнув глаза, Фрэнки смотрит на происходящее, не в силах поверить в такое чудо.

– Они подняли купол, папа.

– Ага. Всю работу выполняют слоны, – отвечает Франко.

Я вижу, как радуются мои муж и сын. На глазах у меня застыли слезы. Франко смотрит на мир совсем не так, как я. Он любит показывать другим чудеса. Я плачу – не из-за того, что мой сын так восхищен, и не из-за того, что мне позволили увидеть настоящую любовь между отцом и сыном. Нет, я плачу о себе. Я верю только в то, что вижу, я не умею веселиться и, значит, не умею жить. Мне кажется, что я люблю по-настоящему, но это не так. Я не могу подарить своему мужу ощущение полета, а своим детям – ощущение чуда.

– Нелла, ты можешь в это поверить? – Франко смотрит на бело-рыжий купол, который теперь держится на шестах и готов к представлению.

– Это восхитительно, – тихо говорю я, и мы смотрим на вереницу животных, которые заходят под чудесный купол. Медведи, тигр, лев, а за ним слоны один за другим исчезают под брезентовым куполом.

– Я такого еще никогда не видел, – говорит Фрэнки отцу. – А ты, мама?

– Я тоже, – соглашаюсь я.

– Ты не пойдешь! Ты уже старый!

– Мне всего тридцать три года.

– Вот-вот – старый! – говорю я мужу, зная, что несколько жителей Розето уже вступили в армию и воюют против Муссолини и Гитлера.

– В армии так не думают.

– Я не хочу, чтобы ты уходил, – умоляю я, но Франко уже все решил.

– Тебе есть кому помочь. Пока идет война, твои родители не поедут в Италию, да и мои родные живут напротив. Я хочу сделать то, что велит мне мой долг, – говорит Франко.

– Долг должен велеть тебе остаться с женой и детьми.

– Им нужны механики. А на свете нет такой машины, которую бы я не смог разобрать и собрать заново.

– Пожалуйста, Франко.

– Нелла, если и есть такая женщина, которой не нужен мужчина, так это ты. – Он целует меня в лоб. – Я хочу показать сыну, как нужно любить родину, и я не смогу этого сделать, если останусь здесь и продолжу работать на фабрике.

Все члены семьи Паджано, Цоллерано, Кастеллука, наши дети и я едем в Нью-Йорк смотреть, как Франко будет принимать присягу. Ради детей я стараюсь казаться сильной, хотя Фрэнки уже сейчас считает отца героем, а Селеста слишком мала, чтобы понимать, что происходит.

Из многих семей в Розето мужчины ушли на фронт: младший брат Четти Оресте, двоюродный брат Франко Пол. Почти у каждой работницы с фабрики на войну ушел муж, брат или любимый. Мы все молимся о победе и о том, чтобы она пришла поскорее. Нам, итальянцам, приходится воевать со страной, из которой мы родом. Но у моего мужа нет никаких сомнений относительно Муссолини.

– Он должен уйти, – просто говорит Франко.

Франко целует на прощание отца с матерью, Фрэнки и Селесту. Потом обнимает и целует меня. Когда я иду с ним ко входу в здание призывной комиссии, он молчит. Впервые за все время нашего брака он молчит, а я болтаю без умолку. Я стараюсь собрать воедино все наши мечты, обещаю ему, что позабочусь о детях, что, когда он вернется, мы откроем свою собственную текстильную фабрику.

– Я не волнуюсь, – говорит Франко.

– Это хорошо. Значит, ты будешь осторожен, – пытаюсь я улыбнуться.

– Я буду осторожен, – обещает он.

– Ты знаешь, что я очень люблю тебя, – говорю я.

– А я люблю тебя.

– Возвращайся ко мне.

– Вернусь, Нелл. Обещаю.

С тех пор как Франко уехал, прошло девять месяцев. Фрэнки пишет своему папе раз в неделю. Он представляет, как Франко летает на бомбардировщике или с автоматом наперевес участвует в битве. На самом деле Франко работает на фабрике, выпускающей снаряжение для армии, в Англии. Он ремонтирует самолеты после сражений.

Перед нашей фабрикой останавливается правительственный автомобиль, и, как только весть об этом облетает все цеха, гул швейных машин стихает.

– О нет, – шепчет Четти. – Дурные вести.

Мое сердце бешено колотится в груди, когда к нам направляется молодой офицер.

– Вы кого-то ищете, сэр?

– Кончетту... Я не могу выговорить ее фамилию.

– Маруччи? – дрожащим голосом спрашивает Четти.

– Так точно, мэм.

– Это я.

– Правительство Соединенных Штатов Америки выражает вам свое соболезнование...

Когда офицер произносит имя Оресте Риччи, брата Четти, по ее лицу бегут слезы. Офицер разворачивается и уходит.

Четти склоняет голову и начинает молиться. Я тоже склоняю голову, но меня переполняет горе; я беззвучно произношу слова молитвы, но на самом деле совсем не молюсь. Если бы погиб мой брат, мне было бы не до Бога. Зачем молиться Богу, если Он забрал у меня моего близкого? Но Четти не такая. Она отдается вере полностью, без остатка.

На заупокойную мессу по Оресте Риччи, которая проходит в церкви Богородицы на Маунт-Кармель, собираются все женщины и мужчины, у которых сыновья, братья и мужья ушли на войну. Ренато читает прекрасный панегирик, он вспоминает Оресте в детстве и рассказывает историю семьи Риччи.

Мы выходим из церкви, и на улице нас встречает холодный ноябрьский ветер.

– Нелла, ты как? – Ренато идет ко мне сквозь толпу. – Есть вести от Франко?

– Он все еще в Лондоне. Пока все нормально.

– Можно с тобой поговорить?

– Конечно.

– Тогда идем.

Мы пересекаем площадь перед церковью и направляемся к дому священника. Ренато проводит меня в свой кабинет.

– Я давно не видел тебя в церкви. Почему?

– Мы теперь ходим в церковь Святой Елизаветы в Пен-Аргиле.

– Почему?

– Так решил Франко.

– Это из-за меня?

Я киваю.

– Этого я и боялся.

Я смотрю ему прямо в глаза, такие же ярко-голубые, как раньше. Ренато уже почти сорок, и в нем появилась уверенность, которая приходит вместе с опытом. Под его руководством прихожане построили начальную школу. Этой осенью он собирается огородить место для католической школы. Еще он намерен построить больницу. Когда дело касается заботы о своих прихожанах, он неутомим.

– Эта работа тебе к лицу, Ренато.

– Твоя работа тебе тоже к лицу. Ты так же прекрасна, как и раньше.

Его слова смущают меня. Они неуместны, но я всегда мечтала их услышать. Я всегда рада услышать, что он обо мне думает, пусть даже столько лет спустя.

– Спасибо, – шепотом отвечаю я.

Я склоняю голову и на этот раз молюсь по-настоящему. Пожалуйста, Господи, пусть Франко поскорее вернется домой.

Глава восьмая

– Левее, Франко! – кричу я своему мужу. Он стоит на стремянке. – И пониже. – Франко вешает вывеску: большая доска на двух цепочках. – Вот так, отлично! – командую я, прикрывая глаза от солнца.

Я достаю из кармана солнечные очки, надеваю их и читаю белые буквы на красном фоне: «Текстильная компания «Нелла», основана в 1945 году».

– Ну как? – спрашивает Франко, спускаясь со стремянки.

– Надо было назвать ее «Текстильной компанией семьи Цоллерано».

– Да ну, слишком длинно. К тому же так я все время буду помнить, ради кого столько работаю, – шутит Франко и обнимает меня за талию.

Как мы и рассчитывали, когда Франко вернулся с войны, мы взяли кредит и открыли собственную фабрику. Фредди Дженкинс страшно рассердился, а когда еще почти все его швеи перешли к нам, он пришел в ярость. В итоге он закрыл свою фабрику в Розето.

Папа приехал к нам. Он соскучился по внукам: Фрэнки уже двенадцать, а Селесте – шесть. Когда мы с Франко следим за погрузкой готового товара, приходится возвращаться домой поздно, но мама Франко следит за детьми и готовит им обед.

– Тетя Нелла, вы мне поможете? – спрашивает подбежавшая Ассунта.

Она очень похожа на мать: высокая, стройная, с такими же черными глазами и такой же белой кожей. К счастью, тяжелый характер матери не передался дочке, зато маленькая Ассунта такая же смелая, как и моя покойная сестра.

– Отец Ланзара хочет, чтобы я поборолась за звание королевы Великого времени, – объясняет она.

– Ну, для нас ты уже королева.

Она смеется:

– Знаю, тетя Нелла. Но это же совсем другое дело. У меня будет корона, и я должна буду возложить тиару на статую Святой Девы. Разве это не почетное звание?

– Конечно. Это считалось почетным, еще когда я была маленькой.

– Так ты мне поможешь?

– Обязательно. Но если ты хочешь победить, придется серьезно поработать. Кастеллука-Паджано не может проиграть.

Мы ВСЕ решили постараться, чтобы Ассунта стала королевой. Мы обошли весь Розето, потом отправились в Бангор, Мартинс-Крик и Пен-Аргил. Каждый день мы с Ассунтой и моими сестрами отправляемся продавать билеты. Сомневаюсь, чтобы кому-то удалось продать билетов больше.

Устав после очередного такого дня, я вхожу в дом с черного хода. На плите меня ждет ужин.

– Ты совсем себя уморишь из-за этого праздника. Мне кажется, ты хочешь, чтобы Ассунта победила, больше, чем она сама, – говорит Франко, отрываясь от газеты.

– Ты не понимаешь, Франко, – начинаю объяснять я, зажигая огонь под кастрюлей с пастой фаджоли. Твое детство прошло на Гарибальди-авеню. А я, когда в детстве приезжала в Розето, всегда чувствовала себя здесь чужой. Мы с сестрами могли только мечтать о том, чтобы принять участие в празднике, по-настоящему. Мы всегда плелись в хвосте процессии. Нас ни разу не позвали сопровождать королеву или хотя бы идти вместе с другими школьниками.

– Понятно, хочешь доказать всем, что вы не хуже других.

– Не всем, а самой себе. Я хочу, чтобы девочка из семьи Кастеллука стала королевой Великого времени, несмотря на то что ее мать росла на ферме в Делаболе.

Муж улыбается и снова берется за газету. Я кладу себе в тарелку пасту и сажусь есть.

В последнюю неделю Ассунта старалась изо всех сил. Я слишком волнуюсь, чтобы пойти в церковь и поглядеть на то, как продвигается соревнование. Я сижу дома и жду звонка. Наконец Ассунта звонит и говорит, что выиграла. Моей радости нет предела.

– Мама! – Ко мне в комнату входит Селеста.

– Поторопись, солнышко, надо еще отнести Ассунте ее платье, – говорю я, не поднимая головы от швейной машинки. Последняя примерка показала, что платье надо еще чуть-чуть ушить.

– Я готова. – Селеста поворачивается вокруг себя. На празднике она будет сопровождать Ассунту.

– Почему ты не в колготках?

– Я надену носки.

– Нет, надень колготки. – Я кладу на кровать готовое платье и иду в комнату Селесты, роюсь в ящиках, пока не нахожу белые колготки. – Вот, надевай. И побыстрее.

Я возвращаюсь в свою комнату и заворачиваю в простыню платье Ассунты. Франко и Фрэнки ждут нас на улице. Фрэнки против его воли сделали пажом Ассунты. На нем атласные панталончики и шляпа с пером.

– А где Селеста? – спрашивает Франко.

Я оборачиваюсь – ее нет.

– Ну и ребенок! – Я отдаю Франко платье и возвращаюсь в дом. – Селеста! – зову я. Она не отзывается. Я поднимаюсь в ее комнату. Она запуталась в колготках. – Дай помогу, – говорю я и помогаю ей одеться.

Мы сворачиваем на Дьюи-стрит и у дома Алессандро и Елены выскакиваем из машины, торопясь с платьем к Ассунте. Она ждет нас в доме. Ей сделали высокую красивую прическу. Я помогаю ей надеть атласное, расшитое на груди бисером платье с юбкой из нескольких слоев тюля, похожей на облако взбитых сливок.

Елена поправляет Ассунте платье. Мама смотрит на внучку и ахает:

– Ты так похожа на свою мать в день свадьбы!

У мамы на глазах выступают слезы. Елена обнимает ее.

– Ассунта, я хочу тебе кое-что подарить. – Мама достает из кармана маленькую коробочку, обтянутую бархатом, и передает ее Ассунте. – Твоя мать была моей старшей дочерью, и когда-нибудь я подарила бы это ей.

Ассунта открывает коробочку. В ней оказывается золотой медальон с сапфиром, который папа подарил маме много лет назад.

– Спасибо, бабушка. Это просто прелесть!

Ассунта наклоняет голову, и я застегиваю цепочку у нее на шее.

– Ты знаешь, что твоя мать хотела назвать тебя Селестиной, в честь бабушки? – спрашиваю я.

– Но так назвали меня! – гордо объявляет Селеста.

– Да, крошка. – Елена гладит мою дочь по голове.

Я смотрю на Ассунту:

– Но когда твоя мама умерла, отец только взглянул на тебя и тут же решил назвать в ее честь.

В глазах Ассунты стоят слезы.

– Жаль, что ее нет с нами.

– Жаль, – соглашается Елена, хотя, если бы Ассунта была жива, судьба самой Елены сложилась бы иначе. Мы обступаем Ассунту – нашу королеву Великого времени – и по очереди обнимаем ее.

Июльское солнце заливает площадь, когда Ассунта возлагает тиару на голову Святой Марии. Селеста и Фрэнки несут шлейф Ассунты, когда она всходит по церковным ступеням. Ей помогают подняться на специально установленный трон. Елена плачет. Когда-то робкая девочка, она выросла в высокую и сильную женщину, которой выпало самое большое для жительницы Розето счастье – увидеть, как ее дочь стала королевой Великого времени. Я радуюсь, думая о том, как мы, девочки с фермы, дожили до того, что одну из нас сделали королевой.

– Прекрасный день, – говорит Ренато, останавливаясь у палатки Алессандро.

– Да, просто чудесный, отец, – соглашаюсь я.

– Спасибо, что помогли и продали столько билетов. Благодаря вам я буду на хорошем счету у епископа.

– И не зря.

– Да, я хочу сделать столовую для младших школьников.

– Вам бы, отец, заниматься градостроительством, – говорю я. – Благодаря вам открылись новые школы и появился городской парк.

– Спасибо, Нелла, – улыбнулся он. – Но всего этого я не смог бы сделать без вашей щедрости.

Теперь, когда я смотрю на Ренато, я не вижу перед собой то лицо, о котором мечтала, и те губы, которые так хотела целовать. Я стараюсь больше смотреть на белый воротник-стойку – это помогает мне держаться спокойно.

– Нелла, я хотел сказать тебе: я уезжаю из Розето. Я получил назначение в Нью-Йорк.

Сердце у меня упало. Хотя мы и не ходим в церковь Богородицы на Маунт-Кармель и я не вижу Ренато, мне приятно знать, что он рядом. Ренато кажется мне частью Розето настолько, что я просто не могу себе представить город без него.

– Очень жаль.

– В начале сентября к вам приедет новый священник. Очень хороший. Его зовут отец Шмидт.

– Епископ назначил нам не итальянца?

– Перемены всегда к лучшему. К тому же я уверен, он понравится пастве.

Из-за шума толпы его слова становится все труднее разбирать. Я смотрю на него, он улыбается.

– Нелла, я...

– Не надо ничего говорить. – Я отвожу взгляд, потому что у меня больше нет сил смотреть на него.

– Я буду по тебе скучать, – тихо говорит он. – Я не хотел снова исчезнуть, не попрощавшись.

– Спасибо.

– Видишь, иногда люди учатся на своих ошибках.

Одна из прихожанок уводит Ренато. Она хочет познакомить его со своими родственниками. Я смотрю, как он исчезает в толпе, и думаю, что не увижу его, наверное, много лет.

Осень 1959 года принесла перемены в нашу жизнь. Вскоре после того, как моей дочери Селесте исполнилось двадцать, она решила выйти замуж за хорошего итальянского юношу из Филадельфии. Селеста решила, что ее свадьба по красоте не должна уступать свадьбе английской королевы. Церковь на Маунт-Кармель вся утопала в каллах, так же как номер новобрачных в отеле «Вифлеем». Платье ей заказали в Нью-Йорке в одном из роскошных магазинов на Пятой авеню.

– Ты удивлена? – спрашивает мой муж, обшаривая прихожую в поисках ложки для обуви. – Она у нас не фермерская девочка.

– Конечно, у нее есть все, и так она себя и ведет. Испорченная девчонка.

– Я вас слышу! – кричит Селеста из своей комнаты. – Мама, помоги мне!

Я иду в ее комнату. На ней только чулки и комбинация. Я гляжу на свою дочь и удивляюсь: передо мной – взрослая девушка. Как быстро летит время! Густые вьющиеся волосы, карие глаза сияют. Просто итальянская кинозвезда! Я думаю о том, что ей еще рано выходить замуж, но ничего не поделаешь: она так решила. Селеста проучилась год в Университете Мэривуд и пришла к выводу, что учиться ей не нравится. Джованни предлагал ей подождать до окончания учебы, но она и слышать об этом не хотела.

– Какая ты красавица! – говорю я своей дочери.

– Ты правда так считаешь?

– Ну конечно.

– Ты этого никогда не говорила. – В ее голосе неожиданно звучит раздражение.

– Быть не может. Я тебе это сто раз повторяла.

– Нет, мам, ни разу.

– Неправда, – не сдаюсь я.

– Мам, давай не будем ругаться в день моей свадьбы. – Она присаживается за туалетный столик. – Ты не понимаешь.

– Чего я не понимаю? Что у тебя всегда было абсолютно все? Что ты живешь в прекрасном доме и пошла учиться в хороший колледж? Что у тебя роскошная свадьба, на которую приглашено триста человек в отель «Вифлеем», в который я зашла впервые, когда мне было тридцать четыре?

– Ну начинается! Вечные разговоры про ферму. Ты хочешь, чтобы все знали, как много тебе пришлось работать? Да, ты много работала, но знаешь что? Ты так много работала, что тебя никогда не было дома. Я с трудом припоминаю, когда мы с тобой вместе обедали.

– О тебе заботились твои бабушки и дедушки. У меня никогда не было бабушек и дедушек.

– Дело не в том, что было у тебя, дело в том, чего не было у меня. А я росла и почти не видела свою мать. Именно поэтому я ушла из колледжа. Я не хочу бросать своих детей.

– Я тебя не бросала, Селеста.

– Но тебя никогда не было рядом. Спроси у Фрэнки. Не только я чувствовала себя заброшенной.

Слова Селесты ранят меня, как ножи. О чем она? Кто их бросал? Селеста и Фрэнки росли в кругу семьи. Мы работали в двух шагах от дома, когда купили фабрику. У наших детей было все то, чего у нас в их возрасте не было. Если бы не свадьба, я бы ей все это высказала.

– Нелла, идем, собирайся. – В дверях появляется Франко. – Оставь ее в покое.

Я иду в нашу комнату одеваться. Франко заходит к Селесте и закрывает за собой дверь. Я не хочу слышать, о чем они говорят. Если бы Селеста знала, каково это – прожить мою жизнь, она бы не посмела так со мной разговаривать.

Через некоторое время Франко возвращается. Он берет меня за руку и говорит:

– Дорогая, Селеста хочет с тобой поговорить, прежде чем мы отправимся в церковь.

Я иду к ней. Моя дочь особенно хороша в своей сияющей диадеме и фате.

– Прости меня, Селеста.

У нее в глазах появляются слезы, и тут я вдруг понимаю, что она почти никогда не плакала.

– И ты меня прости за все, что я тебе наговорила.

– Я старалась, как могла. Надеюсь, ты когда-нибудь это поймешь.

– Я это и сейчас понимаю, просто вышла из себя.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива. Я гораздо больше хочу видеть счастливой тебя, чем быть счастливой сама. Я всегда мечтала о том, чтобы твоя жизнь была лучше моей, чтобы ты сама была лучше меня.

– Я постараюсь.

Мы решили дойти пешком до церкви Богородицы на Маунт-Кармель, в которую снова стали ходить, после того как в 1952-м открылась новая католическая школа. Нас пригревают мягкие лучи ноябрьского солнца. Франко ведет Селесту за левую руку, я – за правую. Это последние минуты, когда наша дочь принадлежит только нам. Может быть, она права.

Может быть, мы действительно уделяли ей слишком мало внимания.

– Твое пятидесятилетие будем справлять в Италии, – сообщает Франко, сидя за своим столом на фабрике.

– Это неудобно, дорогой. В январе у нас больше всего заказов, готовится весенняя коллекция.

– Если мы сейчас не поедем, то не поедем никогда. Я хочу погулять с тобой по Венеции, Флоренции, Риму. А потом поедем на юг, в Розето-Вальфорторе.

– Ладно. – Я целую Франко в лоб. – Но смотри, эти две недели должны вписаться между поступлением новых материалов и запуском весенней коллекции.

– Будет сделано, босс. – Я прохожу мимо него, и Франко легонько щиплет меня. – В доме стало слишком тихо, с тех пор как Фрэнки женился, а Селеста вышла замуж. Не могу поверить, что мои дети уехали из Розето. Нам с тобой надо найти какие-нибудь новые интересы.

– Нам и так есть чем заняться, пока есть фабрика.

– Так почему бы ее не продать?

– Что? Ты с ума сошел? Она же приносит отличный доход!

– Знаю. Но разве нам нужно так много? У нас есть дом и фабрика. Кто знает, за сколько можно продать наше предприятие? Скорее всего, заплатят столько, сколько мы попросим. Ну ее, эту фабрику. Мы могли бы посмотреть мир.

Я присаживаюсь на край стола моего мужа.

– И что мы будем делать?

– Ничего. Отдыхать. – Он гладит мою ногу под юбкой.

– Боже мой! Но я не могу отдыхать целыми днями.

– Может быть, пора научиться? – смеется он. – Разве ты не устала от работы? Ты же с пятнадцати лет только этим и занимаешься.

– Да, и я уже привыкла. Я полюбила свою работу.

– Но работа не может любить тебя.

– За проявления любви неплохо сходят чеки на крупные суммы.

– Ладно. Не хочешь – не надо. Не будем выходить на пенсию раньше времени. Но на две недели в Италии мы договорились.

Франко снова берется за бумаги. Он напоминает мне сейчас мистера Дженкинса, когда тот назначил меня начальницей цеха. Иногда мне кажется, что это было вчера, а иногда у меня возникает такое чувство, что я прожила в два раза больше, чем на самом деле. Франко приносит домой проспекты о путешествиях, я разглядываю их, но все эти места кажутся мне нереальными. Мы всегда успеем отправиться в путешествие. Через десять лет Франко будет всего шестьдесят два. Нам еще рано выходить на пенсию.