Текст книги "Королева великого времени"

Автор книги: Адриана Триджиани (Трижиани)

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

– Пойду прослежу за выгрузкой. – Франко выходит из кабинета.

Я пролистываю брошюры об Италии. Такая роскошь, такая романтика! Может быть, мой муж прав и нам необходимо отправиться в путешествие?

– Миссис Цоллерано! Скорее! – В дверь влетает Донна Мугаверо из отделочного цеха. – Там мистер Цоллерано!..

Я выбегаю из кабинета. В главном зале стих гул машин. Рабочие смотрят на моего мужа, лежащего на полу.

– Что случилось? – Я склоняюсь над Франко. – Милый, что с тобой? – Я провожу рукой по его лицу, беру его за руку. Он не шевелится.

– Я позвоню в «скорую», – предлагает Донна и кидается в мой кабинет.

Но теперь уже поздно. Франко умер.

Вся Гарибальди-авеню перед моим домом заставлена машинами – наши родственники и друзья собрались на похороны. Селеста и Фрэнки приехали, как только узнали. Мы втроем выбирали гроб, цветы, приглашения на заупокойную мессу – все самое лучшее из того, что было в похоронном бюро Фиоре.

В кухне мои сестры заняты готовкой. Они вспоминают разные забавные истории о Франко и смеются, но я не могу смеяться вместе с ними. Франко делил со мной мою жизнь и мою постель, я не представляю, как буду жить без него.

В эту ночь я падаю на кровать без сил. Как странно ложиться на свою половину, поворачиваться туда, где должен быть Франко, и видеть, что его нет. Селеста и Фрэнки спят в своих комнатах. Я позвонила родителям в Италию – они уже едут.

Я не пролила ни слезинки. Я чувствую, что внутри меня целые реки слез, но за свою жизнь я так привыкла сдерживаться, что и теперь не плачу.

– Мам? – Это Селеста в ночной рубашке, вся заплаканная, пришла в спальню. – Мне так грустно.

Я приподнимаю край одеяла, и она забирается ко мне.

– Что мы будем делать? – спрашивает она.

– Не знаю.

– Он что-нибудь сказал перед смертью?

– Мы говорили о поездке в Италию. И вдруг он... просто упал.

– Бедный папа. За всю жизнь ни разу не отдохнул, у него ни разу не было нормального отпуска.

Не знаю, хотела ли Селеста причинить мне боль, но я внезапно чувствую себя виноватой. Я понимаю, что она права.

– Жаль, что нам с ним так и не удалось отдохнуть.

– Ничего, он был счастлив, – мягко говорит она, прижимаясь ко мне. – Мам, он ведь все время говорил о тебе.

– Правда?

– Да. Он рассказывал мне, какой ты была в молодости. Он говорил, что ты была как кусок льда, пока он не поцеловал тебя. И еще что он не оставлял надежды растопить этот лед. Ты не представляешь, как сильно он тебя любил.

– Я знаю.

– Он говорил, что ему пришлось много потрудиться, прежде чем ты отдала ему свое сердце.

– Так и говорил?

– Да. А еще он говорил, что женское сердце не должно доставаться мужчине легко. Потому что оно стоит любых усилий и потому что если он будет его добиваться, то никогда не перестанет ценить.

Некоторое время мы лежим в тишине.

– Мам, почему ты не плачешь?

Я на секунду задумываюсь:

– Не знаю.

Отец Ле Шмидт произнес речь о щедрости моего мужа, о том, как он помог построить новую школу и дом для священников. Папа и мама попали на мессу, но не успели даже переодеться. Мы уже вернулись домой, и я была на кухне, когда зазвонил телефон и Селеста взяла трубку.

– Минуточку, – сказала она и пришла на кухню. – Мам, это тебя.

– Кто?

– Отец Ланзара, – ответила она, закатывая глаза.

Я иду в гостиную и подхожу к телефону.

– Нелла, это такое горе, что ты потеряла Франко. Как ты?

– Ужасно. Я не думала, что без него будет так тяжело.

– Это огромная утрата. Он был еще так молод.

– Да, и мы строили планы на будущее...

Мы молчим, но пауза не кажется мне неловкой.

– Где ты, Ренато?

– В Университете Святого Иоанна в Квинсе.

– Ты там служишь?

– Нет, преподаю литературу.

– Здорово.

– Нелла, прости, пожалуйста, но мне надо идти. Я хотел, чтобы ты знала: я молюсь за тебя и Франко.

Я прощаюсь и вешаю трубку. В кухне за столом сидят Селеста и Фрэнки.

– Что ему было надо? – спрашивает Селеста.

– Выразить соболезнования. – Я наливаю себе воды.

– Или пригласить тебя на свидание? – говорит Фрэнки.

– Не смешно, – одергиваю его я.

– Папа говорил, что ты всегда ему нравилась.

– В молодости мы были друзьями.

– А насколько я понял с папиных слов, вы были больше чем друзьями. Поэтому мы и перестали ходить в церковь Богородицы, да, Селеста?

– Угу.

– Давайте поговорим о чем-нибудь другом.

Я смотрю на своего сына. Он, конечно, вырос, но иногда кажется мне все тем же шестилетним ребенком, который будет испытывать мое терпение, пока я не взорвусь.

Кладбище при церкви Богородицы на Маунт-Кармель находится на холме за Гарибальди-авеню. Оно очень милое: зеленая трава, ровные дорожки.

– По-моему, отлично, – говорит Селеста, беря меня за руку. Мы смотрим на надгробие Франко.

– А тебе как, Фрэнки?

– Пойдет.

Но в его глазах стоят слезы.

На простом надгробном камне написано:

ФРАНКО ЦОЛЛЕРАНО

МУЖ И ОТЕЦ

17 МАРТА 1907—18 НОЯБРЯ 1959

Глава десятая

Только не ожидай ничего потрясающего, – говорит мне папа. Он везет меня по пыльной дороге в Розето-Вальфорторе.

– Тут совсем не так, как в нашем американском Розето. Тут все пахнет стариной.

– Папа, не извиняйся. Мне он и так уже нравится. Родители уговорили меня поехать с ними в Италию. Они давно звали меня, но в этом году я согласилась: мой муж мечтал, чтобы мое пятидесятилетие мы встретили в Италии. Франко хотел увидеть нашу родину. Если бы он был со мной, ему бы здесь понравилось. Мягкие очертания невысоких гор вдали, пологие холмы, между которыми вьется узкая дорога. Куда ни глянь, всюду пышно цветут розы: от темно-красных до бледно-розовых. Розето не зря получил свое название.

– Похоже на Делабол, правда? – спрашивает мама.

– Похоже, – соглашаюсь я.

Земля здесь кажется сухой и древней. На вершинах холмов тянутся к солнцу фиговые деревья, а по краям дороги из Биккари раскинулись оливковые рощи. Папа указывает мне на каменоломни, в которых добывают мрамор. Издалека они смотрятся как огромные трещины на теле земли, окруженные горами шлака. Они напоминают мне шахты под Розето.

– Теперь я понимаю, почему вам здесь нравится. Тут все как дома.

Я смотрю на отца и думаю о том, что он, скорее всего, переживет меня. Он сохранил отличное здоровье благодаря долгим годам работы на ферме. Он давно уже перестал хромать. И как единственное напоминание о том несчастном случае в шахте осталась легкая боль в ноге, которая дает о себе знать, во время дождя.

Папа бросает на меня взгляд и удивляется:

– Ты что? Думаешь о Франко?

– Да.

– Ну, поплачь, поплачь.

– Папа, я не могу плакать, сколько ни пыталась. Не знаю, что со мной.

– Ты должна плакать. Мой отец когда-то говорил мне, что детей надо учить всему, даже как скорбеть. Ты должна показать Селесте и Фрэнки, как надо воспринимать утрату.

– Они это знают лучше, чем я.

Папа не представляет, сколькому я научилась у своих детей. Они гораздо умнее меня, хотя и не подозревают, как глубоко я чувствую жизнь.

Мы подъезжаем к Розето. Холмы по краям дороги становятся изумрудными, и я понимаю, как появился тот Розето, в Пенсильвании. Те, кто построил его, с любовью воспроизвели свой родной город.

Мы проезжаем по главной улице, и меня не покидает ощущение, что я здесь уже была. Слишком все похоже. Похожи двухэтажные дома с балкончиками. Похожи и люди: темные волосы, сияющие черные глаза, резко очерченные носы. Кажется, что это все жители нашего Розето.

– Теперь понимаешь, почему мы ездим сюда каждый год? – говорит папа. – Тут все как в Америке, только тише.

– Да разве наш Розето такой шумный? – смеюсь я.

– А разве нет? Здесь до сих пор ездят на лошадях. Эта машина чуть не единственная в городе. – Папа останавливается у двухэтажного оштукатуренного дома. – Приехали. Это дом моего брата Доменико. Мы всегда живем у него, когда приезжаем сюда.

– Come stai! – Из дома выходит папин младший брат, крепкий мужчина шестидесяти лет с каштановыми волосами. – Нелла! – Доменико обнимает меня. – Agnese, vieni! – обнимает он маму.

Тетя Аньезе выходит из дома. Она моя ровесница, но выглядит лет на десять лет моложе. Ее черные волосы до плеч собраны в хвост, кожа бронзовая, на щеках легкий румянец. Она меня крепко обнимает.

– Нелла! – Из дома появляется их дочь Пенелопа. Ей около двадцати, и она красавица.

– Идемте в дом.

Тетя Аньезе берет мои чемоданы. Пенелопа проводит меня в гостиную – огромную комнату, расчерченную полосками солнечного света, бьющего сквозь ставни. Она ставит чемоданы на пол и оглядывает меня с ног до головы. Я снимаю шляпу, затем перчатки.

– Тут вам не нужны ни шляпа, ни перчатки, – с улыбкой говорит она. – Надеюсь, у вас есть юбка и сандалии.

– Есть.

– И чулки тут не нужны.

– Понятно.

«Ну вот, приехали, – думаю я. – Хорошее начало путешествия». Я привезла с собой целый чемодан новых вещей: два саржевых костюма, платье из шерсти букле и множество новых чулок. Единственное из моего гардероба, что не будет смотреться здесь претенциозно и неуместно, – черная хлопковая юбка и белая блузка.

Над камином висит зеркало. Я гляжусь в него. В детстве у меня была копна вьющихся волос, сейчас я их старательно распрямляю, чтобы они нормально лежали при стрижке «паж». К счастью, я пошла в отца, и у меня еще нет седых волос. Но в этой новой для меня комнате, при новом освещении я вижу, что моя прическа меня старит. Я провожу руками по лицу. Пудра слишком розовая, и от нее я кажусь еще старше. Морщин на лице почти нет, но в целом я произвожу впечатление строгой, властной женщины. Тонкие морщинки на лбу лежат так, что кажется: я на всех смотрю сверху вниз. Поджатые губы заставляют думать, что я все знаю лучше других. Мне вдруг становится противно, и я отворачиваюсь. Все, что говорила обо мне Селеста, верно. Я всего лишь фабрикантша, помешанная на росте доходов. Что со мной случилось? Куда делась та девочка, которая больше всего на свете любила читать, которая считала, что главное – воображение? Почему я позволила ей превратиться в это?

Раздается стук в дверь.

– Войдите, – говорю я.

Входит Аньезе. Я отворачиваюсь.

– Что с тобой? – подходит она ко мне.

– Не знаю.

– Расскажи мне.

Она обнимает меня. Не знаю почему, но ее доброта так трогает меня, что я начинаю плакать. Слезы подступают толчками, откуда-то из глубины, и наконец проливаются обильным дождем. Мой муж, наша совместная жизнь, наше будущее, моя молодость – куда это все делось? Все накопившееся горе изливается из меня вместе со слезами. Я пытаюсь приглушить рыдания и не могу.

– Поплачь, поплачь, – говорит она.

Впервые с тех пор, как увидела Франко на полу фабрики, я зарыдала.

Когда я просыпаюсь, гляжу на будильник и не верю своим глазам. Полдень! Я проспала двенадцать часов. Вокруг тишина, слышно только, как занавеска легонько постукивает о подоконник. Папа прав: тут очень тихо. Я иду в ванную. Набираю горячую воду, погружаюсь в нее. Не знаю почему, но мне вдруг становится легко и спокойно. Мне кажется, что я плыву. Неудивительно, что все испугались за меня, когда я не плакала о Франко. Слезы приносят огромное облегчение.

Одевшись, я спускаюсь в гостиную. К моему удивлению, в доме никого нет. Странно, ведь почти обед. Я выхожу из дома, прохожу до конца улицы. Вокруг много людей, но никого из них я не знаю. Наконец замечаю Аньезе и Пенелопу – они идут мне навстречу с какими-то свертками в руках.

– А, Нелла, проснулась, – с улыбкой говорит Аньезе. – Как себя чувствуешь?

– Отлично.

Я и правда чувствую себя отлично. Как будто гора с плеч свалилась. Я опять дышу полной грудью.

– А где мама?

– Они с соседкой пошли на рынок в Фоджи. Ей нравится рынок. Идем, приготовим обед.

Пенелопа идет впереди.

– А папа? – спрашиваю я у Аньезе.

– Ушел с моим мужем. Так просто, погулять, поглазеть. Кто знает, на что?

Я вхожу в дом следом за Аньезе и Пенелопой. Аньезе указывает мне на стул в кухне. Моя задача – не помогать им, а развлекать разговорами, пока они будут готовить. Кухня – самое большое помещение в их доме. Посередине стоит огромный стол с двенадцатью стульями вокруг него. В углу – еще один длинный стол, для готовки. Аньезе и ее дочь разворачивают один из свертков, достают свежую рыбу, приправляют ее лимоном и травами и кладут в духовку. Я слежу за их слаженными действиями. Никто не командует, никто никого не одергивает. Кажется, я все время говорю Селесте, что и как надо делать. А тут передо мной мать и дочь, которые любят друг друга и уважают право другого делать что-то по-своему.

После обеда я сую ноги в сандалии и подхожу к зеркалу. Не пудрюсь, а только подкрашиваю губы помадой. Дух молодости, который исходит от Аньезе, передался и мне. Нос у меня уже немножко обгорел. Я снова становлюсь похожей на счастливую девочку, какой когда-то была.

Я отправляюсь гулять по городу. Поднимаюсь по холму туда, где в нашем Розето была бы Честнат-стрит. На вершине холма стоит церковь. Я открываю дверь и вхожу. Разглядываю потрясающие фрески, изображающие жизнь Святой Марии. Я улыбаюсь: художник увидел Богородицу красивой, с алыми губами и огромными голубыми глазами.

Из ризницы появляется приходской священник, и я в тысячный раз удивляюсь, зачем Ренато выбрал этот путь. Мне становится стыдно за свои мысли. В конце концов, я только что потеряла мужа. У нас с ним была семья, общее дело и общая жизнь. А теперь меня снова захватила мысль о Ренато Ланзаре.

Я выхожу из церкви на залитую солнцем площадь и вижу группу школьников. Смеясь и весело болтая, они идут вверх по улице. Когда они сворачивают за угол, чтобы подойти к церкви, я вижу, что они старше, чем я думала: не школьники, а скорее студенты. Они говорят по-итальянски, но в их речи слышится американский акцент. Что они тут делают?

У меня холодеет сердце. Меня мучает какое-то предчувствие, но я не успеваю сообразить достаточно быстро.

– Нелла! – слышу я мужской голос, и меня охватывает радость, смешанная со страхом. – Что ты здесь делаешь?

Это Ренато. Я поворачиваюсь к нему. Он поседел, но его волосы по-прежнему густы. Он одет в белую рубашку и брюки цвета хаки. Куда делась сутана?

– Я тут с родителями. А ты как сюда попал?

– Со своими студентами из Университета Святого Иоанна. Мы едем в Апулию. А по пути я хотел показать им, где жили мои предки. К тому же тут в церкви потрясающие фрески.

– Да, я видела.

– Ты как? – спрашивает он.

– Нормально. Франко всегда мечтал посмотреть на настоящий Розето, поэтому я решила, что должна приехать сюда.

– Тут совсем как дома, правда?

Я киваю. Ренато рассуждает о природе, о красоте, об искусстве. Я понимаю, что он нервничает.

– Надолго ты тут? – спрашиваю я.

– На несколько дней. Потом мы едем в Рим.

Я смотрю на его студентов:

– Можно я украду у вас преподавателя на один вечер?

Они смеются, а одна девочка с улыбкой говорит:

– Он ведь священник.

– Это я прекрасно знаю, – замечаю я, глядя в глаза Ренато. – Я живу в доме сто двадцать семь на улице Тэста.

– Я зайду в семь, – говорит он и снова обращается к студентам: – Идемте смотреть фрески.

Я медленно спускаюсь с холма. Как странно, что я встретила здесь Ренато. К чему бы это? Шагая по улице Примо, я замечаю свое отражение в витрине. Снова ставшие непослушными волосы сияют на солнце, ветер развевает юбку – я похожа на молоденькую девушку. Я, конечно, знаю, что давно уже не молода, но сейчас по крайней мере выгляжу молодой.

На окраине Розето-Вальфорторе на реке Фортор есть старая гостиница, а в ней – ресторан. Место тут очень живописное. Гостиница похожа на древнюю каменную крепость, а вокруг расстилаются сады. Ренато подводит меня к столику у окна, из которого открывается вид на реку.

– Ну как тебе? – спрашивает он, выдвигая для меня стул.

– Чудесно, – искренне говорю я.

Аньезе дала мне свою белую льняную юбку и розовый джемпер. Она настояла на том, чтобы я надела ее вещи: все, что я привезла с собой, смотрится слишком пафосно.

– А где твоя сутана?

– Я не хожу в сутане во время поездок.

– Зря.

– Ты думаешь, сутана отпугивает женщин? Наоборот.

Я предостерегающе поднимаю руку:

– Стой! Не хочу больше ничего знать.

Мы оба смеемся. Мне кажется, что только вчера мы с ним были на берегах озера Минеи.

– Ренато, ты знаешь меня с четырнадцати лет. Скажи, как я выгляжу?

Ренато откидывается на спинку стула.

– Прости меня за то, что напрашиваюсь на комплимент, но мне только что исполнилось пятьдесят. И я вдруг стала чувствовать себя старой. Франко умер. Я теперь вдова. Меня не покидает ощущение, что жизнь закончилась.

Я не могу сдержаться, не могу не поделиться с ним своими мыслями и чувствами. Мне нужно выговориться. К нашему столику подходит официант. Ренато выбирает вино. Официант спрашивает, что мы будем есть.

– Принесите что-нибудь вкусное, на ваш выбор, – говорит Ренато. Официант рад отнести такой заказ повару. – Ты не старая. И по-прежнему красивая. Даже еще красивее, чем раньше.

– Ты просто вежливый.

Я провожу рукой по волосам. Они густые и приятные на ощупь. Никогда больше не буду пользоваться лаком для волос.

– Да, я вежливый. Но я говорю правду. Тебе повезло. У тебя такое лицо, которое всегда выглядит молодым.

– Может, ты просто видишь меня такой, какой я когда-то была.

– Нет, я вижу тебя такой, какая ты есть. – Ренато наливает вино в мой бокал. – Что с тобой случилось? Тебя же никогда не волновало, красивая ты или нет, а теперь вдруг...

– Пытаюсь понять, почему мне в жизни ничего не удалось.

– В смысле?

– Франко умер, все еще мечтая отправиться со мной в путешествие. Селеста считает, что я плохая мать. Фрэнки отшучивается, но ясно: он тоже думает, что его мать не добрый ангел, а холодный капиталист. Им кажется, что меня всегда интересовала только работа, что я всегда хотела только денег.

– И это правда?

– Я всегда была амбициозной, Ренато. Всегда.

– Выходит, у них была обеспеченная жизнь?

– У них было все, что душе угодно.

– Чего же им не хватало?

– Меня.

– Значит, они тебя любят и жалеют, что не могли проводить с тобой больше времени. Разве это плохо?

– Наверное, нет.

– Иногда я отдал бы все на свете, лишь бы мой отец был жив. Моя мать умерла, когда мне было пять. Я искал ее в каждой женщине. В некотором смысле – до сих пор ищу. Нас всех мучит ощущение, что жизнь могла бы сложиться по-другому. Но человек выбирает что-то одно и должен учиться жить с тем, что есть, и радоваться этому.

Я на минуту задумываюсь.

– Ты выслушал немало исповедей, да?

Ренато смеется:

– Да, слишком много.

– Тебя, должно быть, уже ничем не удивишь?

– Да, теперь меня уже ничто не удивляет. Я понял, что всех нас мучают одни и те же демоны.

– Как так: священник говорит о демонах?

– Я знаю о мире не больше, чем любой другой. Меня так же терзают сомнения и вопросы, на которые нет ответов. Что, я тебя удивил?

– Честно говоря, нет, – признаюсь я, откидываясь на спинку стула.

– Вот за это я тебя всегда и любил, – смеется Ренато.

– Ну, Ренато, не надо так! – Воспоминание о любви смущает меня.

– Нет, я серьезно. Я всегда любил тебя за то, что ты смотришь в глубь вещей, в самую сердцевину. Ты всегда заставляла меня быть откровенным.

– Тогда почему ты меня бросил? – Не успела я произнести до конца этот вопрос, как мне тут же стало стыдно: показалось, что я изменяю памяти мужа. – Ладно, не важно. Забудь об этом.

– А если я чувствую, что должен тебе все объяснить?

– Все равно. Я любила Франко. Я выбрала его. Не хочу знать, почему ты меня оставил. Получается, что Франко был для меня вторым, а мне не хочется об этом думать.

– Но ведь так и было.

– Ренато, не надо.

– Разве было не так? – не отступает он. – И Франко это знал. Именно поэтому вы перестали ходить в церковь Богородицы на Маунт-Кармель. Тот день, когда меня назначили в Розето, был самым кошмарным в моей жизни. Я не хотел возвращаться. Не хотел причинять тебе боль. Мне было очень неприятно, что я, получается, испортил тебе свадьбу.

– Ничего ты не испортил. Я любила Франко.

– Это хорошо, – облегченно вздыхает Ренато и выпрямляется.

– Я знала, что Франко будет со мной интересно всю жизнь, но я не была уверена, что смогу всегда быть интересной для тебя.

– С тобой мне было бы всегда интересно, Нелла.

Официант ставит на стол тарелки с местными вкусностями: равиоли с мясом омаров под трюфельным соусом, телятину, обжаренную в вине с артишоками, свежие овощи. Ренато рассказывает о своей жизни в Нью-Йорке, и я снова начинаю в него влюбляться. Мое сердце после смерти Франко ищет тепла. Я хочу забыть о своем горе и снова почувствовать себя женщиной. Но я отлично понимаю, что это неправильно. Точно так же было давным-давно, когда мы с Ренато занимались любовью. Нас свела тогда не настоящая любовь, какая была у нас с Франко, а жалость и сострадание. Мы с Франко любили друг друга по-настоящему. Теперь я это понимаю.

– Почему ты стал священником, Ренато?

Он улыбается:

– Для начала мне казалось, что такова моя судьба. Я вел слишком легкую и беззаботную жизнь, никого сильно не затрагивавшую...

– Кроме меня.

– Да, кроме тебя. Я не знал, что делать со своей жизнью. Потом стал молиться, чтобы Бог указал мне путь. В 1927 году священничество было идеальным выходом для молодого человека, который любит чтение, любит одиночество, любит помогать людям. Это трудно объяснить: так сложилось, и все.

– Но ты мог бы стать врачом или политиком – да кем угодно! Но почему ты выбрал именно такую жизнь? Жизнь священника?

– Я часто смотрел на других ребят в нашей семинарии и думал: что у нас общего? Можно предположить, что это любовь к Богу, желание служить Ему, но это не так. Единственное, что было у нас общим, – некая отстраненность. Нам всем нравилось одиночество. Я оправдывал эту черту в себе тем, что рано потерял мать и она не успела научить меня, как жить с людьми, как выстраивать отношения с ними. Не знаю, как другие ребята – у них, наверное, были свои причины, – но все мы выбрали жизнь, в которой не может быть личных связей с людьми, не может быть тепла.

– И как тебе такая жизнь?

– Трудно сказать, ведь другой я не знал.

Ренато провожает меня до дома моего дяди. Наверное, в пятьдесят первая любовь нужна только для того, чтобы ты могла вспомнить, какой была когда-то. Может быть, первая любовь нужна для того, чтобы показать лучшую часть тебя самой, показать, какие решения ты принимала, когда не беспокоилась о последствиях. Может быть, первая любовь нужна для того, чтобы придать тебе храбрости в трудную минуту, придать тебе смелости отстаивать свои чувства и не сдаваться перед лицом одиночества. Держа Ренато за руку, я думаю о том, что мы придали друг другу мужества. К дому мы подходим уже поздно, когда все спят.

– Спасибо, – говорит мне Ренато.

Он все еще такой же красивый, как в молодости. Впрочем, я бы предпочла, чтобы сейчас он не был таким красавцем. В молодости старость кажется далекой, а когда она наконец приходит, ты не можешь в это поверить. Но на самом деле мы не сильно изменились. Я по-прежнему пытаюсь не влюбиться в него, а Ренато-священник так же уклончив, как Ренато-поэт.

– Ты так и не объяснил мне... – начала я и замолчала.

– Чего? – спрашивает он, пытаясь заглянуть мне в глаза.

– Почему ты меня бросил.

Ренато стоит молча, глядя в сторону, потом говорит:

– Я боялся. – Он все еще не смотрит на меня. – Я бросил тебя, потому что боялся, что ты бросишь меня.

Он поворачивается и уходит. Мне хочется задержать его, но я отказываюсь от этой мысли. Теперь, узнав Ренато, я поняла, что он мне не нужен. Он принадлежит своему миру, где привык делать то, что ему нравится. А мне придется привыкать жить одной, и никто мне не поможет в этой моей новой жизни.

Селеста вонзает ногти в мою руку. Остаются маленькие розовые полумесяцы.

– Тужься, дочка, тужься!

Моя Селеста рожает в больнице в Истоне. Это будет ее первый ребенок. Джованни ждет в коридоре, вместе с другими отцами. Я примчалась к ней, как только узнала, что у нее начались схватки. Дочь хватает меня за руку и просит:

– Не уходи.

Доктор недоволен, что я осталась. Но если я нужна своей дочери, я никому не позволю помешать мне быть с ней. Ни одна женщина не должна быть в такую минуту одна, и лучше всего, если с ней рядом будет ее мать.

– Я тут, доченька. Я тебя не брошу.

Роды длятся час, потом наконец Селеста вскрикивает, и ребенок показывается.

– Девочка! – кричу я.

Медсестра забирает ребенка.

– Как она? – спрашивает Селеста.

– Замечательно. Просто чудо!

Я держу ее за руку и вытираю ей лоб влажной тряпочкой. На секунду вспоминаю роды Ассунты и ее страшную смерть. Медсестра передает ребенка Селесте. Селеста держит свою девочку и плачет.

– Она такая красивая, правда, мама?

– Вся в тебя. Ты была точно такая же.

– Я назову ее Франческа. В честь папы.

Я тоже начинаю плакать. Селеста смотрит на меня.

– Я люблю тебя, Селеста.

– Я тоже тебя люблю, мама, – шепчет она. – И тебя, Франческа.

Кто знал, что рождение моей внучки даст мне веру, которой я никогда не понимала и которой у меня никогда не было? Я не уверовала после рождения своей дочери, но один взгляд на лицо внучки пробудил во мне веру. Может быть, это потому, что она является частью меня, но не забирала у меня силы. Вера проявляется в том, что ты принимаешь жизнь такой, какая она есть, и знаешь, что мы все живем вечно.

Я иду по Гарибальди-авеню к ресторану «Мэри Берт» и вижу, что город совсем не изменился со времен моего детства. Наш Розето остается итальянским городом. Церковь Богородицы на Маунт-Кармель по-прежнему возвышается на холме, похожая на замок. Школы по соседству заставляют наш город казаться молодым.

– Я тут, тетя!

Моя племянница Ассунта машет мне. Я подхожу, она целует меня, и мы усаживаемся.

– Ну, расскажи, какую задумала свадьбу?

– Понимаю, что это слишком романтично, но я хочу, чтобы Франческа несла шлейф моего платья. Я хочу, чтобы меня сопровождала только она, – говорит мне Ассунта, когда нам принесли кофе. – Ужас! Мне сорок один, и я выхожу замуж. Просто неприлично.

– Ну что ты! Не стесняйся. Ты заслуживаешь красивой свадьбы: с фатой, морем цветов. И поверь своей тетушке, которой пятьдесят шесть: сорок один – это еще не возраст.

Ассунта заливается хохотом:

– Кто виноват, что Микаэло одиннадцать лет собирался с духом, чтобы сделать мне предложение. Школьные учителя, не исключая и меня, обычно тугодумы.

– Но в итоге все получилось хорошо.

– Простите, что опоздала.

К нам подходит Елена. Моя сестра за последние годы располнела, но осталась такой же милой.

– Ты уже рассказала Нелле про отель «Вифлеем»?

– Мы там арендовали зал, – объясняет Ассунта. – Я пригласила всех: и тетю Рому, и тетю Диану, и всех двоюродных братьев и сестер. Я хочу, чтобы эта свадьба была особенной.

Солнечным утром 26 апреля 1966 года Ассунта Мария Паджано обвенчалась с Микаэло Кастильяно в церкви Богородицы на Маунт-Кармель. Она попросила моих родителей сопровождать ее и Алессандро к алтарю. Они были рады такой чести.

Я горжусь своей племянницей, учительницей приходской школы, а теперь – новобрачной.

Папа и мама танцуют в отеле «Вифлеем» весь вечер. Они вернулись в Розето на лето.

– Папа, я знаешь что подумала, – говорю я ему за завтраком на следующее утро. – Твои арендаторы собираются уезжать с фермы, да?

– Да, теперь никому не нужна ферма. Что случилось с людьми? Никто не хочет работать, – ворчит папа.

– Я хочу переехать туда.

– Как? Ты же всю жизнь мечтала жить в городе.

– Мечтала. Но теперь я хочу тишины.

– А как же фабрика?

– Семья Менекола хочет купить фабрику. И я согласилась. Я хочу вернуться на ферму в Делаболе. И еще я хотела бы, чтобы вы с мамой стали жить там со мной. Как вам такая идея?

Папа улыбается. Я вижу, что он рад будет вернуться домой.

– Надо спросить у мамы. Главное – как она хочет.

Дом пришлось отремонтировать: сменить проводку, перекрасить, установить новую ванну. Мои родители счастливы. Мы расставили все так, как оно когда-то стояло. Долго смеялись, когда не знали, куда поставить телевизор. В то время когда я была маленькой, такой проблемы не возникало.

Когда я брожу по полям, собирая цветы или листья одуванчиков для салата, я вспоминаю об Ассунте, о том, как ей хотелось, чтобы все было красиво и хорошо.

У меня в банке лежит изрядная сумма, и я, как хорошая бабушка, езжу в Аллентаун к своей внучке Франческе, а иногда в Джерси – к Фрэнки и его жене Патриции. У них два сына: Фрэнки-третий и Сальваторе (его так назвали в честь моего папы). Предки Патрисии родом из Уэльса, но о лучшей невестке можно только мечтать.

Я рада, что у моих родителей счастливая старость. Они могут гордиться своими внуками и правнуками. У них есть покой, который они заслужили после стольких лет тяжелого труда и забот о своих дочерях.

Я засыпала свежей землей то поле, где мы с мамой и сестрами собирали клубнику. Я выращиваю помидоры, салат, морковь и базилик. К осени вырастают огромные тыквы. Мне нравится рано вставать. Я к этому привыкла за время работы на фабрике. С утра я пью кофе с молоком, ем хрустящий хлеб с маслом и отправляюсь поливать и полоть, пока солнце не поднимется высоко.

Я по-прежнему ориентируюсь по солнцу, как меня научил папа, еще когда я была маленькой. По изменению его цвета фермер понимает, что когда надо делать: розовое солнце – сеять, желтое – собирать. По солнцу рассчитываешь, хватит ли растениям тепла и света. Чем старше я становлюсь, тем больше меня удивляет, что маленькие создания, такие, как мои растения, могут научить меня, как жить.

С годами я все больше скучаю по своему мужу. Поворачиваясь в кровати лицом к его половине, я по-прежнему ожидаю, что он будет рядом. Я думаю о том, какими были бы его поцелуи теперь. В воспоминаниях они очень сладкие, и я почти физически их чувствую. Я все время помню о том, что мне очень повезло быть его женой, и надеюсь, что на том свете мы снова будем вместе. Я стараюсь не роптать на Бога за то, что отнял его у меня. Ведь Он же дал мне моего Франко на целых двадцать семь лет, а это немало.

Разноцветные солнечные лучи струятся сквозь витражи церкви Богородицы на Маунт-Кармель. Четверо служек готовят храм к похоронной мессе. Этот апрельский день выдался очень теплым, и служки открывают окна, раскладывают молитвенники и выкладывают списки молитв.

Две женщины из церковной общины достают из сундука накрахмаленные белые ткани и застилают ими алтарь. В церковь входит цветочник, держа в руках огромную хрустальную вазу с тремя дюжинами белых роз. За ним идут два его помощника с такими же вазами. Женщины ставят две вазы за алтарем и одну – перед ним.

– Надо спросить у отца про свечи, – говорит один из служек женщине.

– Сейчас спрошу.

Она уходит в ризницу, где сидит, закрыв лицо руками, священник в ризе.

– Простите меня, отец...

Священник поднимает голову:

– Да?

– Служки спрашивают про свечи.