Текст книги "Кто не верит — пусть проверит"
Автор книги: Адольф Гофмейстер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)
НОВОИСПЕЧЕННЫЙ ВУЛКАН,
или
ВСЕ ВЫШЕ И ВЫШЕ В ГОРЫ
Как-то во вторник в очереди за капустой перед лавочкой пана Калоуса одна женщина, член местного национального комитета, сказала об одном из своих товарищей: «Этот пороху не выдумает». Его хорошо знали, и потому такое заявление всех сильно рассмешило, к тому же у всех было хорошее настроение. Правда, капусты опять не было, но грузчики привезли лук, помидоры и салат, и все хоть этому были рады. Один только Мартин Давид не смеялся, потому что не знал этой поговорки и воспринял ее как что-то несуразное.
– Папа, ведь он порох и вправду не выдумал! И вообще в Ржичках его никто не выдумал. Ты сам говорил, что его изобрели китайцы. Что же тут смешного?
– Так говорят о людях не очень умных, которые ничего особенного придумать не могут и ничто путное им в голову не приходит.
– А как вообще изобретают?
– Этому ни в какой школе не учат. Если у человека светлая голова, если он находчив и обладает воображением, то достаточно чуть-чуть счастья, и в один прекрасный день ему приходит на ум, что, если соединить что-то с чем-то, получится нечто новое. Изобретательство не профессия, не ремесло. Идеи не придумывают, они осеняют человека. И очень часто совершенно случайно.
– Значит, это просто так говорят: «Думал, думал и тачку придумал»?
– Шапку долой перед тем, кто выдумал тачку! Это был большой шаг вперед в развитии человеческой культуры. Он, вероятно, сам не понимал, какую замечательную штуку придумал. И теперь люди не всегда отдают себе отчет в происходящем. Они не понимают, в какое время мы живем. Изобретение следует за изобретением, и не успеем мы оглянуться, как все на свете изменится – природа, города, люди, погода, Ржички.
– А когда это будет, папа?
– Скоро, через каких-нибудь десять… двадцать…
– …лет?
– Пожалуй, я имел в виду десять – двадцать тысяч лет.
– И это ты называешь скоро? К нам это не имеет отношения.
– Нет, имеет, потому что без нас эти перемены не произойдут. Без открытий, сделанных в наше время.
– Без атомной бомбы?
– Не атомной бомбы, а атомной энергии. Ты знаешь, Мартин Давид, что открытие атомной энергии имеет для человечества такое же значение, какое имело когда-то открытие огня?
– А кто открыл огонь?
– Неизвестно. Древнегреческие мифы говорят, что Прометей, на тихоокеанском побережье – что Ворон, на Алеутских островах – одноногая птица. Они похитили у неба огонь и отдали его людям. Везде рассказывают одну и ту же легенду об огне. Человек мог найти огонь в горящем, зажженном молнией лесу, мог под грозный гул вынести его из кратера извергающегося вулкана. Это выглядело бы драматичнее. Но дело не в этом, главное то, что человек освободился от оков суеверия и предрассудков, перестал бояться огня, отважился подчинить его себе. Это фантастически великое событие. Возможно, что тогда, несколько десятков тысяч лет назад, это был невероятно отважный поступок гигантской человекообезьяны, решительного и воинственного дикаря, первого героя, не испугавшегося стихии. Тот, кто первым завладел огнем, был великим революционером своей эпохи. И дело не ограничилось лишь подчинением огня. Открытия начались потом, когда люди поняли, что огонь может служить для приготовления пищи, отопления, для печей и кузниц. Это был величайший революционный скачок культуры, вплоть до нашего времени. Открытие пара и электричества незначительно по сравнению с открытием огня. Огонь совершенно изменил жизнь первобытных людей.
– А как изменит нашу жизнь атомная энергия?
– Мы еще сами не знаем. Наверно, это будет огромной неожиданностью. Атомная энергия совершенно изменит наше производство, транспорт, освещение, отопление, экономические отношения, цены, потребности, труд, погоду, философию, мораль и, вероятно, повлияет даже на внешность человека. Словом, отразится на всем.
Столь отдаленное будущее Кнопку не интересовало.
– Папа, а ты видел извержение вулкана?
– Ты и сам видел много погасших вулканов у нас, в Среднегорье и у Карловых Вар. Все горы, которые рисовал художник Филла, – тоже бывшие вулканы. Я видел известные европейские вулканы – Везувий и Этну – с шапкой дыма над ними. И в Мексике настоящие, действующие вулканы. Приложив ухо к склону горы, я слышал зловещий гул в глубине земли, как в «Таинственном острове». [30]30
«Таинственный остров»– название одного из романов Жюля Верна.
[Закрыть]Хотим мы этого или нет, но мы живем на вулкане и должны быть довольны, что земля пока не остыла до самого центра. Внутри земли вокруг твердого ядра клокочет расплавленная масса магмы. Это она вырывается на поверхность во время извержения вулканов.
– Но ведь ты не видел извержения? Теперь уже не бывает извержений вулканов?
– Бывает. В Мексике, например, еще во время войны, в феврале 1943 года, на совершенно ровном месте вдруг появился новешенький, свежеиспеченный вулкан.
– Это должно быть замечательно, когда такая гора вдруг разозлится, мечет пламя, плюется камнями, дымит, как труба. Земля трясется, гудит, и вдруг… трах! – из вулкана единым духом вылетают десятки ракет и красные бенгальские огни. Это как огромный фейерверк, правда?
– Страшная, грозная красота, Кнопка.
– И ты там был?
– Да, это произошло во время войны. В Америке все газеты лишь об этом и писали. И, как только окончилась война, я поехал посмотреть. Дело было ранней весной. Один крестьянин работал в поле и вдруг слышит – вроде гром гремит. Вскоре загремело снова. И снова. Он посмотрел на небо. Нигде ни тучки. «Мне, наверно, показалось», – решил он и приналег на плуг. Опять раздался гром. У крестьянина задрожали колени. «Что это со мной?» – подумал он. Остановился и смотрит… земля перед ним шевелится. Словно засыпанный землей великан пытается подняться. Перепуганный крестьянин бросил свой плуг и помчался в деревню с криком: «Землетрясение! Спасайтесь! Землетрясение!» Но дело было гораздо хуже. Земля на его поле разверзлась, и на поверхность с грохотом вырвались дым и огонь, хлынул поток раскаленной земной магмы – лавы. Люди выскакивали из домов и сбегались посмотреть на страшную картину. Это были бедняки, которые не учились в школе, не ездили по свету. Они только понимали, что на их глазах происходит нечто ужасное. Земля открыла свою пасть, и из ее глотки вырвалось дьявольское пламя.
Такая глотка называется кратером; это воронка, доходящая до раскаленного слоя в центре земного шара. Внутри земли – твердое ядро, окруженное расплавленной массой, которая при извержениях вулканов вырывается наружу.
– Это ты уже говорил.
– Земля, треснувшая от взрыва, продолжала изрыгать лаву. Из города Уруапан приехали пожарные. Но вулкана пожарным не погасить. Дымящиеся потоки лавы растекались по земле, уничтожая все на своем пути. От жара вокруг загорались трава и кроны деревьев, высыхали реки и пылали леса. Когда лава перевалила через заборы первых домиков деревни, ее жители уже бежали к городу. Они мчались во тьме, а вулкан сзади освещал им путь и засыпал камнями изломанные тени людей. А ведь все это разыгралось среди бела дня! Один за другим раздавались взрывы, клубились тучи дыма, из дымовой завесы сыпался пепел, окутывал черным покрывалом всю округу. В воздухе пахло пеплом, он скрипел на зубах. А там, где не разлилась раскаленная лава, ложился пластами пепел, превращая местность в пустыню. Многометровые сугробы пепла высились на несколько километров вокруг. Весь урожай был уничтожен. Деревни погибали под лавой. От одной из них осталась лишь верхушка колокольни, словно могильный холм среди пустыни.
Разбушевавшаяся стихия разорила несчастных жителей, лишила их земли, превратив ее в бесплодную пустыню. Вереницы обнищавших индейцев приходили взглянуть на места, где раньше были полоски пашен с кукурузой и сахарным тростником. А вулкан, равнодушный к судьбе людей, чванливо вздымался все выше и выше, приподымая вокруг кратера землю, словно воротник. Таким образом в течение трех лет выросла гора высотою восемьсот пятьдесят метров. Выше Милешовки. Почти вдвое выше Ржипа. [31]31
Милешовка и Ржип– горы вулканического происхождения в Чехословакии.
[Закрыть]
Первым и единственным журналистом, приехавшим на место тотчас же после извержения, был Эгон Эрвин Киш. О нем я тебе еще когда-нибудь расскажу, Кнопка. Он был самым замечательным журналистом в мире. Родом из Праги. С Мелантриховой улицы… А вулкан – они все капризны – после нескольких лет деятельности выдохся. Его яростные взрывы ослабели, и гора остыла. Видно, образумился. И над кратером вилось только облачко дыма, столь же невинное, как трепещущее перышко на шляпе.
– А как эта новая гора называется?
– Парикутин, самый молодой вулкан в мире. В Мексике есть целые вулканические горные хребты, а две высочайшие горы Америки, высотою свыше пяти тысяч метров, тоже были когда-то вулканами. Они стоят рядом и спят, покрытые вечными снегами, словно гигантские фигуры мужчины и женщины. У них индейские имена: Попокатепетль и Истахигуатль.
– Это ты выдумал, правда, папа?
– Нет, не выдумал.
– Давай спорить, что ты этого не сможешь повторить!
– Попокатепетль и Истахигуатль.
– И правда повторил! Не сердись, я просто думал, что ты меня разыгрываешь.
– Но так они называются по-индейски. Одно из этих названий, кажется, означает «дымящаяся гора». Вероятно, это на языке ацтеков. Мексика – великая древняя индейская страна. Треть ее жителей чистокровные индейцы, а у остальных либо бабушка была индианкой, либо дедушка – индейцем. Их замечательные здания, статуи и стенные росписи разрушились. Развалин полным-полно. Куда ни кинешь взгляд, везде увидишь уже отрытую или еще засыпанную землей пирамиду. Мы как-то летели из города Мехико к берегу Тихого океана. Неподалеку от экватора. В приморский город Акапульк. Там закат солнца так неправдоподобно красочен, что твоего папу исключили бы из союза художников, если бы он нарисовал то, что видел. Вскоре мы заметили из самолета развалины какого-то древнего города племени ацтеков или майя, со зданием парламента, храмами и стадионами. Древние майя и ацтеки играли в пелоту. Это игра в мяч. В нее теперь играют только баски в Южной Франции. Почему именно майя и баски, между которыми до 1500 года простирался неисследованный и непреодолимый Атлантический океан и они не могли сообщить друг другу правила игры, я не знаю, но не будем посягать на тайну взаимосвязи культур. Почему именно майя придумали календарь значительно раньше и гораздо более точный, чем Юлий Цезарь и папа Григорий, мне тоже, вероятно, никто не сможет объяснить. Не знают этого и потомки майя, у которых те же миндалевидные глаза и орлиные носы, что у их предков. Из воинов они превратились в пеонов – земледельцев. Но все еще гордятся тем, что они потомки майя. Гордятся, что они индейцы, коренные жители, а не переселенцы.
– Я хотел бы увидеть живого индейца.
– Это тебе наверняка удастся. В Мексике до сих пор живут прямые потомки славных индейских народов. Народов, создавших великую индейскую культуру. Ацтеки, майя, миштеки, отоми, сапотеки, тольтеки, тотонаки, ольмеки, тараски, кельталы, кокилы и другие. Они говорят на пятидесяти различных языках. На пятидесяти языках называют друг друга братьями, друзьями или товарищами. А для незваных гостей, захватчиков, пришедших из других стран, с севера, у них одно слово: гринго. Они ненавидят гринго, и в первую очередь – американцев, захвативших их промышленность, нефтяные источники, рудники, железные дороги, авиалинии и даже отели.
– А почему они их не выгонят? Я бы вырыл топор войны и прогнал их из страны.
– Когда-нибудь так и случится. Я расскажу тебе, как мы на собственной шкуре почувствовали ненависть местных жителей к этим незваным гостям. Ехали мы в автомобиле, большом открытом кадиллаке, по живописной мексиканской местности, среди зарослей кактусов и одиноких ранчо, где всегда царит жара. Вдруг нас нагнали около трехсот всадников на прекрасных конях и плотным кольцом окружили наш автомобиль. С высоты своих седел они бросали на нас свирепые взгляды. Один из всадников не сдержался и процедил сквозь зубы над самой моей головой: «Matámos gringos!» Это значит: «Всем гринго мы перерезаем глотки!» Этого я, конечно, не мог допустить и возразил, что я вовсе не гринго, а чех из Чехословакии, пражанин из Праги, даже из Подскали. [32]32
Подскали– район Праги.
[Закрыть]И вдруг, точно по мановению волшебной палочки, они освободили нам путь и, смеясь, закричали: «Чехословакия! Чех!» Наклоняясь с седел, они похлопывали нас по спине, скакали рядом с автомобилем, перепрыгивали на лошадях через придорожные тумбы и канавы, набрасывали друг на друга лассо, выписывали этими лассо в воздухе свои имена, словом демонстрировали свою ловкость, как маленькие индейские дети или как всякие дети вообще, чтобы доставить нам удовольствие и заставить забыть, что они обозвали нас гринго. Наконец они, как по команде, взмахнули своими соломенными шляпами, сомбреро, и кони с топотом помчались по крутому склону горы. Через две минуты эта индейская кавалькада скрылась в тучах пыли. Мы облегченно вздохнули и в один голос сказали: «Да, братец, все-таки великое дело быть чехом».
– Конечно, папа!.. Расскажи еще что-нибудь о Мексике.
– Однажды мы на субботу и воскресенье выехали из Мехико в горы. Казалось бы, это пустяк – словно, не переводя машину на четвертую скорость, ты поднялся с равнины на холм, – а между тем это был альпинистский подвиг для человека и машины. Город Мехико лежит очень высоко: две тысячи двести пятьдесят метров над уровнем моря. То есть выше, чем некоторые вершины Татр. На шестьсот пятьдесят метров выше Снежки. А жизнь идет в этом городе как ни в чем не бывало. Бегают трамваи, машины, едут повозки. Люди ходят в кино, в театры и на концерты. Одеты они совершенно обычно, хотя у нас уже наверняка расхаживали бы с украшенной бляшками туристской палкой с железным наконечником или по меньшей мере напялили бы охотничью шляпу с кисточкой, а за спину повесили бы рюкзак. Здесь растут пальмы и цветут мимозы. Острова среди озера Хочимилько пестреют тысячами цветов всевозможных оттенков, между островами снуют гондолы. Представь себе на самой вершине Ломницкого щита трамваи, театр и цветники. Но здесь, в Мехико, тропики, и мы на высоте двух тысяч двухсот пятидесяти метров. Так что мы, собственно, поднялись с гор еще выше в горы. Дорога была очень красива. Стоял ноябрь. В Куэрнаваке так жарило солнце, что мы с удовольствием искупались в бассейне отеля, под магнолиями. А затем автомобиль опять потащился вверх по петляющей дороге, через седла и перевалы, пока перед нами не открылся великолепный вид на город Тахко. Город раскинулся среди туевых садов, на склоне, прорезанном штольнями и копрами. Потому что в Мексике добывается… что?
– Нефть.
– Нефть тоже. Но в Тахко нет нефти, там добывают серебро. Мексика – страна серебра, и по его добыче она занимает сейчас первое место в мире. Тахко красивый, богатый город – серебряные рудники приносят хороший доход. В 1929 году в Мексике было добыто три тысячи триста восемьдесят тонн серебра. Ты вообрази, Кнопка, товарный состав из трехсот тридцати восьми вагонов, наполненных серебром. Когда я вспоминаю о своем путешествии в Мексику, мне кажется, что это страница из книги сказок или «Старинных чешских сказаний», вернее мексиканских. Там горы серебра и золота. Испанские завоеватели, о которых у нас писал Иван Ольбрахт, возглавленные жестоким, корыстолюбивым авантюристом Эрнаном Кортесом, разрушили царство Монтесумы и, подавив отчаянное сопротивление индейского народного героя Гуатемоса, принялись грабить страну – воровать и расхищать ее богатства. В первую очередь – серебро и золото. Как будто в них все счастье. Разграбив замки, крепости, храмы и пирамиды, они стали добывать серебро и золото из недр земли. Заложили огромные рудники и начали весьма совершенными для того времени методами добычу серебра.
– Когда это было?
– В 1500 году. Гид Мексиканского бюро путешествий, не зная, кто мы, с восхищением рассказывал нам: «Представьте себе, уважаемые господа и дамы, что Эрнан Кортес пригласил лучших специалистов по добыче серебра, чтобы они заложили ему рудники здесь, в Тахко. Это были два чешских рудокопа из Кутной горы».
– Папа, это ты серьезно? И это доказано?
– В книгах я этого нигде не нашел, но так рассказывают жители Тахко. Вероятно, это старинное предание. Весьма возможно, что так оно и было. Но, если тебя кто-нибудь спросит, откуда я это знаю, скажи, что от одного старого индейца, который был проводником иностранцев в Тахко.
– Индейца с перьями?
– Нет. Без перьев, а в кепи с козырьком. И на околыше у него значилось, что он гид. Он показал нам лавки чеканщиков серебра и серебряных дел мастеров, обратил наше внимание на то, что мы приехали как раз в День поминовения усопших. Знаешь, такой грустный, дождливый день, когда поминают умерших и вы с бабушкой возлагаете на Ольшанском кладбище венки на могилы. Но тут светило солнце и не было никакого намека на грусть. Мексиканцы не боятся смерти. Для них в черепе, скелете, в самой смерти нет ничего страшного. В День поминовения магазины полны тортами, украшенными сахарными черепами, пряничными скелетами и конфетами, имеющими форму костей. По улицам тянутся к кладбищам вереницы мексиканцев, ярко, по-праздничному одетых, с корзинками, полными еды, с флягами пульке – мексиканской водки. Они располагаются на могилах, едят, пьют, пируют и поминают умерших. Гремят оркестры, и веселье затягивается до утра.
По улицам тянутся вереницы мексиканцев, ярко, по-праздничному одетых, с корзинками, полными еды, с флягами пульке…
Потом наш гид повел нас в красивый дом, внутри выложенный синими плитками из Пуэбло. Дом стоял в тени столетних деревьев, отсюда открывался прекрасный вид на город. В дверях гид остановился и кратко сообщил: «Здесь жил профессор Александр Фридрих Гумбольдт». Больше он ничего не знал, и я подозреваю, что те три американца и один голландец, которые были с нами, знали о Гумбольдте не больше, чем ты.
– Но я о нем ничего не знаю! Кто это?
– Это один из самых знаменитых путешественников и географов в мире, который заложил основы современной научной географии. Родился он в 1769 году и объехал почти весь мир. Был в Америке, в Азии, на Урале, в Сибири, в Перу и в Мексике. И во всем мире что-нибудь да названо его именем.
– Что например?
– Горный хребет в Китае; горы в Средней Азии, Австралии и Новой Зеландии; озеро и река в Соединенных Штатах Америки; ледник в Гренландии; минерал гумбольдит, университет в Берлине – в Германской Демократической Республике, и, наконец, кратер на Луне.
– Но там он не был.
– Не был. Ну а здесь, в Мексике, он был как раз, когда восемнадцатое столетие сменилось девятнадцатым.
– Наверно, вначале все путали. Но это, должно быть, замечательно! Придешь после рождественских каникул в школу, а за это время уже началось двадцать первое столетие! И никакой разницы не видно.
– Я тоже завидовал Гумбольдту. Мне хотелось бы дожить до того, чтобы дрожащей рукой – мне будет тогда девяносто восемь лет – нарисовать на кого-нибудь карикатуру, для проверки взглянуть на календарь и подписать: «А. Г. 2000 год».
– А что делал этот Гумбольдт?
– Писал книги о том, как прекрасна земля. Он объездил весь мир, знал всё не по книгам, а всюду побывал сам. И, конечно, не мог об этом не написать. Он провел на чужбине почти всю свою жизнь. Двадцать лет в Париже. И только потом вернулся в Германию. После его возвращения к нему пришел какой-то любопытный человек, наверно это был журналист, и спрашивает: «Господин Гумбольдт – тогда еще не говорили „товарищ“, – господин Гумбольдт, вы видели весь мир, у вас такой опыт, какого ни у кого нет, – назовите, пожалуйста, три самых красивых города на свете». Это, Кнопочка, не выдумка, это было на самом деле. Господин Гумбольдт задумался, и… угадай, что он ответил.
– Я бы знал, что сказать.
– Скажи-ка.
– Ну, нет! Не скажу. Нарочно не скажу. Сначала расскажи, что он ответил.
– Неаполь, Константинополь и Прага.
– Я так и знал! Я знал, что одним из них будет Прага!
– А откуда ты знал?
– Но ведь Прага самый красивый город в мире! Верно?
– Верно. Видишь ли, куда бы мы ни отправились – в мексиканские ли рудники, – мы найдем там чешских рудокопов, или в дом Гумбольдта – мы узнаем, что он говорил о Праге. Человек не может оторваться от своей родины. Словно наши даже не отмеченные на карте Ржички – центр мира.
– А разве это не так?
– Почти что так. Для человека центр мира там, где его родина. В конце концов, ты прав. Путешествие, из которого не возвращаются домой, – уже не путешествие. Это изгнание. Эмиграция. А быть изгнанником, вечным иностранцем, знать, что твой дом – не дома, – это самый страшный удел, какой только может постигнуть чеха. Не иметь возможности вернуться домой… Мы с мамой испытали это во время войны и знаем, что это такое.
Некоторое время царило молчание. Каждый из нас думал о своем. Прошла с корзиночкой ежевики босая девочка из домика, что стоит повыше нашего. Внизу, по склону гор, люди шли к роднику за водой. Вдали, на горизонте, тяжелый воз тащился к Дворкам. Еще дальше отроги гор ступенями спускались к чешской равнине. Открытой, синей, белой, широкой.
– Иди сюда! Посмотри вокруг! Ну, не прекрасно ли здесь, у нас дома? А?
