Текст книги "Кто не верит — пусть проверит"
Автор книги: Адольф Гофмейстер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)
– Но, папа, ведь мосты, туннели, дома – не природа.
– Почему ты так думаешь?
– Потому что дома, мосты не растут, у них нет детей – они не цветут и не приносят плодов!
– Это, конечно, так, но они слились с природой, вросли в нее, окружили ее со всех сторон. Это дело рук человека. Результат человеческого труда, Кнопка. Человек меняет лицо мира. Он покоряет природу, чтобы она служила на благо человечества.
– И природа поддается человеку?
– Сопротивляется, но человек сильнее ее. Теперь планетой управляют люди. У них есть разум и сила. Люди мыслят. Ты мыслишь. Это великое дело, Кнопка! Люди борются с природой организованно. У них в руках технические приборы, машины, электричество, атомная энергия. Человек неуклонно идет в наступление и покоряет стихию. Это называется цивилизацией, или, если хочешь, прогрессом, а прогресс нельзя остановить. Пусть природа сопротивляется, но, несмотря на бури, наводнения, смерчи, морозы и жару, люди в конце концов победят. И ты когда-нибудь побываешь всюду, Кнопка, но мир уже будет не таким, каким его видел я. Ты станешь путешествовать в новом, преображенном мире. Полетишь в реактивных авиапоездах, стратосферных экспрессах, поплывешь в подводных ракетных лодках или отправишься пешком с рюкзаком и палкой, но пойдешь уже через совсем иные края и страны, да и люди, которых встретишь, будут совсем другими людьми.
Тогда будут не нужны ни визы, ни паспорта, ибо исчезнут границы между государствами и людьми, не будет ни врагов, ни общественных классов и даже не придется заполнять анкеты!
– А почему вдруг всего этого не будет, если сейчас это есть?
– Придет время – и люди поймут, что все могут жить в дружбе и согласии, потому что к этому стремится мир от глубокой древности.
ПРОГУЛКА ПО ПЕРВОБЫТНОЙ КАРТИННОЙ ГАЛЕРЕЕ,
или
ЛАСКО
Однажды, это было во вторник после полудня, на пути из Комара к Черной воде мы с Кнопкой обнаружили в лесу пещеру. Из нее поверх трех огромных дубов, росших в долине, открывался вид прямо на Польшу. Мы с трудом пробрались внутрь. Пещера могла бы служить хорошей защитой от непогоды, но сегодня, как нарочно, небо было ясное, хотя последние три недели дождь лил ежедневно.
– Ты когда-нибудь жил в пещере, папа?
– Нет. Правда, еще и теперь есть места, где люди обитают в пещерных городах, но до того, как человек научился строить дома и хижины, в пещерах жили все.
– В таких пещерах, как эта?
– В больших, гораздо б о льших. Помнишь, мы были в сталактитовых пещерах на Мацохе и в ледяной пещере в Добшине?
– В Добшине люди замерзли бы.
– Гм, пожалуй…
Значит, там они не жили, но, возможно, хранили на льду мясо кабанов, медведей, серн и оленей. Холодильников тогда еще не было. Но ты прав: в наших пещерах очень сыро, со сводов все время капает, и спящему лило бы прямо на нос. Нет, они непригодны для жилья. И в первобытные времена, вероятно, был жилищный кризис. Не хватало сухих, гигиеничных, комфортабельных, хорошо проветриваемых, удобно расположенных пещер. Но я видел пещеру, где когда-то обитали люди. Там был очаг, зал заседаний и даже картинная галерея. Да, милый мой, первобытная Национальная галерея! И какая!
– Где ты это видел, папа?
– Во Франции, в пойме реки Дордонь. В долинах рек Везер и Бен есть множество обширных пещер и катакомб. Очень давно в этих пещерах жили дикие звери, ну, скажем, медведи, а позже там поселились пражители этого края. В те далекие времена и возникло первобытное искусство. Первая картинная галерея.
– Там жили французы?
– Нет. Тогда вообще еще не было никаких наций и человеческая речь только начинала развиваться. Это было давно.
– А когда было это «давно»?
– Это «давно» действительно было очень давно. Вот представь себе. Тебе десять лет…
– Скоро будет.
– Ну хорошо, допустим, что тебе уже десять. Представь себе две тысячи пятьсот десятилетних мальчиков, стоящих рядом, или, вернее, один на другом, и ты должен сосчитать сверху вниз так, чтобы…
– Но это ерунда, папа! Если бы я и пересчитал две тысячи пятьсот десятилетних мальчиков, стоящих рядом или один на другом, то все равно было бы две тысячи пятьсот десятилетних мальчиков, а не один мальчик двадцати пяти тысяч лет.
– Гм! Да, это в самом деле ерунда. Пожалуй, ты прав. Я всегда был слаб в арифметике. Но ты уж представляешь себе, как давно это было?
– Да, ужасно давно…
– Вот именно. Это было ужасно давно. Так давно, что это даже трудно вообразить. Уже сто тысяч лет назад в этих пещерах, вероятно, обитали наши предки. Это были скорее человекообразные обезьяны. Они только начали действовать руками, но я знаю наверняка, что двадцать пять тысяч лет назад здесь жили люди, которые уже умели рисовать.
– А откуда ты это знаешь, папа? Ведь тебя тогда еще не было на свете.
– Конечно, меня тогда на свете еще не было. Но я побывал в этих пещерах и видел картины из жизни прапредков человечества, которые они нарисовали на стенах.
– Ты был там? Ты первый обнаружил те пещеры, как мы с тобой вот эту?
– Был, но пещеры нашел не я. Их нашла собачка.
– Ну, папа, не загибай!
– Нельзя ли повежливей? С отцом так не разговаривают. Я тебе говорю, те пещеры обнаружил рыжий песик.
– Папа, расскажи, пожалуйста!
– Дело было так. В одном французском городке, по названию Монтиньяк, в центре Франции, в области Перигор, где готовят отличные паштеты, жили четыре мальчика. Они частенько бродили по окрестностям вместе со своим неразлучным другом, маленьким рыжим песиком.
– Как его звали?
– Этого я не знаю, Кнопка, в «Истории мировой культуры» об этом забыли упомянуть. Да и в книге записей муниципалитета Монтиньяка не указано, что этот песик был рыжий. Но я думаю, что он непременно был рыжий.
– Определенно рыжий! Ну, дальше.
– Обычно мальчики играли в индейцев, но в ту осень, когда произошло это событие, они играли в партизан, потому что нацисты оккупировали Францию и французские патриоты и коммунисты объединились для сопротивления оккупантам. Итак, четыре мальчика ползли среди густого кустарника графского поместья, расположенного на холме над городом. Эти земли принадлежали замку Ласко, который стоял здесь с пятнадцатого столетия. Владелицу замка мальчики знали. Она иногда ездила на машине в город за покупками. У нее была машина «Рено» и очень длинное имя: графиня де ля Рошфуко-Монбель, урожденная Дарбле-Лабрусс де Ласко.
– Если она посылала кому-нибудь открытку, то, наверно, целиком заполняла ее одной своей подписью. Ну, рассказывай о мальчиках.
– Да… Итак, скрываясь от врагов, мальчики ползли среди густого кустарника в графских владениях.
– Это ты уже говорил.
– И вот они подползли к вывороченному дереву. Незадолго до этого буря выворотила старую ель. Под ее корнями зияла глубокая черная яма; наш рыжий песик свалился туда и стал отчаянно выть и лаять. Видимо, ему там было очень страшно. Тогда мальчики – двое из них были постарше – спустились за песиком вниз, в темноту. Они зажгли спичку и обнаружили, что находятся в огромной пещере, конца которой не видно. Опасаясь куда-нибудь провалиться, мальчики вылезли, старший из них – он был командиром партизан, – созвал…
– …пленум!
– Какой там пленум!..
– …собрание!
– Нет, никакое не собрание. Тогда не было никаких собраний. Он созвал совет. Военный совет. На совете обсуждался один вопрос: должны ли они объявить о том, что обнаружили пещеру, или сохранить свое открытие в тайне.
– Это должно было остаться их тайной.
– Не тут-то было, промахнулся, Кнопка! Хорош пионер! О таком открытии нужно обязательно рассказать тому, кому доверяешь и кто знает, что предпринять дальше. Первый мальчик сказал: «Заявим в полицию». А другой возразил: «Это не дело. Полиция теперь фашистская, а мы партизаны. Доверимся леснику». – «Ни в коем случае! – вмешался третий. – Лесник напустится на нас: как, мол, вы сюда попали, ведь известно, что на территорию имения вход строго воспрещен». Четвертый мальчик, который обычно был их командиром, рассудил так: «Скажем об этом учителю Лавалю». Учителя Лаваля они все любили. Он еще в прошлом году преподавал у них. Лаваль был патриотом, и поэтому предательское правительство Петэна уволило его на пенсию. Новому учителю наши партизаны не могли довериться: это был фашист, он сотрудничал с оккупантами.
Мальчики обнаружили пещеру двенадцатого сентября 1940 года, днем, после уроков. Листья уже пожелтели. На следующий день, тринадцатого, а может быть, и четырнадцатого сентября, точно не знаю, из города на холм тайком отправилась довольно странная экспедиция. В первый раз учитель Лаваль нарушил приказ, запрещающий вход в графские владения. Он полз среди кустов, зазеленил себе брюки на коленях, но не повернул обратно. Мальчики были в восторге от своего открытия, а учитель Лаваль любил молодых энтузиастов. «Из таких выйдет толк», – говаривал он. Ну, короче, учитель Лаваль убедился, что эта пещера необыкновенная. На ее стенах были изображены различные животные, гораздо больше натуральной величины, да и пещера была самой большой в их крае. А пещер там очень много…
– Ты уже об этом говорил.
– Учитель Лаваль написал письмо в Париж известному ученому, знатоку пещерной живописи, аббату Брейлю, и пригласил его приехать посмотреть пещеру. Аббат Брейль примчался мигом. Двадцать первого сентября он был уже на месте и, даже не отдохнув с дороги, принялся исследовать, насколько важно это открытие. Ученый сразу понял, что это самое крупное открытие доисторической живописи в мире. Подобные изображения были найдены и в других местах: в пещерах Альтамиры в Испании, в Южной Африке, в Австралии, во всем мире, всюду, где жил человек, но рисунки в пещере около замка Ласко были наиболее совершенны и прекрасно сохранились. Они выглядели так, словно их рисовали только вчера. Четыре мальчика и их песик даже не подозревали, как они прославились своим открытием. Не исключена возможность, что все они получили орден Почетного легиона.
– И песик?
– Песик, конечно, нет, самое большее – ему дали какую-нибудь кость, хотя именно он упал в пещеру и этим первый обратил на нее внимание мальчиков. Все равно он знаменитый песик… Могу тебе сказать, Кнопка, что живопись в Ласко – самый древний из всех известных до сих пор памятников изобразительного искусства на земле. Я стоял перед рисунками как вкопанный. По спине у меня бегали мурашки, сердце радостно билось, а на глаза навернулись слезы.
– Почему, папа?
– Я убедился, что искусство переживает все эпохи, войны и бедствия. Искусство вечно. Если люди смогли нарисовать такое двадцать пять тысяч лет назад, значит, чувство прекрасного присуще человеку всегда. Искусство живет в каждом. Оно как пламя, как огонь, его никто и никогда не сможет загасить. Искусство бессмертно.
– Чего ты так разволновался, папа?
– Ничего. Я всегда волнуюсь, когда речь заходит об искусстве. Если бы ты, сынок, сейчас нарисовал такого быка, как в пещере Ласко, и так же живописно, так же выразительно, просто и достоверно, то стал бы одним из величайших художников нашего времени.
– А что же там нарисовано?
– Быки, шестиметровые быки, коровы, кони – серые в яблоках, буланые, гнедые, сивые, вороные, – жеребые кобылицы, зубры, олени, лани, северные олени; они стоят, бегут, лежат, сраженные стрелами и копьями… Есть там и трехрогий носорог.
– Носорогов во Франции нет.
– Верно, сейчас нет, но тогда еще были. Водились раньше там и слоны, и львы, и мамонты. Мамонты уже вообще вымерли, не только во Франции. Но в то время, когда первобытные охотники рисовали животных на стенах пещеры, во Франции еще встречались породы степных зверей, которые до сих пор живут в сибирской тундре. Охотники рисовали только то, что видели, знали. И как знали, мальчик! Им было известно, где какая кость, где сустав, где мышца и как расположено копыто, где у коровы рога, где уши, где начинается хвост и какой длины должно быть туловище, если они изображают ее двухметрового роста. Они хорошо знали природу и животных. Понимаешь, Кнопка, в искусстве главное – наблюдать, познавать, знать обо всем, почему, что и как, и лишь тогда приниматься рисовать. Но это умеют только истинные художники.
– А все первобытные люди были художниками?
– Ну, что ты! Тогда бы им есть было нечего! Ясно, что они не все были художниками, лишь некоторые из них обладали особым художественным даром, умели изобразить, нарисовать или высечь в скале точное изображение зверей. Главным занятием этих племен была охота. Ею они жили и кормились. Они не умели ни пахать, ни сеять, не умели ни читать, ни писать.
– А рисовать умели?
– Да, Кнопка, рисовать они умели. Рисование вообще основа основ. Сначала люди, вместо того чтобы писать, просто рисовали. Возможно – я подчеркиваю: возможно, ибо не знаю наверняка, как и никто точно не знает, – что, прежде чем люди научились объясняться друг с другом, они уже рисовали. Живопись – это божественная профессия, прекрасная, трудная, не терпящая принуждения. Ты не хочешь быть художником?
– Нет, папа, я хочу быть моряком.
– Ну, тогда ничего не поделаешь, надо вылезать из первобытной пещеры и спускаться с горы. Морякам в горах нечего делать. Пошли, ведь нам нужно преодолеть всего лишь двести семьдесят столетий и не менее шести километров, чтобы попасть домой к ужину.
ЧЕХОСЛОВАЦКИЙ ВОЕННЫЙ ФЛОТ В ОРЛИЦКИХ ГОРАХ,
или
ЗОВ МОРЯ
Одно время Кнопка совершенно серьезно решил стать моряком. В моей комнате в Ржичках находился его флот, искусно вырезанный и сколоченный из дерева. Что правда, то правда – флотилия была действительно очень хороша: башни одеты в броню из жестяных консервных банок, испорченные карманные фонарики пошли на прожекторы, пробки – на трубы или орудийные щиты, из проволоки сделаны мачты, из всевозможных гвоздей – орудия разного калибра. Так возникли новые типы морских орудий: кровельные, шурупные, литые, заклепочные. Суда были изумрудного цвета. Не потому, что эта окраска была защитной и корабли могли незамеченными пробраться в зелени лесов и лугов сквозь овес или крапиву, а просто потому, что с прошлого года после ремонта у нас осталась зеленая краска, которой мы покрывали рамы. Кнопка и Лойза Фишарек были адмиралами.
А какие прекрасные названия носили эти суда! Адмиральское – «Аврора». Авианосцы с побеленной взлетной площадкой и катапультой, выбрасывающей самолеты-истребители, получили гордые имена «Прага» и «Горымир». Броненосцы первого класса – «Стальной», «Отважный», а также «Радецкий». [10]10
Иоганн Радецкий(1766–1858) – австрийский генерал-фельдмаршал.
[Закрыть]Уговорить ребят, что теперь это имя не годится, не удалось. Кнопка унаследовал от меня игрушечный крейсер, на корме которого стояло имя «Radetzky». Когда-то я получил его в подарок от своей тетки из Вены. Итак, в память о моем детстве «Радецкий» занял надлежащее место в чехословацком военном флоте. Торпедным катерам повезло больше: они торжественно именовались «Ленин» и «Фучик». Зато подводные лодки получили женские имена – ведь лодка женского рода. Они назывались: «Шарка» [11]11
Шарка– легендарная воительница в Чехии IX века.
[Закрыть]и «Либуша». [12]12
Либуша– легендарная правительница Чехии IX века.
[Закрыть]И, наконец, один броненосец звался «Ржички», хотя Ржички так далеко от моря!
Впрочем, наткнуться в Орлицких горах на лугу за малинником на эскадру дредноутов было столь же странно, как встретить в открытом море, скажем в Индийском океане, судно, которое носило бы имя чешской горной деревушки «Ржички».
Этот флот нельзя было спустить на воду, потому что кили не уравновешивали суда, а в трюмах было полно гвоздей и металлических частей. Как только мы спустили лодки в ручей, они накренились… Ну, вот я и попался. Иногда сболтнешь что-нибудь и попадешь в глупое положение. Ну что ж, признаюсь, я тоже участвовал в этих морских битвах, правда, лишь как наблюдатель и корреспондент местных жамберецких газет. Признаюсь, некоторые рационализаторские предложения при постройке этих судов внес я, иные были взяты из старого австро-венгерского морского альманаха.
Занятное зрелище: с холма, от дома Подземных, по лужайке среди цветов и колышущейся травы навстречу неприятельской флотилии, построенной в боевом порядке перед нашим домом, на всех парах мчится чехословацкий военный флот. Неприятель трусливо укрывается за дымовой завесой. Начинается пальба. Подсчитываются прямые попадания. В этих битвах участвуют все дети с Альмы – холма вблизи Ржичек. Вот с левой стороны появляются торпедные катера. Внимание! Мины! Мама давно зовет «адмирала» обедать, но битва не прекращается. Мы уже доедаем кнедлики со сливами, когда запыхавшийся «адмирал» появляется у окна с криком:
– Папа, телеграфируй в свою газету: «Чехословацкий флот разбил неприятеля наголову, потопил три броненосца, два торпедных катера, один авианосец, а остальные разогнал! Остатки неприятельского флота удирают по склону вниз, на пасеку. Догнала… Точка».
Я телеграфировал в газету, но все же отчитал «адмирала» за опоздание к обеду:
– Когда суп на столе, битва должна быть прекращена. Сражение можно прервать и возобновить после обеда!
– Да, чтоб неприятель в это время занял выгодные позиции и перегруппировал войска! Этого только не хватало!
Так окончились мои тщетные педагогические начинания. Я сдался и, оставив адмирала за кнедликами со сливами, пошел по грибы. В этом году грибов так много, что искать их не приходится. Я шел лесом и говорил себе: «Отдам Кнопку в морское училище в Ленинграде или в Щецине. Там принимают с четырнадцати лет. Может быть, его возьмут. Но ведь четырнадцать лет не за горами. И тогда я не увижу его целых пять лет! Он будет скучать. Впрочем, есть еще время подумать. Возможно, это увлечение у него пройдет».
Размышляя таким образом, я дошел до самой Плахты, откуда открывается прекрасный вид на наш край и неведомые синие дали. Что там? Быть может, горы, возможно, и облака или… море. Стою, смотрю… В такие минуты люди охотно рассуждают сами с собой. Я говорю себе: «Море прекрасно. Кто хоть раз увидит море, того неудержимо влечет к нему. Странствия по далеким морям – это чудесная страница из чудесной книги, в ней – мечта народов, у которых нет своего моря. В сущности, Кнопка унаследовал это влечение от отца».
Впрочем, Кнопка уже видел море. Правда, тогда ему едва минуло четыре года, но он часто слышит о море от меня и нередко сам рассказывает о нем. Однажды я услышал, как Кнопка говорил о море Адаму. Адаму еще нет двух лет, но Кнопка усиленно просвещает его.
– Адам, а ты вообще знаешь, что такое море? Море – это вода. Например, когда играют и что-нибудь прячут, то приговаривают: вода, вода. [13]13
У нас в такой же игре говорят «горячо» и «холодно».
[Закрыть]И в море кругом вода, со всех сторон, насколько хватает глаз. Одна вода. Но там она не прозрачная, как в стакане, и не зеленая, как в тазу под черешней. Морская вода темная. Иногда синяя. Иногда даже стального цвета. Порой она словно из жести. А к вечеру как ртуть. Знаешь, такая серебристая, которая в термометре, понимаешь, Адам?
Адам никак не может уловить связи между морем и термометром, который ему ставит доктор, когда он нездоров. Поэтому Адам встает и отправляется строить из кубиков новую вавилонскую башню.
– Адам, когда я рассказываю о море, ты слушай, а не играй кубиками! У моря вообще нет берегов. Конечно, они есть, но так далеко, что их не видно. На берегу – песок или просто скалы. В Нормандии – песок. В Бретани – скалы. В Дьепе и Берневале – белые круглые камешки. Миллиарды миллионов камешков. Во время отлива песчаная полоса расширяется и вдается в море. Она гладкая или волнистая – это волны оставили на ней полосы. Иногда во время прилива вода совсем закрывает песок. Прилив и отлив бывают по очереди. По песку можно ходить босиком и собирать ракушки. Там живут крабы; они пятятся назад, и еще каракатицы, их скелетом кормят канареек и очищают пальцы от чернил. Моллюски бывают разные, и все их можно есть. Наш папа их очень любит. А еще он любит морских ежей, омаров и лангустов – это большие раки. У моря они дешевле говядины. У омаров клещи, а у лангустов щупальца. Раковины очень трудно открывать: ведь моллюски, которые живут в них, не хотят, чтобы люди их съели. И достать их нелегко, потому что они лежат на самом дне моря. Море очень глубокое, и каждый, кто заплывет дальше веревки, утонет. Поэтому по берегу ходит матрос, босиком, в панаме, с вытатуированным на плече якорем. Если кто-нибудь заплывет слишком далеко, он свистит в свисток, который висит у него на шее на красном шнуре. Плавать далеко можно только на лодке. Зато лодкам, особенно парусным, нельзя подходить близко к берегу – киль может завязнуть в песке или руль запутаться в морских водорослях. Водоросли после прилива лежат на берегу и сильно пахнут. Вернее, не пахнут, а воняют. Запах у них – как в приемной врача. Море, которое не имеет конца, называется открытым морем, или океаном. В открытом море водятся рыбы разных пород и размеров. Рыбаки рано утром выходят в море и ловят рыбу для консервов. Вечером они возвращаются домой с уловом. В море не ловят удочкой с удилищем, катушкой, леской и поплавком, как папа в Орлице, в Здобнице или на Малше, не наживляют, как при ловле форели, мушек, кнедлики, вишни или дождевых червей. В море рыбу ловят темно-коричневыми сетями и вытаскивают ее целыми ведрами. Если рыбаку повезло, он возвращается с большим уловом. Раков ловят корзинами, похожими на крысоловки, а приманкой служит тухлое мясо. В открытом море или океане плавают пароходы с тремя трубами. Во время тумана, чтобы не столкнуться, они гудят. Гудят так страшно, словно мычат коровы.
Адам явно не находит ничего страшного в мычании коровы Фидлеров и начинает сам: «Му-му-му!» Кнопка озадачен. Он усомнился, достаточно ли понятен его рассказ о том, как идут пароходы в бурю. Но он тут же обретает уверенность. Ему приходит идея наглядно показать Адаму все трудности, с которыми сталкиваются мореплаватели:
– Смотри, Адам! На берегу стоит высокий белый маяк. Я буду маяком, а мои руки – лучами света, который маяк посылает в темноту. Ты будешь кораблем, попавшим в беду. Качайся возле меня, будто не знаешь, где берег и коварные подводные камни. Сторож маяка, увидев, что стемнело и разразилась буря, поднимается по винтовой лестнице в сто пять ступенек на самый верх и зажигает лампу. Видишь, мои руки – это свет. Ты чуть было не разбился о камни, но при свете маяка вовремя заметил опасный утес. Остановись, Адам! Ты спасен. Жаль, что ты еще не умеешь говорить. Тебе следует со слезами на глазах благодарить героического сторожа маяка!
Адам явно задет этим бестактным намеком на свое неумение изъясняться и начинает с восторгом горланить: «Ла, ла, ла!» – в доказательство того, что все-таки обладает даром речи.
– Адам, замолчи! Ты даже не знаешь, какой опасности избежал! Морской прибой мог вдребезги разбить тебя о скалы, и весь экипаж погиб бы. Волны очень сильны… Папа, Адам не знает, что такое волны. Он думает, что это нечто теплое, вроде его курточки, [14]14
Игра слов: по-чешски «vlna» – «волна» и «шерсть».
[Закрыть]а я не знаю, как ему объяснить.
– Ну, волны – это вечное движение моря. Это ветер…
– Для Адама это слишком учено! Волны – это маленькие холмики из воды, которые появляются и опять исчезают. Во время сильного ветра волны надевают белые чепчики из пены. Волны гонятся одна за другой и на берегу расползаются…
– Говорят: волны разбиваются…
– Нет, папа, они не разбиваются, волны волнятся. Бьют в спину, с шумом налетают на берег, расползаются и откатываются обратно в воду. Они соленые. Такие соленые, что и воздух у моря соленый. Да, Адам, ведь я тебе еще не сказал, что морская вода соленая. По вкусу она напоминает минеральную воду, только без пузырьков.
Кнопка замечтался и неожиданно закончил:
– Море огромное. Это стихия. Море очень сильное. Потому что оно стихия. Оно может разбить и железо и скалы. На морском дне полно обломков затонувших кораблей. Но у нашей республики нет моря. Море – это стихия.
Слово «стихия» Кнопке понравилось. Он повторил его несколько раз. Затем оставил Адама в покое и обратился ко мне:
– Папа, за морем находятся одни лишь неизвестные страны?
– Нет, Кнопка. Теперь уже все страны известны. Разведана почти вся суша. Люди побывали повсюду.
– А там, за морем, прекрасные страны, да?
– Конечно. Но и наша страна тоже прекрасна.
– Я знаю. Но у нас нет тигров и дикарей, как в приключенческих книжках. Я бы хотел повидать все страны на свете.
– Может быть, когда-нибудь увидишь.
– А мне хочется уже сейчас. Если бы я добрался до какого-нибудь порта, то, возможно, меня взяли бы на судно.
– И ты оставил бы папу, маму, бабушку, Адама и уехал от нас?
– Что ты, папа! Я ведь не навсегда оставил бы вас, я бы вернулся знаменитым путешественником и написал книгу о своих приключениях. Дядя Дрда [15]15
Ян Дрда– современный чехословацкий писатель.
[Закрыть]издал бы ее, а я получил бы много денег и стал писателем, как Жюлес Верне.
– Пишется Jules Verne, а произносится Жюль Верн. Знаешь, Кнопка, а ведь в детстве знаменитый писатель Жюль Верн так же, как и ты, представлял себе, что все это очень просто, и из этого ничего хорошего не вышло.
– Но ведь он стал знаменитым писателем!
– Не в таком возрасте, как ты. Все не так легко, как тебе кажется сейчас. Чтобы твои мечты сбылись, нужно много учиться и работать. Со временем ты это поймешь. А сейчас садись, и я расскажу тебе, что случилось с Жюлем Верном.
– Пожалуйста, папа, начинай поскорей!
– Подожди, вот только набью трубку… Итак, Жюль Верн родился восьмого февраля 1829 года в Нанте. Его отец, Пьер Верн, был то ли нотариусом, то ли адвокатом. Мать Жюля происходила из семьи нантских судовладельцев. В бывшей комнате дедушки на коричневых бамбуковых палках все еще висели тяжелые зеленые плюшевые гардины с коричневыми помпончиками, люстра с кораллами, стоял шкаф, наполненный открытками с иностранными марками. У Жюля был младший брат, Поль. Мальчикам больше всего нравились красивые, воспроизведенные вплоть до мельчайших деталей модели парусных лодок, фрегатов и бригов, медная бусоль, глобус, карты и старые судовые журналы плаваний в Индию или на острова Тринидад, Мартинику, Гаити и Кубу. Когда старый Пьер Верн закуривал гаванскую сигару, мать Жюля всегда вспоминала отца, деда и прадеда. Они тоже курили сигары, но не покупали их на углу улицы, в табачной лавке мадам Боннепье, а привозили прямо из Гаваны завернутыми в ароматные пальмовые листья, в ящиках из кедрового дерева. Мать столько рассказывала Жюлю об этих поездках, словно сама объехала с дедушкой весь свет, хотя в действительности никогда не плавала по морю и даже ни разу не ездила в поезде.
У Жюля Верна, как я уже сказал, был младший братишка, Поль. Ребята часами торчали у окна своего дома на кривой улице Карвеган, ожидая, пока появится первая мачта парусника, возвращавшегося во время вечернего прилива в порт. Из дома Вернов можно было видеть только верхушку мачты, но мальчики и этим были довольны.
А дальше, на горизонте, виднелось море. Говорят, что в порту море видно из любого окна, однако это не так. Но из окна дома Вернов море было видно. Соленый морской ветер приносил с собой запахи порта: мокрых канатов, рыболовных сетей, устриц, моллюсков и морских звезд, свернутых парусов и заманчивый аромат приключений. Если конец улицы тонул в тумане или прилив начинался поздно ночью, маленький Жюль брал с дедушкиного письменного стола большую розовую раковину, прикладывал ее к уху и слушал, как в ней шумит море. Жюль Верн верил, что в раковине заключен вечный шум морского прибоя, как музыка в граммофоне.
Когда мальчикам исполнилось примерно столько же лет, сколько тебе, десять или одиннадцать, родители отдали их на воспитание в лицей святого Доната.
Поль уже в первом классе обнаружил способности к арифметике, физике, географии; он разбирался в звездах и умел пятью способами определить север, юг, восток и запад. В табеле у него были сплошь пятерки, и вел он себя примерно. Еще в школе было ясно, что из Поля выйдет морской капитан.
Жюль учился не так хорошо. У него бывали четверки, а иногда и тройки. То он был сверх меры предприимчив и самостоятелен, то зевал, ничего не слышал, не видел и все мечтал о чем-то. Но, когда воспитанники лицея затевали игру, они обращались к Жюлю за советом. На это Жюль был мастер. Он всегда предлагал что-нибудь новое, интересное и умел вовлечь весь класс в такую увлекательную игру, что даже старшеклассники им завидовали.
– Во что они играли, папа?
– Не знаю, Кнопка, но наверняка играли в лоцманов, китоловов, в мужественных капитанов, в героических водолазов, сражались с пиратами, поднявшими на захваченном корабле черный флаг, в общем – в морские игры.
– И Жюль Верн всегда был капитаном, да, папа?
– Нет, Кнопка, маленький Жюль Верн не был таким тщеславным, как ты, хотя очень хотел стать капитаном и бороздить моря всего света. Но он хорошо понимал, что это не так-то просто. Ни с того ни с сего стать первым на корабле – так не бывает. Прежде всего нужны знания. Чтобы быть капитаном, надо сперва учиться. Старый капитан Кермадес, который жил на улице Карвеган, как раз напротив Вернов, тоже начинал юнгой на рыбацкой шаланде, а потом стал капитаном корабля дальнего плавания.
И однажды маленький Жюль Верн совершил глупость. Это случается даже со знаменитыми людьми. Огромную глупость. Она могла ему дорого обойтись. В феврале Жюлю исполнилось двенадцать лет. Он получил в подарок от отца и бабушки деньги, кое-что скопил раньше, и вот тогда-то Жюль разработал тайный план. Учительница заметила, что мальчик стал часто задумываться, словно все время о чем-то размышлял. Она спрашивала, что с ним. Он отвечал, что ничего, просто так. Ты тоже иногда отвечаешь в таком духе.
– А что с ним было, папа?
– Не буду тебя долго мучить. Просто двенадцатилетний Жюль Верн отправился в «Компанию заокеанских плаваний», которая набирала экипаж для шхун, идущих в дальние плавания. Эти суда возвращались в Нант с грузом чая, кофе, сахарного тростника, редких пород древесины и масла. Жюль был красивый, статный и сильный мальчик, потому что хорошо ел, всегда все доедал, в том числе суп, не привередничал и по гимнастике имел пятерку, пожалуй единственную в табеле, которой мог похвастать. Он даже знал немного английский язык. Жюль подошел к конторке и заявил, что хотел бы наняться юнгой на почтовую шхуну «Корали», которая на следующий день должна была сняться с якоря и отплыть в Индию. Тогда не нужно было ни особых разрешений, ни выездных виз или паспортов. Чиновника в очках не интересовало, разрешил ли отец пуститься в плавание этому приятному, серьезному мальчику. Его занимал лишь один вопрос: хватит ли у мальчика денег для взноса, обязательного для каждого члена экипажа. Деньги нужны были как гарантия того, что по дороге он не сбежит, не набедокурит, а если на чужбине с ним что-нибудь стрясется, то эти деньги пойдут на похороны. Жюль Верн выложил на стол нужную сумму, франк за франком, но разрешения от отца у него не было.
