Текст книги "Кто не верит — пусть проверит"
Автор книги: Адольф Гофмейстер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)
Табак радовался – ведь он не только объехал, но даже покорил мир. Красивыми голубоватыми колечками и облачками дыма он возносился ввысь. Всюду против табака выступали, повсюду людям запрещали курить…
– Курить строго запрещается, – промычал полусонный Кнопка.
– …но людей не переделаешь. Запретный плод сладок. Если ты к чему-нибудь привыкнешь, то отвыкать очень трудно. Дело зашло так далеко, что во время первой мировой войны, когда не было табака, курили картофельную шелуху.
Тут я понял, что сказку надо закончить, как положено, нравоучением, хотя бы потому, что Кнопка пробормотал:
– Я буду курить трубку, как ты и пан Эренбург.
– Знаешь ли, Кнопка, этому ты от нас не должен учиться. Курение – скверная привычка. Курить не надо. Кто не умеет курить – ничего не теряет. Это вредно для легких и для кармана. Если бы деньги, что твои папа и мама прокурили за всю жизнь, выложить вот сюда на стол, то, скажу тебе, их было бы порядочно. На них мы могли бы купить прекрасный «Седан» или «Фаворит», а возможно, и восьмицилиндровую «Татру».
Я закончил, как полагал, весьма убедительно, но до Мартина Давида это поучение уже не дошло – он мирно спал.
Через несколько дней после того, как я рассказал Кнопке сказку о табаке, мой сын, он же краснокожий брат, вспомнил о своих индейских наклонностях и явился ко мне выяснить, является ли курение единственным, чему мы научились от индейцев.
– Что ты! Мы научились от них и многому другому. Например, выращивать кукурузу. Кукуруза, как и табак, – культура американских индейцев. От них мы научились разводить индюков и индюшек. Русские называют их индейками – по имени индейцев. Когда в 1620 году судно «Мейфлауэр» пристало к мысу Код в Северной Америке и на берег вышли первые переселенцы, их встретил индейский вождь Массасоит и предложил им индюков и кукурузу. Годовщина переселения на американскую землю ежегодно отмечается праздником Благодарения, и в этот день на праздничном столе обязательно должна быть жареная индейка. Американцы до сих пор едят индейку в день Благодарения.
Фармацевты также многому научились от индейцев, знакомых со всевозможными смертельными ядами, которые в малых дозах являются основой различных лекарств. Ипекакуана – против кашля, маниготи и кураре – от чего, не знаю, наконец кока и кола, из которых приготовляют освежающий американский напиток «кока-кола», пользующийся таким же спросом, как у нас содовая вода. От индейцев мы научились извлекать йод из морских водорослей. Тот самый йод, которым мама мажет тебе коленки, когда ты их разбиваешь.
– Йод жжет.
– Но ведь индейские вожди мазали раны йодом и терпели, может быть, и ты потерпишь?
– Выдержу и не заплачу.
– Индейцы – этому мы от них не научились – стыдились показать, что им больно. Они сжимали зубы и молчали как убитые. Стона от них не услышишь. Плакать от боли у них считается позором.
– Папа, я больше никогда не буду плакать…
– Не обещай, Кнопка, того, чего не сможешь выполнить. Ты не индеец. И, наконец, слезы не чужды человеку, они не считаются у нас позором.
– А что еще изобрели индейцы?
– Много вещей, например гамак – висячее ложе из веревок. Или темные очки против яркого света, особенно ослепительного на снегу. Изобрели лыжи, чтобы ходить по сугробам, а также окарину – глиняную дудочку. Или салазки – тобоган. Они умели обрабатывать платину, а у майя, замечательного индейского народа Центральной Америки, очень давно, еще в начале первого тысячелетия, был более точный календарь, чем наш, так называемый грегорианский. У них была своя цифровая система. Они ввели нули. У ацтеков в Мексике был первый зоопарк на свете. Но самый замечательный подарок сделали индейцы детям.
– Какой, папа? Скажи!
– Мяч. Резиновый мяч. Надутый упругий мяч. Только благодаря индейцам дети всего света играют в мячик, а взрослые в теннис и в футбол.
– А ты был среди индейцев, папа?
– Был. Я был в таборе индейцев гопи и в индейских резервациях, например в Таосе. Мы поехали туда на старом автомобиле Вериха, и по дороге нас остановил индеец с перьями на голове и попросил подвезти его. Он сел рядом с Верихом и с достоинством молчал. По-индейски. А маленькая Яна Верихова так и застыла на месте. Она впервые видела настоящего индейца. Когда кто-нибудь из нас заговаривал по-чешски, она сердилась, что мы говорим на языке, которого индеец не понимает, боясь, как бы он не обиделся. А затем я встретился с индейцами во время войны, в радиостудии.
Когда разразилась война между фашистской Германией и США, индейские вожди собрались и выпустили следующее воззвание:
«Пусть будет так: мы, вожди индейского племени каенов из штата Оклахома, говорим вам, что мы и наши соплеменники находимся в состоянии войны со странами Оси, которые именуем Треугольником безбожников».
В то время я познакомился с одним индейцем, сварщиком на верфях. Его звали Дорсей Любимец, по-индейски – Дорсей Астедайси. Позднее он отличился где-то в американской армии у Гвадалканала, где спокойно вывел из джунглей целый отряд, окруженный японцами. Это врожденная особенность индейцев. Во время войны в Северной Африке американская армия для передачи приказов по радио использовала индейцев, и они вместо условного кода говорили на своем языке, которого нацисты не понимали.
Я расскажу тебе еще одну историю. Во время войны в США был организован сбор старого железа. Как вы в школе собираете бумагу, кости, бутылки и металл, так и в индейских поселках собирали старый металл. В одном маленьком забытом индейском селении школьники собрали два полных воза старого железа. Они хотели взвесить его и отвезти, но во всем поселке не нашлось таких огромных весов и гирь. Как быть? Вождь созвал совет старейшин, закурил калумет, и все стали молча размышлять. Потом вождь встал и среди напряженной тишины произнес следующую речь: «В нашем поселке живет старая женщина, которая вчера вернулась из городской больницы; перед уходом ее там взвесили и сказали, что она весит семьдесят три килограмма. Сколько раз мы взвесим старую женщину, столько раз мы отвезем на пункт по семьдесят три килограмма железа. Гук! Я кончил». Они уравновесили доску, как вы делаете на качелях: на один конец посадили старуху, а на другой накладывали железо, пока оно не начинало перетягивать, и качали бабку до тех пор, пока не взвесили все железо.
Но Кнопка не смеялся. Он думал о судьбе индейцев:
– Папа, будут ли когда-нибудь индейцы освобождены и вернут ли им их родину?
– Сейчас было бы бессмысленно, Мартин Давид, предлагать, чтобы Америку – особенно США – вернули индейцам. В США индейских народов и племен вместе взятых немногим более полумиллиона человек, а общее число переселенцев достигает ста шестидесяти миллионов. В индейских резервациях живет едва ли четыреста тысяч человек. Остальные переселились в города, носят шляпы и башмаки, как и мы, так же работают на фабриках и постепенно, но неудержимо сливаются со всеми национальностями в одно целое – в американский народ. Но об Америке и американцах я расскажу в другой раз. А теперь не мешай мне, пожалуйста, писать статью для журнала. Гук! Я кончил.
САМЫЙ, САМЫЙ, САМЫЙ,
или
НЕБОСКРЕБ
Мартин Давид любит преувеличивать. Он немножко стесняется, когда я слышу, как он хвастает, но среди детей это проходит незамеченным. Они все так делают.
Однажды я писал за столом у нашей горной хижины, подле грядки лесной клубники. Отсюда виден веероподобный красивый клен с мелкими листьями, растущий у разрушенного дома на склоне горы. Я писал и слушал, как дети хвастают.
– У меня самый лучший свитер, какой только продали в магазине «Тепа» в Рокитнице.
– А у меня самые упругие тапочки, какие только были в Жамберке в Ясе. Я прыгнула в них так, как никто не сможет прыгнуть.
– А мне папа дал самую лучшую китайскую марку, полученную прямо из Китая.
– Зато у нас на чердаке живет барсук.
– Подумаешь! А у нас в часах жила ласочка.
– А мой папа был в Америке больше всех других людей из Чехословакии.
– Хватит! Ну, знаете, ребята, вас больше невозможно слушать! Хвастаетесь, как американцы! И притом это глупое «самый, самый, самый». Неужели у вас нет более интересной игры? Что подумают читатели? Во всем этом нет ни слова правды. А мне в конце концов придется писать об этом в анкете.
– Но, папа…
– Никакого папы! Я был в Америке с твоим крестным, дядей Фрагнером, один раз перед войной. В тот год, когда умер твой дедушка – мой отец. Тогда я дал себе слово больше никогда туда не ездить. Но обстоятельства сложились так, что во время войны мне пришлось эмигрировать в Америку, а после войны я еще раз пять побывал там по служебным делам.
– Но, папа…
– Никакого папы! Хвастаетесь один перед другим, просто стыдно!
– Но, папа, почему ты говоришь, что мы хвастаемся, как американцы?
– Потому что они – как вы. Американцы – большие дети. Они думают, что все американское – самое лучшее и самое большое на свете. Они хвалятся, что в Америке живут самые богатые люди, забывая при этом, что там, где есть самые богатые, есть и самые бедные. Где есть самые образованные, есть и самые невежественные люди. Где есть самое лучшее, там бывает и самое худшее, и где бывает самое большое, имеется и самое маленькое, ведь противоположности особенно характерны для Америки.
– Но почему американцы как дети, папа?
– Потому что они всюду хотят быть первыми, иметь больше всех, быть самыми большими и самыми высокими, ну совсем как вы.
– Но ведь в Америке самые высокие небоскребы и самые богатые миллиардеры?
– Верно. И хотя небоскребы есть и в других местах – в СССР, в Китае, в Аргентине, – но самые высокие все же в Америке. Я вам кое-что расскажу об Америке. Идите сюда, садитесь на ступеньки. Возможно, это будет сказка.
– Да, да, сказка об Америке!
– Жил да был в Америке один человек. Как его звали, не знаю, но он там жил. Он был американец с головы до пят и начал свою жизнь, ничего не имея. Жил он на случайные заработки и даже не помнил, где работал, кем был, пока не разбогател. А разбогатев, хотел только одного: быть богаче, еще богаче и стать самым богатым. Самым богатым в городе, самым богатым в США, самым богатым на всем свете. И, чтобы доказать самому себе, что он уже стал самым богатым человеком в мире, он приказал выстроить в Нью-Йорке самый высокий дом.
В этом самом высоком доме, на самом верхнем этаже он устроил себе самую роскошную квартиру. Когда дом достроили, он поднялся на электрическом лифте, который был самым быстрым лифтом в городе, на самый верхний этаж. Он поднялся бы еще выше, но выше уже было некуда. Выше был только воздух, облака и изредка пролетала какая-нибудь пташка. Воробей или чайка. Самый богатый человек подошел к самому большому окну самой большой квартиры на самом верхнем этаже самого высокого дома в Нью-Йорке и усмехнулся с самым самодовольным видом, на какой только был способен. Затем он посмотрел вниз на самый большой город Америки, бесчисленные трубы которого дымились под ним. Город был гораздо ниже его достоинства. И богач свысока посмотрел на него.
Обычно говорят – «посмотреть свысока», но это было с высоты сто пятого этажа, с самого верхнего этажа из всех этажей вообще, с самого «свысока», с какого в то время мог кто-либо на что-нибудь посмотреть.
– Но это какая-то новая сказка, дядя!
– Да. Это современная сказка. Настолько современная, насколько современна была квартира этого самого богатого человека на свете на самом верхнем этаже самого высокого дома в Нью-Йорке. Это была полностью механизированная квартира, обставленная по самой последней американской моде, летом прохладная и зимой теплая. В квартире была одна светонепроницаемая, другая звуконепроницаемая спальня. Один бассейн с пресной водой и второй – с соленой и три водонепроницаемые ванные комнаты.
– Почему три?
– Потому что двух для такого богатого человека слишком мало. У него было девять входов и девять выходов. И, хотя никакая опасность ему не угрожала, он имел два запасных выхода.
– Говори серьезно, папа! Ты превращаешь сказку в шутку!
– Вовсе нет. В этой сказке все правда, и эта правда смешна. Ну, и этот самый богатый человек на свете, что жил на самом верхнем этаже самого высокого дома в Нью-Йорке, имел в своем кабинете – кабинет вообще был ему не нужен, ведь этот человек был так богат, что никогда не работал, – телеграф, фонограф, кинематограф, проекционный фонарь, радиопередатчик, приемник, диктофон, граммофон, микрофон и телефон. Собственно, телефонов на столе было двадцать два, но, поскольку звонили все сразу, он вообще ни одну трубку не снимал. Да, чтобы не забыть: куда ни взглянешь, везде стояли телевизоры. Были в квартире также планетарий, дендрарий, террарий и солярий. Само собой разумеется, что были тут термометры, электрометры, барометры, гигрометры, манометры, шагомеры, газомеры – в общем, всего не перечтешь. В салонах находились: бар крепких напитков, пивная, винный погребок, увлажнитель для сигар, аквариумы, операционный зал, рентгеновский кабинет, кафе, зубоврачебная амбулатория, горное солнце, солнечные часы, каток, сцена, зрительный зал и танцплощадка. В кухне имелся комплект электрических холодильников, электрических и газовых плит, мешалок, пылесосов, стиральных и утиральных приборов и роботов. От сушилок, холодильников и пекарен, кондитерских, уксусных и дрожжевых складов маленькая железная дорога с вагонами вела прямо к залам перед столовой. В самом дальнем зале, где ради безопасности вообще не было дверей, стоял стальной несгораемый недоступный сейф с сигнализацией. Короче, Кнопка, эта квартира старого холостяка походила на клетку. Только библиотеки там не было.
– Почему?
– Она была ему не нужна. Он не читал. Теперь, когда вы знаете, как выглядела самая американская, самая механизированная квартира, вернемся к ее владельцу – самому богатому человеку на свете. Как я уже говорил, он стоял у окна и свысока смотрел на весь мир. Вдруг в комнату влетел секретарь с выпученными глазами и, не сознавая, что отрывает своего хозяина от созерцания лежащего под ним мира, не переводя дыхания и заикаясь выпалил ужасную весть.
– Какую?
– Какую? Ужасную! Представь себе, что другой старый господин, тоже страшно богатый, но все же не так страшно богатый, как этот самый богатый человек на свете, осмелился выстроить на другом конце города дом на десять этажей выше, чем был самый высокий дом в Нью-Йорке, который принадлежал самому богатому человеку на свете. И вышло так, что самый высокий дом в Нью-Йорке уже перестал быть самым высоким домом в Нью-Йорке и самым высоким стал теперь тот дом, который был на десять этажей выше самого высокого до этого дома в Нью-Йорке. Самый богатый человек на свете перестал смотреть свысока на мир и побледнел. Он тяжело опустился в самое мягкое кресло в своем кабинете, где никогда не работал, потому что был так богат, что мог не работать, и сказал: «Выстройте для меня в самое кратчайшее время дом на десять этажей выше того дома, который теперь на десять этажей выше дома, до сих пор бывшего самым высоким домом в Нью-Йорке, чтобы мой дом был опять самым высоким домом в Нью-Йорке». И так каждые два года самый богатый человек на свете строил новый дом, самый высокий в городе, потому что всегда находился кто-нибудь, кто наперекор ему строил дом хотя бы этажом выше, чем тот его последний самый высокий дом в Нью-Йорке. Каждые два года переселялся самый богатый человек на свете в новую самую роскошную квартиру на самом верхнем этаже самого высокого дома в Нью-Йорке, и, когда он впервые подходил к самому большому окну и начинал свысока смотреть на мир, прибегал запыхавшийся секретарь с известием, что кто-то позволил себе выстроить где-то на другой стороне города дом по крайней мере на этаж выше.
И вот возникла игра богатых, называемая «самый высокий», и город рос в высоту, становился все выше, выше, так что богатые жильцы самых высоких этажей утратили всякую связь с более бедными жильцами нижних этажей; и каждый, кто жил наверху, уже не знал, что делается внизу, потому что между ним и тротуарами улиц простирались туманы и тучи. Эти дома стали называться небоскребами. И вот однажды, когда самый богатый человек на свете переселился в самый новый и самый высокий дом в Нью-Йорке и подошел к самому большому окну, произошла необыкновенная вещь. Его секретарь не прибежал запыхавшись, потому что в этот день никто не выстроил небоскреба на десять или даже на один этаж выше. Самый богатый человек на свете был сам не свой, он не знал, что ему сегодня делать, и решил пойти прогуляться. Он спустился на самом скором лифте со своего сто шестьдесят пятого этажа, вышел из дома и направился через улицу в Центральный парк кормить голубей. Он шел пешком, потому что считал себя демократом. Было так чудесно! Непрерывный поток машин, фырча, несся по асфальту. Воздух благоухал бензином, резиной и дегтем. «Нет ничего лучше прогулки на лоне природы!» – сказал себе самый богатый человек на свете. Ему приходилось быть в одиночестве, потому что самому богатому человеку на свете, который не имеет себе равных по богатству, не с кем было встречаться, и, если ему хотелось с кем-нибудь поговорить, он должен был разговаривать сам с собой.
Освеженный, он вернулся в свой самый высокий дом на свете и нажал кнопку самого быстрого лифта. Никакого результата. Дверь лифта не открывалась. Молчание. Он пошел к другому лифту. То же самое. И двери следующих лифтов и двери шестьдесят шестого лифта – столько лифтов было в этом самом высоком доме – не открывались. «Что происходит?» – растерянно спросил он привратника. «Служащие лифтов бастуют, господин. Все лифты в городе бездействуют». – «А как я попаду в свою квартиру на самом верхнем этаже?» – «По лестнице, пешком», – ответил привратник и пошел по своим делам. Самый богатый человек на свете был уже не молод. Пожилой, с пороком сердца, глуховатый, он страдал одышкой, у него было плохое пищеварение и подагра. Он вышел на улицу и посмотрел вверх, туда, где в облаках скрылся самый верхний этаж самого высокого дома. Всюду на улицах толпились люди и с завистью и тоской смотрели на окна своих квартир, находившихся где-то высоко в небоскребах. И чем богаче был человек, тем безнадежнее смотрел он вверх, потому что тем выше он жил. Люди не могли попасть домой в свои квартиры, служащие – в канцелярии, продавцы – в магазины, почтальоны не могли доставить почту, торговые агенты были лишены возможности предлагать пылесосы, врачи не могли попасть к больным, больные – к врачам. Никто не мог ничего ни купить, ни продать, ничего устроить, потому что лифты упрямо стояли и не поднимались. Хуже всего пришлось тем людям, которые забыли деньги дома и теперь бродили тут с детьми, и у них от голода сосало под ложечкой, и тем, у которых были назначены важные заседания, деловые встречи, свидания, свадьбы и совещания. Даже на собрания нельзя было поехать, потому что лифты упрямо стояли и не поднимались. Словом, все население города, если оно не застряло в своих квартирах, стояло перед домами. Улицы были полны людей.
Самый богатый человек на свете не знал, что ему делать. Денег у него были полны карманы, но они ему были совсем ни к чему. Он не мог попасть домой. Его охватил гнев, и он в бешенстве топал ногами. Но и это не помогло.
А тут навстречу ему идет веселый парнишка и посвистывает. Это вывело из себя самого богатого человека. «Как ты осмелился быть в таком хорошем настроении, когда я, самый богатый человек на свете, живущий на самом верхнем этаже самого высокого дома в Нью-Йорке, не могу попасть домой?» – «А я настолько беден, ваша милость, что живу в первом этаже», – ответил веселый парнишка. И тут самый богатый человек на свете понял, что нет смысла жить на самом верхнем этаже самого высокого дома, что мало быть самым богатым человеком на свете, потому что есть вещи, которых нельзя купить за все деньги мира.
– Папа, а какой самый высокий дом на свете? Ты видел его?
– Дядя, вы были на самом верхнем этаже самого высокого дома в Нью-Йорке?
– Был. Теперь самый высокий дом – Эмпайр Стэйт Билдинг. У него сто два этажа. Каменщики выстроили его из десяти миллионов кирпичей. В доме действительно шестьдесят восемь лифтов. Скоростные лифты останавливаются только на некоторых этажах, обычные – всюду. В доме шесть тысяч четыреста окон, в нем помещаются восемьдесят тысяч человек.
– Это больше, чем население большого города.
– В этот дом вошел бы весь Пльзень с окрестностями.
– И пльзенский пивоваренный завод?
– И пльзенский пивоваренный завод. Но не думай, что очень удобно жить так, прямо под облаками. Можешь себе представить, Кнопка, какая давка происходит на улице перед домом примерно в пять часов вечера, когда кончается работа и все люди, выйдя из канцелярий и магазинов, спешат домой?
– Вот, должно быть, толчея!
– Народу – как на хоккейном матче!
– А теперь представь, что в Америке каждый пятый человек имеет автомобиль. Вот и подсчитай.
– Что?
– Условия задачи: каждый пятый американец имеет автомобиль, сколько автомобилей имеют восемьдесят тысяч человек, которые живут в самом высоком доме Нью-Йорка?
– То есть восемьдесят тысяч разделить на пять. Пять в восьми содержится один раз. Остается три. Сносим ноль. Пять в тридцати – шесть раз. Ничего не остается. Теперь только остается снести нули. Шестнадцать тысяч машин, папа. Это целая Вацлавская площадь!
Эти дома называются небоскребами.
– И учти, что перед домами нет стоянки такой величины, как Вацлавская площадь. Нью-Йорк город тесный, каждый квадратный метр застроен домами. И такими небоскребами, как Эмпайр Стэйт Билдинг, застроена целая улица по обе стороны справа и слева, куда ни глянь. И в соседних улицах точно так же. В часы пик утром, во время обеда, после работы и перед началом сеанса в кино и в театрах в центре города вообще не сдвинешься с места. Однажды мы с мамой спешили с 59-й улицы – в Америке большинство улиц обозначаются числами – на какой-то вечер. Мы были приглашены на восемь часов, а если тебя приглашают на восемь, то полагается прийти чуть-чуть после восьми, но не позднее. Шел дождь, мама надела вечернее платье и легкие туфельки. Ты ведь знаешь, что она никогда не бывает вовремя готова. Одним словом, когда мы вышли из дому, было без четверти восемь. На счастье, нам сразу попалось свободное такси. Мы уселись и поехали. Трр! Остановка! Красный свет. Со всех сторон тесными рядами подъезжают машины. Расстояние от одной машины до другой – пять сантиметров. Бедные сцепления! Бедные тормоза! Бедные шоферы! Но самые несчастные те, кто куда-либо спешит и сел в такси, чтобы добраться поскорее. Машины продвигались вперед по метру. Бац! Опять красный свет!
Мы проехали Шестое авеню и приближались к отелю Плаза на Пятой авеню. Но до него было еще порядочно. Собственно, за все время мы больше стояли, чем ехали. Взбешенные шоферы начали сигналить, более нетерпеливые пытались пробраться между двумя машинами. Поток остановился, крылья терлись друг о друга, давка усилилась, все спуталось, и образовалась пробка. Конные и пешие полицейские пытались разредить эту толчею, но куда там! Было двадцать пять минут девятого, когда на Мадисон-Авеню мы опять остановились. И, очевидно, надолго. Среди моросящего дождя машины нервно хрипели. Шоферы ругались. А те, кто ехал в машинах, начали клевать носом. Трр! Машину рванулась, как заяц, на метр и снова остановилась. Наш шофер обернулся к нам: «Эй, друзья, идите лучше пешком, будете на месте на полчаса раньше. Отсюда всего несколько шагов». Мы вышли из машины, заплатили за проезд и под дождем прошлепали с мамой по лужам в отель Вальдорф-Астория. Мы обогнали по крайней мере две тысячи автомобилей и явились к ужину далеко не последними. Дядя Верих может подтвердить, что я не преувеличиваю. Он это знает лучше, потому что, когда сам сидишь за рулем, нельзя выйти и пойти дальше пешком.
– Значит, в Америке быстрее ходить пешком, чем ездить на машине?
– Нет, нет. Ты такой вульгаризатор, что просто ужас! В часы пик и особенно в плохую погоду на улицах в центре города образуется такой затор, что лучше выйти из машины и идти пешком. Но вообще в Америке без машины ты погибший человек. Вся жизнь там устроена так, словно на свете одни автомобилисты.
– А что делают остальные?
– Сто двадцать миллионов американцев не имеет машин, а тридцать миллионов – владельцы машин, и надо сказать, что эти тридцать миллионов далеко не всегда возят те сто двадцать миллионов, если им куда-нибудь потребуется ехать. У нас гораздо меньше людей имеют машины, и все же контраст между пешеходами и владельцами автомобилей не так велик, потому что общество у нас заботится о пешеходах. У нас жизнь устроена не для автомобилистов, скорее наоборот. Мы передвигаемся пешком или стоя, да?
– Как это – стоя?
– В трамвае, в автобусе, в троллейбусе или в поезде ты стоишь, так ведь? Но пока ты вырастешь, Мартин Давид, и у нас жизнь будет моторизована и механизирована. К счастью, я до этого не доживу.
– Почему к счастью, папа?
– Потому что я пять лет прожил в этом механизированном, моторизованном, стандартизованном американском раю. Я там жил и работал. Был я тогда бедным, как церковная мышь, да к тому же еще иностранцем. Я видел американский образ жизни. Поверь, что ты можешь не завидовать американцам. Честное слово, нет! Прогресс, машины, электрификация, атомная энергия, реактивные самолеты – это все прекрасно, но нельзя забывать о человеке. А о человеке в Америке часто забывают.
