Текст книги "Кто не верит — пусть проверит"
Автор книги: Адольф Гофмейстер
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
– Как же ты рисовал?
– Чернилами. И тоже получалось. Не следует быть мелочным.
– А кого ты рисовал?
– Десятки знаменитых людей. В Москву съехались в гости писатели со всего мира. И, наверно, там были все советские писатели. Гостиница «Метрополь» напоминала дом отдыха чешских писателей в Добржише во время рождественских каникул. Кого ни встретишь, каждый писал, или собирался писать, или считал себя писателем. Каждый мог рассказать что-нибудь интересное, ради чего стоило постоять, поговорить, выпить вместе чаю и бежать дальше, опять постоять, поговорить, выпить чаю, и так до самого окончания съезда.
В этот день, в пять часов, к гостинице подъехали паккарды и кадиллаки ВОКСа. ЗИМов и ЗИСов тогда еще не было. Мы отправились далеко за город. Шел дождь, и грязь была такая непролазная, что автомобили скорее плыли, чем ехали. Тяжелые машины ежеминутно буксовали, а в этом радости мало. С окраины мы попали в поле, с поля – в лес и вдруг оказались перед небольшим ампирным зданием. В большой приемной нас встречал хозяин.
– Кто это был?
– Один из величайших писателей мира, о котором вам рассказывали в школе.
– Папа, не говори загадками, не дразни!
– Максим Горький. Высокий, худой, с длинными свисающими усами, которые он то и дело поглаживал большим пальцем, с длинными руками и слезами на ласковых глазах. Старый, очень старый, но очень живой, подвижный. Живее, чем все мы, гости.
На нем была белая рубашка с широким воротничком и шелковым галстуком, какой носил в молодости твой прадедушка. Время от времени он надевал тюбетейку на густые, не белые, но заметно поседевшие волосы. Он был, собственно, подстрижен ежиком, но волосы у него такие мягкие, что они не держались и распадались во все стороны. Мы уже видели его на заседаниях съезда, но здесь он был дома. А дома человек выглядит всегда иначе. Писатели – французы, венгры, испанцы, немцы, норвежцы, англичане, чехи, словаки – расселись вокруг огромного стола, широкого и длинного. Стол был покрыт оливково-зеленым сукном с бахромой.
И случилось, как это часто бывает, – люди собрались и не знают, с чего начать, о чем говорить. Напряжение неожиданно разрядил котенок. Он вскочил на край стола, словно по лужайке, прошел между двумя рядами писателей на другой конец, прямо к Горькому, и свернулся клубочком у него на коленях. Горький погладил его, и дискуссия началась. Разговор не смолкал. В то время было о чем поговорить. Разоренный, израненный мир, казалось, истекая кровью и спотыкаясь, брел по Вселенной. Назревала мировая война. Китайская писательница, описывая ужасы японского вторжения, растрогала Горького до слез. Каждый говорил о том, что он будет делать, если разразится война. У всех были большие планы… Но, как видишь, все произошло совсем иначе. Во время войны человек не волен делать то, что хочет. Война подобна смерчу – она хватает тебя за шиворот и тащит. Но будем надеяться, что это была последняя война.
– Это правда, папа?
– Надеюсь, что правда, Мартин Давид. Ведь сейчас мир не так разобщен, как в 1934 году. Люди, живущие на разных концах земного шара, стали лучше друг друга понимать… Ну, поговорив о том о сем, мы уселись в столовой ужинать. Это было настоящее русское угощение. Столы ломились от яств. Холодные цыплята, салаты, рыбы, икра, пироги и паштеты, водка, вино, пиво – и все это были только закуски. Больше всего мне запомнились серовато-фиолетовые соленые грибы – рыжики. Вероятно, потому, что Горький мне сказал, что они собраны в лесу около дома. Он сам ходил собирать их.
И вот еще на что я обратил внимание: все, кто подавал на стол, привратник, шофер, – словом, все кто вел хозяйство Горького, были каким-то образом связаны с его жизнью. Все они уже стары, выросли в тяжелых условиях, все любили друг друга, словно вместе с Горьким пришли пешком в город.
Это не были родственники. Возможно, они бывшие бродяги, бурлаки или босяки, которых Горький собрал во время своих странствований по широкой Руси. Ты знаешь Максима Горького по фильму о его жизни, по картинкам в хрестоматии. Но когда сам видишь такого человека, то перед тобой оживают и его произведения. Подрастешь, и будешь читать его «Мать», его книги о бедных людях, о том, какой жизнь была раньше.
Когда-нибудь ты поедешь в Советский Союз. И, узнав из книг Горького, как тяжело жилось народу раньше, особенно хорошо поймешь, какие огромные изменения принесла Октябрьская революция.
Максим Горький дождался лучших дней. Но большая часть его жизни прошла в то время, когда царствовали голод и нищета, когда труд был нечеловечески тяжелым, подневольным, во времена несправедливости и озлобления. Ты родился уже в новое время. Чтобы оценить его, ты должен читать о том, какой была жизнь раньше, в годы молодости Горького. И это ты лучше всего узнаешь из его книг.
Но ведь я начал рассказывать о приеме! Настроение было замечательное. Ты знаешь Витезслава Незвала. Одна выдумка сменяла у него другую, своим красноречием и энтузиазмом он заразил весь левый конец стола. В Советском Союзе любят придерживаться старых народных обычаев и на таком пиршестве, как ужин у Горького, конечно, соблюдались старые обычаи. Горький сидел во главе стола, но по его желанию присутствующие выбрали председателя, который предоставлял слово, провозглашал тосты, устанавливал тишину, когда произносились речи. Его называют старинным грузинским словом «тамада». Тамадой мы выбрали писателя Алексея Толстого. Он в этом деле разбирался!
Когда веселье достигло апогея и рюмки наполнили для нового тоста, открылись двери, и к писателям пришли советские государственные деятели. Пришло почти все правительство.
Никогда, ни до того, ни после, я не сидел за столом, за которым собралось столько великих людей. У меня даже дух захватило. Один тост следовал за другим, и у всех нас было такое чувство, что именно так и должно быть: вот так государственные деятели должны встречаться с художниками – весело, за рюмкой вина.
– Папа, а как же вы разговаривали?
– На всех языках мира. Там, правда, присутствовали переводчики, но они, пожалуй, не были нужны. Когда встречаются люди, у которых столько общих идей и общих целей, то не так уж трудно понять друг друга. Но больше всего мне понравился испанский язык, – на этом языке испанская поэтесса Мария-Тереса Леон подняла тост за счастливое будущее детей всего мира. Максим Горький улыбался, на глазах у него выступили слезы, он угощал, присаживался к отдельным группам, образовавшимся за столом. Попрощались мы с нашим хозяином на крыльце. Был третий час. Робко брезжил рассвет. По дороге в Москву мы говорили только о Горьком. Его простота и человечность произвели на нас незабываемое впечатление. Этого вечера я никогда не забуду. Таких встреч в жизни человека бывает мало.
– Рассказывай дальше!
– Ну, и еще одной встречи я никогда не забуду. Перед гостиницей «Метрополь» – небольшой садик. И кафе прямо на тротуаре, как в Париже. Там так приятно посидеть, наблюдая проходящих мимо людей, уличное движение, жизнь города! Мы, чехи, назначали в этом кафе друг другу свидания. С Юлием Фучиком, с Петером Илемницким, [37]37
Петер Илемницкий(1901–1949) – словацкий писатель-коммунист.
[Закрыть]с Францем Вайскопфом… [38]38
Франц Вайскопф(1900–1955) – писатель-антифашист, уроженец Чехословакии, писал на немецком языке.
[Закрыть]Тяжело вспоминать. Прошло немногим больше двадцати лет, и никого из них уже нет в живых. Однажды сижу я там днем, и вдруг приходит товарищ Гакен, старый коммунист (его, бедняги, уже тоже нет), и представляет меня… угадай кому?
– Не хочу гадать, рассказывай!
– Товарищу Клементу Готвальду. [39]39
Клемент Готвальд(1896–1953). – С 1948 г. президент Чехословацкой республики, выдающийся деятель коммунистической партии Чехословакии.
[Закрыть]
– Президенту Готвальду?!
– Тогда товарищ Готвальд еще не был президентом республики. Ведь я тебе сказал, что это было более двадцати лет назад. Товарищ Готвальд расспрашивал меня о многом. О карикатурах, о том, как мы смотрим на съезд писателей, о том о сем. И, чем больше мы разговаривали, тем больше он мне нравился. Я высказал ему все, что у меня было на душе. Он покуривал трубку. Говорил немного. Но на все находил ответ. Короткий. Ясный. Это была встреча, которая многое решила в моей жизни. А тем самым и в твоей. Ты даже не представляешь, как много!
ОБАЯНИЕ РИМА,
или
СКОЛЬКО СТОИТ ПОРТРЕТ КИСТИ ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ
Я думаю, что нет ничего предосудительного или унизительного, если дети, взглянув на глобус или карту Европы, заявляют, что Италия похожа на сапог.
Но объяснить детям, что такое Италия и что кроется за этим словом, – дело отнюдь не легкое. Всё существующие определения пригодны для описания этого очаровательного «сапога»: Италия – красивая и сладостная, обаятельная и волшебная, обольстительная и страстная, религиозная и жизнерадостная, кающаяся и греховная, веселая и грустная.
Но вот с выражением «колыбель» получилось неудачно. Несколько легкомысленно и необдуманно я заявил, что Италия – колыбель европейской культуры, колыбель христианства и, к сожалению, колыбель фашизма. Эта последняя «колыбель» испортила Италии репутацию.
Мне кажется, что из всех моих рассказов самое большое впечатление на юных граждан Ржичек произвела легенда о фонтане де Треви.
– Один римский папа, кажется это был Климент Двенадцатый, приказал построить фонтан. Скульптор Сальви закончил его в 1762 году. Фонтан примыкает к стене большого дворца. По обе стороны древнеримского бородатого бога вод и морей Нептуна стоят тритоны. Со всех сторон на статую льются струи воды. На дне большого мраморного водоема блестят серебряные монеты. Сотни лир мелочью. Легенда гласит, что каждый бросивший в этот фонтан серебряную монетку наверняка вернется в Рим. Поэтому рядом с итальянскими лирами там лежат американские доллары, английские шиллинги, немецкие марки, французские франки, индийские рупии, турецкие пиастры, голландские гульдены, польские злотые, португальские эскудос, бразильские миллирейсы, испанские песеты – словом, монеты со всего мира.
– А ты бросил туда крону?
– Бросил. И действительно, потом не раз приезжал в Рим. Италия, особенно Рим, – словно магнит, они обладают какой-то удивительной притягательной силой.
– Почему?
– Влекут солнце и запахи рыбы и фруктов. Влекут кабачки с террасами, увитыми виноградом. Рестораны, где можно получить спагетти, сыр и темное вино. Аромат базаров, садов и лимонов. Аромат виноградников. Аромат пищи, приготовленной на оливковом масле. Аромат овощей. Аромат даров моря. Все это – аромат жизни. Его тщетно пытается вытеснить запах мрака – запах ладана и церковных свечей. Это Италия, которую можно обонять. Италия благоухающая.
Привлекают люди, никогда не унывающие, деятельные. Всегда возбужденные и без конца говорящие. Всегда влюбленные. Бедные. Иногда страшно бедные – в лохмотьях и грязи, – но горячо любящие жизнь. Они наполняют город веселым гомоном, сутолокой и толчеей. Они живут жизнью насыщенной и шумной. В Сицилии, в Неаполе, в Риме, во Флоренции, в Генуе. Они повсюду. Взрослые и дети. Это Италия, которую можно услышать. Италия звучащая. Путешествуя по этой густонаселенной стране, утрачиваешь представление о времени и не знаешь иногда, в какой эпохе живешь, потому что здесь века тесно переплетаются.
– Как это, папа?
– Приведу тебе пример. Однажды мы с Владимиром Познером отправились из Флоренции на автомобильную прогулку. Мы ехали кудрявым оливковым краем, полным очарования, аромата и цветов. Через старинные ворота попадали в строгие готические города с неестественно наклоненными четырехугольными башнями, слушали цикад за городскими стенами, уличный шум – внутри города. В это время в стране происходили выборы в городские управления. В средневековом городе Сан-Джиминиано коммунисты получили большинство. Это было сразу видно по поведению толпы на площади. В Италии вся жизнь проходит на улице – и классовая борьба, и любовь, и переживания спортивных болельщиков… Любимцы итальянского народа – певцы и велосипедисты. Подростки-спортсмены писали мелом на всех стенах: «Eviva Coppi! Eviva Bartolo!». Это имена фаворитов соревнований. Когда выходишь на площадь, заполненную народом, кажется, будто ты вошел в помещение, где собралась одна большая семья. Мы с трудом пробрались сквозь уличную сутолоку и в Сиену попали только к вечеру.
– Сиена – это такая краска, коричневая.
– И город тоже. Как открытый веер, раскинулась Сиена на террасах гор. Нам казалось, что мы проезжаем по волшебной стране, что попали на страницы сказок. Улицы предместья были совершенно безлюдны. Нигде ни души, зато в центре мы обгоняли процессии горожан с зонтиками, шествовавших с женами и детьми. Казалось, что все они отправляются на какую-то веселую войну. Все шли в одном направлении: к площади Piazza del Campo. Чем ближе к закрытой со всех сторон, похожей на раковину площади, тем больше толчея и давка. Лишь сквозь просветы улиц нам удавалось взглянуть на площадь, посыпанную мягким желтовато-коричневым песком. Башня ратуши напоминала о непрерывных войнах средневековья. В этот день здесь, по-видимому, происходило нечто совершенно необычное. Крыши домов вокруг площади были полны людей. Стены и углы домов, уличные тумбы тщательно прикрыты соломенными тюфяками. Шторы в магазинах и кафе опущены и витрины заложены чем-нибудь мягким. Создавалось впечатление, что владельцы магазинов, метрдотели и официанты кафе забаррикадировались от какого-то страшного дракона, но в то же время опасаются, как бы бедняга дракон не ушибся об их баррикады. Баррикады были мягкие, как перины.
– А что там происходило?
– Имей терпение. Мы глядели в оба и навострили уши. Видим – на площадь вступает пестрая, живописная процессия. Впрочем, «пестрая» – это слишком слабо сказано. Тут уж мы окончательно решили, что случайно попали в книжку сказок пятнадцатого столетия. Причем книжку замечательно иллюстрированную. С блестящими цветными, по-детски яркими картинками.
– Да говори же, в чем дело!
– Какие-то любезные люди пригласили нас к себе, на крышу углового четырехэтажного дома. Там было полно ребятишек, матерей с младенцами, старичков, рабочих и ремесленников. Все ели, пили из оплетенных соломой бутылок красное вино кианти и во весь голос переговаривались, как это обычно делают в Италии по любому поводу, будь то спектакль, несчастный случай на улице, футбольный матч или выборы папы.
– Да рассказывай же, что там происходило!
– Погоди! Теперь нам было хорошо видно все, что творилось на площади. На всех домах развевались гирлянды разноцветных флажков. Окна и балконы были украшены полотнищами материи, коврами и занавесями, преимущественно красного и желтого цвета. На площади колыхалась толпа людей с цветами. Вдруг все расступились, и въехал знаменосец в средневековом рыцарском одеянии, более красочный, чем знамя в его руках, – ведь славная сиенская бальцана всего лишь черно-белая. Нервная лошаденка, испуганная гомоном тысячной толпы, фыркала и танцевала на месте. А как только флейтисты, трубачи и барабанщики в средневековых костюмах грянули воинственный кавалерийский марш, она взвилась на дыбы. Вслед за знаменосцем ехал верхом главный судья в сопровождении пажей и глашатаев в шелковых костюмах и шляпах с перьями. Затем проследовали герои торжества: всадники – участники скачек, каждый с гербом одного из семнадцати районов города. Все они ехали на жеребцах, в костюмах средневековых жокеев – в облегающих ярких штанах и украшенных лентами фрачках, с перевязью цвета того района, который представляли на скачках. С копьем и кошелем за поясом. Перед каждым из них шли искусные жонглеры с флажками на коротких древках. Они подбрасывали флажки в воздух, сворачивали и разворачивали их, перебрасывались ими, наполняя всю площадь игрой красок. А вслед за всадниками двигались золоченая карета мэра города и городская гвардия стрелков в шлемах и латах, с алебардами и луками. Это было зрелище, Кнопка, которое можно увидеть, во-первых, только два раза в год: второго июля и шестнадцатого августа, и, во-вторых, только в Сиене.
– А когда вы там были?
– Второго июля. Когда кончилось шествие, всадники выстроились и по знаку, поданному мечом, поскакали. Где стояли жители того или иного городского района, можно было легко догадаться по тому, как они болели за своих наездников. Всадники трижды объехали площадь рысью. На поворотах центробежная сила часто выносила их из круга, и они задевали боком или ногами прикрытые соломой углы. Крыши, окна, улицы – все бурлило, ревело, топало. Шляпы взлетали в воздух, и, когда первым прискакал всадник с гербом, на котором был вышит единорог, разразилось нечто неописуемое. Разогретые солнцем, распаленные вином итальянцы начали обнимать нас от радости, что победил единорог. Такого случая не запомнят летописи, пожалуй, со времени первых скачек, происходивших чуть ли не в пятнадцатом столетии. Один веселый, захлебывавшийся от счастья итальянец на прекраснейшем тосканском наречии рассказывал мне, что недавно победительницей вышла молодая всадница – ее звали Виргинией, – которая у самого финиша на целую голову опередила всадника района Дракона. Я спросил его, когда было это «недавно», и он, не задумываясь, ответил, что в 1581 году.
– Хорошенькое «недавно»!
– Ну, у людей бывает разное представление о времени! Мы просидели на крыше с итальянскими товарищами, пока не допили вино, не отведали сыру «проволоне» с хлебом и не узнали, что в городе девятнадцать районов, но только десять из них участвуют в скачках, что перед состязаниями суеверные всадники в церкви своего района кропят святой водой себя и коней и что эти районы, или контраде, носят названия зверей, изображенных на их гербах.
– И как они называются? Какие звери у них на гербах?
– Лев, волчица, дельфин, сыч, гусь, слон, черепаха, орел, жираф, устрица, носорог, улитка, дракон, дикобраз, единорог, шелковичный червь, пантера, баран и – это тебе будет приятно, Мартин Давид, – святой Мартин на белом коне, разрезающий свой плащ чтобы поделиться им с мерзнущим бедняком. И вот мэр города Сиены вручил приз всаднику района Единорога – знамя. По-итальянски оно называется «palio» и потому все это празднество, процессия и скачки называются «Palio delle contrade». Состязания окончились, и жители Сиены, гости из окрестностей, родственники, съехавшиеся со всей округи, туристы, иностранцы и карманные воришки наводнили город. О том, чтобы достать место для ночлега, и думать было нечего.
– А где же вы спали? Прямо на улице?
– Нет, тут-то мы и узнали, что такое международная солидарность. Шли мы по улице и вдруг видим – знакомая белая табличка: «Partido communista italiana». Понимаешь?
– Коммунистическая партия Италии – КПИ.
– Владимир зашел туда и сказал, что коммунисты из Франции и Чехословакии просят итальянских товарищей устроить их куда-нибудь на ночлег. И опять все было словно в сказке. На сей раз – современной. Товарищи позвонили по телефону, и мы, как будто по мановению волшебной палочки, получили в соседнем отеле два номера. Товарищ товарища всегда выручит. И коммунисты всюду найдут друг друга. Так же как тот гондольер в Венеции, который, не знаю уж как, догадался, что мы коммунисты, и отказался принять у нас деньги, заявив, что коммунистов возит бесплатно. А как он пел! Лучше, чем в опере.
– Это был рыбак?
– Нет. С чего ты взял? Разве рыбаки поют? Он был… как тебе объяснить… водителем этакого водного такси. Венеция – средневековый город, построенный на море. Там нет улиц, вместо них – каналы. Вместо трамваев – катера, а вместо такси и автобусов – моторные лодки и гондолы. Гондолы – это покрытые черным лаком лодки-экипажи с узким, высоко поднятым, похожим на шею носом. Управляют такой лодкой одним веслом или шестом. У гондолы почти нет осадки, она скользит по волнам, поднятым проходящими мимо катерами. Все гондольеры поют, и город полон звуков, они отражаются от мутных вод каналов. Поющая Венеция! Пешком в Венеции далеко не уйдешь.
– Там совсем нет тротуаров?
– Почти нет. Кое-где есть каменные площади, но обычно вместо уличной мостовой – вода. Представь себе, что под нашими окнами протекает Лазарская улица и впадает в Спаленую. Если ты захочешь попасть на Масную улицу в гости к Мысликам, то отвяжешь у дверей дома гондолу, сядешь в нее и начнешь грести. Наша Чертовка, правда, немного напоминает Венецию, но в Праге у нас нельзя ничего похожего устроить, потому что Прага стоит не у моря и не на равнине. А в гору, как известно, вода не течет.
– Но с горы течет. На Нерудовой улице можно было бы устроить даже водопад!
Вот как порой заканчивались беседы отца с сыном. Но обычно мы снова возвращались к той же теме через час, через неделю, через две. Таким образом, каждую страну, которую я знаю, мы за лето посещали по нескольку раз.
В Италию мы попали в прошлом году из-за портрета. Тем летом вспыхнула буквально эпидемия; зараза, видимо, передавалась через молоко, возможно, ее переносили оводы, но все художники в Ржичках писали портреты своих жен. Это одна из супружеских обязанностей художников. Поговорив о Чехословакии, мы каким-то образом вспомнили о моне Лизе.
– Однажды, когда маэстро Леонардо да Винчи был уже стар, к нему в ателье пришел флорентийский богач Франческо дель Джокондо, у которого была молодая жена, неаполитанка. Когда они венчались, ей было всего шестнадцать лет. Нельзя сказать, что она была красива. Франческо дель Джокондо сначала несколько смущался, но после обычных учтивых фраз и поклонов обратился к Леонардо с просьбой написать портрет его молодой жены – моны Лизы. Возможно, при этом он невольно побряцал золотыми в кармане – ведь богатые люди считают, что за деньги можно все купить. Леонардо деньги не интересовали. Его привлекло лицо молодой женщины. Оно было, как я уже сказал, не то что красивое, но очень необычное. Леонардо принял заказ. На следующее же утро он взялся за работу. У моны Лизы, по тогдашней моде, брови были сбриты. Она ежедневно приходила в ателье Леонардо позировать. Сидела спокойно и подолгу. Художник не мог пожелать натурщицы, более покорной своей судьбе, чем мона Лиза.
Позировать кому-нибудь страшно скучно. Посидишь пять минут, и у тебя уже то там, то тут начинает болеть или чесаться. Ты нетерпеливо ерзаешь и чувствуешь непреодолимую потребность двигаться.
– Это я знаю. Я видел, как Лойза позировал дяде Фишареку.
– Мона Лиза терпеливо сидела в кресле. Но знаешь ли, когда слишком долго сидишь молча и сосредоточенно думаешь о том, что нельзя шевелиться, у тебя мысли останавливаются, деревенеют, каменеют, наконец ты просто перестаешь думать, застываешь и внутренне и внешне, и у тебя появляется какое-то птичье, тупое выражение лица.
– Как на фотографии?
– Как на фотографии. Правильно. Поэтому Леонардо в перерывах между сеансами играл моне Лизе на лютне и развлекал ее пением и танцами. Чтобы немного рассеять ее, он рассказывал анекдоты, загадывал ей загадки, придумывал игры, решал вместе с нею головоломки, ребусы и кроссворды. Но мона Лиза только чуть-чуть улыбалась. Едва-едва. Словно боялась, как бы ее улыбку не заметили. Леонардо, внимательно наблюдая за ней, заметил это странное выражение. Именно эту неуловимую, внутреннюю улыбку он запечатлел на портрете.
– Папа, а сколько стоило заказать портрет у Леонардо да Винчи?
– Точно не знаю. Но случайно известно, сколько стоил портрет моны Лизы. Когда Леонардо уже почти закончил свою работу и Джокондо собирался забрать портрет жены, вспыхнула война. В 1515 году французский король Франциск захватил Рим. Он пригласил знаменитого художника Леонардо да Винчи к своему двору. Леонардо принял приглашение. Французский король дал ему замок Шато де Клу около Амбуаза, на реке Луаре, вместе с окружавшими его виноградниками, лугами и даже стадами овец. Он назначил Леонардо придворным художником короля французского и купил у него все картины, которые Леонардо привез из Италии во Францию. Среди них был и портрет моны Лизы Джоконды. За эту картину, в сущности очень небольшую, французский король Франциск Первый заплатил Леонардо двенадцать тысяч франков в твердой валюте. Тогда это была масса денег.
– Сколько это в наших кронах?
– Этого я тебе не могу сказать. Но, правду говоря, Мартин Давид, французский король пригласил Леонардо в Париж не только потому, что тот был лучшим художником своего времени. Он сделал это по совершенно иной причине, не имеющей ничего общего с искусством и живописью. Дело в том, что Леонардо да Винчи был большим знатоком военного искусства – специалистом по постройке крепостей, катапульт, пушек, таранов и машин, напоминающих современные танки и бронированные поезда. А может быть, и потому, что Леонардо составлял для итальянских городов смелые планы перестройки системы водоснабжения.
– Как же у него еще оставалось время для живописи?
– Видишь ли, Мартин Давид, тогда не было ни Союза художников, ни Союза архитекторов, ни Союза композиторов, ни Союза писателей, так что Леонардо да Винчи не приходилось заседать в президиумах всех этих организаций, куда бы его наверняка избрали, если бы они существовали в то время. Он также не ходил на совещания, его не вводили в комиссии, он не боролся за честь попасть в руководство всех этих союзов, секций и комиссий, так что времени у него было намного больше, чем у твоего отца и его знакомых. И все-таки, к сожалению, после него осталось не так уж много картин и статуй. Просто поразительно, чем он только не занимался помимо того, что был художником и скульптором! Леонардо – великий ученый. Эпоха, в которую он жил и творил, называется эпохой Ренессанса, или Возрождения. Это было время, когда люди жадно стремились к науке и искусству, когда каждому хотелось овладеть всеми доступными знаниями. На заре этой великой прогрессивной эпохи и протекала жизнь Леонардо.
Хотя Леонардо учился живописи у Верроккьо, [40]40
Андреа Верроккьо(1435–1488) – итальянский скульптор и живописец.
[Закрыть]но, ходатайствуя о постоянной должности при дворе миланского герцога Лодовика Сфорца, он предложил свои услуги в качестве певца и лютниста – мастера музыкальных инструментов. Он играл на собственноручно изготовленной серебряной лютне, имевшей форму лошадиной головы. Был он также поэтом, сказочником и автором нескольких книг по изобразительному искусству, архитектором, специалистом по постройке водных и оросительных сооружений, плотин и сплавных систем и создателем всевозможных машин. Изобрел паровую машину, подводную лодку и самолет. Прошло целых три столетия, пока удалось претворить в жизнь его идеи. Ведь этот бородатый ученый и художник умер в 1519 году еще далеко не старым – шестидесятисемилетним.
– Он, наверно, каждый год делал что-нибудь другое?
– Нет. Он, можно сказать, делал все одновременно. Но я далеко не все перечислил. Леонардо был также астрономом, физиком, механиком, химиком, оптиком, математиком, геологом, метеорологом, естествоиспытателем вообще, а к тому же еще анатомом и кардиологом.
– Я ничего не понимаю, папа, это сплошь иностранные слова!
– Это значит, что он знал законы и явления природы. Знал также строение человеческого тела.
– Как устроен скелет человека, такой, как в школе?
– Точно такой. Но Леонардо особенно интересовался сердцем. Сердце, Мартин Давид, – основной двигатель человеческого организма и в то же время центр его чувств. Это железнодорожный узел, откуда кровь расходится по всему телу. Сердце – приют любви и горя.
– Прага – сердце Европы, – провозгласил Мартин Давид в стиле путеводителей аэролиний.
– Да, это хорошее сравнение. Сердце всегда связано с искусством. Художник без сердца – плохой художник, вернее, он никогда не сможет стать художником.
– А кем еще был Леонардо да Винчи?
– Он был также человеком, который не отказывался от радостей жизни. Он любил вкусно поесть. Был замечательным поваром и известным гурманом. Он вообще следил за своим здоровьем. Был выдающимся легкоатлетом, так что в наше время держал бы первенство Италии по прыжкам в высоту и длину. Он до тех пор упражнял свою левую руку, пока она не стала равноценной правой. Левой рукой он мог так же хорошо рисовать, писать и работать, как и правой. Свои бесчисленные записи он вел левой рукой и к тому же справа налево.
– Как же это читать?
– Он именно для того так писал, чтобы непосвященные не могли прочесть. Его записи можно читать только в зеркале.
Этот способ мы должны были тут же, немедленно испробовать. С тех пор ребята в Ржичках пишут свои приказы и тайные послания только справа налево. Так проявилось влияние Ренессанса в Орлицких горах в середине двадцатого века.
