Текст книги "Зимний сад"
Автор книги: Адель Эшуорт (Эшворт)
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 18 страниц)
Глава 19
В доме было темно и холодно, поэтому Томас первым делом направился к камину, чтобы подбросить поленьев. Когда они уходили на бал, пламя ярко пылало, но сейчас угли едва тлели.
Мадлен сняла в холле пальто и повесила его вместе с муфтой на вешалку возле двери. Затем вошла в гостиную и подошла к Томасу. Несколько секунд она в задумчивости смотрела на него. Потом шагнула к каминной полке, где стояла музыкальная шкатулка.
Томас молчал. Прерывистое дыхание выдавало его волнение. Он понимал, что должен что-то сказать, однако не знал, что именно.
Мадлен осторожно взяла в руки музыкальную шкатулку и принялась рассматривать ее. Затем подняла крышку и заглянула внутрь. Шкатулка была пуста.
Томас внимательно наблюдал за Мадлен. Он знал: сейчас она увидит на внутренней стороне крышки надпись: «Моей любимой. Твоя красота для меня, словно лучик солнца, твоя сила делает и меня сильнее, твоя любовь приносит мне несказанную радость. К.Т.».
– Чья это шкатулка? – спросила Мадлен. Томас снял перчатки и стал расстегивать пальто.
– Теперь моя, – ответил он. – А раньше принадлежала моей маме. Перешла ко мне по наследству.
– А кто такой К.Т.?
– Мой отец, Кристиан Томас. Они с мамой умерли вскоре после моей женитьбы на Бернадетте.
Мадлен снова принялась разглядывать шкатулку.
– Так, значит, это подарок?.. – пробормотала она.
– Да, – кивнул Томас. – Свадебный.
– Замечательный подарок. Очень романтичный. – Отыскав маленький рычажок, Мадлен несколько раз крутанула его, и зазвучала музыка. – Божественная музыка, – восхитилась она.
– Бетховен. Патетическая соната, – пояснил Томас. – Мои родители обожали музыку, – добавил он с усмешкой. – Да и я играю на скрипке и на альте.
Мадлен взглянула на него с удивлением.
– Неужели?
Томас кивнул и стал снимать пальто.
– И твой сын тоже обучается музыке, не так ли?
– Только он талантлив, а я нет.
Мадлен хотела что-то сказать, но, очевидно, передумала. Поставив музыкальную шкатулку на каминную полку, она в задумчивости прошлась по комнате. Потом вдруг подошла к Томасу и, пристально посмотрев на него, сказала:
– Потанцуй со мной, пожалуйста, пока шкатулка еще играет.
Он уставился на нее в изумлении.
– Но, Мадлен, ты же знаешь...
– Пожалуйста, потанцуй со мной. – Она протянула к нему руки.
Томас знал, что навсегда запомнит это мгновение. Запомнит потому, что едва не расплакался перед женщиной – единственный раз в жизни.
И тут Мадлен взяла у него из рук пальто и перчатки и бросила их на стул. Затем обняла его за шею, ласково улыбнулась и принялась покачиваться в такт музыке. Томас тоже обнял ее. Он чувствовал, как грудь Мадлен прикасается к его груди – как раз в том месте, где неистово колотилось сердце. И ему вдруг показалось, что они слились воедино, словно стройное тело Мадлен стало неотъемлемой частью его тела. Уткнувшись в ее чудесные волосы, он с наслаждением вдохнул исходивший от них цветочный аромат и тихо прошептал:
– Мадлен, ты удивительная женщина. Мадлен прижалась к нему еще теснее.
– А ты удивительный мужчина.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала, Мадлен.
Он не знал, что заставило его произнести эти слова. Секунда проходила за секундой, но Мадлен молчала. И сердце Томаса билось все быстрее.
– Возьми меня, Томас, – прошептала она неожиданно. Томас понял: время настало, и ждать больше нельзя.
Если он сейчас ее отвергнет, она наверняка обидится. Сделав глубокий вдох, он начал:
– Мадлен, я должен тебе кое-что сказать...
– Тихо... – Она приложила палец к его губам. И сейчас в ее голубых глазах полыхала такая страсть, что Томас почувствовал, как кровь закипает у него в жилах.
Высвободившись из его объятий, Мадлен начала расстегивать пуговки на платье. Томас машинально стал ей помогать. Дрожащими пальцами он расстегивал одну пуговицу за другой, пока наконец лиф не упал с ее плеч.
Жадному взору Томаса открылась прозрачная шелковая рубашка, а под ней – восхитительные груди. В следующее мгновение платье упало на ковер, к ногам Мадлен, и она предстала перед Томасом в тончайших чулках, нижних юбках и тугом белом корсете с высокой талией.
– О Господи, – прошептал Томас. И вдруг почувствовал, что больше не может вымолвить ни слова.
– Ты весь дрожишь, Томас, – сказала Мадлен. – Ты ведь давно этого ждал, правда?
– Дело... – Он судорожно сглотнул. – Дело не только в этом. Ты даже представить себе не можешь, что я испытываю, глядя на тебя сейчас. Ты не представляешь, что это для меня значит.
– Зато я знаю, что это значит для меня. – Вынув из волос шпильки, она положила их на каминную полку. – Я хочу не спеша насладиться этой ночью, Томас. Хочу запомнить каждое ее мгновение. Я дам тебе все, что ты пожелаешь.
Не сводя с нее страстного взгляда, Томас прошептал:
– Я всегда желал лишь одного... тебя, Мадлен.
При этих словах в глазах Мадлен промелькнуло смущение, и это глубоко тронуло Томаса.
«Я люблю тебя, Мэдди. Неужели ты еще этого не знаешь? Неужели не чувствуешь?» – думал он.
Словно прочитав эти мысли, Мадлен взяла его за руки, поднесла их к губам и принялась целовать пальцы один за другим. Томас затаил дыхание; прикосновение ее влажных губ обжигало и вызвало трепетную дрожь во всем теле. Потом она положила его руки на свою обтянутую шелком грудь, и он почувствовал, как ее соски отвердели под его пальцами.
– Расстегни мне корсет, Томас, – попросила Мадлен. И тут же принялась развязывать его галстук.
При мысли о том, что сейчас он впервые увидит Мадлен обнаженной, Томас ощутил острейшее желание.
Не проронив ни слова, он принялся расстегивать корсет – ему не терпелось увидеть прекрасное тело Мадлен. Она же стала расстегивать пуговицы на его рубашке, освобождая от одежды мускулистую грудь, ждущую ее ласк.
Тут музыкальная шкатулка затихла, и теперь тишину нарушило лишь потрескивание поленьев в камине. За окном тихо падал снег, а в комнате было тепло и уютно – именно в такой обстановке Томасу хотелось вырваться из мира одиночества, в котором он так долго пребывал.
Наконец корсет упал на пол, к ногам Мадлен. Положив руки ей на плечи, Томас принялся поглаживать их большими пальцами. Затем спустил с плеч Мадлен бретельки шелковой рубашки, и впервые его жаждущему взору открылись ее груди.
– Какие они красивые, – с мечтательной улыбкой проговорил Томас, осторожно прикасаясь к отвердевшим соскам.
– Поцелуй их, – прошептала Мадлен и закрыла глаза в предвкушении ласки.
Губы Томаса коснулись сначала одного соска, потом другого, и из груди Мадлен вырвался стон; дыхание сделалось прерывистым, и она почувствовала, что у нее подкосились колени.
Обхватив Мадлен одной рукой за талию, а другой крепко прижав к себе, Томас продолжал целовать ее груди.
– Тебе ведь приятно? – прошептал он.
– Да, очень, – задыхаясь, прошептала Мадлен.
Еще крепче прижавшись к груди Томаса, она почувствовала животом его восставшую плоть и снова застонала. Потом вдруг отстранилась, отступила на шаг и, скинув туфли, нарочито медленно принялась стаскивать с себя чулки и нижние юбки.
Томас молча смотрел на нее; костер его желания разгорался все ярче, и он чувствовал, что теряет контроль над собой, чувствовал, что долго так не выдержит.
Наконец Мадлен предстала перед ним совершенно обнаженная. Томас пожирал взглядом ее восхитительное тело, о котором мечтал так долго; такого прекрасного тела он еще не видел. Гладкая кожа поблескивала в свете пламени, пылавшего в камине, а полные, чуть приподнятые груди, казалось, молили о ласках.
С трудом опустившись на колени – у него даже сейчас болели ноги, – Томас положил ладони на бедра Мадлен и вдруг почувствовал исходивший от нее сладостный запах. Немного помедлив, он принялся поглаживать пальцами темные завитки волос, затем нащупал маленький бугорок.
Мадлен вскрикнула и обхватила его голову обеими руками.
– Какая ты влажная, Мэдди, – прошептал он с дрожью в голосе и прижался губами к ее лону.
Она раздвинула ноги и тихонько застонала. Томас принялся поглаживать ее по ягодицам. Затем, не обращая внимания на стоны Мадлен, стал целовать ее лоно.
Дыхание Мадлен сделалось прерывистым, и она простонала:
– Ох, Томас, я долго так не выдержу... Но он продолжал эту сладостную пытку.
– Томас, нет, – прошептала Мадлен, пытаясь сдержаться. Но было уже слишком поздно. – О Томас... – Она подалась ему навстречу. – О Томас, Томас...
Внезапно по телу Мадлен пробежала дрожь, и она, громко вскрикнув, изо всех сил вцепилась в его волосы.
Несколько секунд спустя она затихла, и Томас принялся покрывать поцелуями ее живот и бедра. Потом уткнулся лицом в завитки волос и пробормотал:
– Что ты делаешь со мной, Мэдди?..
Все еще прерывисто дыша, Мадлен осторожно отстранилась. Затем опустилась на колени и, обвивая руками шею Томаса, впилась поцелуем в его губы.
– О Томас... – прошептала она, прерывая поцелуй. – Томас, Томас, Томас, Томас...
Он обнял ее за талию и крепко прижал к себе:
– Мэдди... О Мэдди, ты замечательная женщина. Еще ни разу в жизни Мадлен не испытывала такой полноты страсти, таких острых чувств, такого блаженства, какими одарил ее этот мужчина. Он мог заставить ее трепетать одним лишь взглядом своих темных пронзительных глаз. С ним ей было необыкновенно хорошо – Томас умел без единого слова, одним своим присутствием дать понять, что она прекрасна и что он желает ее.
Опустив глаза, Мадлен принялась расстегивать пуговицы на его брюках, но он вдруг отстранил ее руки и чуть хрипловатым голосом проговорил:
– Подожди, Мэдди, я хочу тебе кое-что сказать. Мадлен взглянула на него с удивлением. «Сказать?, .
Неужели нам нужны еще какие-то слова?» – подумала она.
– Но, Томас...
– Видишь ли, Мэдди, я должен кое-что тебе показать и кое-что сказать.
Мадлен вздохнула и заставила себя смириться. Было очевидно, что Томас действительно хотел сказать ей что-то очень важное.
Он пристально посмотрел на нее, и Мадлен почувствовала, что Томас ужасно волнуется. Но почему? На этот вопрос у нее не было ответа. Тут в ней проснулось любопытство, и она с улыбкой проговорила:
– Что ж, я слушаю тебя.
Томас сделал глубокий вдох и отвернулся. Вытащив из-под чайного столика скомканное платье Мадлен и нижнее белье, он уселся на них и широко расставил свои длинные ноги. Мадленх пристроившись рядом, уставилась на его полуобнаженную мускулистую грудь. Какое-то время Томас молчал, очевидно собираясь с мыслями, потом наконец заговорил:
– Я как-то раз рассказывал тебе, что был ранен в бою, помнишь?
Мадлен кивнула:
– Да, конечно.
Томас вздохнул и пробормотал:
– Я был очень серьезно ранен.
Не зная, как реагировать на эти слова, Мадлен помолчала. Затем спросила:
– Насколько серьезно?
Опустив глаза, он уставатся на ее грудь. Затем на живот и еще ниже. Потом вдруг смутился и перевел взгляд на пламя в камине, делая вид, что оно очень его заинтересовало.
От его смущения у Мадлен защемило сердце. Протянув руку, она провела ладонью по его щеке.
– Так насколько же серьезно, Томас?
Томас прикрыл глаза и вновь заговорил после некоторого молчания:
– В Гонконге на меня упала горящая деревянная колонна. Она перебила мне обе ноги чуть ниже коленей. Они так до конца и не зажили.
У Мадлен возникло множество вопросов. Но она лишь прошептала:
– Покажи свои ноги.
Томас решительно задрал штанину на левой ноге. Затем снял ботинок, стащил чулок и выставил на обозрение свою ногу. Мадлен с любопытством взглянула на нее. Нога и впрямь выглядела ужасно: вся обожженная, она казалась в свете камина темно-бордовой – такими обычно бывают синяки на вторые сутки. Два пальца отсутствовали, и, конечно же, бросались в глаза многочисленные шрамы, – вероятно, именно из-за них Томас хромал при ходьбе.
Протянув руку, Мадлен осторожно прикоснулась к ноге и прошептала:
– О Томас...
Он ожидал, что Мадлен в страхе отдернет руку, однако она не испугалась, более того, принялась поглаживать его шрамы.
Выждав немного, Томас потянулся к правой ноге и снова задрал штанину. Ботинок на этой ноге разительно отличался от того, что на левой. Он был гораздо выше, и в самом верху, ближе к колену, располагались две металлические полоски, скрепленные пряжкой. Томас расстегнул пряжку, осторожно снял ботинок – и Мадлен чутьле вскрикнула.
Она смотрела во все глаза, и ей казалось, что сердце ее вот-вот разорвется от боли. Было лишь обезображенное, все в шрамах, колено, а ниже – пустота...
– Теперь ты увидела мои ноги, Мадлен, – услышала она чуть хрипловатый голос Томаса. – Ну, что скажешь? Тебя по-прежнему влечет ко мне?
Глаза Мадлен наполнились слезами. «Как же, должно быть, он страдает, этот прекрасный, сильный, мужественный мужчина, – думала она. – Причем страдает не столько физически, сколько морально. Наверное, в душе его незаживающая рана».
Мадлен подняла на Томаса полные слез глаза и не могла произнести ни слова. Ей хотелось обнять его, прижать к груди, хотелось как-то доказать ему, что она любит его даже изувеченного. О, как же ей хотелось убедить Томаса в том, что она не такая, как другие, что для нее важны его душа, его внутренний мир, а не физические достоинства и недостатки.
Томас смотрел на нее не отрываясь. Он боялся услышать свой приговор.
Судорожно сглотнув, пытаясь успокоиться и не дать волю охватившим ее чувствам, Мадлен наклонилась и прижалась губами к изуродованному обрубку.
Из груди Томаса вырвался вздох облегчения. Он принялся ласково поглаживать Мадлен по волосам, а она продолжала покрывать поцелуями его культю и с горечью думала о том, что когда-то это была нога, сильная и мускулистая.
Наконец она выпрямилась и, выразительно взглянув на Томаса, ухватилась за его ремень. Он тотчас же приподнялся, и Мадлен, распустив ремень, стащила с него брюки, а затем рубаху и нижнее белье. Теперь и он сидел совершенно обнаженный.
Снова опустив глаза, Мадлен посмотрела на его возбужденную плоть. Томас по-прежнему желал ее, даже после того, что пережил минуту назад, – ведь он открыл ей свою ужасную тайну, хотя очень боялся, что она после этого отвергнет его.
Да, он по-прежнему желал ее.
Мадлен улыбнулась и, прижав ладони к груди Томаса, легонько толкнула его. Он послушно улегся на коврик. Мадлен легла на него сверху и заглянула ему в глаза – они стали совсем темными от переполнявшей его страсти. Снова улыбнувшись, она сказала:
– Я еще никогда никого не желала так, как сейчас тебя, Томас.
Он хотел что-то сказать, но не успел – Мадлен впилась в его губы страстным поцелуем. Объятый огнем желания, Томас сжал ее ягодицы обеими руками, затем принялся поглаживать ее спину и бедра. Почувствовав, какое острое желание его переполняет, Мадлен приподнялась, а потом, опустившись, прикоснулась увлажнившимся лоном к возбужденной плоти Томаса и, глядя ему в лицо, принялась совершать круговые движения.
Движения Мадлен, ее прерывистое дыхание и сладострастные стоны сводили Томаса с ума. Когда же она, чуть приподнявшись, стала поглаживать свои груди и соски, Томасу пришлось на секунду закрыть глаза, чтобы не утратить над собой контроль. Еще ни разу ему не доводилось видеть, чтобы женщина так себя возбуждала. Мадлен уже проделывала нечто подобное в канун Рождества, но ведь тогда они не были полностью обнаженными...
Дыхание Томаса становилось все более прерывистым, желание – все более острым, он уже едва сдерживался. Мадлен стонала все громче, все исступленнее ласкала свои груди и оттягивала отвердевшие соски.
– Ох, как же мне хорошо, – прошептала она, закрывая глаза.
Томас понял, что Мадлен принялась поглаживать пальцами свой бутон, средоточие страсти. Томас смотрел на нее как зачарованный; он вдруг почувствовал, что еще секунда – и он не выдержит.
– Ты сводишь меня с ума, – прохрипел он. Мадлен не ответила. Прерывисто дыша, она со стоном запрокинула голову, и Томас почувствовал, как ее длинные роскошные волосы прикоснулись к его изуродованным ногам. «Она взглянула на них без содрогания», – внезапно промелькнуло у него.
– Мадлен, ты прекрасна, – прошептал он. – Ты прекраснейшая из женщин.
Он не знал, слышала ли она его, поняла ли, – слишком близко она подобралась к вершине блаженства. По-прежнему лаская себя, Мадлен стонала все громче. Томас поглаживал ее по спине и по бедрам.
Внезапно она вскинула голову и, широко раскрыв глаза, прошептала:
– О Томас...
– Мэдди, любовь моя... – прошептал он в ответ. Она еще шире раскрыла глаза.
– Томас... О Господи, Томас...
В следующее мгновение с губ ее сорвался громкий стон, и она забилась в сладостных конвульсиях.
Томас почувствовал, что больше не в силах сдерживаться. Как только Мадлен затихла, он обнял ее за талию, приподнял и уложил на спину. Сам лег сверху.
Не проронив ни слова, Мадлен раздвинула ноги, и он тотчас вошел в нее. Затем, упершись ладонями в коврик, заглянул в прекрасное лицо Мадлен. Губы ее тронула улыбка, и она с хрипотцой в голосе проговорила:
– Я даже не представляла, что с мужчиной может быть так хорошо.
Он еще глубже вошел в нее и прошептал:
– Мадлен, я от тебя с ума схожу.
Она провела ладонями по его плечам. Потом обняла за шею и сказала:
– Томас, мне ни с кем не было так хорошо. Такое со мной впервые. Ты мне веришь?
В голосе ее звучала робость, хотя она и пыталась это скрыть. Склонившись над ней, Томас стал покрывать поцелуями ее лицо.
– Верю, Мадлен, – прошептал он в ответ, чувствуя, как исступленно колотится его сердце. – Верю, потому что и со мной такое в первый раз.
Мадлен прерывисто вздохнула, и Томас, чуть приподнявшись, снова заглянул в ее глаза. Он чувствовал, что лоб его покрылся испариной. Сдерживаясь изо всех сил, по-прежнему не двигался; ему хотелось подольше продлить этот момент – без сомнения, самый замечательный в его жизни.
Мадлен наконец не выдержала и, ухватив его обеими руками за бедра, тихо произнесла:
– Томас, я больше так не могу...
Он приподнялся, и она, устремившись ему навстречу, прошептала:
– Да, вот так...
– О Мэдди... – бормотал Томас срывающимся голосом. Он смотрел на нее широко раскрытыми глазами, выражая своим взглядом всю свою любовь к этой удивительной женщине, не испугавшейся его увечья, не отвергшей, принявшей его таким, какой он был.
Внезапно Томас понял, что впервые после ранения не чувствует боли в ногах. В эти мгновения душа его пела, а сердце переполнялось радостью; сейчас он был по-настоящему счастлив.
– Мэдди, я не хочу, чтобы ты уезжала, – прошептал он, глядя в чудесные глаза Мадлен.
Глава 20
«Мэдди, я не хочу, чтобы ты уезжала».
Эти слова постоянно звучали у нее в ушах – звучали даже сейчас, когда она, быстро шагая по усыпанной снегом дорожке, направлялась к церкви, на воскресную утреннюю службу.
Прошел всего лишь час с тех пор, как Мадлен проснулась в постели Томаса, в его объятиях. Проснулась – и тотчас же вспомнила эти его слова. Она чувствовала, что ей не хочется уезжать, однако понимала: бурная ночь закончилась, и теперь такие мысли опасны.
Разумеется, она уедет. Рано или поздно ей придется уехать. Не может же она остаться в Англии, чтобы... Чтобы – что? Выйти за Томаса замуж? Нелепая мысль, хотя не такая уж неприятная. Тем не менее Мадлен удивилась: ведь прежде мысли о замужестве никогда не приходили ей в голову. Она привыкла думать, что не принадлежит к тем женщинам, которые стремятся выйти замуж. А Может, уехать с ним в Истли и стать его любовницей? В таком случае они могли бы вместе проводить расследования. Нет, смехотворная идея! В этой стране ее никогда не примут – ни в качестве жены Томаса, ни в качестве его любовницы. И вообще ее место – во Франции. Именно там требуются ее способности и огромный опыт. А здесь они могут понадобиться лишь на какое-то время, как, например, сейчас. И Томас должен был это знать. Как должен был знать и то, что их отношения, если таковые возникнут, будут непродолжительными. Да, им придется расстаться. Жаль только, что мысль об этом причиняет такую боль...
«А прошедшая ночь была просто потрясающая», – подумала Мадлен, радостно улыбаясь. Оставалось лишь надеяться, что местные дамы, с которыми она неминуемо встретится через несколько минут, не заметят, в каком приподнятом настроении она пребывает. Томас так страстно желал ее, был таким внимательным, нежным... и неутомимым. Да, он был неутомим, хотя ему почти сорок. Впрочем, ничего удивительного. Ведь он слишком долго обходился без женщины и наверняка решил наверстать упущенное. Она была этому безмерно рада. В конце концов, утомившись, они заснули в его постели. Когда же она проснулась, в голову ей пришла совершенно неожиданная мысль. И теперь следовало об этом хорошенько подумать...
Проснувшись, Мадлен сказала себе: «Господи, как же ты глупа». И действительно, она поступила крайне легкомысленно – не позволяла Томасу в моменты экстаза выходить из нее. Ведь он несколько раз пытался это сделать, но она всякий раз почему-то удерживала его. Почему? Мадлен не могла ответить на этот вопрос. Вероятно, ей хотелось, чтобы эта волшебная ночь запомнилась Томасу на всю жизнь, хотелось, чтобы он навсегда забыл о перенесенной боли и о своей ущербности. Ведь все эти годы он, конечно же, считал, что любая женщина, узнав про его изувеченные ноги, отвернется от него с презрением. Впрочем, Мадлен чувствовала, что дело не только в этом; ей казалось, что она руководствовалась и какими-то другими, более сложными чувствами. Но какими именно – она еще не понимала. И возможно, никогда не поймет.
Разумеется, Томас и так получил бы удовольствие, даже если бы вовремя вышел из нее. Но она упорно удерживала его, хотя прежде никогда себе такого не позволяла – ни с одним мужчиной. Она всегда боялась забеременеть, но прошедшей ночью для нее это почему-то не имело значения.
И вот сейчас, холодным январским утром, Мадлен поняла: пришло время взглянуть правде в глаза. А правда состояла в том, что она вполне могла забеременеть. При этой мысли по телу ее пробежала дрожь. К ее удивлению, это была не дрожь отвращения, а дрожь, вызванная необычным теплом во всем теле. Мадлен знала, что Томас любит ее, – теперь она уже нисколько в этом не сомневалась. И если у нее родится от него ребенок, то он будет любить его – в этом тоже не могло быть сомнений, пусть даже у нее, у Мадлен, небезупречное прошлое. И еще она точно знала: если у нее действительно появится ребенок, то Томас навсегда останется с ней и всегда будет любить ее. Мадлен прочитала это в его глазах в тот момент, когда он, не выходя из нее, содрогался в сладостных конвульсиях. Возможно, именно поэтому, и только поэтому она удерживала его.
Не исключено, что она все-таки не забеременела. Все равно было страшно. Мадлен казалось, что она на время лишилась рассудка: ведь всего лишь одна-единственная ночь, пусть и невероятно страстная, могла изменить всю ее жизнь.
Да, она на редкость глупа.
Мадлен в сердцах пнула носком ботинка пушистый снег, и в воздух взметнулась искристая белая пыль, тотчас же осевшая на собольем мехе, которым по подолу было оторочено ее пальто. Завернув наконец за угол, она увидела вдалеке дом священника, а за ним – небольшую церковь, в которой уже, наверное, собрались почти все обитатели Уинтер-Гарден.
Мадлен тщетно попыталась не думать о прошедшей ночи и о ребенке. Мысль о том, что она, возможно, беременна, не давала ей покоя. Что ж, если у нее родится ребенок, то ей придется нести за него ответственность. Именно эта мысль и заставила ее сегодня отправиться в церковь. Дело в том, что здесь Мадлен рассчитывала встретить Дездемону. Причем в таком месте эта особа не смогла бы ее проигнорировать, так как всем присутствующим подобное поведение показалось бы неприличным.
Мадлен не понимала, почему ей раньше не пришла в голову мысль подкараулить Дездемону после вечерней службы, она уже несколько недель хотела с ней поговорить. Может быть, потому, что дома у Дездемоны они могли бы поговорить в более непринужденной обстановке, не опасаясь, что их подслушают. Кроме того, Мадлен редко посещала эту маленькую английскую церковь. Но, поразмыслив сегодня утром, она поняла: у нее нет времени на то, чтобы идти к этой женщине домой – ей бы в очередной раз сообщили, что Дездемоне нездоровится или что она отдыхает. Разговаривать на улице, конечно, тоже не очень удобно, но у Мадлен не было выбора. Она лишь надеялась, что Дездемона придет в церковь и сможет на несколько минут улизнуть от матери.
Мадлен уселась в самом дальнем ряду и принялась без малейшего интереса слушать проповедь преподобного Беркли. Тот в первый же день знакомства дал ей понять, что считает ее очаровательной женщиной и весьма рад тому, что она останется в Уинтер-Гарден. Однако викарий не одобрял того, что Мадлен поселилась под одной крышей с неженатым мужчиной. Странно, что при этом он разрешил своей дочери навещать их. Наверное, посчитал, что дочери это не повредит.
Мадлен обвела взглядом церковь и увидела женщину, которую искала. Дездемона сидела во втором ряду справа, рядом с маленьким хором, поющим фальшиво, но с чувством. На ней была пурпурная соломенная шляпа, украшенная тремя длинными перышками такого же цвета и завязанная под подбородком широкой атласной лентой. Шляпа была надета таким образом, чтобы из-под нее выбивались белокурые пряди, что очень шло Дездемоне. Пенелопы же рядом не было. А справа от Дездемоны сидела рослая девица с такими же белокурыми волосами, и они то и дело перешептывались. «Должно быть, одна из ее сестер», – решила Мадлен.
Хор допел последний псалом. Мадлен вместе со всеми встала и снова взглянула на Дездемону – та уже направлялась к выходу.
И тут Мадлен впервые получила возможность как следует рассмотреть эту женщину (на чаепитии у миссис Родни было бы неприлично ее рассматривать). Изящная, хрупкая, ухоженная и хорошо одетая, Дездемона почему-то не вызывала восхищения. По-видимому, виной тому были кислое выражение лица и слишком уж светлые голубые глаза, тусклые и безжизненные. Казалось, эта женщина не ждет от жизни ничего хорошего. Беременность уже была заметна, но, вероятно, не все разглядели ее животик – лишь самые наблюдательные. Дездемона смотрела прямо перед собой, и весь облик этой молодой женщины выражал безграничную печаль. Лицо ее казалось неестественно бледным. Очевидно, Дездемона чересчур сильно напудрилась и скрыла под толстым слоем пудры естественный румянец, который, как принято считать, присущ всем беременным женщинам. Мадлен догадывалась о причинах этой грусти, и сердце ее наполнилось состраданием и сочувствием к молодой женщине, поддавшейся искушению.
Не разговаривая ни с кем, Дездемона вышла из церкви и направилась к заснеженному саду. Сестра следовала за ней.
Отделившись от толпы, Мадлен подошла к Дездемоне, делая вид, что тоже решила прогуляться.
Повернув голову и увидев идущую рядом француженку, молодая женщина захлопала глазами – похоже, не ожидала ее увидеть.
– Доброе утро, миссис Уинсетт, – с вежливой улыбкой поздоровалась Мадлен.
Несколько секунд Дездемона молчала, видимо, ей требовалось некоторое время, чтобы свыкнуться с присутствием Мадлен. Наконец, едва заметно улыбнувшись, она ответила:
– Доброе утро, миссис Дюмэ. Вы знакомы с моей сестрой Гермионой?
Мадлен перевела взгляд на девушку, шедшую позади Дездемоны, и кивнула:
– Рада с вами познакомиться, мисс Беннингтон-Джонс.
– Взаимно, мадам, – ответила девица.
Ростом она была выше сестры и более крупного телосложения. К тому же круглолицая и кареглазая. Причем глаза ее взирали на мир с поразительной наивностью, хотя Гермиона уже явно достигла брачного возраста.
– А где сегодня ваша мать? – поинтересовалась Мадлен; она хотела побыстрее покончить с формальностями и приступить к делу, так как ей казалось, что вот-вот должна появиться разъяренная Пенелопа: миссис Беннингтон-Джонс наверняка пришла бы в ярость, если бы увидела, что Мадлен посмела общаться с ее дочерью на улице.
Дездемона фыркнула и ускорила шаг. Поджав губы, сказала:
– Маме сегодня немного нездоровится после вчерашнего праздника. Кроме того, в последнее время она была очень занята – готовила мою сестру к первому выходу в свет. Так что мама очень устала...
– Понимаю, – кивнула Мадлен. – Желаю вашей маме скорейшего выздоровления.
– Благодарю вас, – пробормотала Дездемона. – Не сомневаюсь, что она скоро поправится.
Несколько секунд они молчали. Мадлен показалось, что Дездемона вовсе не стремится избавиться от ее общества. Девушка же, судя по всему, была даже рада новому знакомству.
– Есть какие-нибудь известия от вашего мужа? – осведомилась Мадлен, изобразив неподдельный интерес.
Дездемона медлила с ответом. Наконец сказала:
– В прошлом месяце я получила от него два письма. Он сейчас в Польше, служит там главным оружейным инспектором в пехотном полку. – Она искоса взглянула на Мадлен. – Вам это может показаться малозначительным, но для Англии его служба имеет очень большое значение. И я горжусь своим мужем.
Обойдя вокруг тутового куста, росшего в самом конце сада, Мадлен вьгшла на поляну, на которой не было ни души – после службы прихожане поспешили разойтись по домам.
Взглянув на собеседницу, Мадлен вновь заговорила:
– Я не сомневаюсь: ему очень приятно сознавать, что вы находитесь здесь в полной безопасности и спокойно дожидаетесь рождения ребенка.
Дездемона вздрогнула. Бросив взгляд на Гермиону, Мадлен спросила:
– Не возражаете, если я поговорю с вашей сестрой наедине?
Девушка нахмурилась, и Дездемона, заметив это, остановилась.
– Но нас ждет мама, – ответила Гермиона и вопросительно посмотрела на сестру.
– Полагаю, в моем положении не стоит долго находиться на холоде, – подхватила Дездемона; судя по всему, она уже овладела собой.
– Глупости, – отрезала Мадлен. – Свежий воздух не принесет ни вам, ни вашему малышу ничего, кроме пользы. А мне нужно поговорить с вами наедине. Это очень важно.
Дездемона не стала возражать. Однако они с сестрой обменялись нерешительными взглядами. Казалось, Дездемона опасалась Мадлен, а ее сестра боялась матери.
– Я скажу маме, что ты идешь домой, Дези, – пробормотала Гермиона, и на щеках ее выступила краска смущения. – До свидания, миссис Дюмэ. – Приподняв юбки, девушка быстро зашагала по дорожке.
Проследив за сестрой взглядом, Дездемона молча кивнула Мадлен и направилась к площади.
Выждав, когда Гермиона отойдет подальше, Мадлен перешла к делу.
– Вы знаете, – сказала она с нарочитым удивлением в голосе, – у меня все никак не выходят из головы ваши слова... Несколько недель назад, на чаепитии у миссис Родни, вы сказали о том, что якобы слышали разговоры... В общем, говорят, что в доме барона Ротбери по ночам горит свет и бродят привидения, не так ли? – Немного помедлив, Мадлен продолжала: – Так вот, недавно во время вечерней прогулки мне довелось увидеть свет в окнах его особняка. Вы можете в это поверить?
