Текст книги "Робот"

Автор книги: Адам Вишневский-Снерг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

– Ну а вы, – вмешался Гонед еще перед тем, как я закончил, – в какую оперативную группу вас назначили? Тоже к излучателям?

– Я уже один раз говорил...

– Минуточку! Погодите, сейчас вспомню. – Он измерил меня взглядом с головы до пят. – Легкое конвенциальное?

– Хватит уже! Мне ничего не известно ни про какие назначения или группы. Я по уши занят работой по решению тайны статуй, поскольку именно поэтому меня и перевели в ваш сегмент.

Полковник положил мне руки на плечи.

– Статуи... – шепнул он. – Так! Теперь я уже все понял. – Он закрыл глаза и поднял голову к потолку. – Ох и ах! – буркнул он. – Как это возвышенно! – Тут же он глянул на меня и подмигнул. – Галактика... не так ли? Безграничность пустоты, и в ней пылинки... Вот такие, – указал он на кончик ногтя. – И мы летим... летим... Увлекательно! Чистая поэзия. Совершенно неожиданно он перешел на серьезный тон, энергичным шагом промаршировал в другой конец комнаты и вернулся обратно. – И что? – резко выпалил он.

Я стоял перед ним словно теленок с выпученными глазами. В руке у меня был рапорт генералу Лендону, который я вынул из кармана, когда Гонед спрашивал меня про группу. Не говоря ни слова, полковник забрал у меня все бумаги и какое-то время всматривался в них.

– Кому?! – взвизгнул он.

Еще раз он пробежал глазами несколько строчек текста, вернулся к заголовку и подчеркнул его толстым ногтем. Лицо налилось кровью. После этого он отошел в другой конец комнаты.

– Так вы считаете... – снизил он голос, порвал рапорт и швырнул его остатки мне прямо в лицо. – ...упрямо и провокационно вы настаиваете, что это генерал Лендон является комендантом убежища?

Я не верил своим глазам. Вопрос, кто в настоящее время является комендантом убежища, было последним, который пришел бы мне в голову.

– Вы уж простите, но до сих пор я не занимался административными вопросами, – попытался выпутаться я. – Но если для вас это представляет какую-то разницу...

– Разницу...?

Гонед топнул ногой и схватил телефонную трубку. С пальцем, застывшим на номеронабирателе, он довольно долго стоял совершенно неподвижно. В конце концов раздумал. Трубка вернулась на рычаг. И вновь взгляд полковника сделался сонным.

– Прощайте, – произнес он, как будто ничего и не случилось. – Мне это нравится. И никому не скажу ни слова. Ха! И что тут поделать, если подобного рода наглость меня просто разоружает?

Я не сдвинулся с места. Зазвонил телефон. Моя крыша была близка к тому, чтобы окончательно поехать. До меня дошел спокойный, нереальный голос Гонеда, который деловым тоном принимал доклад: "Так, понял: восемь убитых, тринадцать раненных".

– Восемь убитых, – повторил я за ним, когда полковник уже ложил трубку. – И чьи же это потери?

Тот ковырялся спичкой в зубах.

– Наши. Со стороны Бакли погибло тридцать семь человек. Их необходимо держать в ежовых рукавицах. Если бы не наш стальной намордник, раньше или позднее, навязывая свои понятия про порядок сначала в нашем сегменте, в конце концов они захотели бы захватить власть над всем убежищем. Ручаюсь вам, что генерал Ротардьер придушит их в течение суток.

– Их – это означает кого?

– Вы и так слишком испытываете мое терпение. Ясное дело, приспешников Бакли. Считаются одни они. Ведь разве эти ваши дегенераты, ваши лендоновцы уже не дергаются в последних конвульсиях?

– Давайте, наконец, оставим в покое имена. Неужто количество запрограммированных автоматов, человекообразных роботов, которыми здесь среди нас – оперирует Механизм, возросло столь значительно, что они угрожают нашему существованию?

Гонед копался в шкафе с бумагами. Он глянул на меня из-за толстенного скоросшивателя.

– Механизм? – выплюнул он спичку. – А это что такое?

– Сложнейшее орудие Сверхсуществ, если вы до сих пор этого не знали. Сердце, а точнее, мозг автоматически управляемой галактической станции, с помощью которой Они дотянулись до нас сквозь бездну пространства.

Гонед молчал. Какое-то мгновение он глянул на меня так, будто я прямо у него на глазах превращался в чудовище.

– Ясно...! – сглотнул он. – А я все время пытался относиться к вам абсолютно серьезно.

Полковник закурил и пыхнул мне в лицо струей сизого дыма.

– Сент! – бросил он в сторону двери.

Замок щелкнул, худющий охранник переступил порог.

– По вашему приказу...

– Замени Алина возле решетки. Пускай он отведет господина Порейру в отдел Людовика Вайса.

– Изолятор?

– Не твое дело. Исполняй!

Дверь кабинета захлопнулась за нами.

– Слыхал? – шепнул Сент, склонившись к уху Алина. – Давай, тащи этого придурка к Вайсу. И немедленно!

Мы прошли по длинному, пустому коридору, который на перекрестке сворачивал к комнате теней. Алин хотел идти прямо. Ина ожидала моей помощи. Я остановился.

– За мной! – рявкнул охранник.

– Я пойду своей дорогой, а вам лучше отцепиться от меня.

Сент наморщил лоб, вернулся и потянулся к револьверу. Мы стояли под стеной возле крутой металлической лестницы, которая вела к люку в потолке. Охранник вынул наручники, надев один браслет себе на запястье левой руки. Глядя на второй браслет, висящий между обеими своими занятыми руками, он приставил мне ствол прямо к сердцу. Он желал соединить нас наручниками, но никак не мог справиться с обилием железок.

– Сейчас помогу, – коварно шепнул я и схватил за наручники.

Операция заняла всего секунду. Я подвел браслет к своему запястью и решительным движением – заслоняя плечом поле зрения – застегнул его... на поручне лестницы.

Замок щелкнул.

– Готово, – сказал я и тронулся с места. Сент дернул в средине первого шага. Когда он терял равновесие, я вырвал револьвер из его руки. Мой охранник был пленен. Глаза у него полезли из орбит.

– Ключ! – потребовал я и обыскал Сента. – Я и сам изумлен вашей безалаберностью. Если услышу хоть звук, вернусь и застрелю

Нацелив револьвер в болвана, я отступил за угол. Тот был перепуган выражением моего лица.

По пути к комнате теней я столкнулся с двумя женщинами в белых халатах. Они катили по коридору накрытую простыней больничную каталку. Я подумал, что они перевозят больного в операционную. И я пошел за ними, чтобы узнать, где находится амбулатория. Прячась в нишах, я следил за женщинами на расстоянии. Те остановились возле двери без ручки, открыли ее и вкатили тележку в темноту. Двери остались не закрытыми.

К ним я подбегал на цыпочках. Возле самого замка я заметил щиток нумератора. Тот факт, что вместо обычной защелки вход здесь был защищен сложным устройством, лишь удвоил мою осторожность. В памяти застряло установленное число: 987-123.

Я тихонько зашел вовнутрь. Женщины подвезли каталку под стену и теперь стояли, повернувшись ко мне спиной. Я осторожно прошел мимо них и спрятался за столбом, подпиравшим потолок более низкого помещения, оборудование которой ничем не напоминало операционную. Стены склонялись к средине помещения, они были покрыты распределительными щитами и пультами управления с экранами осциллографов. Разноцветные указатели были окружены рядами циферблатов. Все это наводило на мысль о какой-нибудь крупной электростанции.

Женщины двигались молча. Одна вернулась к двери, закрыла ее и перешла в отдельную кабинку. Вскоре после того она появилась на ее пороге с запечатанным листком картона и сунула его в щель на пульте. Под уверенными движениями ее пальцев, которые пробежались вдоль ряда кнопок, загорелись лампочки, на нескольких экранах ожили световые кривые. Вторая женщина потянула за простынь, и та упала на пол.

Я увидел мелово-белое лицо трупа, а потом и все его застывшее тело, одетое в тот же самый костюм, в котором я видел его в последний раз: это был Асурмар. Фрагмент потолка разломился на две части, открывая взгляду стеклянный купол, заполненный прозрачной жидкостью. В нем свернулись косы серебристых кабелей, затем конвульсивно затрепетали и, распрямляясь во все стороны, притаились в виде многорукого пучка. И в тот же самый момент тяги подъемника охватили столик тележки и перенесли его на высший уровень. Тело сдвинулось в мягкий, розовый желоб. Под аккомпанемент громкого шуршания, издаваемого пластиковыми тягами, оно вползло в длинную спиралевидную нору, откуда, на транспортере под рядами трясущихся датчиков вновь протиснулось наружу и прижалось к блестящей пленке. Мякиш раскрывшейся чуть ниже гортани раздулась вокруг трупа в осклизлую кишку. Тело в последний раз повернулось в ней и с громким, словно выстрел, чмоканием, упало в голубую бездну.

Женщина передвигала рычаги. Потолок сомкнулся. В кратковременной тишине я слышал собственное дыхание. Ритмичная икота, шорохи, всасывания, плески и стоны – все отзвуки, поступающие сюда, рождались в источнике, который перемещался вдоль потолка, а затем поперек черной переборки. Я почувствовал дуновение. Стена слева, огромная лазурного цвета переборка, поднялась бесшумно, открывая обширные внутренности.

Там были практически все: полковник Гонед, Вайс, Алин и Сент, а также Уневорис. За панорамной витриной находилась абсолютно недвижная, тесно сбитая толпа мужчин и женщин. Они занимали практически все пространство громадной зеркальной камеры. Все лежали в педантично распланированных слоях, погруженные в прозрачные параллелепипеды, словно ступени хрустальной лестницы. В правой стороне резервуара мелькнула продолговатая тень. Законченное присоской рыло транспортного механизма уложило на место очередной блок, содержащий в прозрачной массе застывшее тело Асурмара.

Переборка опустилась. Огни пригасли. Работницы в белых халатах покинули комнату управления. Я вышел из-за колонны и перевел рычаг, тот самый, которым в последний раз действовала женщина. И снова я увидел их: обитателей целого сегмента. Я узнавал все новые и новые лица: официантка из столовой лежала в глубине; Рекрут внизу, старичок, срывавший плакаты – на краю, слева; арестант из комиссариата – под телом Асурмара. От всех голов вверх тянулись тонкие золотые водоросли. Я пригляделся к лицу Гонеда: как и все остальные, широко раскрытыми глазами он глядел вдаль. Там же лежали тела двух женщин, которые привезли тело Асурмара на тележке. Может, мое тело лежало в каком-то другом резервуаре, поскольку я не мог его обнаружить. Тела Ины я тоже нигде не видел.

Над местом, где находился параллелепипед с телом убитого Сентом террориста, я заметил четыре свободные переборки – последние, до сих пор еще не заполненные места. Я не мог оторвать от них взгляда. Совершенно не осознавая этого, я оперся на рычаге, и тот сдвинулся до упора: все глаза сколько их там было под поднятыми веками – повернулись как по команде и остановились на мне. Еще раз глазные яблоки ожили на окаменевших лицах, когда я прятался от них у противоположной стены. Но и там они меня достали. И я, невольно, вышел навстречу к ним.

Очертания всех тел помутнели, сливаясь в один серо-голубой массив. Остались одни только глаза, развешанные внутри всего пространства камеры. И они все время увеличивались – пока не сделались совершенно огромными. И все время они фокусировались на моем лице. При этом они медленно приближались к прозрачной стене резервуара, как будто подвижные линзообразные наросли на поверхности проецировали на меня иллюзорный образ. Для меня это было взглядом глаз в объединенном теле несколькосотголовой амебы. Только я не нашел в этих глазах ничего такого, чтобы желало наполнить меня ужасом. Нет, я видел в них страх, страдания и отчаяние. В самой глубине раскрытых зрачков таилась невысказанная надежда, она обращалась ко мне. Именно так я это и воспринял: глаза о чем-то молили меня.

Я уже не был в состоянии ни сконцентрировать мысли, ни заставить себя повернуть рычаг назад. Припав к выходной двери, дрожащими пальцами я выставил нужное число на нумераторе. Ригель замка отошел в сторону. Я пробежал по лабиринту пустых предбанников и наконец выскочил в главный коридор, по которому – среди толпы людей – запыхавшийся и совершенно оглупевший, добежал до нашего помещения.

Дверь пискнула в петлях еще до того, как я коснулся ручки. На пороге стоял Асурмар. Он как раз выходил.

– Ох, простите... – сказал он и повернулся боком. – Чуть-чуть вас не ударил. – В руке он держал мокрый шприц, который на моих глазах сунул себе в карман. – Уже? – удивленно произнес он. – Вы очень оперативны. Впрочем, я тоже справился. Препарат готов. – Он поглядел по сторонам. – Как же это так... вам не дали тележку?

Я дрожал всем телом. Асурмар внимательно поглядел на меня.

– Что это вас так достало? – спросил он, краснея под моим взглядом. Нет! В этом меня не подозревайте! – Он шутливо покачал пальцем. – В свою очередь, все эти правила... все эти педантичные предписания!... Впрочем, черт с ними. Вначале я заскочу в сортировочную, а вы уж будьте добры меня подождать.

Он начал удаляться. Ноги подо мной подогнулись.

– Кстати!... – отозвался он уже издали. – Господин Порейра! У меня имеется еще один талон на ужин. Охотно отдам его вам. Этим вы доставите мне истинное удовольствие. Мы все исполняем здесь свой долг... – бормотал он.

Бледный, словно труп, я вбежал в комнату теней. Когда я зацепился за стул, с него на пол слетела ампула с отломанной шейкой. Тело Ины тоже лежало на полу. Я присел рядом: на ее лице я не заметил ни малейших следов страданий. Я поднял ее – и она обвисла у меня на руках. Тут силы совершенно покинули меня: я упустил тело, и топчан глухо застонал всеми своими пружинами. Я уселся и тут же встал. "Никогда я не любил эту женщину!" заорал я изо всех сил. – "Это какое-то недоразумение".

Тишина, и в ней отдаленные звуки сегмента. Где-то вдалеке я видел свое отражение на ртутной глади зеркала, где-то за границами миров. "Статуи, размышлял я, – они там". Только мне было совершенно все равно. Бежать? Я заметил старый желтый подтек на длинной белой стенке – такой реальный. Вновь я взял ее на руки. Нанизанная на электрод крыса в лабиринте, кусок тела с ампутированной головой – так я шел к той стене. Еще раз меня глубоко поразил след укола между позвонками на шее Ины. "Препарат готов". Только двери мне ничего не ответили.

В конце концов, я опять положил ее на топчане. Даже нет, не укладывал. Она лежала в той самой позе, в которой я обнаружил ее здесь много часов назад. Она сама легла здесь. "Выйду", – зазвенело у меня в ушах. "И скажем, что я никогда сюда не входил". "Погоди", – схватил я себя за горло: "Удивительно, насколько я оперативен". Отзывалась ли она вообще когда-либо?

Я тихонько повернулся к стене и притворился, будто сплю. Никакого лучшего решения мне не удавалось найти. Скрытно я пересчитывал свои пальцы. В тайне от всех. Пересчитал их раз, второй, третий: десять. Это я сам: Нэт Порейра – все сходилось! Вот именно, я все время что-то подсчитывал, а она умирала. Нет, здесь было какое-то недоразумение.

Я очнулся. Сначала сказал сам себе, спокойно и выразительно: "Здесь лежит Элта Демион, а Ина – это совсем другое". К сожалению, это прозвучало так, будто бы я по складам прочитал подпись под цветной картинкой с первой страницы букваря. "Слишком поздно" – повернулся я на другой бок: она все так же лежала рядом. Я пытался вспомнить ее последние слова, но никак не мог вспомнить. Все говорили поочередно: Асурмар, Гонед, Алин и Сент, потом Раниэль и Рекрут... официантка, Вайс, затем Уневорис и Коорец. Все были такие болтливые. Даже Еза Тена обращалась ко мне во сне. Лишь она одна молчала.

Тут я поднял глаза: в комнату вошел Асурмар-Робот.

– Препарат уже пропитался, – обратился он ко мне. – Ценный экземпляр, не правда ли? Кстати, меня наградили за выслеживание именно этого образца. Он похлопал Ину по щеке. – В связи с вышесказанным, – тут он указал на медаль, – вы пойдете со мной, поскольку нужно отметить. И нам поручили функции ассистентов при операции. Я люблю исполнять собственные обязанности.

Он вышел и тут же вкатил тележку в комнату.

– Да, чуть не забыл, – он почесал себя за ухом. – Сразу же после миксериума, нам придется участвовать в заседании группы присяжных. Сплошные обязанности, хоть разорвись: и вы только представьте, какой-то извращенец задушил своего начальника.

– Зачем вы принимаете участие в этом отвратительном убийстве?

Он раскладывал простынь. При этом у него была такая мина, как будто мой вопрос до него вообще не дошел.

– Вы что, не расслышали, – рассеянным тоном пробормотал Асурмар. – Так вот, какой-то извращенец...

Я схватил его за горло. Он выпучил глаза. Глупцом его нельзя было на-звать, так что понял, что я имел в виду.

– Что...? – прохрипел он между приступами сухого кашля. – Да вы с ума сошли! Разве вы не получили приказ? Я свои исполняю тщательно, и на этом моя роль кончается. Приказ – это приказ! Неужто вы не понимаете столь простых вещей?

До меня уже дошло – к сожалению, бунт здесь был просто невозможен; у меня отобрали даже чувство мести. Можно ли наказать гильотину за то, что она отрубила голову? На его теле никаких рычажков не было: когда он наклонился за телом Ины, я отключил его револьвером. А потом погасил свет с помощью банального выключателя. Оба этих действия едва запечатлелись в моем сознании.

Часы шли за часами. Я знал, что они придут. Сейчас я сидел, уставившись в ее лицо, неподвижный, глухой, слепой – без единой мысли.

Время от времени сознание возвращалось. Тогда я слышал отдаленный грохот взрывов, сотрясавших самими основами убежища. Им вторило более тихое стрекотание автоматов. Обычное оружие еще не вышло из обращения, – размышлял я, – излучатели резали бы тела бесшумно. Неужто они дрались только ради имени коменданта? По крайней мере, в этом вопросе Механизм оставил им свободу выбора; а вне этого выбора за свои действия они не отвечали.

Итак, конец. А мне казалось, будто вся жизнь впереди. И свои видения я строил на иллюзии, будто бы Ина стояла на первом плане. Кратковременное переходное состояние, объединение и долгий совместный путь – такой вот пейзаж; я соткал его из туманных предпосылок, будто бы жил среди одних людей. Но правда: я сопротивлялся течению, что несло все вокруг меня. Ну вот: я остался, а течение сплыло.

Понимать или чувствовать? – внезапно мне вспомнились те самые страшные глаза. Четыре свободные переборки продолжали ждать, где-то на краю муравейника плененных зениц. Кто должен был вскоре занять эти места? Люди среди машин – разбитые, тщательно перемешанные с ними и – что самое удивительное – внешне настолько похожие, мы не могли отыскать друг друга, даже относительно самих себя, не говоря уже о том, чтобы договориться, понять и погрузиться в том, что здесь было лишь пустым термином – доверии. Мы не умели выделить, отличить себя от них: настолько мы были законспирированы. Ведь если бы не это глубочайшее укрытие, сколько времени прожили бы здесь те из нас – безумцы – которые хотя бы разок выдали себя среди них одним неосторожным жестом, слогом, одним лишь предсказанием мысли? Как долго могли выжить те два не известных мне настоящих человека, которые до сих пор не были демаскированы как личности в однородном поле, посторонние тела в сплоченной конструкции, эти двое последних – если их, как ранее меня, их не посчитали сумасшедшими?

Они победили. Не люди и не животные – машины. Только они одни были неуничтожимы; их можно было умножать до бесконечности.

Когда в течение тысячелетий люди, засмотревшись в свои внешние формы, обманывались тем, что именно эти формы: пальцы на руках, уши, глаза, прямохождение, а прежде всего, мозг, очеловечат их, многие задавали себе вопрос: что произойдет в неизбежном будущем, когда прямоходящий манекен, покрытый снаружи и набитый изнутри синтетической плотью, надлежащим образом пошевелит своими конечностями и, обратив заполненную электронными мозгами голову к своему создателю, произнесет необыкновенно убедительным тоном: "Человек – это как раз я!". И многие футурологи испытывали всю угрозу подобной возможности, которая равнялась видению упадка человека как выделенного вида и значимости, ведь можно было представить также и то, что такое до совершенства подделанное творение испытывает боль или наслаждение, что время от времени оно боится, чего-то желает и, бывает, нежным голоском признается в любви; ведь все в нем, любые чувства и проявления можно было вызвать, введя в его внутренности аналогичные системы, которые бы различные состояния – в конце концов, это было бы исключительно технологической проблемой. Можно было себе представить, что лишь тогда – а не значительно раньше – в эпоху, создающую возможность производства громадного количества подобного рода роботов, всплывет и моральная проблема, абсолютно неразрешимая при отсутствии каких-либо отличительных критериев. Проблема? Конечно: потому что отключить автомат или убить человека – это совершенно разные вещи.

Сколько же обманов принесла блаженная уверенность, что до машины приказ мог дойти только по проводам в виде импульса тока или же посредством радио с помощью электромагнитной волны, излучаемой генератором и поглощаемой резонатором, но ни в коем случае путем, прекрасно известным даже детям: механическим, преодолевая расстояние гортань – ухо, то есть, в форме словесно отданной команды! В данном случае должны были отпасть критерии разума и сердца: первые – поскольку электронный мозг действовал более эффективно, чем естественный; а вторые – поскольку добро и зло менялись местами в зависимости от точки зрения. Имелись различные формы передачи приказов, и эти команды направлялись различным устройствам; но в хаосе несущественных понятий лишь вольная воля могла сотворить человека, воля, равнозначная ответственности за свои собственные действия, существование которой проявлялось через отношение к приказу.

Машина – независимо от степени ее сложности – выполняла приказ автоматически, находя в нем первый источник и окончательную цель собственного бытия; она реализовывала программу, пускай даже самую сложную, в соответствии со своим предназначением, если только ее запускали соответствующим ключом и если, естественно, машина не была сломана. Многофункциональные машины никаких новых качеств не вносили; они тоже были орудиями, разве что универсальными. Зато любой приказ, в самом широком понятии этого слова, понимаемый как внутренний или внешний импульс – для человека был исключительно информацией о состоянии всего мира, выраженной в виде формулы: "Произойдет то-то и то-то, если ты не сделаешь того-то и того-то"; следовательно, такой приказ был всего лишь подвешенным в сознании сигналом: звуком, цветом, формой, запахом, впечатлением формы – и все вместе, побудительным импульсом, воспринятым чувствами, до тех пор не переложенным в действия, пока человек не противопоставил его своим индивидуальным чувствам, принципиально недоступным командному центру. По этой причине, человек, к которому ошибочно относились как к инструменту был полностью бесполезен; более того: он мог посчитать машиной тот самый командный центр, который посчитал его орудием.

Машины существовали с беспамятных времен. Неоднократно я прослеживал их на своих экранах в кабине-лаборатории. Они гораздо лучше знали, чем являются в действительности, и совершенно не скрывали этого в тайне. Разве сами они не определяли себя своими же собственными словам, когда по кругу, словно заигранные пластинки, повторяли в Нюрнберге с мест для обвиняемых: "Мы всего лишь выполняли приказы. Мы не несем никакой ответственности"? И действительно, они были освобождены от самостоятельного мышления и чувств: некто иной думал и чувствовал за них: в их понятии это был Фюрер-Сверхчеловек, в понятии других – параноик, который, находясь в изоляции, был бы совершенно бессилен, возможно, даже смешон. Только стадо машин жаждало однонаправленных приказов. Историю – как бы наверняка сказал Асурмар-Человек – нельзя описать или объяснить с помощью всего лишь одного окрика: "Горстка извращенцев!" Толпы захватчиков, с охотой нарушающих границы, равно как и добросовестные сотрудники концлагерей, в большинстве своем состояли из машин с глубоко укоренившейся моралью.

Вот что пришлось мне осознать, чтобы оправдать убийство, поскольку труп Асурмара-Робота лежал возле топчана; тело из плоти и крови – этого скрыть было нельзя. Теперь я уже знал, что в данный момент в нашем сегменте меня окружают только похожие на реальных людей плоды Механизма; вот только сам я до сих пор еще не был уверен в том, а являюсь ли человеком я сам.

19. ТАРАН

Еще раз я выбрался в город статуй. Мною не руководил интерес дальнейшей судьбой водителя "ога" или же надежда, что там мне удастся спрятаться перед орудиями Механизма; я подчинился немой просьбе Ины, ее последней воле, выраженной словами: "Есть нечто хуже, чем смерть", которыми она дала мне понять, как было ей страшно при мысли о том, чтобы занять место среди искалеченных, ни живых, ни мертвых тел – среди плененных в параллелепипедах зеркальной камеры препаратов.

Многофункциональный компьютер станции – Механизм, которому осевшие в каком-то регионе галактики Сверхсущества должны были оставить определенную свободу действий в рамках сформулированной в общих чертах исследовательской программы по причине громадных расстояний от командного пункта, функционировал, скорее всего, точно так же, как и посылаемые людьми на Луну, Марс и Венеру автоматические станции. Разница состояла в огромной универсальности Механизма и в его относительной свободе действий, ограниченной лишь рамками не известной ни людям, ни роботам программы. Было лишь неизвестно, экспериментировал ли Головной Робот на людях исключительно во имя Науки, как и люди в ее славном имени экспериментируют на любимых собою животных, либо же, скорее всего, из садистских побуждений, заправленных скукой долгого пути, он издевался над их плененными мозгами, не совсем в соответствии с первоначальной волей Сверхсуществ – и разница в этом, для нас, одинаково мучимых, совершенно безразличной.

Тело Ины я перенес в мир статуй и спрятал его высоко, внутри одной из покинутых квартир. Там она была в безопасности: повиснув в ртутной ночи, чтобы существовать в ней вплоть до полного уничтожения. Я оставил ее с уверенностью, что бы ни произошло со мной после смерти – она одна, по крайней мере, последняя среди людей женщина, не испытает ужаса того неописуемого ада, который без слов заговорил со мной из движущихся глаз людских останков, полностью отданных на милость и немилость Механизма.

Я уже не видел никакой возможности спасения ни для них, ни для себя самого. Как будто сквозь туман мне помнилось, что через несколько секунд после убийства Асурмара-Робота в комнату заглянул освободившийся от наручников Алин-Робот. Увидав меня с револьвером в руке над трупом, он, не говоря ни слова, схватил ключ и запер меня в комнате теней. Наверняка теперь меня там ожидала целая банда. Вооружившись излучателем и револьвером, я мог бы защищаться несколько часов, возможно, даже дней – вплоть до смерти от голода. Но тогда, равно как и в случае, если бы меня убили раньше, я отправился бы в хрустальный параллелепипед.

Под влиянием всех этих мыслей во мне дозревало решение покончить с собой в укрытии, найденном для Ины. С запасом кислорода на несколько часов, я все еще откладывал самоубийство, без какой-либо цели и без всякого направления блуждая среди застывших фигур. В двадцать один час (через семь секунд после столкновения "ога" с колонной) я очутился возле шестой шахты. Еще издалека я заметил свою собственную статую. Нет, мой двойник не разбился: теперь он уже сбегал по лестнице универмага. Но я глядел на него безразлично.

Судьба людей из камеры эластичных блоков, которые, после перемещения рычаг, сливались в гигантскую, несколькосотенголовую амебу, лишила меня последних иллюзий: я понял, что спасение собственной статуи никак не разрешает старого сомнения: являюсь ли я сейчас человеком или только взбунтовавшимся роботом. Изготовленные по образцу оригинальных людей и до последнего преданные Механизму типы наверняка появлялись в сегменте уже давно, пока, наконец, они не заменили всех его аутентичных обитателей. Выходя из репродуктивной камеры, они тут же брали на себя функции своих теперь уже удаленных двойников и все сюжеты их жизней, свято веря, что продолжают свое собственное прошлое. Механизм не посвящал их в суть реальности; он лишь нераздельно правил над их мыслями, которыми руководило чувство очевидности. Благодаря этому, замена носила неявный и скрытый характер, и, видимо, лишь немногие сориентировались, что происходит. Вот за такими охотились особенно заядло; а поскольку именно они сеяли бунт, их заменяли в первую очередь. Мне вспомнилась осторожная аллюзия Асурмара относительно исповеди мужчины, охваченного настойчивым видением транспортера. По-видимому, не только во мне, но и в другом пришельце снаружи Механизм усмотрел подходящий объект для проведения адаптации нового рода: путем дистанционно управляемого преобразования памяти.

История моего пребывания на здешней юдоли так бы, видно, и кончилась на этом коротком размышлении, поскольку я намеревался вернуться в укрытие Ины и уничтожить собственное тело, направив на него луч излучателя. Но, когда я уже уплывал из под крыши лифтовой станции, в глаза мне бросилось странное поведение статуй, а потом – когда я спустился пониже и глянул со стороны увидел весь чудовищный образ, который, несмотря на мою глубочайшую апатию, подкрепленную уверенностью, что пришел конец моей жизни, переполнил меня болезненной печалью. Я стал неумышленной причиной трагедии статуй, мои действия невольно привели к гигантской катастрофе в их мире.

Вся конструкция шахты склонилась в один бок: толстенный, укрепленный кожухом из стальной плиты и выполненный из единого бетонного блока потолок станции валился на собравшихся внутри людей. В данный момент на большой площади собралось более тысячи человек. Для меня потолок валился с черепашьей скоростью – в их же свете до чудовищного конца оставалось не более секунды.

Я окружил шахту с полным осознанием вины, бессилия и поражения. Вниз направлялась масса, сравнимая с инерцией нескольких десятков танков из мира города. Для меня же таких танков было в десять тысяч раз больше. Основной вес потолка до сих пор распределялся между четырьмя толстыми колоннами. Сейчас же сохранились только две – со стороны виадука. Одну из двух других колонн уже давно срезал пушечный снаряд, который я вытолкнул собственными руками из камеры скелетов, вторая – в течение нескольких секунд еще пыталась удержать двойную нагрузку, но, серьезно ослабленная вырезанным желобом, а к тому же еще сильным ударом автомобиля, как раз переламывалась на моих глазах.