Текст книги "Робот"

Автор книги: Адам Вишневский-Снерг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)

На место она успела добраться перед очередным ударом луча; я увидел, как девушка прячется за окаменевшей фигурой, и облегченно вздохнул, поскольку, если раньше я еще мог строить иллюзии относительно того, что спрятавшийся наверху человек оперирует излучателем, словно обычным прожектором, не понимая ужаса всей ситуации, то теперь мне было понятно наверняка, что с его стороны это сознательные и, скорее всего, намеренные действия. Я стал бессильным свидетелем безжалостной охоты. И я никак не мог ее предупредить, поскольку выстрел с моего месторасположения лишь скользнул бы по стене дома, не проникая вовнутрь комнаты, а безумный прыжок на другую сторону улицы под лавиной гамма-лучей ничем, понятно, Ине помочь бы не мог.

Перестроенный на узкую полосу излучатель врага прошил пространство интенсивной, слепящей полосой; луч уперся в руку статуи и перечеркнул асфальт у его ног. Отсюда белая игла перескочила выше, на спину и, свернутой в многочисленные петли спиралью, очертил несколько кругов вокруг вздувшегося пузырем пиджака. Светящаяся полоса несла в себе сконцентрированную в узеньком пучке громадную энергию, которую могло остановить и распылить лишь тело статуи. Я верил, что скорчившаяся за прохожим Ина не отважится выглянуть из-за спасительной тени, пока же она там находилась, ей можно было ничего не опасаться.

Про себя я назвал его прохожим. Насколько же я не понимал того, что здесь происходило! Я настолько был перепуган ужасом положения Ины и собственным бессилием, что даже толком не присмотрелся к фигуре, которая защищала девушку. Только сейчас я с изумлением открыл, что неестественная поза мужчины, странное положение его тела для меня ассоциируются с чем-то совершенно странным: мысль о бегуне, схватившемся со стартовых колодок, пока не прошла первая секунда после выстрела, и которому невидимая рука набросила на шею петлю, после чего резко рванула ее назад; человек этот изогнулся дугой, с выпихнутой вперед грудью (поскольку это вовсе не была спина, как показалось мне вначале) и, скорее всего, уже переламывался в позвоночнике под невидимым напором – столь сильно он откидывался назад, где на вытянутых наискось и вверх руках – дополнявших кривизну дуги всего тела – вздымался сорванный с туловища пиджак, но задержанный локтями, и подкладкой вверх тот самый главный экран для Ины – своей формой напоминающий фотографию, сделанную во время урагана.

Что-то заставило меня быстро глянуть на часы (было десять минут четвертого пополудни); я не знал, почему ни что-то иное, но именно это инстинктивное движение вызвало, что я связал теперь два отдаленных факта и понял в один миг, хотя еще пару десятков секунд не был в состоянии выйти из шока. Статуя медленно погружалась в грязь – так мне казалось, и хотя это не имело ничего общего с истиной, у меня не находилось никакого лучшего сравнения, чтобы передать главный признак этого движения, когда на моих глазах мужчина медленно, но неумолимо "стекал" вниз – и это в мире, в котором абсолютная неподвижность, казалось, была основным принципом поведения.

Передо мной был знакомый образ мужчины с тридцать шестого этажа в последней фазе падения на мостовую. Прошло как раз пять секунд полета – и столько же секунд его тревог, растянутых до пятидесяти четырех тысяч по моим часам, по истечению которых он сталкивался с мостовой на скорости ста восьмидесяти километров в час. Он выпал из окна, находящегося очень высоко вверху на противоположной стороне улицы. Хорошо затянутый на его руках ремень тогда мог его спасти, что ясно дошло до меня только теперь.

Почему Ина не воспользовалась своим излучателем для самообороны? Я опирался на крышке люка, повернувшись спиной к стене дома, несколько больше, чем другие, отодвинутого от мостовой, и, чтобы поподробней описать ситуацию, мне пришлось осознать, что площадка с пятой шахтой находилась справа, здание, в котором скрывался неприятель – тут же, слева, а линия, соединявшая выпуск люка с отдаленным световым прямоугольником, а, следовательно, и с камерой скелетов, проходило наискось влево, пересекая дугу виадука, а ближе – вторую улицу, практически параллельную нашей, и пересекалась с ней как раз в той точке, которую только что проехал открытый "ог", мчащийся в сторону шестой шахты. Все это промелькнуло в моих мыслях за долю секунды.

Одним движением ног я схватился с места и припал к к углу дома в котором прятался нападающий. Оттуда уже, с помощью поспешных движений рук и ног – в тени, образованной выступом стены – я поднялся на высоту шестого этажа. Мне нельзя было терять ни мгновения; я собирался подкрасться к неприятелю сзади и застать его врасплох на его собственной огневой позиции. То есть, мне необходимо было проплыть через одно из примыкающих помещений и, старательно избегая встреченные преграды, найти нужную дорогу.

Разбить стекло мне было несложно – я вскочил в какую-то комнату и стиснутым в кулаке ножом несколькими глубокими разрезами раскроил закрытую дверь; заядло мне сопротивлялась лишь вырванная доска, когда я оттягивал ее, напрягая все силы; если не считать этого, я довольно спокойно попал в коридор, где, проплыв мимо темной фигуры статуи, резко свернул вправо и нырнул в приоткрытую дверь, прямо в квартиру, в которой мог остаться навечно.

Уже в коридоре я заметил слабый отблеск на полу, что лишь подтвердило мои предположения о том, что я попал куда нужно; теперь же я очутился в небольшой прихожей – из-за следующей, тоже лишь приоткрытой двери проникал свет. Крайне осторожно я приблизил голову к неправильной формы пролому и глянул в комнату.

Рекрут собственной особой находился в полете у окна с трубкой излучателя, направленной вниз вдоль бедра. Увидав его, я тут же поднял собственное оружие. Я решил пронзить его лучом сразу же, как только он попытается направить излучатель в сторону улицы. Он неподвижно висел в пространстве, повернувшись ко мне спиной, и выглядывал в окно – ожидая, видимо, когда Ина полностью будет лишена последнего укрытия. В ходе этой нервной интерлюдии мне пришло в голову, что было бы здорово неожиданно подкрасться к нему, обезоружить и затянуть в убежище, где потом я мог бы его допросить и заставить объяснить, от чьего имени он действовал: то ли желая убить нас по приказу людей, или же он был только орудием Механизма.

Я полностью доверял собственным мышцам, поэтому, под влиянием этой мысли, осторожно протиснулся сквозь узкий пролом и вплыл в комнату, готовый в любой момент порезать Рекрута на куски, если бы тот оглянулся преждевременно. Покидая удобное местечко возле пролома, я совершил ошибку, которую практически невозможно было исправить, только я никак не мог предусмотреть подобной ситуации.

Сто стоял посреди комнаты, на нем высился стул, а еще выше – статуя женщины, выпрямившейся на стуле и застывшей с руками, поднятыми к потолку, где за снятой белой плиткой, верно имитировавшей фрагмент потолка, в мелкой нише находились еще одни дверки, стальные, снабженные номеронабирателем и рычагами. Дверки были опущены вниз и открывали внутренности замаскированного сейфа, в которых сейчас была погружена рука женщины-статуи. Возле стола находилась другая женщина; остановленное время заморозило ее с поднятой вверх головой. Она подавала другой женщине пузатый несессер – окаменевшие глаза ее всматривались в пространство; приоткрытый рот замер в средине слова. Было совершенно ясно что, не осознающие катастрофичность ситуации женщины – сразу же после объявления тревоги – вместо того, чтобы спасать собственную жизнь, теряли время на то, чтобы достать драгоценности, с которыми, скорее всего, собирались уйти в убежище. Но не этот вид вызвал, что мне немедленно захотелось отступить в прихожую.

Краем глаза я заметил удлиненную тень, перемещавшуюся на фоне белого потолка.

Сейчас я совершенно неожиданно увидел – чего ранее определить никак не мог – что в комнате находился еще один пришелец из убежища, компаньон Рекрута. Он плавал под самым потолком, с телом, вытянутым параллельно его поверхности и, обернувшись спиной к полу, горячечно копался в тайнике. В этом втором человеке я стразу же узнал Коореца.

Теперь уже не было и речи ни о какой драке, ни о попытке обезоружить Рекрута: и так страшная ситуация теперь усложнялась – она заставляла меня совершить двойное убийство, тем более, что от самой мысли о том, чтобы повернуться к неприятелю спиной в ходе пропихивания сквозь пролом, у меня мурашки шли по телу, что было вызвано представлением о том, как молния из излучателя Рекрута хлестнет по моей спине. Каким образом смог бы я достаточно быстро и однозначно объяснить Коорецу, что ему с моей стороны ничего не грозит, что мне лишь необходимо предотвратить нападение Рекрута на самого себя?

Решение пришло со стороны и было намного лучше, чем я мог себе только представить. Я как раз сплывал в угол, за телевизор, водя дулом выключенного излучателя от одной фигуры к другой, когда Рекрут – которого, видимо, изумила сцена на дне ртутного океана – повернул лицо в сторону Коореца и резко кивнул, как бы желая призвать его к себе. Но тот сигналами Рекрута никак не заинтересовался; гораздо сильнее его поглощало нечто иное: горячечный грабеж. Дрожащими от возбуждения пальцами он перебирал в сейфе, вытаскивая раз за разом все, что только удавалось. Но то же самое явление, которое позволяло ему никак не считаться с присутствием женщин, доставляло ему немалые сложности. Вот он и метался то вправо, то влево, сражаясь по отдельности с каждым колечком и с каждым драгоценным камнем, прежде чем ему удалось часть из них рассовать по карманам. Бессмысленная жадность ослепила его и охватила безраздельно; он явно представлял наверняка, что в убежище ему каким-то чудесным образом удастся привести все эти сокровища к нашей системе отсчета. Я видел горсть золотых монет, развешанных в воздухе под тайником; в дожде жемчужин, разбросанных в пространстве вокруг порвавшегося шнурка, особенно искусительно замерцало огромное бриллиантовое колье. Коорец никак не мог с ним справиться, так что, в конце концов, оно вырвалось у него из пальцев.

И в тот же миг в дело вступил его напарник: несколькими энергичными скачками он нагнал ценную добычу и схватил ее обеими руками; только этот шустрый прыжок – по мнению Коореца – никак не решал проблему собственности. По выражению его лица я мог сделать вывод, что Рекрута будет сложно сплавить к окну, куда его указующим жестом направлял Коорец. В ходе немой потасовки Рекрут все время обеими руками хватался за колье. Чтобы окончательно решить спор, он пнул Коореца в живот, бесцеремонно отбившись от него обеими ногами; при этом он приобрел огромный импульс, пропорциональный гигантской массе колье, которое и потащило его в сторону окна по прямой.

Лишь только он выпал на улицу, как из-под потолка его догнал узкий лиловый луч; по всей вероятности, Коорец не колебался ни секунды. Луч прошел сквозь живот несчастного, разрезая того пополам. Како-то время е еще видел его, когда, свернувшись клубком, он падал вниз за оконным парапетом.

Нагрузившись ничтожной частью сокровищ, Коорец с огромным трудом отправился вслед за своей жертвой. Штанины брюк возле бедер и углы пустых карманов пиджака тащились за ним в карикатурных конвульсиях, как будто бы он каждую секунду цеплялся за невидимые острые крючки.

Спина моя покрылась холодным потом, но вовсе не потому, что меня столь тронула судьба Рекрута – в конце концов, один бандит стоил другого, так что здесь некого было оплакивать. Когда Коорец исчез из моего поля зрения, я очнулся среди статуй в густеющей темноте и с желтыми пятнами перед глазами. Мне не пришлось долго размышлять над тем, что это означает: в мыслях я опять преодолел значительное расстояние, отделявшее меня от комнаты теней, и понял, что мне никогда не удастся преодолеть даже половины этого пути. Я висел под пустыми баллонами с последней порцией кислорода в легких, осознавая неизбежность смерти, которая здесь – на дне мрачной пропасти несмотря на многие удачи, все же решила достать меня окончательно.

Я еще мог проплыть как можно дальше в сторону окна – и этого мне было достаточно, поскольку я пожелал бросить последний взгляд в сторону спасенной Ины. Я выглянул. Зубы вонзились мне в язык, в то время, как голова металась во все стороны, сотрясаемая напрасными конвульсиями груди – куда не кинуть взглядом, внизу лежал океан ледовитой ртути, застывший, пустой и мертвый, пускай даже и роящийся сотнями людей. Среди глухого грома, нараставшего у меня в ушах, раздался резкий треск. Я столкнулся с чем-то. Что это? Рядом со мной дрейфовала какая-то бесформенная масса. Я посветил в сторону, на стену, и в отраженном свете увидал разрезанные молниеносным лучом останки Рекрута.

Всего один взгляд на его дыхательный аппарат пробудил мое гаснущее сознание. Я сорвал с тела баллон и маску, тут же припав к ней ртом. Еще в течение нескольких мгновений, прерываемых свистом кислорода, выходящего возле кранов, я видел фигуру Рекрута, величественно заплывающую в окно – как раз под ноги искалеченной женщины. Мог ли он когда-либо предполагать, каким образом спасет мне жизнь?

15. РАПОРТ

На разбитом топчане – вновь установленном под стеной в комнате теней я проспал полные пять часов, то есть, до половины девятого вечера. На него я рухнул остатками сил, абсолютно счастливый оттого, что не нужно никуда идти дальше, настолько был я исчерпан переживаниями в застывшем городе, теперь же, испытывая большую, чем ранее, тяжесть, стылость и боль во всех мышцах, до меня дошло еще, сколько это часов я ничего не имел во рту. Голод дополнительно усиливало горькое чувство того, что за еду здесь придется сражаться, как будто бы я ее вообще не заслуживал.

Конечно, можно было бы обратиться к служащим столовой с унизительной просьбой нелегально выдать мне одну порцию (легко представить удовлетворение официантки), или прямо заняться остатками ужина, оставленными кем-нибудь на тарелке, опять же, можно было попросить Асурмара выручить меня талоном, уже третьим – если он не исчерпал собственного терпения – и я мог продолжить атаки на полковника Гонеда, чтобы тот выдал нужный бланк и приложил к нему необходимую печать. И я решил следовать последней мысли.

Поначалу я отправился на склад, чтобы разыскать Эльту Демион, как Ина хотела сама себя называть; у меня пред глазами еще стоял краткосрочный образ ее фигуры, залитой потоком лилового света, и хотя все это наверняка мне лишь привиделось, мне хотелось удостовериться, что девушка, несмотря ни на что, не пострадала. К сожалению, там я ее не нашел. В холле царила горячечная активность. Где-то с десяток мужчин крутилось в узких проходах между растущими горами мешков, которые они сносили из других помещений и беспорядочно закидывали наверх, под самый потолок, либо же запихивали в еще не занятые проемы между стульями. Внутренности всего помещения неожиданно подверглись полному преображению. Напрасно искал я взглядом свернутый коврик, последнее логовище Ины. Рядом с подвинутыми под стенки кучами ненужной мебели появились новые свалки, образованные средствами защиты населения от оружия массового поражения. Среди огромного количества противогазов и сапог-чулок с длинными отворотами, среди связок прорезиненных защитных плащей то тут, то там сиротливо прятались разноцветные пакеты, ящики, баллоны и канистры с надписями "Дезактивация", "Дезинфекция", "Защита от заражения" – все вместе наверняка составляло специальное оборудование, собранное на случай заражения региона ядерным, биологическим или же химическим оружием. Обитатели убежища были хорошо приготовлены к спешной эвакуации на тот случай, если бы возникла необходимость выхода по длинным туннелям на поверхность земли и путешествия под осадками радиоактивной пыли, равно как и на преодоление других предусмотренных несчастий, которые не имели ничего общего с разыгрывающейся тут и сейчас трагедией. Было нечто подавляющее в этом нервном и бессмысленном переносе вещей с места на место, в этих напрасных попытках избавиться от бесполезного бремени, только занимающего бесценное пространство – а может это все было лишь попыткой имитации какой угодно деятельности, которая на какое-то время заняла бы мысли и руки бездельничающих людей.

Из склада я направился прямиком в кабинет Гонеда. Алин стоял в открытых дверях канцелярии и сонно выглядывал в коридор. Через его плечо я заглянул вовнутрь – Гонеда не было.

– Чего надо? – рявкнул охранник.

– Вы, случаем, не знаете, где может быть сейчас полковник Гонед? спросил я.

Тот пожал плечами и, молча, подняв в сторону двери указательный палец, подчеркнул ногтем листок блестящей бумаги в рамке. Я прочитал: "Прием проводится с 8 до 16". Мне показалось, что сейчас я просто рассмеюсь, но взял себя в руки: этого здесь еще не хватало, здесь – на пути к звездам!

– А вы, случаем, не думаете, что он все же зайдет еще вечером?

– Возможно.

– Вы не позволите подождать?

Тот неохотно отодвинулся. В изолированной решеткой части помещения сидело четверо мужчин. Поглядывая на них искоса, минут десять я стоял под стенкой, потом присел на краешке стула возле стола. Алин, который до того, казалось, меня не замечал, пробудился от краткосрочной дремоты на пороге и подскочил ко мне столь резко, как будто речь шла не менее, чем о защите трона, которому угрожал святотатственный контакт: он вырвал из под меня стул и тут же протер сидение рукавом собственного свитера.

– Туда, – прошипел он, указывая рукой куда-то за спину. Рассаживайтесь на табурете. Мы тут не в частной камере. Порядок должен быть!

Один из заключенных захихикал.

– А ну тихо! – рявкнул Алин. – Если кто-то из вас хоть раз раскроет клюв... – снизил он голос.

Я не дал запугать себя подобным отношением: в конце концов, исполнение чиновничьих функций все еще обладало своей карикатурной силой. Но когда я направился в сторону табурета, стоящего возле решетки, Алин завопил столь отчаянно, что можно было опасаться, не теряет ли он последние крохи терпения:

– Мужчина, и куда бы я это шел! Не туда, сюда идите! Предписания запрещают приближаться к решетке ближе, чем на два метра. Вы что, в школу не ходили?

После этого он лениво направился в сторону дверей. Сам же я уселся в углу на неудобном стульчике и, чтобы более полно определить границы ментальности Алина, заговорил с ним еще раз:

– Нельзя ли ненадолго воспользоваться карандашом? – указал я на стол, где лежали письменные приборы Гонеда.

Алин отказал, покачав головой. Только спустя несколько минут, когда я успел забыть обо всем инциденте, во время очередного переброса взгляда с левой на правую сторону коридора, он пробормотал, наполовину про себя:

– Нельзя, и все!

Я всматривался в голубоватую белизну лиц, освещенных жужжащей сверху лампой дневного света и размышлял над огромной способностью к приспособлению, которой отличались личности типа Алина. Каким образом из обычного бандита смог он преобразиться в образцового стража порядка, в педантичного исполнителя приказов – это оставалось его личной и сладкой тайной, загадкой всех тех примитивных духовно структур, у которых столь легко изменить порядок от самых основ, но лишь потому, что там нечего особенно преобразовывать или нарушать.

Прошло минут тридцать. Время ожидания Гонеда затягивалось тем больше, что я вовсе не был уверен в результате нашей встречи. Еще раз я присмотрелся к заключенным. Мужчины, который утром подавал мне знаки во время дискуссии с Асурмаром, за решеткой уже не было; новые арестанты хранили абсолютное молчание, трое лежали на дощатых нарах, четвертый спокойно прохаживался из угла в угол. Этот последний привлек мое внимание в тот момент, когда воспользовавшись временным невниманием Алина – просунул руку между прутьями и быстро схватил шнурки, лежавшие с этой стороны, на столике, среди прочих других отобранных у арестантов мелочей. Какое-то время я сонно присматривался к его действиям: мужчина привязал пустую кружку к концу шнурка и начал мерно раскачивать ее из стороны в сторону. Каждое колебание кружки он акцентировал беззвучным движением губ. Наконец он подтянул рукав пиджака и значащим жестом указал на левое запястье, где обычно носят часы.

Эту забаву я прокомментировал бы стереотипным: "И чего только со скуки не придумаешь!", если бы мужчина не пытался втянуть меня в нее. Он бросил мне несколько значащих взглядов и, раз за разом, указывая на свою игрушку, отворачивал рукав пиджака, как будто желал узнать, сколько сейчас времени.

– Десять минут десятого, – сказал я вслух.

Алин оглянулся.

– Поздновато уже, – объяснил я ему.

– Если вы куда-нибудь спешите, то до свидания!

Арестант отрицательно покачал головой с выражением нетерпения на лице. Понятно, что время его не интересовало. Он имел в виду нечто другое. Когда же я наконец сориентировался, что ему нужно, одновременно пришлось со стыдом признать, что кому-то эта простая идея пришла в голову раньше, чем мне: мужчина хотел узнать действующее здесь значение ускорение свободного падения. А ведь, по причине исполняемых мною здесь функций, я первый был обязан заинтересоваться этой проблемой.

В кармане я нашел небольшую зажигалку Вайса, после чего занялся поисками нитки. Ее я вытащил из штанины и отложил ровно метр длины, размотав нитку дважды вдоль края табурета, размеры которого – как гласил вывешенный на стене список инвентаря – были педантично нормализованы и, к счастью, не представляли военной тайны. Привязав к нитке зажигалку, я выполнил сто полных двойных колебаний. Это заняло три минуты без двух секунд. В то время, как арестант одобрительно кивнул, Алин, критично проследив за всеми моими начинаниями, с размахом стукнул себя пальцем по лбу. Глупость всех этих несерьезных действий, которыми я нехотя мучил его воображение, для него была столь очевидной и тронула до такой степени, что, забывая о субординации – по причине отсутствия другого поверенного в чувствах – с широкой усмешкой он обратился к арестанту. Тот тоже – явно, чтобы не доставить разочарования Алину – постучал себя пальцем по виску.

Дрожащими от возбуждения пальцами я взялся за записную книжку Вайса. Уравнение математического маятника я преобразовал так, чтобы узнать ускорение свободного падения. Подставив соответствующие значения и проведя несложные расчеты, я получил совершенно неожиданный результат.

– Двенадцать целых и сорок девять сотых метра на секунду в квадрате, произнес я вслух, как бы про себя. – С небольшой ошибкой, – прибавил я потом.

Я был настолько поражен полученными цифрами, а еще более, обстоятельствами, которые меня к ним привели, что перестал реагировать на гримасы Алина. Необходимо было наконец рассечь узел основных сомнений: что здесь над чем доминировало – люди или явление? То ли люди, управляемые неясными мотивами поступков – или же руководимое волей Механизма таинственное физическое явление? Кем были эти мужчины, сидящие за решеткой фигуры – на первый взгляд кажущиеся рядовыми обитателями убежища, изолированные за какое-то банальное нарушение – и особенно, кем был человек с маятником в руке, который спрашивал про значение ускорения свободного падения столь же естественно, как кто-либо спрашивает, сколько сейчас времени, как будто уже несколько часов – ба, а может и несколько месяцев! прекрасно осознавая факт, что оно значительно отклоняется от нормы (о чем лично я не имел ни малейшего понятия), и он с моей помощью желал лишь удостовериться, находится ли оно все так же на том же уровне?

Итак, меня грубо поставили на место: до сих пор я представлял – не без некоторого самомнения – что в одиночку иду вслед за мыслями Уневориса, что я один иду с ним наравне по сложному пути открытия истины. И вот случайность столкнула меня с человеком, осознающим ситуацию гораздо лучше. Было ли это проявлением охватывающей все и вся непонятной конспирации, в результате которой любой, кто пытался понять ситуацию собственными силами, был вынужден барахтаться отдельно – и каждый, на своем уровне, точно так же ошибался?

Я выполнил еще несколько вычислений. Отношение скорости света к полученному только что значению ускорению свободного падения равнялось двумстам семидесяти восьми дням. И все это время для нас уже прошло, если не считать трех последних дней. Очередная неопределенность была ликвидирована. Последний, вытекающий из замечаний Уневориса, тезис оказался абсолютно верным, хотя он собственный взгляд сформулировал исключительно на анализе релятивистских эффектов, а несоответствие времен пытался убрать с помощью фантастического предположения, будто мы "потеряли" куда-то эти не хватающие восемьдесят дней. Только теперь я уже не вращался в сфере туманных предположений – ближайшие несколько часов должны были подтвердить чудовищную истину.

Я вырвал листок из блокнота и озаглавил его следующим образом:

Коменданту убежища генералу Лендону

Рапорт Нэта Порейры

Я буду писать о фактах – как правило – прекрасно известных, и по

этой причине не намереваюсь здесь углубляться в более подробный анализ.

Четвертого июня прошлого года, то есть, девять месяцев назад, наше

убежище было вырвано с поверхности Земли и поднято в космическое

пространство столь мягко, что никто этого не смог тогда заметить. И

сегодня всего этого нельзя было бы утверждать со всей уверенностью, если

бы ускорение движения, в котором мы до сих пор находимся, в точности

равнялось гравитационному ускорению на Земле, поскольку, в силу

эквивалентности Эйнштейна, невозможно различать эффекты гравитации и

аналогичные эффекты, вызванные равномерно ускоренным движением.

Однако, ускорение, о котором идет здесь речь, больше среднего

земного приблизительно на два с половиной метра на секунду в квадрате, в

чем можно легко убедиться. Сила инерции равна реакции на постоянную силу,

приложенную к убежищу, и направленная в противоположную сторону,

прижимает нас к полу, вызывая то, что человек, который на Земле весил 60

килограммов, здесь весит 76 килограммов.

Отсутствие каких-либо сотрясений со дня катастрофы позволяет судить

о постоянстве ускорения и далее ведет к обязательному выводу, что в

течение двухсот семидесяти пяти дней убежище удаляется от Солнечной

Системы, и что к настоящему времени оно уже обрело скорость, весьма

приближенную к скорости света в вакууме. Из сравнения времени

релятивистского города с временем убежища следовало бы, что скорость

убежища равняется части скорости света, определяемой десятичной дробью, в

которой после нуля целых идет целых восемь девяток – столь близко это

значение к единице; с другой же стороны может показаться, что подобная

ситуация должна случиться только через три дня. В любом случае, прежде

чем они пройдут, прекратится тяга фотонного двигателя, ответственного за

силу инерции, благодаря которой мы имеем здесь искусственную гравитацию.

И этого следует ожидать в любой момент.

Это все, что касается несомненных фактов. Что же касается мира

статуй, застывшего под дном убежища, то относительно него я могу

выдвигать лишь более или менее вероятные гипотезы. Конечно, легче всего

было бы здесь сослаться на существование сверхъестественных сил и

обременить их ответственностью за все то, что здесь происходит. И тогда

вся проблема была бы закрыта раз и навсегда. Только дело в том, что и

такие силы тоже – во всяком случае, по моему мнению – обязаны подчиняться

всеобщим законам природы, посему они тоже являются связанными.

Механика, обязующая сегодня в Каула-Зуд с нашей точки зрения – если

рассматривать ее в отрыве от принципиальной сложности – в своем описании

не представляет каких-либо трудностей. Все физические законы там

похоже – абсолютно сохранены. Все количественные изменения можно получить

простыми преобразованиями времени и массы. Неразрешенной пока что

остается проблема длины наблюдателя, переходящего через границу миров;

эта размерность, изменяется на стыке миров и как бы автоматически

приспосабливается к сокращенной дине города. В связи с этим сама собой

приходит попытка понимания явления на основе теории относительности, но

она обременена – насколько нам известно – как минимум, одним главным

противоречием, которое никак нельзя убрать. Особое сопоставление

движущихся относительно друг друга систем, с которыми мы имеем здесь

дело, теоретически является абсолютно невозможным. Таким образом, мы

становимся перед альтернативой: является ли это локальной экспозицией или

же проекцией с Земли. Здесь мы имеем своеобразный дуализм: если не

обращать внимания на проблему зрения, то в первом случае известную

ситуацию лучше всего описывают преобразования Лоренца, а во втором

необходимо ссылаться на эффект Доплера.

Остановлюсь на этой последней возможности. Полоса электромагнитных

волн, выстреленных из излучателя, перенесенного из убежища в город,

имевших с самого начала частоту вторичного космического излучения, туда

попадает уже с длиной, большей в двадцать тысяч раз, то есть как

излучение на стыке рентгеновских и гамма-лучей. Потом, после частичного

отражения от предметов города, возвращается назад, еще раз подвергаясь

допплеровскому эффекту (следовательно, передвинувшись еще дальше к

"красному" краю спектра) и окончательно, в системе наблюдателя займет

место в спектре излучения видимого для него света. Время экспозиции,

облучения, для статуй столь краткое, что – говоря практически – такое

облучение никакого вреда им не приносит. Зато личность из нашей системы

отсчета, облученная в городе излучателем непосредственно, подвергается

поражению немедленно. Все это происходит, в первую очередь, потому, что

такой человек поглощает поток излучения с частотой в двадцать тысяч раз

большей, а во-вторых, по той причине, что время облучения для такого

человека будет во столько же раз большим, чем соответствующее время

относительно статуй.

Остается еще решение проблемы, для обитателей убежища, по-видимому,

самой важной: является ли таинственное творение, что мчится за нами в

космическом пространстве, абсолютной репродукцией города периода

последних шести минут, непосредственно предшествовавших сотрясению и

катастрофе, говоря иначе – является ли он симметрическим отображением

определенной пространственной зоны, связанной с Землей, на

пространственную зону, связанную с убежищем, либо же следует считать

(здесь я бы мог указать на убедительные доказательства), что данное

творение идентично самому городу? Разница между двумя возможностями

является очевидной, поскольку в первом случае нам даны два города: там