Текст книги "Робот"

Автор книги: Адам Вишневский-Снерг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)

К нам кто-то приблизился. Я почувствовал, как он ощупывает мой скафандр.

– Что это еще за придурок? – услыхал я голос другого мужчины.

– Любитель подымить, – отвечал мой новый знакомый. – Возьмем его с собой, пригодится. Какой-то он приторможенный, но сойдет. Где надо будет, поможет.

Он произнес это таким тоном, как будто отвечал товарищу на вопрос: "Стоит ли забирать эту дворнягу?"

– Это далеко? – неосторожно спросил я. Меня даже начало беспокоить, а смогу ли я найти дорогу назад, к своему убежищу. Как будто мне было не все равно, где бедовать. А потом еще и споткнулся о какой-то мусор.

– Ты только послушай, Алин! Он еще спрашивает, далеко ли, – фыркнул над моей головой приглушенным и явно деланным хохотком первый, что даже подавился и закашлялся. – Эти, с сорок второго... у них явно едет крыша. Ты уж, парень, спасайся, потому что начало уже имеется.

Он подтолкнул меня на мостик.

– Ладно, поехали... Бери инструменты и валяй к лифту.

Он сунул мне в руку несколько толстых и тяжелых металлических ломов. Его товарищ шел первым.

С тех пор у меня уже не было времени поддерживать постоянный контакт со стенками, которые облегчали мне ориентацию в темноте и позволяли запомнить пройденную дорогу. Пол под нашими ногами был покрыт глушащей звук эластичной массой, поэтому, не слыша отзвука шагов опередивших меня мужчин, я мог бы и заблудиться, если бы вовремя не сумел их догнать. В какой-то точке запутанного пути мы уселись в лифт. Судя по времени подъема, остановились мы двумя этажами выше. Вскоре после того, как мы покинули лифт, Алвин дал мне знак, чтобы я протиснулся в какой-то узкий лаз. За ним потолок был настолько низким, что нужно было ползти на четвереньках. Пол покрывал толстый слой пыли. На ощупь эта пыль напоминала тальк. Только наши скользящие по ней руки и колени не поднимали ее в воздух, который оставался чистым. Лавируя среди свисающими с потолка толстыми сплетениями кабелей, мы добрались до прямоугольного отверстия в полу. У одного из его краев на рельсах лежала стянутая с отверстия массивная плита. Мои товарищи не ожидали обнаружить свободный проход: они уже были готовы потрудиться, взламывая замок. Прислушиваясь к отзвукам из глубины, они застыли над опадающей вниз металлической лестницей, как будто открытый лаз возбуждал их недоверие. В конце концов они таки решились спуститься. Я направился вслед за ними. Небольшая длина лестницы свидетельствовала о том, что спустились мы всего на один этаж ниже. Сойдя с последней ступеньки, я очутился на сильно поморщенной поверхности. При этом я тут же инстинктивно насторожился, чтобы никакая неожиданность не застала меня врасплох. Тем не менее, пройдя буквально пару шагов, я грохнулся на пятую точку. Поверхность горба, на который я взобрался по несглаженной поверхности, с другой стороны была будто намыленная: настолько скользкая, что достаточно было небольшого угла наклона к горизонтали, чтобы уже никто не смог удержаться на месте. На спине я съехал метров на десять – до небольшого углубления, где с разгона столкнулся с лежащими там своими товарищами.

Сверху вокруг нас свисали массивные словно колонны осклизлые сосульки. Их концы неравномерно расщеплялись на множество ответвлений потоньше. Хватаясь за них, нам удалось вскарабкаться на вершину преграждавшего нам путь возвышения – чуть ли не к потолку, где нас окружил неописуемый хаос как бы застывших в момент наивысшего бурления волн. Их поморщенные глубокими трещинами, заполненные выпуклостей склоны, поднимаясь вертикально вверх, местами достигали покрытого застывшими пузырями потолка.

Мы продвигались вперед, метр за метром, с огромным трудом удерживая равновесие на скользкой поверхности загадочного вещества. Кое где пальцами рук я нащупывал свободную от наплывов поверхность стенки. Съехав со следующего холма, метров, возможно на тридцать, я столкнулся с ровной и шершавой плоскостью пола. Стены и углы между стенами и полом были все так же залиты неровным, где потолще, где потоньше, слоем стылой массы, зато средина коридора была от нее уже свободна. Идущая там борозда в поморщенном и твердом словно стекло веществе нерегулярностью своих краев напоминала выдолбленное в твердых породах речное русло. Через десяток метров ее ширина сравнялась с шириной коридора; там же, прикоснувшись к стенке, я заметил, что и ее тоже уже не покрывают никакие натеки или неровности.

Одна из встреченных мною дверей была незначительно приоткрыта или же, скорее – что составляет существенную разницу – частично взломана напирающим изнутри давлением, о величине которого я мог только догадываться. Через образовавшуюся у дверной коробки щель к нам вытянулся искривленный и явно выдавленный изнутри длинный гриб скользкой наросли. Мы сунули ломы в узкую трещину и попытались выломать двери. После нескольких бесплодных попыток наросль переломилась, коробка была поломана растерзана на острые щепки, но сама дверь осталась на своем месте. Только после этого мы перешли к другой. Здесь уже не имелось местечка, куда можно было бы сунуть лом, поскольку все щели были забиты выдавленным через них веществом, что само по себе было тверже древесины. Поверхность двери напоминала огромный потрескавшийся тюбик с клеем, который, под воздействием чудовищной давящей силы был вытиснут наверх через многочисленные дырки в упаковке. Мы попытались пробить дыру прямо в средине двери, и те – наконец-то – упали, открывая литую плиту окаменелой магмы; тогда мы плюнули и пошли дальше, к перекрестку двух коридоров.

Выдвинутое мною предложение расстаться и вести поиски поодиночке, что увеличивало шансы обнаружить более легкий проход, мои товарищи приняли без каких-либо протестов. Сент – именно так звали приятеля Алина – предупредил меня при этом, чтобы я не тратил времени на поиски внутри уже открытых ранее кабинок, потому что они – по его мнению – были тщательно прочесаны первыми экспедициями. Еще мы договорились, что в случае обнаружения не слишком сильно заклиненных дверей обнаруживший их даст знать остальным, а уже после того мы их совместными силами взломаем.

Я свернул в правый коридор. Ведя рукой по шершавой поверхности стенки, раз за разом я встречал очередные дверные коробки, довольно редко не покрытые скользкой, местами сильно набухшей скорлупой. Чаще всего двери были тщательно закрыты. Длинный ряд их шел как по одной, так и по другой стороне коридора. Изнутри же тех помещений, двери которых были сорваны с петель и брошены на средину коридора, выпирали выпуклые словно бока цистерны, но при этом полопавшиеся массы застывшего вещества.

Неожиданно я ударился головой в острый край и услыхал протяжный, пискливо вибрирующий скрип. Я пошатнулся и для того, чтобы удержать равновесие, сделал несколько шагов, заскочив при этом через открытую дверь в какую-то не занятую магмой квартиру. Я тут же вернулся, чтобы закрыть за собой эту слегка покачивающуюся на петлях дверь. В момент исполнения этого совершенно бестолкового в данном месте действия, выполняемым исключительно по привычке, второй рукой я оперся о стенку и тут же увидал перед собой белую плоскость и медленно проявляющийся на ней образ электрического выключателя, на котором уже лежала нажимающая на него моя ладонь. Я резко оглянулся и тут же выключил свет.

В течение нескольких долгих минут, в абсолютной тишине, расплющившись спиною по стенке, я анализировал запечатленную сетчаткой глаз и зафиксированной мозгом картины. Чем дольше я убеждал себя в мыслях, что следует немедленно отсюда убираться, тем сильнее крепла во мне уверенность, что не покину этого места, пока не узнаю его тайну. В конце концов я зажег свет еще раз. Теперь меня ослепило не так сильно, хотя понадобилось какое-то время, чтобы пораженные излишне резким светом, слишком расширенные зрачки смогли приспособиться к внезапно изменившимся условиям.

Я находился в низкой, заставленном самой различной мебелью комнатке, имеющей форму вытянутого прямоугольника. Если бы не шикарный интерьер, тогда – принимая во внимание царящую здесь тесноту, а прежде всего, две пары теснившихся под стенкой двухэтажных кроватей, своим способом подвески напомнивших нары – я подумал бы, что попал в тюремную камеру. В глубине, за широко раскрытой на противоположной стене дверью, блестели голубой глазурью кафельные плитки, частично прикрытые снежно-белой ванной. Из нее на меня глядела лежавшая в ванне женщина. Мне был виден фрагмент ее обнаженных плеч и голова со смоченными волосами, прилегавшими к голове столь плотно, как будто их хозяйка, только что промыла их, погрузившись в заполненную водой ванну. В первый раз, когда я глядел в ту сторону, прикрывая глаза перед чудовищным ударом разрывающего зрачки света, все подробности увиденной мною в ванне сцены: поднятая и указующая на меня рука женщины, незначительная гримаса ее готовящегося закричать или же только произнести более спокойное замечание рта – представились мне абсолютно естественной реакцией, инстинктивным поведением раздражения или даже гнева купальщицы, которая чуть раньше могла услыхать мои шаги и скрип двери, но теперь ее все-таки застали врасплох. Сейчас же, присматриваясь к ней длительное время, у меня родилось странное чувство, будто время это было остановлено на бегу и продолжено в бесконечность. Если бы не реализм перспективы, красок и форм, можно было бы посчитать, будто я нахожусь перед стереоскопическим, растянутым на огромный экран изображением, проецируемым на него единственным, застрявшим в аппарате кадром фильма, перфорация которого застряла в зубчатых барабанах, одновременно с нажатием на выключатель показавшим мне последний фрагмент действия, неожиданно прерванного в момент зажигания света. Охватив взглядом внутренности всей комнаты, я заметил съежившуюся на краю кровати фигуру мужчины, занятого снятием туфли, а дальше, под стенкой, еще одну окаменевшую как и предыдущие две – фигурку склонившегося над игрушкой ребенка.

В этой необычайной картине присутствовала некая неуловимая особенность, которая, без какой-либо рациональной мысли заставляла меня предположить, что как только я выключу свет и выйду в коридор – действие, прерванное моим неожиданным вторжением, продолжилось бы, ее герои, замороженные светом, ожили бы, продолжая ненадолго прерванные занятия. Сейчас же я застыл в той, что и они волшебной недвижности, как будто та же самая немочь зажала меня своими тисками, и только лишь благодаря сверхчеловеческому усилию воли я смог сделать несколько шагов вперед, из-за чего – уже с другого места увидал сразу две новые вещи.

С потолка и до самого пола под резким углом – словно слегка поморщенная наклонная плоскость – была переброшена через три четверти помещения почти что абсолютно прозрачная пленка. Я отошел в сторону: нежные полосы отблесков затрепетали радугой преломленного света, наложились друг на друга, разошлись при переходе через тончайший слой зеленоватой тени и вновь разлились широкими, стекающими в мою сторону по всей глади серебряными лужицами. С этого места после незначительного шевеления головой, ползущие, еще более чем перед тем туманные рефлексы моментально поднялись к потолку, чтобы тут же возвратиться и еще раз подтвердить наличие отсутствующей, казалось бы, поверхности, когда я совершенно незначительно переместился в сторону. Правая стена комнаты приблизительно до половины своей высоты была покрыта различной величины прямоугольниками, которые на самом деле были плотно прилаженными к отверстиям дверками скрытых в стене шкафчиков. Грань предполагаемой прозрачной поверхности пересекала их наискось сверху вниз, разделяя сену на две неравные части. Все дверки, находящиеся на большей и отдаленной от меня части, были закрыты и не тронуты, те же, что располагались на стенке перед блестевшей то тут, то там пленкой, имели самый жалкий вид. Лишь некоторые, вскрытые без использования силы, висели на петлях – все остальные лишились рамок или самих дверок. Чуть ниже валялась куча вываленных из ящиков мелочей, содержимое опорожненных ящиков шелестело под ногами.

Я положил руку на загораживающую мне дорогу прозрачную поверхность. Она была такой же твердой и скользкой, как застывшие склоны возвышений в коридоре. Направляясь к выходу, я пнул ногой в переложенную отдельными бумажными листками стопку книжек. Из средины выскочила и упала на пол толстая тетрадь. Я взял ее в руки. Четкие, написанные от руки слова заставили меня прочитать несколько строк. Потом я закрыл тетрадь и скользнул взглядом по плененной в ванной комнате женщине. Ничего нового я не увидал: то же самое положение влажных, слегка приоткрытых губ, сейчас напоминающее застылость перед поцелуем, чем реакцию на какое-то потрясение; тот же самый слегка побледневший лоб, на котором застыло заблудившееся пятнышко тени; те же самые лишь на первый взгляд устремленные на меня глаза, оживленные тем же самым, что и ранее блеском.

Я спешно пролистал тетрадку до самого конца. Затем, уже намного внимательнее, начал перелистывать страницы в обратной последовательности. То тут, то там на глаза попадались фрагменты предложений, которые возбудили мое любопытство. Под датой четвертого июня я полностью прочитал такую запись:

Убежище, 4 VI 92.

Все пережитое за последние несколько часов кажется мне кошмарным сном. Нервы мои сдают почти совершенно, и даже не знаю, откуда берутся силы, чтобы еще писать.

Ночью меня разбудил крик Марка. Еще сквозь сон я слыхала, как он сбежал по лестнице и ворвался ко мне в комнату. Он был крайне взволнован. А вел себя так, будто нажрался как свинья. Я не могла понять, что ему нужно, тем более, что толком даже не успела проснуться. Когда я открывала глаза, то первая моя мысль была – пожар. Только никакой это был не пожар. Я огляделась по сторонам. Предметы отбрасывали странные, темно-синие тени; вся комната была залита вливавшимся через окно мертвенным синим светом. Вначале меня успокоило робкое предположение: это только луна. Марк стоял у окна и молча пялился в небо, затем он нетерпеливо призвал меня к себе. Мой взгляд сразу же был прикован к крышам домов с противоположной стороны улицы. Стекающее сверху сияние был намного сильнее лунного блеска. Крыши отражали его словно покрытые серебряным инеем зеркала. Тогда я объяснила сама себе, что иллюминация за окном это всего лишь кульминационный момент какого-то не объявленного вчера торжества или гуляния. Сидя на оконном парапете, я пыталась определить, где же этот источник света находится. Он висел где-то очень высоко, казалось, что прямо над нашими головами. Его заслоняла верхняя часть нашего дома, из-за которой проглядывала лишь светло-фиолетовая, с розовыми прожилками на краях сияющая корона. По стенам расположенных напротив домов стекали попеременно то серые, то грязно-синие полосы. Прямоугольники окон были до краев залиты стылым темным пурпуром. Каждый выступ стены, каждая неровность на их поверхности были подчеркнуты смолистой чертой абсолютно черной тени. Время от времени сверху катились кратковременные порции сияния. Это напоминало работу гигантской фотографической лампы-вспышки. В такие моменты приходилось даже прикрывать глаза, потому что в этом световом заливе дома превращались в неподвижные глыбы из отполированного алюминия.

Теперь-то я извлекаю из памяти многие ужасающие подробности этого явления, но тогда я была далека от того, чтобы им восхищаться. Я была удивлена, ошеломлена, но еще до какой-то степени спокойна. Только лишь через пару минут, руководствуясь крайним любопытством, мы вышли на балкон, откуда и сделали ужасное открытие. Высоко над городом в зените висел светящийся шар. Где-то с минуту я не могла оторвать от него взгляда. В то время, как в голову приходили самые разнообразные объяснения, из которых ни одно не могло виденного мною явления, в которое, несмотря на свидетельство собственного зрения поверить я ну никак не могла, шар постепенно вырастал. Он падал на город. Его сияние, погасившее звезды на всем небе, было для меня тем, чем для ночной бабочки становится зажженный в темноте костер: центром, фокусирующим на себе всю энергию распыленных до сих пор чувств, пространственным узлом, предсказанием исполнения одновременно сладчайшей тайны рая и адских мучений, таящегося на самом дне восхищения, а прежде всего – целью безумного стремления, кроме которого не остается уже никаких чувств, а на все остальное – наплевать, ибо это уже не шар падал на меня, а совсем даже наоборот: я на него – планируя в хрустальной бездне, в то время как Земля осталась далеко позади.

Через мгновение я поняла, что поддалась иллюзии, ну и что же с того. Поднимаясь навстречу шару или стоя на балконе – все равно, все мои чувства отшибло от ужаса надвигающегося чудовищного удара. Ничто уже не могло нас спасти. До сих пор возможность полного истребления казалась мне настолько абсурдной, что одно это уже делало его невозможным. Как же трудно было мне поверить в космическую катастрофу! Ибо, почему она развивалась столь медленно? Тут же в голову пришла мысль: а что я вообще знаю на эту тему? Через какое-то время я начала уже размышлять обо всем этом столь холодно и отстраненно, как будто обдумывала нечто такое, что меня совсем перестало касаться. Потому что страх мой постепенно превратился поначалу: в парализующее оглупление, а потом – в чудовищную увлеченность. Может в этом была еще и щепотка мазохизма, потому что мне хотелось досмотреть все до самого конца. Высоко задрав голову, я приглядывалась к различным подробностям на диске падающего шара. Поверхность его не была единообразной: она состояла из нескольких изолированных друг от друга источников жара, из которых вниз выстреливали фонтаны дыма. До моего лица дуновения горячего воздуха не доходили; по каким-то непонятным причинам жар фокусировался где-то в центре города, откуда, на фоне апельсиново-багрового зарева в небо вздымались гейзеры серебряных и голубых искр.

Понятия не имею, что тогда произошло с Марком. В себя меня привел рев сирен. Впоследствии оказалось, что сирены начали выть в пять минут четвертого. Только вот, какое это значение могло иметь для меня – этот встревоженный вопль перепуганного города. Я с трудом удерживала дрожь в коленках. Пошатываясь на ослабевших ногах, я побежала к Генрику. Он сидел в своей кроватке и плакал. С того мгновения, как я пришла в себя от гипноза, все мои мысли были теперь направлены на него. Любой ценой необходимо было найти для него какое-нибудь безопасное место. При этом я вполне понимала свое абсолютное бессилие. Не представляю себе, смогла бы я пережить еще большее, чем тогда, отчаяние. В какой-то миг у меня вдруг родилась неопределенная, слабенькая надежда: раз уж объявили тревогу – сказала я себе – значит имеется и какая-то возможность спасения. И вот тогда-то я вспомнила про убежище. Марк тоже о нем подумал. Пробегая мимо меня, он крикнул, чтобы я немедленно садилась в машину. В одной руке он уже держал упакованные еще вчера чемоданы, потому что завтра мы планировали выехать в Санлен, второй он схватил Генрика. Вниз мы сбежали точно так же, как стояли – в халатах, накинутых на пижамы.

Во всем городе уже не было электричества. На улицы сверху лился чудовищный свет. Из черных окон раз за разом выглядывали окрашенные в синий цвет лица перепуганных людей. Скрещивались оставляемые без всякого ответа вопросы. Под нашим домом какой-то мужчина возбужденным голосом заявил нам, что все без исключения мы уже поражены смертельной дозой радиации, в связи с чем нам уже некуда спешить. Одни прятались в местных убежищах в подвалах домов, другие, более дезориентированные, выбегали в неглиже на улицы, где пытались хоть что-то выяснить. За несколько десятков секунд (именно столько времени понадобилось, чтобы добраться до перекрестка Аллеи Освобождения и Шестой Поперечной, где находился вход в назначенную нам шахту) улицы заполнились разгоряченной толпой. Уже были заметны все признаки молниеносно распространяющейся паники. Вокруг подъезда образовался и продолжал расти буквально на глазах гигантский затор, образовавшийся из брошенных лишь бы как припаркованных машин. Я видела обособленные группки людей, стоявших на тротуарах с задранными вверх головами, подальше от разгоряченной толпы. Могло бы показаться, что их неподвижность свидетельствовала о совершенном безразличии, вытекавшем из полнейшего отказа действовать или же из странным образом понятой храбрости, но, скорее всего, все эти люди были загипнотизированы тем, что видели вверху. Сама же я уже не осмелилась поднять глаз: в каждое мгновение я многократно переживала чудовищный удар сверху, размазывающий меня по асфальту и вдавливающий в глубины земли. При всем этом, попытка бегства в укрытие казалась мне жалким и совершенно напрасным трудом. Но вот Марку наша ситуация вовсе не казалась в такой уж степени безнадежной. В последний момент ему удалось завести автомобиль в узенький проход стискивающейся уже перед нами пробки, благодаря чему мы добрались почти что до самого входа. Остановленные в куче брошенных машин, мы оставили наш автомобиль на средине мостовой, напротив ресторана "Циприада". Именно там я чуть ли потеряла сознание, когда произошло нечто, чему я понапрасну подыскивала соответствующее наименование.

Так вот, неподалеку от нас, возле самого тротуара, в тротуаре было круглое отверстие с отодвинутой в сторону крышкой. Это был люк для сантехников или что-то в этом же духе. Все случившееся произошло со скоростью быстрее скорости мысли. Я как раз захлопнула за собой дверцы машины, как вдруг углом глаза увидала, как от упомянутого люка оторвалась какая-то расплывчатая тень, затем припала ко мне, закружилась вокруг моего тела и со скоростью молнии понеслась в сторону входа. Я даже и мигнуть не успела, как она вновь очутилась рядом со мной. В течение какой-то мельчайшей доли секунды образ сделался резким, и тогда мне показалось, что я даже узнала в нем что-то знакомое, нечто вроде притормозившей в бешеном порыве человеческой фигуры, сильно контрастирующей со всем окружающим, которая пятном абсолютной тьмы зарисовалась на фоне серебристой стены дома, завибрировала словно сильно дернутая струна, а потом помутнела и тут же пропала в глубине улицы. Явление – иначе я не могу этого назвать – длилось не более одной пятой доли секунды. Ход явления не сразу дошел до моего сознания, ибо мысль о том, что я увидала и что смогла через мгновение проследить в собственном воображении лишь благодаря определенной инерции изображения на сетчатке глаза, скристаллизовалась в моем мозгу лишь тогда, когда все давно уже закончилось.

До находящейся неподалеку станции лифтов мы добрались бегом. В холле царили неописуемая толкучка, балаган и нервная грызня. Хватало и отвратительных сцен, которые я пытаюсь как можно скорее стереть из собственной памяти. В конце концов нам удалось вскользнуть в один из лифтов, на котором, спрессованные в чудовищной толкотне, мы спустились вниз. Остатки подавленных под ногами чемоданов остались в холле. Спасти мне удалось лишь этот дневник, чему я радуюсь гораздо сильнее, чем если бы сохранила всю бижутерию. Впоследствии мне сообщили, что внизу мы оказались в восемнадцать минут четвертого. Самое время, потому что – как стало известно позднее буквально через пару десятков секунд после нашего прибытия все ведущие в наше убежище шахты были закрыты. Через минуту после отключения лифтов мы услыхали слабое сотрясение земли. Кратковременная дрожь подействовала на все предметы, но – насколько мне известно – в нашем сегменте ничего не случилось. В этот страшный момент все наши мысли обратились наверх, к гибнущему городу. Умершие навечно застыли в моих глазах, которые сами спаслись, похоже, лишь затем, чтобы сохранить и зафиксировать этот чудовищный образ. И теперь он будет мучить меня до самого конца жизни.

В то время, как я продолжал читать, вокруг моей головы в пространстве формировалась тонкая серебристая паутинка. В мерном движении воздушных потоков она покачивалась словно нерастворимая взвесь одной жидкости в другой, чуточку темнее, похожая на сплетающуюся петлю из прозрачного тумана или же образовавшуюся из нескольких слоев дымовой струи. Едва воспринимаемое присутствие этого ритмично пульсирующего творения регистрировал какой-то самый чувствительный и настороженный центр в моем мозгу, из которого, лениво сочась, перетекала прямиком в центр памяти, даже не преобразованная и самое главное – еще не осознанная информация обо всем этом, Не отрывая глаз от текста, я несколько раз махнул рукой возле головы, как бы отгоняя щекочущую по лицу настырную муху, и вернулся к тетради.

Кабина 861, 9 VI 92.

У нас уже имеется собственный уголок, слишком тесный, чтобы назвать его комнатой, но достаточно обширный, чтобы каждый из нас троих мог сесть на отдельном месте. Выделили его нам после массы неприятных действий. При оказии выявились скрываемые до сих пор организационные недочеты. Некоторые утверждают, что в укрытие удалось попасть лишь четверти из обладателей права на вход. Тем временем, в главных залах такая толкучка, как будто на каждое место претендуют как минимум три человека. Скорее всего, места здесь продавались как участки на Луне; одно – десятку обманутым покупателям. Почему бы не построить укрытие, в котором могли бы поместиться буквально все горожане? Ведь у каждого имеется одинаковое право на жизнь.

Меня постоянно мучает неуверенность, страх не отпускает меня даже во сне. К счастью, наше беспокойство не передается Генрику, который чувствует себя превосходно. Он немножко возбужден и, скорее всего, доволен. Мы сумели создать вокруг него атмосферу искусственной безопасности. Со свойственной ребенку наивностью он охотно принял наши объяснения, будто ночное приключение, случившееся несколько дней назад, и все случившееся потом – это нечто вроде интересной игры, что все мы участвуем во всеобщей тренировке организационной готовности, которая закончится в тот момент, когда всем надоест. Вот если бы каким-то образом я смогла обмануть еще и себя. Но, несмотря на самое откровенное желание, у меня нет доверия к тому, что мне говорят. Я выслушиваю самые разные утешительные мнения, обладающие одним и тем же принципиальным недостатком – в них невозможно поверить. Все это совершенно свободные и при этом фиктивные конструкции, родившиеся в разгоряченных умах. Они рождаются и распространяются в атмосфере огромной потребности в самоуспокоении. Их порождает реакция на всеобщий страх. Я знаю, что нам грозит смертельная опасность, ибо, похоже на то, что мы захоронены живьем. За это говорят четыре факта:

Во-первых, с самого момента сотрясения операторам ни разу не удалось установить контакта с поверхностью земли: ни по телефону, ни с помощью радио. Таким образом, мы лишены какой-либо информации. По мнению специалистов, отсутствие радиосвязи можно объяснить наличием громадного металлического тела, какой-то гигантской глыбы, которая, лежа над нашим Укрытием, образует барьер для радиоволн. Кстати говоря, те же самые специалисты не хотят или же не могут однозначно определить, что же, собственно, произошло, и тем самым оставляют нам лишь туманные предположения. Два других факта я узнала лишь сегодня утром. Так вот, вне зависимости от того, затыкает ли эта космическая глыба, как ее – из-за отсутствия лучшего наименования – все называют, либо ее там вообще нет, потому что покатилась куда-нибудь дальше – покинуть укрытие с помощью лифтов мы не сможем вообще, поскольку, за минуту перед сотрясением, в связи с нашей же безопасностью, они были (все сразу и по всей своей длине) залиты чем-то вроде молниеносно застывающего бетона. Этот путь спасения отрезан раз и навсегда – впрочем, в соответствии с замыслом строителей, которые предусмотрели другие выходы, продуманные таким образом, чтобы дать возможность безопасно покинуть укрытие после термоядерной атаки. Я узнала, что отсюда выходит несколько обширных и очень длинных коридоров. Это горизонтальные, проделанные на огромной глубине и расходящиеся в различные стороны тоннели с выходами, находящимися в десятках километров от центра города. Могло бы показаться, что их крепления должны будить доверие. Но тут становится известным совершенно скандальный факт. При первой проверке, сразу же после сотрясения, оказалось, что все они за границами города забиты. Их затыкают очень твердые породы, которых – до сих пор – не удалось ни пробить, ни убрать даже с помощью взрывчатки. Администрация укрытия объясняет нам, что произошел совершенно непредвиденный сдвиг пород, в связи с чем мы должны теперь рассчитывать на спасение снаружи. И наконец, последний факт, по-видимому, самый загадочный из всех....

Я собрался перевернуть страницу, но не сделал этого. Рука, которой я опирался на фрамугу двери, отказалась повиноваться. Мелово-белая, без капельки крови, она даже не дрогнула, когда я дернул ею изо всей силы, до боли в мышцах. Тогда я дернул еще раз. Где-то под стенкой упала лежащая на самом верху стопки какая-то книжка – и все. Все тело находилось в твердом словно сталь, не отпускающем ни на миллиметр захвате. Я застыл в прозрачной, прорезанной лишь несколькими трещинами стеклянной глыбе, которая еще не успела достать до потолка. Изнутри это выглядело иначе – будто со дна аквариума. Все испарения уже исчезающего тумана, студенистые полосы лиловых водорослей и щепы уже размазывающихся трещин своими остриями нацелились в меня. Я еще мог шевелить глазными яблоками. Видел, чем являюсь. Я был коконом, ядром клетки, кристалликом конденсации – сам даже не знаю, чем. Или, может, я лишь терял сознание? На как долго? Или вообще навечно?

Я глянул в другой угол, где навечно были пленены они. Нет! – завопил я про себя. А потом еще раз: Нет – подумал я столь спокойно, как будто бы готовил очевидную ложь, вообще не требующую отрицания – это пройдет. Должно же пройти! А пока что я дал себя обмануть, сделать себя дураком – я, который уже догадывался, ба: наверняка знал.

Проходили века. Чем было пространство, чем было окаменевшее время – во мне, в пучке застывших нервов, в которых играли токи страха. Вот этого я опасался более всего. Началось: надо мной склонялись бесформенные фигуры. Мне даже не нужно было их видеть. Я знал, что они меня окружают, что они существуют. Их долгие хороводы метались то туда, то сюда; временами они следили за мной, следили откуда-то из за спины, сбоку – даже не знаю. Я уже давно не мог шевелить глазными яблоками, которые сейчас были свернуты в сторону и застыли, как были при последнем повороте. В них стоял несколько затуманенный образ электрического выключателя. И вдруг к горлу подступил давящий страх – именно теперь, когда я понял, что какой-то ничтожный шанс у меня еще имеется. От клавиши выключателя до пальца, которым мне хоть как-то удавалось шевелить, оставалось где-то с полсантиметра. Преодолевая это расстояние, я чувствовал боль сдираемого ногтя. Наконец мне удалось нажать на кнопку. Сделалось темно, а вместе с этим – кратковременное ослабление прижима, который тут же усилился. Я зажег свет – тот же самый эффект: легкий рывок, а потом конвульсивный зажим окружающей со всех сторон стеклянной массы. Свет – темнота – свет – темнота – и снова свет: я жал на кнопку. Все быстрее, в ритме пульсирующей в висках крови, как будто передавал какое-то сообщение азбукой Морзе. Обезумевший палец трясся в приступе малярии. Скорлупа вошла в резонанс. Периоды колебаний подстраивались друг к другу.