Текст книги "Райские псы"
Автор книги: Абель Поссе
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)
Последний бык – пятнистый, красно-коричневый, с огромными рогами – дал Чезаре возможность блеснуть отвагой. Кардинал вел бой пешим, с плащом, обернутым вокруг руки. Папа, его родитель, млел от восторга, созерцая сию достойную пера Данте доблесть. Он не мог больше сдерживаться. И в тишине арены, устроенной на ватиканской земле, зазвучала испанская речь:
– Вытаскивай его, вытаскивай его из-за барьера, что он там у тебя прирос? Веди его понизу! Свободней, свободней! Теперь левой!
Для последнего удара Чезаре выбрал рапиру и нанес два добрых пробных и один финальный, к сожалению немного низкий, удар.
Послышались приветственные крики простолюдинов и одновременно – сдержанные, но резкие протесты христиан из тех частей Европы, где имели обычай изгонять беса жестокости иными способами.
Клирики, с телами, похожими на луковицы, сторонники сурового пиетизма, были возмущены,
Они, естественно, не сумели разглядеть в корриде обновленный символ гармонии. Им было неведомо, что бой человека с животным обретает разный смысл в зависимости от обстоятельств, свой для каждого зрителя. Быки на арене – точно гадальные карты. Привычные фигуры складываются в разные комбинации и могут означать предупреждение, пророчество или наставление.
Когда Александр VI покидал площадь вместе с Джулией Фарнезе, он понял смысл еще одного символа: вместе со свирепым пророком Джироламо Савонаролой уходит эпоха ненависти к телу, зависти, неприятия плотских радостей и умения быть счастливым. Еще во время боя с четвертым быком он принял внутреннее решение – сжечь Савонаролу на костре и пепел развеять над Флоренцией. Сжечь, как сам он сжигал на паперти в своем приходе венецианские гравюры с прелестными обнаженными девушками. И для церкви то будет концом целой эпохи.
На ночном празднестве было что посмотреть. Никогда еще не запускалось столько взрывающихся огнями и грохотом ракет. С особым радушием принимали венецианскую знать. Большие, умело подсвеченные картонные гондолы, казалось, плыли по воображаемому Canalazzo[43]43
Одно из названий Большого канала в Венеции (итал.)
[Закрыть]. А в них юные девушки и женоподобные мальчики распевали такие песни, от которых святоши убегали, крестясь на ходу:
Банкет в честь графа де Кабры возобновился лишь по прошествии четырех страшных лет. За годы гражданской войны спираль власти как-то скособочилась, теперь она вновь восстанавливалась, уже в Кордове.
Колумб все меньше стремился примкнуть к одной из «команд».
В душе он еще надеялся на генуэзских купцов и библейские предсказания. Все эти годы он читал, много читал. Больше всего – Библию, вместо семейной хроники.
– До чего замечателен Давид! А Исайя? Весьма мудр! – восклицал он, пока Беатрис, как всегда молча, сушила у окна вымытые в настое левкоя (чтобы Христофор не почувствовал аромат смерти) волосы.
По вечерам Колумб все так же болтал с философами из аптеки. Случалось, запирался и что-то сочинял, считал себя поэтом и верил, будто любое великое деяние – частное или общественное – должно венчаться великой книгой. Только тогда оно обретет истинную значимость.
В аптеке обсуждались детали банкета.
Как стало известно, корпорация германских оружейников (они были извечными соперниками оружейников фламандских и мечтали заполучить рынок с большим будущим) привезла огромного механического дракона. Сраженный святым Георгием, он выпускал на волю голубку (из плоти и перьев). Голубка, выученная с помощью хитроумных цыток, сначала в растерянности кружила в небе, а потом находила приют на груди королевы Изабелльь
Было очевидно: достижения механики и чудеса часового искусства подвели мир к порогу беспрецедентной технической революции.
На банкете подавали незабываемых куропаток в лимонном соусе. О них так пишет хронист Фернандо дель Пульгар:
«Если ранее летали они вольно в окрестностях Бальсы, сегодня, подрумяненные на огне апельсиновых поленьев, летают они еще выше – будто ласточки в небе монаршего гурманства. Сытным своим мясом, смертью, наступившей в нужный час, заслужили они завиднейшую из судеб – доставить наслаждение королям».
Но той веселости, что царила здесь в былые времена, уже не наблюдалось. Мешала тяжелая атмосфера супружеских раздоров.
Вокруг Фердинанда так и вилась Альдонса Аламан. Теперь он почти не обращал внимания на Беатрис де Бобадилью, утомившую его своим высокомерием.
Фердинанд неизменно брал с собой Аламан на все военные церемонии.
Изабелла – живое воплощение страдания и упрека – ходила в одежде кающейся грешницы. Случалось, надевала и власяницу и при этом громко что-то выкрикивала на латыни.
Ярость ее обрушилась на Бобадилью: Изабелла обвинила ее во всех смертных грехах и выдала замуж за губернатора Канарских островов. Изощренная форма устранения соперницы: наказывать награждая.
Всего за две недели до того появилась на свет Хуана Безумная. Долго ждать не пришлось, очень скоро показала она свой странный и трагический нрав. Придворные священники, астрологи и прорицатели узрели в том грозную печать рода Трастамара.
Изабелла убедилась: она рождала на свет детей слабых и Испании еще долго будет нужна ее твердая рука.
Инфант Хуан был необыкновенно умен, но настолько нежен, что однажды, когда конь его понес, не мог решиться натянуть узду (чтобы не причинить животному боли железным штырем) и чуть не погиб.
Ситуация была крайне сложной. Пришло новое сообщение. Великий Турка напал на Родос, сровнял его с землей и намеревался растянуть занавес из ятаганов до юга Италии, до Отранто. Фердинанд решил встать во главе сорокатысячного войска и покончить с арабским вопросом в Испании.
Именно так начался последний поход – на Гранаду.
Хроники доносят до нас подробности великого подвига. Разгром графа де Кабры в Моклине. Затем – путь войску Фердинанда преграждает гора между бастионами Камбиса и Алабара. Изабелла и епископ Хаэнский нанимают шесть тысяч землекопов, и те срывают холм, мешавший пройти артиллерии. На все потрачено двенадцать дней. Путь к победе для Фердинанда открыт..
Потом – Малага. Поражение турецкого флота на Мальте. Задержка в Альмерии. Каравака-де-ла-Крус. Осада Басы. И наконец, падение славного Гранадского королевства, падение короля-поэта, который теперь мог, как женщина, оплакивать то, чего не защитил как мужчина.
После 777 лет магометанского владычества имперский католицизм воцарился повсюду.
Всем стало понятно: начинался новый период – период моря, хотя пламя костров еще полыхало.
Священная война завершалась, и пора было – непременно – спасать мир.
В аптеке строились скептические прогнозы.
И вот однажды в полдень там услышали звон сабель и цокот копыт, которые замерли перед их дверью.
Мальчишка-посыльный подсмотрел в щелку: воины Святого братства заполнили всю улицу, так что ускользнуть было невозможно. Люди в черном с белыми крестами на груди замышляли что-то важное. Погром или просто выборочную проверку?
Беатрис Арана поняла. Молча, покорно отпустила она фунт пиявок вдове Торреса, тщательно, чтобы не осталось тины под ногтями, вымыла руки, поправила перед мутным зеркалом валик волос и взяла узелок смертницы.
Ровно попрощалась с каждым по очереди,
– Пока, Бернабе. Прощайте, сеньора Торрес. Счастливо оставаться, дядюшка. До свидания, дорогой Христофор…
И спокойно направилась к двери, но проход уже перегородили толсторожие воины Братства.
– В сторону! – приказали ей.
– Мы разыскиваем Колумба Христофора, или Христовао де Коломб, или Колона Мальоркинца. Блондина с голубыми глазами. Приказ Королевского дома. Велено доставить ко двору.
Беатрис посторонилась. Она была разочарована, покончить со всем разом не удалось.
Колумб, раздувшись от гордости, вышел. Он ни с кем не попрощался. Почему-то он верил – его не убьют. Верил – пришел его счастливый час. Христофор был игроком, и теперь к нему пришла счастливая карта.
Он сел на мула, будто век на них ездил, и в окружении неразговорчивой стражи, которой был дан приказ доставить его в условленное место, тронулся в путь.
Его привели в бывшую мечеть Кордовы. Двор Апельсиновых деревьев. Святые братья удалились. Он остался один, верхом на муле. Неумолчно звенел фонтан. Уже сам звук его рождал ощущенье прохлады среди полуденного зноя. Мул время от времени взмахивал хвостом, отгоняя мух.
Колумб наконец решился спешиться и двинулся к скромным вратам этого седьмого чуда света.
Он вошел в лес, тенистый и почти прохладный. Стройные стволы колонн. Робко и боязливо шагнул вперед – во дворец божества, побежденного политикой.
Из темноты до него долетел громкий взрадв хохота, осколки крторого были подхвачены эхом.
Он шел, словно кошка, входящая в незнакомый дом. Где-то рядом, в рощице мраморных колонн кто-то быстро пробежал, и вновь воцарилась тишина.
Молнией сверкнула догадка. Он помертвел от ужаса.
Там, в полутьме, различил Колумб легкую фигуру, летящую в танце. Босые ноги на хладном мраморе.
И певучий голос со смехом произнес:
– Ко-лумб! Ко-лумб! Ко-лом-бо…
Жалкая копия того божественного гласа, который посылало ему когда-то море. Новый взрыв смеха. И тут же иной голос – властный, мужской. И опять тишина.
Он ясно различил в просвете меж колоннами силуэт женщины, одетой в греческую тунику или просто окутанной вуалью. Она танцевала,
Прекраснейшая из женщин. Колумб почувствовал страх, любопытство и желание.
У нее были прямые длинные волосы. Ноги женщины с волнующим сухим стуком касались пола и спешили оторваться от него, газовые одежды взвивались вверх. Ему чудилось, что до него долетало ее дыхание, дыхание женщины-самки.
Да, то была она. Он упал на колени. Его душило волнение, какой-то священный ужас, словно в небе внезапно появилось светящееся тело.
Круг танца сужался. Что это? Сегидилья? Ритм движений настолько четок, что заставляет услышать несуществующую музыку. А танцовщица не перестает улыбаться.
У Колумба не было больше сил, он рухнул спиной на плитки пола. Страх сковал его члены.
Танцовщица сделала два круга вокруг поверженного мужчины и наконец остановилась рядом. Он ощутил, как нога, хранящая свежесть мозаичного пола, опустилась ему на грудь – жаркую и трепещущую. Грудь жалкого плебея.
Губы Колумба дрожали, но ему никак не удавалось разрядиться плачем. И тут он познал нечто совершенно неожиданное: мужская плоть его втягивалась внутрь, точно улитка, почуявшая опасность.
Он дерзко скользнул взглядом по прекрасной ноге, увидел тонкую лодыжку, очертания сильного бедра. А выше – синюю тьму полуночного моря.
Дикая страсть заполнила все его существо, но – как ни странно – то, чему следовало возмутиться, оставалось спокойным.
Ее присутствие, тяжесть ее ноги на груди – все это несло Колумба к берегу несказанного блаженства.
Естественно, он не мог знать, что испытывал то редкое эротическое состояние, которое, по выражению некоторых ученых, ведет к «экстра-генитальной поллюции», или «интраоргазму».
Все обращается внутрь, тьма сперматозоидов, бунтуя, выбрасывается в поток крови и вместе с ней проходит «сквозь мускулы, попадает в органы – в каком-то диком, неистовом cross-country (или cross-body)[45]45
Здесь: встречном вихре (англ.).
[Закрыть].
Хотя от прародителей наших ведется, что должны они стремиться наружу, отыскивая «другого».
Колумб чувствовал, как вены и артерии его наполнялись кипящим, играющим вином Шампани (или сидром – такое сравнение в его случае более уместно).
Душа его, смятенная мучительным желанием, расправляла крылья. Глаза сияли в темноте золотистым огнем. Крошечные отважные борцы, несущие в себе невероятную силу наслаждения и оплодотворения, заполнили все уголки его тела – от большого пальца ноги до кончика носа.
Миллионы легких, но настойчивых и тревожных толчков. Так ищет выход к свету рождающийся младенец. Поры Христофора раскрылись, ему захотелось смеяться, хохотать, словно по всему его телу прошлись щекоткой.
Именно тогда достиг он второй высоты паноргазма. Вся кожа его трепетала – как пыльный коврик, что выбивает у окна старательная португальская горничная.
Он достиг ауры, глубокой, как небо.
Уши заложило, будто он резко перенесся на большую высоту. Глаза, как у эпилептика, вылезли из орбит.
Всего лишь краткий миг, но дал он наслаждение неизмеримое. Всего лишь миг, но был он насыщеннее целой жизни аскета или учителя латыни.
Семя вышло из него вместе с влагой пота. Едва различимым запахом молотого эстрагона.
Он лежал, весь покрытый млечной сукровицей, нестерпимо усталый: руки, пальцы сделались вдруг свинцовыми.
Нам сегодня не так уж трудно – в свете достижений психоаналитической науки – объяснить данный случай: потенция плебея Колумба была блокирована присутствием королевы. Торможение, вызванное классовым неравенством.
Пред ней, королевой, плоть его стала недвижна. (Потому ошибается великий Алехо Карпентьер, предполагая, будто существовала сексуальная связь, полноценная и свободная, между мореплавателем и его госпожой. Благородный демократический пафос приводит Карпентьера к извинительному заблуждению. Но этого просто быть не могло. Абсолютно. В физическом плане робость плебея оказалась полной, тотальной. Но в то же время тотальной была и его метафизическая раскрепощенность, потому и достиг он освобождения через паноргазм.)
В роще недвижных колонн они также застыли недвижной фигурой, будто из камня изваянной.
Вот так стал Колумб адмиралом Моря-Океана (а еще он получит восемь тысяч мараведи, право называться доном и носить золотую шпору).
А Изабелла продолжила свой молчаливый танец. Теперь она удалялась, скользя, описывая ровные круги, будто чертила спираль.
И снова раздался грубый хохот. Так обычно смеются арагонские крестьяне.
Потом колпаком опустилась тишина, и он, должно быть, потерял сознание. А очнулся от ударов и пинков воинов Святого братства.»
– Ну пошли, пошли! Иудейское отродье!
Они смеялись. Снова пинали его. Он попытался улыбнуться, задобрить их.
Дневной свет ослепил Колумба. Он вновь очутился на том же муле. Ему сказали, что жалованье заплатят после первого марта и что одиннадцатого он должен явиться ко двору. Королевская свита будет репетировать церемонию вступления в покоренную Гранаду.
Они ушли, гогоча и поплевывая бобовую шелуху. Грубые животные. Чиновники! Что с них взять!
To, о чем мы только что рассказали и чему, по общему мнению, столь важную роль суждено было сыграть в судьбах Запада, случилось 9 апреля 1486 года. Колумб знал: пережитое им в тот день словно печатью скрепляло великий договор. Королева стала его тайной союзницей в самой тайной из авантюр – поиске Рая!
Воины-орлы и воины-леопарды смотрели на него недоверчиво. Они были верны своему богу – Тескатлиплоке, богу-воину, вечному противнику всезнающего и хитрого Кецалькоатля. НоМехикатль Теоуайцйн, Верховный Жрец, готов был к тому, что их нелегко будет заставить вникнуть в настоящую теологию. Ведь известно: «солдат думает ногами, действует руками, а в конце концов расплачивается за все головой».
Да, они молоды и красивы. У них несгибаемая воля. Но к несчастью, они слишком верны принципу Эффективности.
Сейчас они сидят на длинной скамейке вдоль стены, расписанной символами орлов и ягуаров, в зале Посвящения Главного Храма Теночтитлана..
Великолепное утро. Прозрачный воздух. Чистейший воздух. Ветер принес его из Теотиуакана, «края безоблачной ясности».
Едва золотится нежаркое солнце. Умирающее солнце, чьи щупальца-лучи уже обглоданы черными орлами – эмиссарами ночного поднебесья и первозданного хаоса.
Кровь тысяч воинов, принесенных в жертву при открытии храма Уицилипочтли, не вдохнула жизни в анемичное светило.
Сэященник посмотрел на воинов сурово, властно и сказал: «Нет! Нет же! Люди, что придут из-за моря, бородатыми будут. У одного из них борода будет рыжего цвета. Они уже близко (есть донесения). Нет! Они отнюдь не дзидзимины – демоны мрака, ждущие в глубине восточного неба; когда наступит час пожрать последнее поколение людей. Нет!
Те, что теперь направляются к нам, – последние из младших богов. Идут они из Великого Моря. Ведет их Кецалькоатль, он и предсказал, их пришествие. Говорю вам: они бородаты, добры и, возможно, даже слишком похожи на людей…»
Воины-орлы и воины-леопарды глядели на негосо спокойным изумлением, как люди, привыкшие доверять только ловкости собственного тела и крепости рук. Они уважали теократический порядок. И никто из них не отважился возвысить голос сомнения.
А Мехикатль меж тем напомнил им строки священного поэта:
Всякая луна
Всякий год
Всякий день
Проходят свой путь и исчезают
Так же и всякая кровь
Спешит туда, где ждет ее покой.
О близком будущем он говорил им с уверенностью профессионального мечтателя:
«О! Те, что спешат сюда, – несказанно хороши! Они дети мутации. Добрые! Они щедры себе во вред: вынут хлеб изо рта, дабы утолить голод ваших детей. Знаю: их человекоподобный бог повелевает им возлюбить ближнего своего, как самого себя. Они не несут нам гибели, так как ненавидит войну. Они будут уважать наших женщин, потому что бог их – бесконечно справедливый – велит им не желать жены ближнего своего. (И в этом они особенно строги.) Они поклоняются книге, написанной мудрецами и поэтами. Их бог – несчастный человек, претерпевший муки, пытки и погибший от рук военных. Они не презирают слабого! Слабого они любят!
Я говорю, возвещаю вам: они ненавидят войну, жестокость и насилие. В чем же их сила? – спросите вы. И я отвечу: в доброте и любви. В этом их сила.
Видя раненого, лобызают они язвы его и врачуют их. Даром накормят голодного. Укажут путь слепцу. Им ненавистно богатство, ибо они почитают его сетью, расставленной демонами зла.
Как стало известно, если кто-то ударит их, с кротостью подставляют другую щеку, дабы получить еще один удар. Можете ли вы себе такое представить?
Однако не отворачиваются они и от суетной жизни: умеют приумножать пищу, вещи, дома. Покорили они молнию небесную и заточили в металлические трубки длиной в руку…
А теперь я спрошу вас, воины: если они покорят нас, не будет ли то и нашей победой?
Вот почему вождь из Тескоко – с присущей ему благородной мудростью – в год 4-Калли приказал закрыть военные школы.
Наступает цикл доброты. Зачем нам оружие? Приходит солнце братства и цветов. Вспомним же песнь Уэксотсинго:
Вот так я и должен уйти?
Как увядают цветы?
Ничего не останется от моего имени?
Моя слава здесь, на Земле, – ничто?
Пусть – хоть цветы!
Пусть – хоть песни!
III
ВОДА
Хронология. 1492–1502
Отплытие, которому суждено продлиться десять лет. Крест-виселица (запатентовано в Испании). Девственницы оптом. Серпы и молоты. Необычное явление Иеговы. «Только один ищет Рая, остальные бегут из испанского ада».
1492
Владения Кровавой Дамы. Попытка адмирала бежать весьма необычным путем. Цирцея: пароксизм и жестокость женского лона. Открытое море. Два пути развития западной диалектики.
1492
Сентябрь-октябрь. Тайные знаки. Mare Tenebrarum[46]46
Море тьмы (лат.).
[Закрыть]. Ничто и Бытие сливаются: двусмысленное явление умерших. Образы грядущего. «Rex». «Queen Victoria». Броненосцы. Тракончана и ее зловредные последствия для дисциплины. «Mayflower». Румба Лекуоны несется над морем.
1498
4 августа. Omphalos[47]47
Пуп, центр (греч.).
[Закрыть] земли. Наслаждение. Земной Рай! Голый адмирал. Вступление в земли не-смерти.
– Похоже, все, кто здесь есть, торопятся убежать из ада, – заявил скептику Сантанхелю толстый, как боров, марран[48]48
Нечистый (относится к евреям).
[Закрыть], агент мультинациональных компаний при испанском дворе. Он сам лично вложил миллион мараведи в это никому не внушающее доверия предприятие (деньги не слишком большие, можно и рискнуть). Сантанхель повернулся к Колумбу, окинул его вызывающим, почти неприязненным взглядом и спросил:
– А вы, что думаете по этому поводу вы?
И Колумб ответил, собрав все те крохи скромности, которые еще в нем оставались:
– Думаю, что я единственный, кто отправляется на поиски Рая и земель для неправедно гонимых…
Сантанхель решил, что речь шла о какой-то очень сложной метафоре. Как известно, все безумцы обожают поэтические преувеличения (если не впадают в другую крайность и не стремятся к сугубой точности).
Как бы то ни было, Христофор уже стоял на капитанском мостике «Санта Марии». Было 2 августа 1492 года. Ясная лунная ночь. Так случилось, что это плавание длилось почти десять лет (1492 – 9 мая 1502). Адмирал видел, как несколько раз повторялось все то же. Немного иными были декорации. Итак, с мостика «Санта Марии» он следил за погрузкой «Марии Таланте» (Кадис, 1493), или «Галисийки». Грузили лопаты, мотыги, кирки, блоки, токарные станки, Библии, колеса. Ведь там природа «еще не покорена человеком». И люди верят, что просто обязаны превратить крокодилов в портсигары, ягуаров – в дамские манто, змей – в шланги для поливки газонов! Люди готовятся к широкому и глубокому наступлению на природу – во имя дела, с презрением к чистому бытию. Упадническому бытию.
– Грузи! Давай! Давай!
Братья Пинсон успевают приглядеть за всем, все проверить. Они знают, кто трудяга, кто лентяй.
– Ну-ка! Под песню моря! Давай!
Ремнями и веревками крепят балласт. Присматриваются, верно ли распределен груз.
Пристань переполнена завтрашними вдовами и возможными сиротами. Наперебой предлагают себя искатели приключений.
Мотки веревок. Солонина. Мешки с солью. Пласты вяленого мяса. Связки едкого чеснока. Свиные ножки в бочках с жиром. Горы сушеных тунцов и катранов – уже не рыбы, а скучный намек на рыб.
Кто-то сгибается под тяжестью мешков с мукой. Кто-то подвешивает длинные бурдюки из оленьей кожи, наполненные порохом, – туда, где повыше, куда не достанут морские брызги.
Большой крест никак не удается уместить под палубой. Его укрепляют рядом с маленьким запасным якорем. На хрупком бледном теле Христа ярко горят традиционные алые капли. Есть и настоящий терновый венец, только сейчас он не на челе: его прикрутили бечевкой к пронзившему руку гвоздю – чтобы не пропал за время плавания (так стараются понадежнее приладить шляпку куклы-марионетки в цыганской таратайке).
Объятия. Смех. Плач. Среди мешков шныряют цыганята. Проститутки дефилируют между пристанью и ближней рощей. Стражники Святого братства жуют фисташки и тупо сплевывают скорлупки. Бесцветные, мутно-серые, словно кактусы-альбиносы.
Адмиралу снова становится плохо. Его замучил понос: ведро в его каюте выносили уже одиннадцать раз. В темноте он ловит ухмылки и перемигивания. Весь этот сброд тайком потешается над «генуэзцем». Иберийцы спешат выместить свою досаду и говорят, что он просто струсил.
Со стороны рощи доносятся голоса еврейских матерей. Им запрещено появляться в порту. А здесь за каждым их шагом следят грабители. Голоса их глухи, в них нет ни гнева, ни смирения (3 августа – последний срок, до которого все евреи должны покинуть Испанию). Они просят, но, конечно, впустую, чтобы их сыновей взяли на корабли.
Как трудно им было добраться до побережья! Какие страшные испытания пришлось преодолеть! На них нападали, их грабили. Но некоторым все-таки удалось сберечь – в самых укромных местах – золото и драгоценные камни, чтобы было чем заплатить за жизнь своих чад.
Опять и опять горестный хор поет старую поэму Иммануэля Бен Саломо:
О Господи, убей меня,
Все равно буду верить в тебя,
У тебя искать защиты!
Иного выхода нет: придется вести переговоры с мавританскими пиратами. Те уже ждут. Вон там, на берегу у Айямонте, горят их огромные костры. Пираты устроят им страшные промывания – из морской воды с порохом. И в поисках золота и жемчугов в нетерпении будут рубить напополам стариков – одним ударом сабли (так швейцарские таможенники потрошат подозрительный мешок). Будут насиловать и продавать хрупких еврейских девушек, воспитанных на субботнем талмуде и под нежное пение флейты. Будут ослеплять юношей, чтобы, закованные в цепи, работали они на марокканских водокачках.
Меж тем Колумб слушает, как выкликают фамилии завербованных. Пинсон делает пометки и строго следит за теми, кто поднимается на борт:
– Хуан де Медина, портной! Зачем нам портной? Чтобы шить паруса! Проходи. Рейналь Хуан, Гарсиа Фернандес, Фернандо де Триана. Дальше! Поторапливайся! Вперед, по одному! Ткач, с поручительством от Хуана де Могера. Проходи. Абраэс, Руис де ла Пенья. Многовато басков! Перес. Давай!
Родригес де Эскобедо, нотариус. Он требует особого места и особого к себе отношения. «Место посуше, где можно было бы без опаски хранить официальные документы».
Луис де Торрес, толмач. Он знает арабский и халдейский, сможет понять и обитателей Индии, и пионеров далеких колен Израилевых.
Боцман Чачу следит за погрузкой тюков.
Плотники, конопатчики, канатчики, парусные мастера, бондари, маляры. Есть даже один ювелир и промывальщик золота, ловко вставленный в список агентом Дома Спинолы.
На борту слышна итальянская речь: Джованни Везано, Антонио Калабрес, Микель де Кунео, Джакомо Рико.
Со своего мостика Адмирал видит, как скачет к ним всадник. Говорит неприступной страже, что прибыл из Севильи. Он весь покрыт светлой пылью и в лунном свете кажется призраком.
Он называет свое имя и передает Адмиралу еще одно послание от Сантанхеля.
Кладет на перила плащ и шляпу, ждет, пока Колумб прочтет последнее письмо от влиятельных марранов:
«Bnei Israel[49]49
Дети Израиля (иврит).
[Закрыть] поведали нам о желтых евреях, которых встретишь ты в Катае и на Сипанго. Есть верные сведения и о царстве хазаров. Запомни, вождь их Шахан Булан умер, но в ангельском обличье продолжает управлять ими. Есть еще десять колен за реками Самбатион и Евфрат. Попытайся войти и с ними в контакт, они помогут нашему народу в беде, мы в этом не сомневаемся… Они существуют, ты убедишься в этом, как только ступишь на остров Киш: там хранится священное зеркало Храма Соломонова. Но не вздумай смотреться в него: оно крадет отражение. Втягивает в Иной Мир. Даже не пробуй. Сейчас у нас 1492 год: он назван в Кабале как год избавления после долгих горестей.
Ты ниспослан нам! Евреи Азии ожидают тебя, дабы обрести – для всех нас – землю обетованную. Исполни свою Миссию: ты должен достигнуть реки Самбатион. Мы определили на корабль и других людей, но у них свои задачи. К берегам Самбатиона! Там, да поможет нам Иегова, заложим мы Новый Град! И поспеши покинуть эти берега раньше, чем истечет срок, определенный евреям, – иначе покончат с ними немилосердно и безнаказанно! Помни: если тебя постигнет неудача, то будет победа царей ночи, тогда они смогут довести до конца задуманное. Пусть не беспокоят тебя расходы. Eretz Israeli[50]50
Государство Израиль! (иврит)
[Закрыть]»
И он передал Адмиралу секретнейшие карты, упрятанные в кожаный мешочек. Потом так поспешно покинул корабль, будто за ним гнались.
У Колумба не было времени высказать ему свои сомнения.
Теперь, как и раньше, ему были абсолютно чужды все эти цели – имперские, спасительские или коммерческие. От похода в Индии он ждал совсем иного, нежели короли, купцы или бегущие костра иудеи.
Он был совсем одинок и никому не мог рассказать о возложенной на него тайной – и великой – миссии: найти начало океанских вод, откуда посвященный мог бы проникнуть в недоступные доселе – потерянные! – земли Рая Земного!
Ему было ведомо: есть такая точка планеты – и немногие избранные сумели угадать ее, – где лежат территории, утраченные из-за слабости Адама и вероломства его жены.
И эти места все еще оставались царством не-смерти. Волшебные сады. Без коварных яблок, без говорливых змиев, без греха. Там живут новые адамы и у них есть новые жены – с роскошными длинными волосами, нагие и стройные (как та утопленница, предшественница леди Годивы, которую нашли на берегу Голуэя, в Ирландии).
Адмирал записал в своем Секретном дневнике:
«Стройные тела, гладкие волосы, золотистая кожа. Они погибли, ибо были наказаны – наверняка за какие-то любовные шалости – и из райского тепла выброшены в липкий туман ирландских земель».
Адмирал сам был на том берегу, сам любовался нагими телами, вокруг которых уже рыскали бродячие псы. А веснушчатые священники щедро лили на усопших святую воду. Он сразу понял: ангелами они не были. Они – люди, совсем как те, что были раньше, давно, до того, как начали вырождаться в наказание за первородный грех.
И надо найти те бескрайние, счастливые земли! Надо доплыть до них! Только в них спасение. Вот единственная империя, за которую стоит бороться. Все прочие человечьи заботы – замкнутый круг, суета, ничто!
И он, потомок Исайи, должен был взвалить себе на плечи тяжкий груз ответственности. Он откроет то место, где теряют смысл все наши умствования, где разрывается сеть-ловушка, сплетенная из двух нитей: Пространства и Времени.
Нет, он не повторит проступок неразумного Адама. Не станет красть злосчастных яблок. Пришла пора зрелости. Мы должны вновь попасть туда, где растут эти яблоки!
Плыть все время на Запад! Вот путь посвященных. А как поступит Господь? Велит ангелам с огненными мечами покарать их? Сумеет ли он, Адмирал, преодолеть Райскую стену, как когда-то Енох и Иешуа Бен Леви?
Какая тяжкая ноша! Как он одинок! Его цель выше любых самых тщеславных замыслов самых тщеславных из земных героев. Его не оставляют сомнения. Да и просто страх. Он вновь ощутил, как вихри закрутились у него в животе.
Да, он знал – и скромность здесь неуместна, – что идет на подвиг, достойный Авраама, Моисея, Давида…
Его лихорадило, холодный пот проступил на лбу. Казалось, целый мир всей своей тяжестью лег ему на затылок.
Но еще есть время. Бежать!
Представилось: вот он собирает самые важные бумаги (план пути в Рай, заметки к Библии и Кабале), под покровом темноты выскальзывает наружу. «Пойду разомну ноги», – бросает он Пинсонам, стоящим на страже у сходней.
Бросить все! Бежать с Беатрис и мальчуганом. Затеряться в безвестии, научиться радоваться простой – без всяких подвигов – жизни. Открыть аптеку во Фландрии или колбасную лавку в Порто. Бежать от Истории!
Он вернулся в рубку. Ему опять понадобилось ведро. Затем взял бумаги, записи, сделанные за долгую жизнь. Жизнь искателя абсолюта.
Как это легко! Предать всех, бросить за несколько часов до отплытия.
Представилось: «А где Адмирал? Куда подевался Адмирал?» Растерянность в голосах. А он в это время на муле уже едет в сторону Кордовы. И никто-то его не знает, никому-то он не нужен. Как легко!
Он будет растить Эрнандо, научит его ценить уют посредственности, они отгородятся от мира скорлупкой розничной торговли.
Адмирал вышел из рубки, в лицо ему ударил какой-то необычный ветер. Как-то иначе плыли облака. Он упал на колени, пронзенный страшным предчувствием. Жуткий, почти животный страх, паника.
Что-то содрогнулось в небесах. И из мрака ночи явилось Видение. Все вокруг потеряло значимость, умерли звуки на пристани, и слуха его коснулся идущий издалека, звенящий мужеством глас (само собой, не баритон):
