Текст книги "Хельсрич"

Автор книги: Аарон Дембски-Боуден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 21 страниц)

Щиты «Богоборца» были уничтожены при соприкосновении с пламенем нового солнца. Его броня разложилась на атомы парой секунд позднее, как и команда, конструкции скелета и все свидетельства его существования.

Юризиан выдохнул через стиснутые зубы, чувствуя дикий гнев духа машины, которую использовали без благословения и пробудили без должных ритуалов. Когда острейшая боль в голове уменьшилась до терпимого уровня, он открыл вокс-канал и прошептал Гримальду всего два слова.

Они оказались исполнены боли и значительности – символ исполненного долга и последнее прощание.

– Гаргант убит, – выдавил магистр кузни.

– «Богоборец» мертв, – сообщил Гримальд по воксу всем, кто мог случайно это услышать.

Новость не принесла ему ни облегчения, ни даже радости за Юризиана. Сейчас существовало только следующее мгновение битвы. Шаг за шагом реклюзиарха и последних из братьев оттесняли вглубь базилики, зал за залом, коридор за коридором.

Воздух наполнился смердящим дыханием орков, запахом их гнилой крови и резким пережженным озоном от лазерного огня.

Стены храма сотрясались, так как танки ксеносов продолжали обстреливать здание, несмотря на то что их сородичи уже сражались внутри него.

Вот с криком упала молодая девушка в боевой броне ордена Серебряного Покрова. Оба меча Артариона отключились из-за застрявшего в них мяса, и тогда он, используя их как покрытые зубьями дубины, отомстил убийце девушки. Но затем на рыцаря накинулись четыре твари, занявшие место своего мертвого сотоварища.

Внезапно шум боя перекрыл разъяренный крик:

– Убить их всех! Чтобы ни один не выжил! Никогда еще инопланетные твари не оскверняли это святое место!

Гримальд схватил за глотку ближайшего орка и боднул его шлемом так, что у твари раскололась лицевая часть черепа. Голос принадлежал настоятельнице, и реклюзиарх понял, где находится.

Нас оттеснили к внутреннему святилищу. Крик Синдал поставил нас перед самым неутешительным фактом.

Мы разгромлены. Никто в этом зале не переживет ближайших минут. Все уже почувствовали это, и я вижу некоторых, кто пытается бежать отсюда, ищет пути отступления вместо того, чтобы умереть на последнем рубеже. Ополченцы. Горожане. Гвардейцы. Даже несколько штурмовиков.

Все еще держа орка за горло, я тащу брыкающуюся тварь за собой, забираясь на алтарь. Орк сопротивляется, но его череп раскроен, а чувства дезориентированы.

Мой плазменный пистолет давно пропал, но цепь от него осталась. Я оборачиваю ее вокруг горла твари и рычу в разукрашенный потолок, поднимая ксеноса так, чтобы его видели все в этом зале:

– Соберитесь с духом, братья! Сражайтесь во имя Императора!

Тварь корчится, издыхая, когти тщетно царапают мою броню. Я усиливаю хватку, чувствуя, как шейные позвонки орка ломаются. Его свинячьи глазки распахнуты от ужаса, и это… это заставляет меня рассмеяться.

– Я уже вырыл себе здесь могилу…

Заряд взрывается на моем плече, осколки брони разлетаются в разные стороны. Я вижу, как Приам убивает стрелка Черным мечом, держа оружие одной рукой.

– Я уже вырыл себе здесь могилу, и я либо достигну триумфа, либо погибну!

Пять рыцарей еще живы, и они кричат то же, что и я.

– Без пощады! Без сожалений! Без страха!

Стены дрожат так, словно их пинает титан. На мгновение, все еще смеясь, я думаю, уж не воскрес ли это «Богоборец».

– До конца, братья!

– Они сейчас обрушат храм! – кричит Приам.

Но что-то не то с его голосом. Я понимаю, что именно, когда вижу, что у брата нет одной руки, а броня на ноге пробита в нескольких местах.

Никогда я еще не слышал в его голосе такой боли.

– Неро! – кричит он. – Неровар!

Твари примитивны, но не лишены сообразительности. Белые метки Неро выдают в нем апотекария, и ксеносы знают его ценность. Приам увидел его первым – их разделяет два десятка метров. Инопланетное копье с огромной силой бьет рыцаря в живот, и несколько тварей поднимают Храмовника над землей, словно боевое знамя.

Никогда еще я не видел смерти, которая достается сейчас Неровару. Пытаясь прорубить к нему путь, я вижу, как он хватается за копье руками и только глубже вгоняет его в себя, стремясь дотянуться до ксеносов внизу.

У него нет ни болтера, ни цепного меча. Последнее, что он делает, – вытаскивает гладиус из ножен на бедре и изо всех сил швыряет его в орка, крепче всех держащего копье. Он даже подтащил себя на копье ближе к врагам, чтобы удостовериться, что не промахнется. Короткий меч вонзается прямо в вонючую пасть твари, даруя ксеносу мучительную смерть – задохнуться из-за клинка, пронзившего язык, глотку и легкие. Тварь не может больше удерживать копье, оружие падает на землю, и Неровар погружается в кишащую массу зеленокожих.

Больше я никогда его не увижу.

Однорукий, израненный Приам ковыляет передо мной. Разрывной заряд попадает в его шлем, разворачивая рыцаря. Теперь он стоит лицом ко мне.

– Гримальд, – хрипит он прежде, чем упасть на колени. – Брат…

Сбоку вдруг вспыхивает пламя – жидкий химический огонь, облизывающий броню, пожирающий мягкие сочленения и разлагающий плоть. Орк с огнеметом бешено поливает Приама огнем.

Я мучительно медленно пробиваюсь к нему, чтобы отомстить, когда из груди орка вырывается клинок Артариона. Брат ногой сбрасывает труп орка со сломанного цепного меча. Отомстив, мой знаменосец отворачивается настолько величественно, насколько это возможно в такой бойне, и теперь мы стоим спина к спине.

– Прощай, брат. – Он смеется, произнося эти слова, и я не знаю почему, но тоже смеюсь вместе с ним.

Внезапно потолок храма начинает осыпаться, сокрушая сражающихся. Орки умирают с нами, платя за каждую человеческую жизнь пятью своими, а их сородичи разрушают храм.

Недалеко от алтаря я в последний раз вижу штурмовика и бригадира докеров. Солдат стоит над умирающим рабочим. Андрей огнем прикрывает раненного в живот Магерна, в то время как докер пытается понять, что ему делать с внутренностями, которые вывалились на колени и пол.

– Артарион, – зову я, но не получаю ответа. Позади меня уже не мой брат.

Оборачиваюсь, смеясь безумию передо мной. Артарион мертв, лежит у моих ног, обезглавленный. Враги повергают меня на колени, но все это лишь дурная шутка. Они обречены, как и я.

Я все еще смеюсь, когда храм наконец обрушивается.

ЭПИЛОГ
Пепел

Они называют это Сезоном Огня.

Пепельные Пустоши задыхаются от пыли и золы, вырывающихся из ревущих вулканов. По всей планете пикты показывают одно и то же, снова и снова. Наши корабли на орбите смотрят, как Армагеддон дышит огнем, и возвращают изображения на планету, чтобы и мы увидели гнев мира во всей его полноте.

Сражения на планете прекратились, но не из-за победы или поражения, а потому, что с самим Армагеддоном спорить бесполезно. Пустыни потемнели от пепла. Через несколько дней ни человек, ни ксенос не смогут здесь дышать. Их легкие наполнятся пеплом и тлеющим углем, военные машины засорятся и не сдвинутся с места.

Война пока что прекратилась. Но не закончилась. Это не история о триумфе и победе.

Твари ошеломлены и ползут в города, которые захватили, чтобы укрыться от гнева природы. Имперские войска перегруппировываются на еще удерживаемых территориях и выбивают захватчиков с тех позиций, где зеленокожие не смогли достаточно хорошо укрепиться.

Хельсрич – одно из таких мест. Это некрополь, в котором сто моих братьев лежат мертвые вместе с сотнями тысяч верных Императору душ…

Город-склеп, большую часть которого почти сравняли с землей за два месяца уличных боев.

Имперские стратеги называют это победой.

Я никогда не смогу снова понимать людей – я перестал быть человеком, когда вступил в ряды Черных Храмовников. Понимание смертных чуждо мне с тех пор, как я принес первые клятвы Дорну.

Но я позволю людям этого удушливого мира торжествовать. Я позволю выжившим в Хельсриче радоваться и праздновать затянувшееся поражение, которое маскируется под победу.

И по их просьбе я вернусь на поверхность еще раз.

У меня есть кое-что, принадлежащее им.

Они радуются и выстраиваются вдоль магистрали Хель, словно ждут парада. Несколько сотен горожан и столько же не несущих сейчас службу гвардейцев. Они толпятся, со всех сторон обступив «Серого воина».

Слуховые рецепторы моего шлема фильтруют шум их ликования, уменьшая его до минимально раздражающего уровня, как и в тех случаях, когда пространство вокруг меня подвергается артиллерийскому обстрелу.

Я пытаюсь не смотреть на них, на раскрасневшиеся лица и сияющие радостью глаза. Для них война окончена. Они не заботятся о пиктах с орбиты, которые показывают, как целые орочьи армии окапываются в других ульях. Для людей в Хельсриче война окончена. Они живы – значит, они победили.

Трудно не восхищаться такой простотой. Блажен разум, слишком малый для сомнений. А по правде говоря, я никогда не видел, чтобы город так яростно сопротивлялся захватчикам. Эти люди заслужили жизнь.

Часть города, расположенная недалеко от порта, осталась относительно целой. Она почти все время оставалась под контролем имперских сил. Я понимаю, что Саррен и его 101-й легион сражались здесь до последнего.

Несколько из них стоят рядом с «Серым воином». Все они в охристой форме Стального легиона. Один знакомый мне человек зовет меня.

Я иду к нему, и толпа разражается еще большей радостью. Я схожу с места впервые за час.

Час я выслушивал нудные речи, которые ближайшая вокс-башня транслировала по всему кварталу.

– Гримальд, реклюзиарх Черных Храмовников, – гремит голос по воксу.

Ликование усиливается, когда я приближаюсь. Воин, что кивнул мне, встречает меня тихим приветствием.

Это майор, точнее, полковникРайкин. Шрамы от ожогов пересекают уцелевшую кожу, но больше половины его лица, да и черепа тоже, – металлическая аугментика. Он осеняет себя знаком аквилы, и только одна из рук его собственная. Вторая – бионическая, скелет, все еще не облаченный в синтетическую кожу.

Я возвращаю приветствие. Речь по воксу, говорящий – из штаба генерала Курова, которого я прежде никогда не встречал, – разливается соловьем о моем героизме и доблести Стального легиона. Когда мое имя выкрикивается тысячами людей, я поднимаю кулак, чтобы поприветствовать их.

И все это время я думаю, что здесь погибли мои братья.

Погибли за них.

– Квинт-адъютант Тиро выжила? – спрашиваю я.

Он кивает, пытаясь улыбнуться искалеченным лицом:

– Кирия выжила.

Хорошо. Я рад и за него, и за нее.

– Привет, сэр, – произносит один из легионеров.

Я смотрю за плечо Райкина, на человека, стоящего чуть дальше в строю. Целеуказатель останавливается на усмехающемся молодом лице. На нем нет шрамов, но видны морщинки в уголках глаз.

Вот как. Значит, он тоже уцелел.

Впрочем, это меня не удивляет. Некоторые люди рождаются с удачей в крови.

Я киваю, и он выходит вперед, похоже, что не меньше моего утомленный церемонией. Оратор как раз повествует, как я «обрушился на инопланетных богохульников, когда они осмелились осквернить внутреннее святилище храма». Его слова похожи на проповедь. Он стал бы отличным экклезиархом или проповедником в Имперской Гвардии.

Солдат в охристой форме протягивает мне руку. Я иду навстречу его желанию и делаю то же самое.

– Привет, герой, – улыбается он мне.

– Здравствуй, Андрей.

– Мне нравится твоя броня. Сейчас она намного симпатичнее. Ты перекрасил ее сам или это обязанность рабов?

Я не понимаю, шутит он или нет.

– Сам.

– Отлично! Отлично! Возможно, вам теперь стоит мне отдать честь, а? – Он стучит по эполетам, где красуются капитанские нашивки, новенькие и сияющие серебром.

– Я не обязан отдавать честь капитану, – отвечаю я ему. – Но все равно поздравляю.

– Да, я знаю, знаю. Но я должен искренне поблагодарить тебя за то, что ты сдержал слово и рассказал моему капитану о моих подвигах.

– Клятва есть клятва. – Я понятия не имею, о чем говорить с этим маленьким человеком. – Твоя подруга. Твоя любовь. Ты нашел ее?

Я не знаток человеческих эмоций, но вижу, что его улыбка становится хрупкой и притворной.

– Да, – говорит он. – Я ее нашел.

Я вспоминаю: последний раз я видел штурмовика, когда он стоял над окровавленным трупом Магерна и втыкал штык в шею ксеносу – как раз перед тем, как рухнула базилика.

Я рад, что он выжил. Однако выразить подобное не так просто, особенно словами. У него такой проблемы нет.

– Я рад, что ты выжил, – он легко произносит невысказанное мной. – Я слышал, ты был тяжело ранен, да?

– Не настолько, чтобы умереть.

Но довольно близко. Я очень устал от апотекариев на борту «Крестоносца», твердивших, что это чудо, что я вообще выбрался из руин.

Он смеется, но в его голосе мало веселья. Его глаза остекленели с того момента, как он упомянул, что нашел свою подругу.

– Ты очень целеустремленный, реклюзиарх. А вот кое-кто из нас был в ленивом настроении в тот день. Я думал, что откапывать нас будут целые толпы. Признаюсь, даже надеялся на это. У меня же не было брони Астартес, чтобы оттолкнуть от себя камни и вернуться в битву прямо на следующий день.

– Отчеты, которые я слышал, говорят, что, кроме меня, больше никто не выжил после обрушения базилики, – говорю я ему.

Он смеется:

– Да, чудесная история получилась, разве нет? Последний черный рыцарь, единственный выживший в самом грандиозном сражении в Хельсриче. Прошу прощения, что выбрался и нарушил твою легенду, реклюзиарх. Обещаю, что я и еще шесть или семь счастливчиков будем очень тихими и позволим тебе пожать все лавры.

Он явно шутит. Я понимаю это и придумываю что-нибудь забавное в ответ. Но ничего не получается.

– Ты вообще не был ранен?

Он пожимает плечами:

– Голова болела. Потом прошла.

Это вызывает у меня улыбку.

– Ты видел толстого жреца? – спрашивает он. – Ты его знал?

– Признаться, я не припоминаю никого с таким именем или описанием.

– Хороший был человек. Тебе бы понравился. Очень храбрый. Он не погиб в битве. Был с гражданскими. Но умер спустя две недели из-за проблем с сердцем. Думаю, это нечестно. Выжить, вынести все и умереть в начале новой жизни? Довольно нечестно, мне кажется.

Есть какая-то извращенная поэзия во всем этом.

Я хотел бы как-то ободрить его. Хотел бы сказать, что я восхищен его храбростью и что его мир переживет войну. Я хочу с той легкостью, что была у Артариона, поблагодарить Андрея за то, что он остался с нами, когда многие бежали. В тот момент он оказал нам честь тем, что был рядом, как и погибший портовик, настоятельница и каждый, кто исчез из жизни в ту ночь.

Но я ничего не говорю. Дальнейший разговор прерван людьми, выпевающими мое имя. Как же необычно оно звучит в человеческом исполнении.

Оратор подстегивает толпу, говоря, конечно же, о реликвиях. Люди хотят их видеть, вот зачем я здесь. Чтобы показать их.

Я делаю знак сервиторам-инокам выйти вперед. Аугментированные слуги, выращенные апотекариями ордена и улучшенные Юризианом, выносят артефакты храма. Ни у одного из этих бездушных созданий нет имени, только реликвия. Это все, что я могу сделать, чтобы искупить вину столь позорного поражения.

Толпа радуется еще сильнее, когда три сервитора выдвигаются из хищной тени «Громового ястреба» и каждый несет по артефакту. Побитые остатки знамени. Обломок каменной колонны, увенчанный потрескавшимся орлом. Священная бронзовая сфера, в которой плещется драгоценная священная вода.

Мой голос, усиленный передатчиком шлема, легко разносится над толпой. Люди затихают, и на магистрали Хель воцаряется тишина. Помимо воли мне вспоминается мертвая тишина под горой из мрамора и рокрита, когда на всех нас обрушился храм.

«Мы судим об успехе нашей жизни, – говорю я, – по количеству уничтоженного нами зла».

Это слова Мордреда, не мои.

И впервые у меня есть на них ответ. Я понял больше. Мой учитель… ты был не прав. Прости, что понадобилось столько времени, чтобы покинуть твою тень и понять это. Прости, что потребовались смерти братьев, чтобы усвоить урок, которому каждый из них пытался меня научить при жизни.

Артарион. Приам. Бастилан. Кадор. Неро.

Простите меня за то, что я живу, когда вы лежите холодные и неподвижные.

Мы судим об успехе нашей жизни по количеству уничтоженного нами зла. Жестокая истина – ничто, кроме крови, не ждет нас среди звезд. Но Император видит все, что происходит в Его владениях. И поэтому нас судят по свету, который мы несем в самые темные ночи. Мы судим об успехе нашей жизни и по мгновениям, когда приносим свет в самые темные уголки Империума.

Ваш мир научил меня этому. Ваш мир и война, что привела меня сюда.

Вот ваши реликвии. Последние сокровища первых мужчин и женщин, ступивших на эту планету. Это самые ценные сокровища ваших предков, и они ваши по праву наследия и крови.

Они были на грани уничтожения, и я возвращаю их вам. И благодарю не только за честь сражаться вместе с людьми этого города, но и за усвоенные уроки. Братья на орбите спросили меня, почему я вынес эти реликвии из-под рухнувшего храма. Но вам не нужно спрашивать, ибо вы уже знаете ответ. Они ваши, и ни одна инопланетная тварь не лишит людей этого мира наследия, которое вы заслужили.

Я извлек эти реликвии на свет солнца, чтобы почтить и поблагодарить всех вас. И сейчас я смиренно возвращаю их вам.

На этот раз радостные крики раздаются по знаку оратора. Он использует титул, пожалованный мне верховным маршалом Хельбрехтом, когда я стоял перед статуей Мордреда.

– Мне сообщили, – сказал верховный маршал, – что Яррик и Куров говорили с Экклезиархией. Тебе вручат реликвии, чтобы нести память о Хельсриче в Вечном Крестовом Походе.

– Когда я вернусь на поверхность Армагеддона, то возвращу эти реликвии людям.

– Мордред этого не сделал бы, – бесстрастно произносит Хельбрехт.

– Я не Мордред, – отвечаю я своему сеньору. – Люди заслуживают лучшего. Именно за них мы сражались в той войне, за них и за их мир. Ведь не просто ради священной жатвы нечеловеческих жизней?!

И теперь я размышляю, как они поступят с реликвиями, в то время как толпа скандирует мой новый титул.

– Герой Хельсрича! – кричат они.

Но разве герой лишь один?

КАРТЫ