Текст книги "Разведчик Пустоты"

Автор книги: Аарон Дембски-Боуден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 23 страниц)

– Даже в легионе не найдется таких предателей.

Он покачал головой, глядя на нее разными глазами.

– Иногда я могу поклясться, что ты забываешь, где находишься.

Октавия заметила, что нынешней ночью он был другим. Исчезла его осторожная, трогательная нежность, когда казалось, что он боится сломать ее грубым прикосновением или что она убьет его случайным взглядом. Исчезла уязвимость. Терпение сменилось разочарованием, которое словно содрало с него защитные покровы и оставило его перед ней обнаженным.

– Он говорил с тобой в последнее время? – спросил ее Септимус. – Тебе не показалось, что его слова звучат по‑другому?

Девушка отошла к стене с мониторами и принялась рыться в ящике с инструментами.

– Он всегда говорил как обреченный на смерть, – ответила навигатор. – Все, что вылетало у него изо рта, смахивало на какую‑то болезненную исповедь. По нему всегда было заметно – он так и не стал тем, кем хотел стать, и ненавидит то, во что превратился. Остальные… лучше с этим справляются. Первый Коготь и другие – им нравится эта жизнь. Но у него нет ничего, кроме ненависти, и даже та выдохлась.

Септимус присел рядом с ее троном, прикрыв в задумчивости живой глаз. Аугметический синхронно закрылся, как, поворачиваясь, закрывается объектив пиктера. Тишина наполнилась воплями: далекими, но гулкими, безымянными, но отчетливо человеческими. Септимус давно привык к звукам корабля Восьмого легиона, но в последнее время слишком многое изменилось. Он больше не мог выбросить их из головы, как делал долгие годы. Теперь, куда бы он ни шел и где бы ни работал, боль в этих криках следовала за ним по пятам.

– С этих несчастных сдирают кожу живьем – неужели они этого заслужили?

– Конечно нет, – ответила Октавия. – Зачем ты вообще задаешь такой глупый вопрос?

– Потому что я перестал задавать такие вопросы много лет назад.

Он обернулся к Октавии и, встретившись с ней глазами, не отводил взгляда несколько долгих секунд.

– Это из‑за тебя, – сказал он. – Марух тоже понимал, но я старался не обращать на него внимания. Ты сделала это со мной. Ты пришла сюда и вновь сделала меня человеком. Страх, чувство вины, желание жить и снова чувствовать… – Его голос становился все тише. После секунды молчания он добавил: – Ты вернула мне все это. Я должен тебя ненавидеть.

– Вперед и с песней! – сказала она.

Девушка возилась с проводкой одного из мониторов внешних камер. Работа ей нравилась не особо, но эти маленькие технические задачи помогали заполнить день.

– Но тогда ты возненавидишь меня лишь за то, что я вернула тебе нечто ценное.

Септимус промычал что‑то неопределенное.

– Не пыхти и не вздыхай, как терранские аристократы, – заметила она. – Это ребячество.

– Тогда прекрати… Не знаю этого слова на готике. Йорсиа се наур тай хелшиваль, – произнес он на ностраманском. – Улыбаться, чтобы посмеяться надо мной.

– Ты имеешь в виду «дразнить». И я тебя не дразню. Просто скажи то, что хотел сказать.

– Нам надо выбраться с этого корабля, – повторил Септимус, глядя на девушку, присевшую у монитора с ножом для зачистки кабеля в зубах.

Октавия выплюнула его, перехватив грязной ладонью.

– Может, и так. Но это не значит, что мы сможем это сделать. Корабль никуда не полетит без меня. Вряд ли мы успеем уйти далеко, прежде чем они догадаются, что нас нет.

– Я что‑нибудь придумаю.

Септимус подошел к девушке и, обняв сзади, прошептал в ее волосы:

– Я люблю тебя.

–  Вел йаэша лай, – ответила она.

Час спустя она шла по коридорам «Эха» во главе отряда прислужников, беспорядочной толпой топавших за ней по пятам. Теперь вопли слышались уже отовсюду, эхом разносясь в воздухе и проникая сквозь стены с тем же упорством, что завывания ветра.

Камеры пыток находились несколькими палубами ниже, на довольно большом расстоянии отсюда. Что касается территории на борту корабля, они располагались глубже, в более опасных секторах, где обитали менее ценные члены команды и жизнь, соответственно, стоила куда меньше.

– Мы идем с госпожой, – сказал один из ее служителей.

– Мы все идем, – поправила его Вуларай, положив руку на рукоять драгоценного меча легиона, висевшего у нее на бедре.

– Как хотите, – отозвалась Октавия, хотя в глубине души ее порадовала их преданность.

Стая таких же оборванных обитателей палубы кинулась врассыпную от ее группы – уже третья, которая предпочла сбежать, а не остаться. Несколько человек наблюдали за тем, как Октавия и ее слуги проходят мимо, шипя проклятия на готике, ностраманском и других языках, неизвестных навигатору, – она не знала даже их названий, не говоря уже о том, чтобы понимать смысл слов. Одна свора даже попыталась заступить ей дорогу и ограбить.

– Меня зовут Октавия, – сказала она вожаку с лаз‑пистолетом.

– Это совершенно ничего для меня не значит, девчонка.

– Это значит, что я навигатор этого корабля, – сказала она, выдавив улыбку.

– И это значит ровно столько же, сколько твое имя.

Октавия перевела дыхание и покосилась на Вуларай. Большая часть человечества, особенно та его часть, что состояла из темных, непросвещенных масс, могла быть не в курсе существования навигаторов. Однако у Октавии не было ни малейшего желания рассказывать о своей генетической линии – или, что еще хуже, демонстрировать ее возможности – прямо здесь.

И тут вожак допустил ошибку. Пистолет, который болтался у него в руке, мог представлять собой проблему, но вряд ли угрозу. Но когда человек махнул им в сторону Октавии, ее служители напряглись. Их шепот слился, превратившись в шипение десятков змей: «Госпожа, госпожа, госпожа…»

Главарь банды не сумел скрыть тревогу. Его людей превосходили числом, и, как он понял секунду спустя, когда из‑под грязных роб показались дробовики, перевес в оружии тоже был не на его стороне. Железные прутья и цепи, которыми вооружилось большинство его соратников, внезапно показались куда менее внушительными.

– Ты не из палубной швали, – сказал он. – Сейчас я это вижу. Я не знал.

– А теперь знаешь.

Вуларай опустила огромный гладиус на плечо, где кромка клинка отразила скудный свет коридора.

– Просто убирайся, – велела ему Октавия.

Неосознанно она опустила руку к животу.

– На этом корабле и без того хватает смертей.

Хотя ее служителей пропустили с миром, их боевой дух теперь взыграл. Они больше не прятали оружие, спускаясь ниже, в глубь корабля.

Больше никто не бросил им вызов.

Она обнаружила Талоса в одной из пыточных камер, как и ожидала.

Прежде чем войти, девушка прижала ладонь к закрытой двери.

– Не смотри на меня так, – огрызнулась она на Вуларай. – Навигаторы хранят сотни секретов, Вуларай. Что бы ни было за этими дверьми, оно несравнимо с тайнами, укрытыми в субуровнях шпилей Навис Нобилите.

– Как скажете, госпожа.

Дверь распахнулась под скрип гидравлики. На какой‑то миг она увидела Талоса, а потом все исчезло. Запах, ударивший в ноздри, был так силен, что причинял почти физическую боль, – он чуть не сбил ее с ног, когда открылся люк. Девушка зажмурилась – глаза защипало, как открытую рану, куда сыпанули соли. Вонь пробралась под веки, сжала горло, сдавила легкие и мерзкой, влажной плетью хлестнула по коже. Даже выдохнутое ею проклятие стало ошибкой – стоило открыть рог, как запах дополнился вкусом.

Октавия упала на четвереньки и извергла на палубу содержимое желудка. Ей надо было выбраться из комнаты, но глаза не открывались, а сжатые судорогой легкие и бунтующий желудок не давали вздохнуть.

Талос любовался этим спектаклем, стоя рядом с хирургическим столом. Он с любопытством продолжал наблюдать, как ее вырвало во второй раз.

– Я так понимаю, – протянул он, – что для женщин в твоем… положении… тошнота – часть естественного процесса.

– Не в этом дело, – выдохнула она, прежде чем желудок снова сжался и изо рта полилась жидкая кислая дрянь.

– У меня почти нет опыта в таких делах, – признал Талос. – Мы мало изучали человеческий процесс деторождения.

–  Не в этом дело, – просипела она.

Тупая нелюдь.Он понятия не имел, что происходит. Несколько ее служителей, пораженные видом и запахом, тоже рухнули на пол, задыхаясь и борясь с приступами рвоты.

Она выползла из комнаты, повиснув на руках Вуларай и еще одной рабыни. Только когда она оказались снаружи, Октавия сумела встать. Она перевела дыхание, протирая слезящиеся глаза.

– Закройте дверь… – пропыхтела навигатор.

– Госпожа? – удивленно спросил один из ее служителей. – Я думал, вы хотели туда войти?

–  Закройте дверь!– прошипела она, чувствуя, что желудок снова сжимается.

Трое других служителей тоже еще не пришли в себя, хотя сумели выбраться из камеры.

Ее приказ исполнила Вуларай. Люк, ведущий в пыточную камеру, с грохотом захлопнулся. Несмотря на закрывавшие лицо повязки, служительница сама задыхалась и с трудом могла говорить.

– Те люди на столах, – пробормотала она, – почему они еще живы?

Октавия сплюнула последние капли желчи и подняла руки, завязывая хвост.

– Кто‑нибудь, достаньте мне респиратор. Я возвращаюсь туда.

– Нам надо поговорить, – сказала ему Октавия.

Человек на операционном столе замычал. Он был чудовищно изувечен и слишком выдохся, чтобы кричать. От несчастного осталось так мало, что Октавия даже не сумела определить его пол.

Талос посмотрел на нее. С влажных клинков в его руках стекало красное. Четыре освежеванных, истекающих кровью тела висели на грязных цепях вокруг центрального стола. Пророк заметил, как взгляд девушки метнулся к телам, и нечеловечески спокойным голосом объяснил, зачем они здесь.

– Они все еще живы. Их боль просачивается в разум вот этого. – Повелитель Ночи провел окровавленным ножом по ободранному лицу пленника. – Она вызревает, настаиваясь на муках. Они уже не могут просить о смерти с помощью языка, горла и легких… но их шепот щекочет мой череп изнутри. Осталось недолго. Мы почти подошли к финалу. О чем ты хотела поговорить, навигатор?

Октавия втянула воздух сквозь маску респиратора, закрывающую рот и нос.

– Я хочу услышать от вас правду.

Талос вновь взглянул на нее. Кровь с тел звучно капала на пол. Кап, кап, кап.

– Я никогда не лгал тебе, Октавия.

– Никогда не понимала, как вы можете рассуждать с таким праведным видом, стоя посреди бойни, Талос.

Она протерла глаза – омерзительное тепло, источаемое изорванными телами, заставляло их слезиться.

– Я то, что я есть, – ответил он. – Ты меня отвлекаешь, так что я прошу тебя: говори побыстрее.

– И эти рыцарские манеры, – мягко сказала она, стараясь не смотреть на висящие тела.

Кровь стекала в канализационную решетку под столом. Октавии не хотелось думать, куда вела труба. Невольно казалось, что этими стоками кормится какая‑то тварь на самой нижней из палуб.

– Октавия, – предостерегающе сказал пророк.

– Мне надо знать кое‑что, – отозвалась она. – Правду обо всем этом.

– Я сказал тебе правду, включая то, что требуется от тебя.

– Нет. Вам втемяшилось в голову, что мы должны прилететь сюда. А теперь вся эта… бойня. Вы знаете больше, чем говорите нам. И вы знаете, что, если Империум явится отплатить за ваши зверства, он явится во всей своей мощи.

Талос кивнул:

– Вполне вероятно.

– И возможно, нам не удастся спастись.

– И это вполне вероятно.

Респиратор Октавии щелкал при каждом медленном вдохе.

– Вы делаете то же самое, что и он, да? Ваш примарх умер, чтобы доказать свою правоту.

– Я не планирую умереть здесь, терранка.

– Нет? Вы не планируетеумереть здесь? Ваши планы ничего не стоят, Талос. И никогда не стоили.

– Рейд на станцию Ганг прошел вполне удачно, – заметил он. – И мы обратили Саламандр в бегство у Вайкона.

Его насмешки только разожгли гнев Октавии.

– Предполагается, что вы наш вождь. У вас в подчинении тысячи душ, а не только горстка воителей.

Он хрипло расхохотался.

– Трон в огне, неужели ты и вправду думаешь, что меня заботит каждая живая тварь на этом корабле? Ты спятила, девочка? Я легионер Восьмого легиона. Не больше и не меньше.

– Вы могли бы убить Септимуса.

– И убью, если он еще раз посмеет мне прекословить. В ту же секунду, когда его наглость перевесит ту пользу, что он приносит, Септимус умрет ободранным и безглазым на этом самом столе.

– Вы врете. В вашем сердце и душе есть зло, но вы не то чудовище, которым прикидываетесь.

– А ты испытываешь мое терпение, терранка. Убирайся с глаз моих, пока твой дурацкий урок этики не заставил меня утратить последние его капли.

Но она никуда не ушла. Октавия вновь глубоко вздохнула, стараясь успокоить ярость.

– Талос, вы убьете нас всех, если не будете осторожны. Что, если ответом Империума станет не один транспортник, который вывезет выживших и даст им возможность поведать свою ужасную историю? Что, если это будет военный флот? А скорее всего, и то и другое. Мы пропали, если они застанут нас здесь.

Девушка махнула рукой на несчастного, дрожащего на столе.

– Вы хотите отравить варп их болью и пресечь всякую возможность безопасного перелета по Морю Душ, но для меня это будет не легче. Я не смогу вести нас сквозь взбаламученные течения.

Несколько секунд Талос хранил молчание.

– Я знаю, – наконец сказал он.

– И это вас не останавливает?

– Это один из тех немногих моментов со времени Великого Предательства, когда я и мои братья вновь могут ощутить себя сынами нашего отца. Больше никаких набегов, никакой низменной борьбы за выживание – мы снова делаем то, для чего рождены. Ради этого стоит рискнуть.

– Половина из них убивает лишь из любви к убийству.

– Правда. И это тоже путь Восьмого легиона. Нострамо был неважной колыбелью.

– Вы меня не слушаете.

– Слушаю, но твоими устами говорит невежество. Ты не понимаешь нас, Октавия. Мы не то, что ты думаешь, и ты всегда в нас ошибалась. Ты пытаешься применить к нам человеческую мораль, как будто эти устои когда‑нибудь нас ограничивали. Жизнь для нас имеет иное значение.

Она надолго прикрыла глаза.

– Ненавижу этот корабль. Ненавижу эту жизнь. И ненавижу вас.

– Это самое умное, что я от тебя до сих пор услышал.

– Мы все здесь умрем, – наконец выдавила она.

Пальцы девушки от бессилия сжались в кулаки.

– Все умирают, Октавия. Смерть – ничто по сравнению с оправданием всей жизни.

XVII

ЖЕРТВЫ

Теперь, когда последняя жертва умерла, Кирион остался в одиночестве.

Он сидел прислонившись спиной к стене и дышал сквозь мокрые от слюны зубы. Гладиус в его руке позвякивал о замаранную палубу. Его все еще пробирала дрожь: приятное послевкусие человеческой смерти, вновь и вновь проигрывавшейся у него в мозгу. Настоящий страх. Настоящий ужас. Не окутанное туманной дымкой боли сознание, как у астропатов и других жертв Восьмого легиона, – нет, это был сильный, упрямый человек, совсем не желавший умирать. Кирион наслаждался выражением глаз жертвы, в то время когда его меч резал и кромсал. Человек испытывал страх и молил пощадить его до последней минуты: до грязной и неурочной смерти на одной из нижних палуб корабля.

После всех хирургических операций и пыток, которым они подвергали пленников, это было нужно Повелителю Ночи, как необходим глоток воды умирающему от жажды. Последние секунды жизни члена команды, когда его слабые пальцы бессильно скребли по наличнику Кириона, стали идеальным завершающим штрихом. Такая восхитительная тщета. Он ощущал вкус отчаяния и страха как подлинную сладость, как нектар на кончике языка.

С его губ сорвался стон. От химических стимуляторов, затопивших кровь и мозг, в теле началась чесотка. Хорошо быть сыном бога, пускай и проклятым. Даже тогда, когда к тебе слишком пристально присматриваются другие боги.

Кто‑то где‑то произнес его имя. Кирион пропустил это мимо ушей. У него не было желания вернуться на верхние палубы и вновь приступить к хирургическим процедурам. Это подождет. Прилив начал спадать, а с ним и дрожь в пальцах.

Странное название. Прилив.Он не помнил, когда впервые начал называть так свой дар, но слово хорошо подходило. Скрытые псайкерские способности нередко встречались в Восьмом легионе – или любых других легионах, – но его дар оставался источником тайной гордости. Кирион не был рожден псайкером, или его шестое чувство изначально было настолько слабым, что осталось незамеченным после многоступенчатого тестирования при вступлении в легион. Оно проявилось со временем, за годы, проведенные ими в Оке Ужаса. Его ясновидение расцвело, как цветок, открывающийся лучам солнца.

Невнятный шепот ночь за ночью раздавался на самой границе слышимости. Вскоре он научился улавливать смысл в этих шипящих фразах – слово здесь, предложение там. Их роднило одно: их наполнял страх, невысказанный, но все же слышимый, пульсирующий в крови его жертв.

Поначалу он просто посчитал это забавным – возможность слышать последние жалобные слова тех, кого он убивал.

– Не понимаю, почему это тебя так веселит, – упрекал его Талос. – Око изменяет тебя.

– Есть те, кто мечен проклятиями похуже моего, – со значением отвечал Кирион.

Талос тогда оставил эту тему и больше ни разу к ней не возвращался. Реакция Ксарла была куда менее сдержанной. Чем сильнее становился дар, тем меньше Кириону хотелось его прятать, и тем омерзительнее его общество становилось Ксарлу. Ксарл называл это «скверной». Он никогда не доверял псайкерам, даже если подчинявшиеся им силы были к нему благосклонны.

– Кирион!

Имя вернуло его в настоящее, к маслянистой вони металлических стен и свежих трупов.

– В чем дело? – огрызнулся он в вокс.

– В Малкарионе, – прозвучало в ответ. – Он… Он пробудился.

– Это что, розыгрыш? – Кирион, закряхтев, с усилием поднялся на ноги. – Делтриан клялся, что пока ничего не получается.

– Просто подымайся сюда. Талос предупреждал тебя: никакой охоты в недрах корабля, пока мы не закончили работу.

– Иногда ты такой же зануда, как он. Малкарион заговорил?

– Не совсем, – ответил Меркуций и оборвал связь.

Кирион двинулся в путь, оставив тела позади. Никто не заплачет по той швали с нижних палуб, что валялась кровавыми кусками у него за спиной. Охота на глубинных уровнях «Эха» была простительным грехом, в отличие от периодических припадков Узаса, когда тот на Черном рынке и офицерских палубах уничтожал самых ценных членов команды.

– Привет, – произнес тихий и спокойный голос неподалеку.

Слишком низкий, чтобы принадлежать человеку, но неузнаваемый из‑за искажений вокса.

Кирион взглянул вверх. Там, на железных потолочных балках, скрючился в позе горгульи один из Кровоточащих Глаз. Кирион почувствовал, как по коже бегут мурашки – редкое для него ощущение.

– Люкориф.

– Кирион, – прозвучало в ответ. – Я тут думал.

– И, судя по всему, следовал за мной.

Клювастая маска раптора дернулась в кивке.

– Да. И это тоже. Скажи мне, маленький лорд‑насмешник, почему ты так часто спускаешься сюда, чтобы продышаться от нечистой вони страха?

– Это наши охотничьи угодья, – отозвался Кирион. – Талос и сам проводит тут немало времени.

– Возможно.

Голова раптора дернулась – то ли подвели системы доспеха, то ли его собственный извращенный варпом генетический код.

– Но он убивает ради того, чтобы расслабиться, ради удовольствия, ради щекотки адреналина в венах. Он рожден убийцей, поэтому и убивает. А ты охотишься для того, чтобы приглушить иной голод. Голод, который расцвел в тебе постепенно, потому что ты не был с ним рожден. Я нахожу это любопытным. О да.

– Можешь думать как тебе угодно.

Скошенные к вискам, удлиненные глазные линзы отразили уменьшенную копию Кириона.

– Мы наблюдали за тобой, Кирион. Кровоточащие Глаза видят все. Мы знаем твои секреты. Да, знаем.

– У меня нет секретов, брат.

– Нет?

Смех Люкорифа прозвучал как нечто среднее между фырканьем и карканьем вороны.

– Ложь не становится правдой лишь оттого, что ты произносишь ее вслух.

Кирион промолчал. На какую‑то секунду он подумал: а не вытащить ли болтер? Должно быть, его пальцы дрогнули, потому что Люкориф снова расхохотался.

– Попробуй, Кирион. Просто попытайся.

– Скажи, к чему ты ведешь.

Люкориф ухмыльнулся.

– А что, беседа между братьями непременно должна к чему‑то вести? Полагаешь, что все мы такие же предатели, как ты? Кровоточащие Глаза следят за Талосом из‑за древнейшей из аксиом: где он, там неприятности. Примарх уделял ему особое внимание, и даже по прошествии веков это остается любопытным. У него есть предназначение, то или иное. И я хочу стать свидетелем того, как это предназначение исполнится. Ты, однако, представляешь собой потенциальную проблему. Как давно ты питаешься человеческим страхом?

Перед тем как ответить, Кирион медленно перевел дыхание, подавляя дразнящий приток химических стимуляторов, хлынувших в кровь из инжекторов на запястьях и в позвоночнике.

– Давно. Уже десятилетия. Я никогда не считал.

– Весьма убогая форма псайкерского паразитизма. – Раптор выдохнул из решетки вокабулятора тонкую струйку пара. – Но не мне брать под сомнение дары варпа.

– Тогда зачем весь этот допрос?

Он понял свою ошибку в ту же секунду, когда вопрос сорвался с его губ. Промедление стоило ему упущенной возможности. Из того коридора, откуда он пришел, на четвереньках выполз еще один раптор и загородил проход.

– Кирион, – сказал он, с трудом справляясь с членораздельной речью. – Да‑да.

– Вораша, – ответил воин.

Его не удивило, когда из коридора впереди показались еще три раптора. Их скошенные демонические маски немигающе уставились на него.

– Мы допрашиваем тебя, – просипел Люкориф, – потому что, хотя я никогда не стану возражать против изменений, дарованных варпом, я куда менее терпелив, когда дело касается предательства настолько близко к пророку. Сейчас нам жизненно важна стабильность. Он планирует что‑то секретное, что‑то, чем не хочет поделиться. Мы все чувствуем это как… как электрическое напряжение в воздухе. Мы живем в предчувствии шторма.

– Мы доверяем ему, – сказал второй раптор.

– Мы не доверяем тебе, – заключил третий.

В голосе Люкорифа послышалась улыбка.

– Стабильность, Кирион. Запомни это слово. А теперь отправляйся куда велено и полюбуйся на ущербное воскрешение военного теоретика. И запомни этот разговор. Кровоточащие Глаза видят все.

Рапторы снова рассыпались по туннелям, ползком пробираясь в глубь корабля.

– Это нехорошо, – сказал сам себе Кирион в безмолвном мраке.

Он прибыл последним, войдя в Зал Раздумий через тридцать минут после первого вызова. Обычная бурная активность, царившая в зале, замерла, и все застыло в странной неподвижности. Ни один из сервиторов не занимался своими обязанностями. Десятки адептов Механикум низкой степени посвящения столпились в относительном молчании. Если они общались друг с другом, то так, что легионер не мог услышать их разговор.

Кирион подошел к Первому Когтю. Те выстроились у круглого люка, ведущего в один из атриумов. Сам люк был открыт, и за ним виднелось стазис‑помещение. Кирион уловил что‑то на самой границе слышимости, словно громовой рокот за горизонтом. Он переключил несколько режимом аудиодатчиков, но на всех частотах обнаружил все тот же инфразвуковой гул.

– Ты это слышишь? – спросил он Талоса.

Пророк, стоявший рядом с Меркуцием и Узасом, ничего не ответил. Вариил и Делтриан приглушенно совещались о чем‑то у центральных столов управления.

– Что случилось? – поинтересовался Кирион.

Талос обернул к нему череполикий наличник шлема.

– Мы пока не знаем.

– Но Малкарион пробудился?

Талос провел его в стазис‑помещение. Эхо их шагов отражалось от железных стен. Саркофаг Малкариона оставался на своем мраморном пьедестале, прикованный цепями и опутанный сотнями медных проводов, силовых кабелей и трубок системы жизнеобеспечения. На саркофаге в мельчайших деталях была изображена триумфальная смерть Малкариона: золото, адамантин и бронза сплелись, воздавая честь торжествующему Повелителю Ночи, который, закинув голову, оглашал звездные небеса победным криком. В одной руке его был шлем воина Белых Шрамов, увенчанный конским хвостом; в другой – шлем чемпиона Имперских Кулаков. И наконец, его ботинок вдавливал в терранскую грязь горделивый шлем лорда‑капитана Кровавых Ангелов.

– Стазисное поле отключено, – заметил Кирион.

– Так и есть, – кивнул Талос, подходя к одной из дополнительных консолей, окружавших центральный постамент.

Его пальцы простучали по нескольким пластэковым клавишам. Как только он нажал на последнюю клавишу, зал огласился мучительными воплями, живыми и человеческими, но с примесью металлического лязга, треска и жужжания.

Крики были настолько громкими, что Кирион вздрогнул. Его шлему потребовалось несколько секунд, чтобы приглушить звуки до терпимого уровня. Насчет источника криков у воина сомнений не возникло.

– Что мы с ним сделали? – охнул он.

Крики затихли, когда Талос отключил связь саркофага с внешними колонками.

– Как раз это сейчас и пытаются выяснить Вариил и Делтриан. Похоже, раны, полученные Малкарионом на Крите, необратимо повредили его рассудок. Невозможно предсказать, что он сделает, если мы подключим его к ходовой части дредноута. Насколько я могу судить, накинется на нас.

Кирион очень тщательно обдумал следующие свои слова.

– Брат…

Талос повернулся к нему.

– Говори.

– Я ведь поддерживал тебя, так? Ты носишь мантию нашего командира, но она тебе не совсем подходит.

Пророк кивнул.

– У меня нет и желания быть вождем. Я этого и не скрываю. Разве ты не видишь, что я делаю все, чтобы возродить нашего настоящего капитана?

– Я понимаю, брат. Ты живое воплощение фразы «не в том месте не в то время». Но ты справляешься. Рейд на Тсагуальсу прошел отлично, и мы обратили Саламандр в бегство на Вайконе. Мне плевать, что ты планируешь. Остальные либо готовы доверять тебе, либо предаются излишествам по мере сил. Но это…

– Я знаю, – ответил Талос. – Поверь, я знаю.

– Он герой легиона. Твоя жизнь и смерть зависят от того, как ты обращаешься с ним, Талос.

– И это я знаю.

Талос провел ладонью по вырезанной на саркофаге картине.

– Я сказал им, чтобы ему позволили умереть на Крите. Он заслужил покой забвения. Но Малек – будь он проклят, где бы ни находился, – отменил мой приказ. И когда Делтриан пронес гроб на борт, это все изменило. Он так и не умер. Возможно, я ошибался, полагая, что он утерял вкус к жизни в этой оболочке, – ведь он так отчаянно боролся за существование, когда с легкостью мог умереть. Мы могли бы воспользоваться его советами, Кирион. Он должен был снова встать рядом с нами.

Кирион сжал наплечник брата.

– Делай следующий шаг с осторожностью, брат. Мы стоим на краю полной анархии.

Несколько долгих мгновений он сам смотрел на саркофаг.

– Что предложили Живодер и техножрец?

– Оба они считают, что раны его неизлечимы. Они также сошлись на том, что он все еще может быть свирепым – пускай и ненадежным – бойцом. Вариил предложил контролировать Малкариона с помощью болевых инъекций и точечных пыток. – Талос покачал головой. – Как зверя, которому злые хозяева нацепили ошейник и учат битьем.

Кирион от этих двоих ничего другого и не ждал.

– И что ты собираешься сделать?

Талос заколебался.

– А что бы ты сделал на моем месте?

– Честно? Сбросил бы органические останки в космос, не оповещая никого из легиона, и поместил бы в саркофаг одного из тяжелораненых. Распространил бы слухи, что Малкарион умер во время обряда воскрешения. Тогда обвинять было бы некого.

Пророк уставился ему в лицо.

– Как благородно с твоей стороны.

– Посмотри на наши доспехи. На плащ из человеческой кожи, который носит Узас, на черепа, висящие у нас на поясах, на содранные лица на наплечниках Вариила. В нас не осталось ни капли благородства. Необходимость – это все, что мы знаем.

Талос смотрел на него по меньшей мере целую вечность.

– И в чем причина этой внезапной пламенной проповеди?

Кириону вспомнился Люкориф и слова вожака Кровоточащих Глаз.

– Просто моя природная заботливость, – улыбнулся он. – Так что же ты все‑таки сделаешь?

– Я приказал Вариилу и Делтриану успокоить его с помощью синаптических супрессоров и медикаментов. Возможно, есть еще способ до него достучаться.

– А если нет?

– Я разберусь с этим, когда буду знать наверняка. А теперь пришло время разыграть карты. Пришло время Октавии.

– Навигатора? А она к этому готова?

Чем бы «это» ни было, – мысленно добавил он.

– Ее готовность не имеет значения, – ответил Талос, – потому что у нее нет выбора.

«Эхо проклятия» мчался по темным волнам, подгоняемый плазменным реактором, ведомый машинным духом в сердце корабля и направляемый третьим оком женщины, рожденной в колыбели человечества.

Талос стоял у ее трона, закрыв глаза, и прислушивался к воплям эфирного моря. О корпус корабля бились сонмы душ, смешанные с жизненной субстанцией демонов. Они мотали судно и перекатывались через него бесконечными ревущими валами. Он слушал, впервые за многие десятилетия по‑настоящему вслушивался в эти звуки и снова погружался в музыку тронного зала своего отца.

С его губ сорвался свистящий вздох. Сомнения ушли. Ушла тревога о том, как и куда вести оставшуюся с ним горстку воинов и на что потратить жизни его рабов. Почему он не сделал этого раньше? Почему он никогда прежде не замечал сходства этих звуков, пока ему не сказала Октавия? Он знал все легенды, предостерегающие тех, кто слишком внимательно вслушивается в песню варпа, но ему было сейчас все равно.

Навигатор, истекая потом, смотрела в темноту, состоящую из тысяч оттенков черного. Темнота то сердито кричала на нее, выплескивая боль в ударах душ о корпус корабля, то звала – безымянные твари манили ее теми же когтистыми клешнями, которыми пытались разорвать металлическую обшивку.

Волны варпа ворочались, как клубок свившихся в норе змей. Между бесплотными громадами мелькали отблески тошнотворного света: то ли далекий Астрономикон, то ли уловки демонов – Октавии было плевать. Она направляла корабль к каждому импульсу света, мерцавшему впереди, рассекая волны со всей мощью и тяжестью одного из древнейших боевых кораблей человечества. Холодные волны ирреальности расступались перед его носом и пенились за кормой, формируя образы, недоступные человеческому глазу.

Сам «Эхо» постоянно присутствовал в глубине ее сознания. В отличие от мрачного духа «Завета», так и не принявшего девушку, «Эхо проклятия» имел большое и пылкое сердце. На Терре не было акул, но Октавия знала о них по архивам Тронного мира. Хищники древних морей, которым следовало вечно оставаться в движении, чтобы не умереть. Это, в нескольких словах, и был «Эхо». Он не желал ничего другого, кроме как мчаться во всю прыть, прорываясь сквозь завесы варпа и оставляя позади материальный мир.

Ты слишком долго и внимательно прислушивался к зову варпа, – упрекнула она корабль, стараясь не обращать внимания на текущий по вискам пот.

Быстрей, быстрей, быстрей, – отозвался он. – Больше энергии на двигатели. Больше мощность реактора.