Текст книги "Городские песни, баллады, романсы"

Народные городские песни

«Без песен мир тесен». Это давно поняли наши предки. Песня живет рядом с человеком от его первых дней до последних, и все надежды и чаяния, все горе и вся радость изливаются в песне.

Многие песни из нашего сборника знакомы читателям. Некоторые из них они слышали по радио или на грампластинках, другие пели или поют сами. Такие песни, как «Златые горы» или «Степь да степь кругом» в исполнении замечательной русской певицы Лидии Руслановой, стали национальным достоянием России.

Но мало кто из наших (особенно молодых) читателей слышал эти песни в исполнении деревенского хора: сейчас их почти уже не поют. Тот же, кому посчастливилось услышать «Чудный месяц», или «Ваньку-ключника», или «Ехали солдаты» в исполнении русского многоголосого хора (который был в каждой деревне), никогда не забудет того непередаваемого эстетического наслаждения, даже потрясения, вызванного их красотой и гармонией.

Поэзия возникла из песен, в которых слово и напев неразрывны. Стихи как самостоятельные произведения словесного искусства появляются уже при выделении литературы из фольклора.

Особенность развития русского литературного стихотворчества состоит в том, что на первых стадиях своего развития оно не опиралось на песенно-ритмическую народную речь. В XVII первой трети XVIII в. господствовали вирши (под влиянием польского стихосложения), сначала с неравносложными, затем с равносложными (силлабическими) стихами, с тяжеловесным искусственно-книжным языком. Эти вирши часто обрабатывались для пения (канты духовные, затем светские, панегирические и на любовные темы), но, культивируемые в духовной и придворно-светской среде, широкого распространения не получали, были недолговечными. После реформы русского стихосложения В.К. Тредиаковского и М.В. Ломоносова (30-50-е годы XVIII в.), узаконившей силлаботоническую систему (равноударность, равностопность и равносложность строк или их сочетаний), более близкую к русскому песенному стиху (тоническому, равноударному в музыкальных периодах), стихи поэтов в качестве песен стали более или менее популярными в мелкопоместной и чиновничьей среде. Наиболее ранними, получившими здесь распространение, стали пасторальные (пастушеские) песни, в которых изображались влюбленные пастухи и пастушки, беззаботно резвящиеся на лоне природы. И в наше время остается распространенной одна из таких песен «Сережа-пастушок». Однако до принятия народом новых стихов в качестве своих песен было еще далеко.

В конце XVIII начале XIX в. поэты всех направлений (сентименталисты, романтики, реалисты), используя фольклорные сюжеты и песенные лирические ситуации, создают народные песни, героями которых становятся добрые молодцы и красные девицы. При этом их создатели опирались на народную (или близкую к ней) символику, на композиционные, стилистические и лексические особенности народной песни. В истории литературы за песнями первой половины XIX в., создаваемыми поэтами, закрепилось название «русская песня». Сами авторы считали, что они пишут именно их: появлялись сотни стихов с названиями «песня», «русская песня». Ряд произведений из авторских русских песен дошел в устном бытовании до нашего времени. Это целая серия песен о ямщиках, песни А.Ф. Мерзлякова («Среди долины ровныя»), Н.Г. Цыганова («Не шей ты мне, матушка, красный сарафан»), Ф.Н. Глинки («Завеянные следы») и других поэтов первой половины XIX в. Достигнув высшей стадии развития в поэзии А.В. Кольцова, «русская песня» как целенаправленная авторская тенденция постепенно сходит на нет. Стихи более поздних поэтов часто становились песнями независимо от желания их создателей.

Авторские песни в XVIII первой половине XIX в. распространялись преимущественно в городской среде, более грамотной, нежели сельский мир. В то же время в мещанской среде наблюдается стремление создавать новые песни, «похожие» на литературные. Такие песни П.В. Киреевский и другие собиратели первой половины середины XIX в. называли «лакейскими» и, пожалуй, справедливо это были неуклюжие рифмованные поделки. Крутой поворот в расширении репертуара новых песен совершается во второй половине XIX в. В это время создается основной состав песен, написанных известными и неизвестными авторами, на это же время приходится всплеск творческой активности снизу. Безвестные авторы, более или менее усвоившие нормы литературного стихосложения, включаются в процесс создания новых песен. Литературный и народный потоки песнетворчества получают поддержку в новых способах распространения песен.

Если во второй половине XVIII – первой половине XIX в. песенники издавались для относительно образованной публики (дворянство, студенты, разночинная интеллигенция), часто с нотными приложениями (в ро-мансовой обработке), то с середины XIX в., особенно к концу его, преобладающее место в популяризации песен нового типа заняли так называемые лубочные сборники. Это были дешевые маленькие книжечки (16-32 стр.), печатаемые массовыми (для того времени) тиражами в Москве, Петербурге и в провинции, затем распространяемые в городах и селах офенями (бродячими торговцами). В них печатались песни авторские (как правило, без указания на авторство) и анонимные, ставшие популярными или становящиеся таковыми. Песенники часто назывались по одной из печатаемых в них песен: («Бывали дни веселые», «Златые горы», «Маруся отравилась» и т. п.), иногда получали интригующие названия («Полночный ужас на кладбище у могильного креста»). Исследователи насчитывают до 1000 лубочных песенников, изданных до 1917 г.

Другой канал популяризации песен – эстрада, ресторанные и трактирные сценические площадки, уличные и ярмарочные певцы, «цыганские хоры». С появлением граммофона (конец XIX – начало XX в.) городская песня предельно расширила возможности своего самоутверждения в народном быту, тем более что на грампластинки часто записывали песни в исполнении первоклассных певцов. Например, выдающаяся певица Н.В. Плевицкая исполняла песни «Сухой бы я корочкой питалась», «Маруся отравилась», «ХасБулат удалой» и другие. Эстрадные традиции, сложившиеся в конце XIX – начале XX в., продолжались еще в 20-е годы, но с 30-х годов «мещанский романс», как презрительно поименовали большинство городских народных песен в средствах массовой информации (радио, песенники), с эстрады почти исчезает.

Говорят: новое время – новые песни. Да, в 30-70-е годы XX в. поэты и композиторы сочиняли новые песни в небывалых в другие времена количествах, но не многие из них входили в народный повседневный репертуар, большая часть отвергалась, особенно деревней. Песни о счастливой любви на фоне великих строек и высоких урожаев, о зажиточной колхозной жизни при постепенном развале и гибели деревни были насмешкой над здравым смыслом. Если иметь в виду военную и послевоенную деревню с ее непосильным трудом, бабьим одиночеством и голодной жизнью, то советская профессиональная песня до таких тем не спускалась. Одна из деревенских певиц, В.Л. Комиссарова (д. Установка Юхновского р-на Калужской обл.), вспоминала: «А долго после войны горе не заживало, многие погибли тогда (деревня была полностью сожжена). Вот соберутся женщины и поют, бывало, «При бурной ночи». Тогда любимая песня была. Вдовы ее петь любили, тогда почти все вдовами остались». Безысходная боль, страдания и скорбь оставшихся одинокими и голодными женщин не могли не выразиться в песнях, но новых песен, которые выпевали бы их горе, не было. А «жестокий романс» (к которым относят и упомянутую песню) более соответствовал настроениям людей, чем искусственно-бодряческие «советские» песни.

Популярность песни на каком-то отрезке жизни общества не означает, что она закрепляется в народной памяти надолго. В последней четверти XVIII в. М.Д. Чулков издал обширный (в четырех частях) сборник, довольно полно охвативший репертуар «передовой» (осваивающей новые формы поэзии и песенной культуры) части общества. Популярнейшие во второй половине XVIII – начале XIX в. песни из этого сборника до нашего времени в устном бытовании не дошли (кроме, собственно, народных песен, включенных в настоящее издание) или сохранились в виде отдельных фрагментов, строк, вошедших в новые песни.

Исследователи народной поэзии, особенно И.Н. Розанов и наш современник В.Е. Гусев, провели большую работу по установлению авторства обращавшихся в устном бытовании песен. Результатом их работы стал ряд книг И.Н. Розанова 1

[Закрыть] и два издания сборника В.Е. Гусева. 2

[Закрыть]

В этих книгах представлен репертуар авторских песен, существовавших в устном обороте с конца XVIII до начала XX в., большая их часть сегодня забыта.

Все впервые публикуемые тексты в нашем сборнике записаны в 50-80-е годы XX века. Наличие песен в устном бытовании в эти же десятилетия стало критерием включения в книгу сюжетов из печатных источников (если не оказалось достойных вариантов среди свежих записей). Учитывая бурное развитие новой городской песни (авторской с не поддающимся учету шлейфом подражаний ей) в 50–80-е годы и ее качественное отличие от более ранней песни, составители поставили временной рубеж – середину XX в. Иначе говоря, песни литературного склада, сохранившиеся в устном обиходе во второй половине XX в., но возникшие до 50-х годов этого века, составили настоящий сборник. Единичные песни, сложившиеся позднее обозначенного рубежа, не выходят за пределы ранее сформировавшейся поэтической системы.

Песни нашего сборника, хотя в большинстве своем они городские по происхождению, записаны преимущественно от сельских жителей. Так уж сложилось, что собиратели фольклора и в XIX, и в XX в. работали главным образом в сельской местности. Записи в городах, особенно в крупных, относительно малочисленны и случайны. Городское население и менее отзывчиво на запросы фольклористов, и более бедно по памяти на старые песни.

Авторские тексты, проникнув в народный песенный репертуар, живут по фольклорным законам, то есть могут переосмысливаться, трансформироваться, причем пределы этих преобразований весьма широки – от изменения отдельных слов или строк до утраты видимой связи с исходным стихотворением (остаются единичные словосочетания и строки). Не затрагивая многообразия вариантов каждой конкретной песни, отметим наиболее показательные случаи изменения песен.

В стихотворении Ф.Н. Глинки «Завеянные следы» три четверостишия: герой «на златом песочке» долго берег следы «девы молодой», но вдруг раздался колокол, речка всколыхнулась, следы сметены; и заключительные строки:

 
Ах, девица в храм пошла:
С ней другой венчался.
 

В народной песне «Над серебряной рекой» колокольный звон лишь пробуждает недоброе предчувствие у героя, который садится на коня, едет к церкви, где становится свидетелем венчания своей милой с другим, упрекает ее в измене, сетует на свою долю:

 
Остаюсь несчастный я
Горькой сиротою.
 

В развернутом народном варианте вместо 12 авторских строк стало 38.

Другой пример того же плана. В песне на слова М. Н. Соймонова «Бабье дело» говорится о том, что к задремавшей на полосе жнице пришел ее милый. В народный вариант «Раз полоску Маша жала», в котором 48 строк вместо 24 авторских (есть и более обширные варианты), введен и новый персонаж – идущий «из Китая» солдат, и развернутый диалог его с Машей. Комическое, слегка проступавшее в авторской песне, стало ведущим началом в народном варианте.

Обратный процесс, более частый, – сокращение авторских произведений. Простейший путь – изъятие из большого стихотворения (поэмы) соответствующего жанровому объему песни и содержательно завершенного фрагмента. Так, два отрывка – начальные части I и V глав из поэмы «Коробейники» Н.А. Некрасова стали самостоятельными песнями – «Ой полна, полна коробушка» и «Хорошо было детинушке»; отрывок из поэмы С.Д. Дрожжина «Дуняша» стал песней «Быстро тучи проносилися». Более сложный путь – сокращение цельных стихотворений. 64 строки пушкинского «Романса» («Под вечер осенью ненастной») явно излишни для песни; «Романс» сжимается до 34 строк в варианте нашего сборника, даже до 20 – в варианте, напечатанном в сборнике Гусева. Возможно, что в случае с «Романсом» сыграла роль особенность памяти исполнителей. В других случаях из авторского текста формируется краткий и относительно стабильный, более упругий и динамичный вариант: из «Дум беглеца на Байкале», весьма растянутого стихотворения Д.П. Давыдова (12 строф), сложилась песня из пяти строф, вошедшая в классику русского песенного фольклора. 3

[Закрыть]

Уже упомянутая песня «Над серебряной рекой», «надстраивая» авторский текст, привлекает некоторые строфы, слегка изменяя их, из другой известной песни «При лужке, лужке, лужке», которая, в свою очередь, опирается на ритм и отдельные строки стихотворения А.X. Дуропа «Казак на родине».

В пределах традиционного песенного фольклора, как известно, повторяются одинаковые ситуации, фрагменты, словесные формулы. Будучи «литературными» по происхождению, песни, ставшие народными, вовлекаются в подобный процесс взаимного обмена, взаимопроникновения, смешения. По сходству темы, персонажей, напева, иногда и по случайным ассоциациям две песни объединяются в одну (контаминация). Так, в нашем сборнике явно соединены по две песни в текстах «Не ветер в поле воет» и «Зачем сидишь до полуночи». Или идет обратный процесс размежевания песен. Так, «Спрятался месяц за тучку» и «Спрятался месяц за тучи», – варианты одной песни. Однако это не так. Оттолкнувшись от общего не только для этих песен начала, каждая из них развивает свою тему. Впрочем, размежевание может произойти на любом отрезке текста – в середине, в конце, и тогда появляются разные варианты и версии одной песни.

К народным песням неприменимо понятие плагиат. Вновь возникающие песни используют из более ранних не только отдельные словосочетания или строки, но и целые строфы, «пристраивают» свои начала и концы к уже существующим песням. Так появляются повторяющиеся из песни в песню словесные формулы, строфы, их сочетания.

 
Зачем же ты топчешь ногами
Невинную душу мою?
И будь же, анафем, ты проклят,
Злодей, за измену свою!
 

("Любила цветы полевые")

Это четверостишие с незначительными изменениями находим в песнях «Глаза вы карие большие», «По тихим аллеям гуляли», «Сегодня я, милый, с тобою».

 
Забудь мой рост, мою походку,
Забудь черты мово лица,
Забудь, как я тебя любила,
Забудь, забудь, прошу тебя!
 

("Глаза вы карие большие")

Эта же строфа встречается в песнях «Давным-давно я осиротела», «Поехал милый на машине», «Подул, подул холодный ветер». Нет надобности выписывать все сходные стихи, их достаточно много. Не меньше и сходных ситуаций, словесно оформленных не всегда одинаково. Не раз читатель встретится с любовником, кающимся у гроба (у могилы) погубленной им женщины; женщина бросается в море (в реку), затем картина плывущего мертвого тела. Отмеченные явления типичны для народной песни, одна из ее своеобразных черт.

Если же иметь в виду использование напевно-ритмической основы, то в этом плане народная песня вообще не имеет ограничений. В предвоенные и военные годы «Катюша», одна из самых популярных песен на слова М.В. Исаковского, породила сотни переделок и подражаний: письма Катюше и от Катюши, ответы на письма, песни о Катюше-пулеметчице, медсестре, партизанке и т.д.; о гвардейском миномете, прозванном солдатами «Катюшей», тоже пели на мотив известной песни.4

[Закрыть]

Чем песня популярнее, тем больше возникало подражаний ей. В нашем сборнике помещен ряд песен – подражаний «Кочегару» («Раскинулось море широко»: «Я встретил его близ Одессы родной», «Напрасно подружка ждет друга домой», «Раскинулись рельсы широко», «В широких немецких песчаных горах», «Напрасно Катюша ждет мужа домой» Использовавшая при своем возникновении два четверостишия (не дословно) и ритмику небольшого и малоизвестного стихотворения Н.Ф. Щербины «После битвы» (впервые напечатано в 1844г.), песня уже в конце XIX – начале XX в. стала очень популярной и бытовала во множестве вариантов. В годы Великой Отечественной войны на основе «Кочегара» рождались новые песни о моряках и пехотинцах, летчиках и танкистах, саперах и артиллеристах, разведчиках и связистах, о пленных и о партизанах.

Ритмы пляски «Камаринская» породили ряд авторских и народных песен («Студенческая застольная», «Шел я улицей Варваркою» и т.п.). На популярный в 20–40-е годы частушечный напев «Семеновна» сочинены десятки песен («Жила девушка с родной матерью», «Тихо сияла луна» и др.), а в годы войны сложена песня о Зое Космодемьянской.

Создание новых песен на готовый напев – давняя традиция. Во второй половине XVIII – начале XIX в. авторы, сочинявшие тексты песен, часто ставили при них пометку «на голос» и указывали известную песню. Ссылки на популярный «голос» длительное время сохранялись в печатных изданиях.

В наш сборник включены только песни. Но это не песенник в общепринятом смысле слова. Он не дает «канонических» текстов. Может быть, таковыми являются лишь авторские стихи (которых очень немного – три на сотню), но и их как песни трудно назвать каноническими. В устном бытовании авторские стихи почти никогда не воспроизводятся точно: меняются слова и обороты, опускаются строфы или вводятся новые. А. Жигулин, приводя в повести «Черные камни» песню «Ванинский порт», утверждает, что именно его текст «канонический» 5

[Закрыть] . В слышанном мною в 1951 г. варианте этой песни предпоследняя строфа имеет такой вид:

 
Я знаю, меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь,
Встречать на вокзал не придешь
И встречи со мной не желаешь.
 

Едва ли эта строфа слабее, чем в «каноническом» тексте. Вообще по отношению к народным песням (по происхождению или ставшим таковыми) понятие «канонический текст» неприемлемо. Народная песня исполняется в сотнях вариантов, кратких и полных, сильных и слабых, даже художественно беспомощных. И «каноническими», то есть более или менее устоявшимися, они могут стать лишь для какой-либо местности, социальной группы. Каждый из печатаемых в сборнике текстов (в новой записи или из печатного источника, но не авторский) – это один из множества вариантов, певшихся в народе. И пусть читателей, слышавших либо знающих те или иные песни, не постигнет разочарование, если они встретятся со знакомыми песнями в незнакомом виде.

Старинные народные лирические песни охватывали ряд тематических групп: любовные и семейные, рекрутские и солдатские, разбойничьи и тюремные, ямщицкие и некоторые другие. Все эти подразделения, так или иначе реализовались и в городской песне. Баллады и исторические песни, исконно эпические жанры, постепенно приобретали лирические признаки, становились лирико-эпическими; это качество унаследовали новые баллады и песни на исторические сюжеты.

Каждый раздел нашего сборника представляет определенную тематическую группу. Деление на жанры и жанровые разновидности для нас не имело первостепенного значения, и все же некоторые разделы оказались «жанровыми»: раздел «Злой рок и возмездие за злодейство» образовали новые баллады, т.е. произведения с драматическим конфликтом и «смертельным» исходом для главных (а иногда и второстепенных) персонажей (баллады без такого финала вошли в другие разделы); новые песни на исторические темы сосредоточились в разделах «Было дело» и «Солдаты и солдатки».

Среди городских любовных лирических песен исследователи выделяют группы элегические (грустные чувства, переживания без особых осложнений в отношениях влюбленных), драматические (конфликты в любовных отношениях, осложнение и даже прекращение их), «жестокие» (страдания оставленных влюбленных, ведущие к воображаемой, реже к реальной гибели главного персонажа) 6

[Закрыть] . Если учитывать это деление, то и оно в определенной степени накладывается на нашу рубрикацию: разделы «Ах, любовь», «Спишь ты под землею», «Пролетела пора золотая» состоят из элегических песен, разделы «Пускай могила меня накажет», «Зачем ты, безумная, губишь?», «Разбита жизнь моя» – из драматических, раздел «Пускай могила меня накажет» образовали «жестокие» песни.

Могут вызвать недоумение некоторые группы песен: как выделенные в особые разделы («Проснись, душа»), так и образовавшие заметные пласты в других разделах (особенно в «Злом роке и возмездии за злодейство» и в «Разбойной воле и тюремной доле»). Формируя сборник, составители осознавали необходимость наиболее полного охвата материала, даже такого, который в более или менее представительном виде никогда не публиковался.

На Руси издавна публично исполнялись песенно-эпические произведения. Большой популярностью пользовались былины-повествования о героических подвигах могучих богатырей, духовные стихи-песнопения на библейские сюжеты, о деяниях святых мучеников, подвижников, чудотворцев (Егорий Храбрый, Алексей человек Божий и др.). К началу XX в. былины в устном бытовании угасали, но духовные стихи продолжали петь калеки перехожие (нищие, слепцы, убогие) на ярмарках, у церквей, на монастырских дворах во время престольных праздников, просто при скоплении народа в разных ситуациях. После 1917г. эта традиция была прервана: монастыри и церкви закрывались и разрушались, а публичное исполнение «божественного» решительно пресекалось. Сама традиция, однако, возродилась, но с другим репертуаром. На пароходах и поездах, на базарах появлялись калеки, исполнявшие «жестокие» и «жалостные» песни о бытовых драмах. Это истории о том, как «отец дочку зарезал свою», как «брат сестру приглашает гулять» и ряд других. Репертуар калек (как и количество их) сильно пополнился в годы Великой Отечественной войны и после нее, а война давала много новых сюжетов: жена при муже на фронте заводит дома любовника; ждет домой мужа с орденами, а он пишет, что стал калекой, и жена бросает его, и т.д. Песни этого типа исполнялись одним-двумя певцами (или один играет на гармони, баяне, другой поет), для хорового исполнения не предназначались. О том, что песни-истории рассчитаны на публику, свидетельствуют и их зачины: «Да что вы, граждане, припечалились», «Вот сейчас, друзья, расскажу я вам». Советские калеки, разумеется, не ограничивали свой репертуар такими песнями, но он формировался в первую очередь именно из них.

Другая группа песен – духовные стихи (раздел «Проснись, душа!»). Сначала об определении – духовные. В Древней Руси да и в более поздние времена понятие «духовный» соотносилось лишь с божественным в его христианском значении. С этой точки зрения все собственно народные (мирские) песни не были духовными – ими «беса тешили». Эпические песни на церковно-христианские сюжеты получили название духовных стихов. Последние, как и вся народная песенная поэзия, продолжавшая продуктивное развитие, в XVIII–XIX вв. освоили новую, литературную форму, а вместе с тем из рода эпического перешли в лирику. Духовные стихи новой формации слагались преимущественно в старообрядческой и сектантской среде, то есть сфера их распространения была относительно узкой. Но поскольку песни этой группы, за годы советской власти в печать не попадавшие, представляют достаточно сильную струю и в современном песенном творчестве, составители ввели в сборник небольшую часть этих произведений.

«Что затуманилась зоренька ясная» – о романтической удали «благородного» и влюбленного разбойника, «Не слышно шуму городского» – о переживаниях узника, «Славное море – священный Байкал» – о дерзком побеге с каторги – эти и ряд других песен сложились на основе авторских текстов в XIXв. Профессиональная русская поэзия 20–40-х годов XXв. не может похвастаться шедеврами на такие темы, они были за пределами ее возможностей. Это не значит, что сами темы перестали существовать. Наоборот, раздвинулся до небывалых размеров диапазон преступности, с одной стороны, и карательных мер как против преступников, так и против невинных людей – с другой. Эти обстоятельства не могли не сказаться в песнях. В старых песнях преступление часто бывало вынужденным: человек попал на каторгу за убийство изменницы-жены («Далеко в стране Иркутской»); антигуманная сущность разбойничества обнажалась через роковое стечение обстоятельств: разбойник «случайно» убивает отца («Скажи-ка, скажи-ка, товарищ»), В новых песнях заметен переход от вынужденных преступлений к профессиональному и наследственному бандитизму; для воров и вообще преступников не стало каких-либо общих для них и других людей ценностей: у них особый мир, идеализация только их клановой порядочности и чести, и измена им карается не менее жестоко, чем преступления – государством. Мурка, которая сначала «воровскую жизнь вела», стала сотрудничать с чекистами; Колька-Ширмач, проработав на Беломорканале, «жизнь блатную навсегда он завязал». И Мурка, и Ширмач платят жизнью за измену воровскому делу. От «патриархального» Ланцова, который убежал из тюрьмы через трубу, разломав печку, а пойманный, был водворен опять в тюрьму («Звенит звонок насчет проверки»), до безнадежных групповых побегов из лагеря, когда всех пойманных расстреливают («Тюрьма, тюрьма, какое слово», «Мама, милая мама»), – не длительный во времени, но огромный путь нравственного одичания, освоения изощренности и жестокости как со стороны наказуемых, так и со стороны тюремщиков. Тюремные песни советского времени не утратили обычных для них жалоб на горькую долю и загубленную жизнь, мотивов тоски, одиночества, сочувствия родным и близким, покаяний перед ними за причиненные им горе и страдания. Обращаем внимание лишь на отдельные, весьма небезобидные тенденции, в которых виноваты не столько песни, а жизнь, их породившая.

Тюрьма и лагерь 20–40-х годов не создали песен политического плана, чем прославились конец XIX и начало XXв. Однако в формировании репертуара тюремных и лагерных песен политические заключенные, по-видимому, принимали деятельное участие. Об этом свидетельствует ряд глубоко драматических и лишенных блатного ухарства песен («Этап на Север», «Таганка», «Ванинский порт» и др.) Всякое явление должно быть представлено в своей большей или меньшей целостности. Нельзя, например, судить о героях русского народного эпоса только по былинам об Илье Муромце. Этот богатырь, конечно, самый сильный и смелый, великодушный, спокойный, рассудительный; но ведь и Васька Буслаев – озорник, не верящий «ни в сон, ни в чох», бьющий правого и виноватого, кощунствующий, кающийся и снова плюющий на святыни, – тоже воплощение русского национального характера, но другой его грани, нежели Илья Муромец. Точно так же без крайностей, сказавшихся в развитии народной песни «литературного» типа, то есть без новых «каличьих», «блатных» и тюремно-лагерных песен, без духовных стихов, представление о народных городских песнях было бы односторонним, в значительной степени обедненным.

Какая-то часть материала нашего сборника в исполнении с эстрады, на радио, телевидении, в магнитных записях (все это в последние годы возобновилось) именуется просто русскими народными песнями. Это преимущественно произведения, вошедшие в классический репертуар народной песни, принятые в свое лоно «высоким» профессиональным искусством («По диким степям Забайкалья», «Глухой неведомой тайгою», «Ах, зачем эта ночь», «Липа вековая», «Кочегар», «Пряха» и др.). Большую же часть наших песен средства массовой информации и научная литература называют мещанскими, или «жестокими» романсами. К этим названиям требуются пояснения.

Во-первых, едва ли правомерен термин романс: романс ориентируется «на сольное исполнение и музыкальное сопровождение на каком-нибудь инструменте»7

[Закрыть] . В сопровождении инструмента или без него предполагается профессиональное, полупрофессиональное исполнение романса одним лицом (двумя, тремя) для слушателей, для публики. Народные песни, в том числе и городские, как правило, исполняются хором (что не исключает одиночного пения), часто с опорой на традиционное народное многоголосие; слушатели могут быть, но они необязательны. Не случайно народные песни для музыкально грамотных людей печатались (и печатаются) в романсовой обработке. И обратный процесс: романс, перешедший в устное народное бытование, может распеваться хором. Обойти собственно романсы составители не решились, но их в сборнике немного («Минувших дней очарованье», «Однозвучно гремит колокольчик», «Вернись, я все прощу», «Белой акации гроздья душистые» и некоторые другие).

Во-вторых, среди городских песен есть «жестокие» – о расправах, об убийствах и самоубийствах, но немало и песен сентиментальных, «жалостных». Определение «жестокие», если его употреблять, относится главным образом к сюжетам, являющимся новейшей трансформацией традиционного жанра баллад. Лишь условно следует относить к «жестоким» песни раздела «Пускай могила меня накажет», в которых смерть или самоубийство совершаются в воображении страдающих персонажей.

В-третьих, сыграло свою роль длительное употребление в литературе, вообще в печати, определения «мещанский» в значении обывательский, низкопробный, пошлый, убогий по художественному вкусу. Возвращаясь к истинному, только социальному значению определения «мещанский» (все жители города, не принадлежавшие к дворянскому, духовному и купеческому сословиям, – мещане), осознаем необходимость уважительного отношения к самому многочисленному слою городского населения. В отличие от крестьян, представлявших в XIXв. в культурном отношении относительно однородную массу, в среде мещан расслоение по имущественному и образовательному (от безграмотной прислуги до студентов и людей с университетским образованием) уровню, особенно к концу XIX – началу XXв., было весьма значительным. Художественные вкусы этой среды разнообразны, в каждом из слоев мещан предпочитали свои песни. Принимая определение «городские» как синоним определения «мещанские» (вне его оценочного значения), мы представляем и по возможности анализируем эти песни как целостное явление, но в многогранности их содержатель-ных и художественных качеств.