Текст книги "Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века."

Автор книги: А. Гаврюшкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 13 страниц)

Выяснилось, что Курант – живописец, приехавший в Россию в надежде найти здесь применение своим способностям и если повезет, то и сколотить какой-нибудь капитал. В Петербурге Курант долго болтался без дела, начал было отчаиваться, но тут судьба свела его с французом по имени Шампаниоло. И вот француз сделал Куранту неожиданное, странное, но очень заманчивое предложение. Швейцарец должен был отправиться в Польшу и принять участие в каком-то таинственном предприятии, целью которого ему не следовало интересоваться. В награду Шампаниоло обещал ему 40 тысяч рублей и чин подполковника польской службы. Отъезд в Польшу намечался на ближайшие дни.

Выслушав такие новости, Панин насторожился. О Шампаниоло он уже слышал. Этот проходимец прежде состоял на службе французского короля и, по некоторым данным, одновременно служил гетману Браницкому. Несколько лет назад он приехал в Россию и поступил на службу к графу Захару Чернышеву. Потом перебрался в Москву, женился там на какой-то вдове и жил без дела, кормясь за счет своей любовницы, жены советника Банно. Судя по всему, затевалась какая-то пакость. Этим делом следовало заняться и сообщить обо всем императрице.

Екатерина, прочтя присланные Паниным бумаги, нашла его беспокойство основательным и в ответе написала, что лучше всего Шампаниоло арестовать, а существо дела изыскать допросом. Потом, видимо, крепко подумав, приписала еще один совет: "Нельзя ли, чтоб Курант Шампаниола напоил пьяного, чтобы изучать ближе, о чем дело идет?" Но Никита Иванович дерзнул пренебречь монаршим советом. Спаивать Шампаниоло он не стал, а поступил иначе.

Прежде всего под благовидным предлогом была задержана выдача паспорта Шампаниоло, чтобы тот еще несколько дней не мог покинуть Россию. Затем Никита Иванович встретился с самим Курантом. О чем они говорили, доподлинно неизвестно, но догадаться об этом нетрудно. Скорее всего, Панин объяснил швейцарцу, что Шампаниоло – личность темная и преступная. Поэтому, связавшись с ним, Курант, такой симпатичный и, разумеется, совершенно честный человек, может, не дай бог, стать соучастником преступления. С другой стороны, небольшая услуга, которую он может оказать России, выведав планы злоумышленников, не только снимет с него всякие подозрения, но и позволит заслужить милость императрицы, щедрость которой хорошо известна. Курант не заставил, себя долго уговаривать. Ему, в сущности, было все равно, комy оказывать услуги и от кого получать деньги, зато оказаться в тюрьме очень не хотелось. Беседа поэтому завершилась дружеским соглашением. Курант обязался принять деятельное участие в предприятии Шампаниоло и сообщать все, что ему удастся узнать, в Петербург. Связь с Паниным швейцарец должен будет поддерживать через русских представителей за границей. Для этого Никита Иванович сообщил ему особое "слово" (что позднее стали называть "паролем"). В завершение беседы Куранту были вручены 300 червонцев в качестве аванса.

16 мая Курант и Шампаниоло, благополучно получив свои паспорта, отправились в Кронштадт. Там они должны были сесть на корабль и отплыть в Любек, а затем отправиться сухим путем в Льеж.

Пока они совершали это долгое путешествие, Панин постарался выяснить, не осталось ли в России соучастников заговора. Поначалу он заподозрил живших в Петербурге французских дипломатов, но подозрения оказались напрасными. Во-первых, потому, что состоявшие при посольстве священник и садовник получали жалованье не только от своего посланника, но еще и из русской казны. Во-вторых, среди дипломатов просто некому было заниматься интригами и составлением заговоров. Самого посланника, маркиза де Жюинье, в Петербурге больше всего интересовала супруга графа Ивана Григорьевича Чернышева. Из дома графа он буквально не выходил. Графиня любила поболтать со своим поклонником на политические темы и все мало-мальски интересное, естественно, передавала мужу. С другой стороны, если требовалось крепко внушить французскому посланнику какую-либо мысль, граф Иван Григорьевич также делал это с помощью жены.

Из сотрудников миссии беспокойство вызывал ее секретарь, шевалье, или, что то же самое, кавалер де Корберон. Кавалера, как и его начальника, в первую очередь занимали особы прекрасного пола, но помимо выбора дамы сердца Корберон с незаурядной прытью завязывал знакомства при дворе и в иных кругах, словом, уследить за ним было непросто. Кавалера следовало унять, но для этого нужен был повод.

20 июня 1776 года было получено, наконец, первое донесение от Куранта. Как и подозревал Панин, заговорщики затеяли печатание фальшивых русских ассигнаций. Именно для этого им и понадобился художник. Куранту было поручено изготовление печатной машины и составление рисунка. Еще швейцарец сообщал, что фальшивые деньги будут пересылаться в Петербург к жене Шампаниоло и ее сообщникам, одного из которых звали Фазер. Художнику удалось выяснить и имена курьеров, которые должны будут доставить фальшивые деньги в Россию, – Дюкуа и Сен-Симон.

Никита Иванович немедленно навел справки. Выяснилось, что жена Шампаниоло действительно живет в Петербурге в доме лейб-хирурга Рейслена. Барон Фазер оказался отставным подполковником русской службы, болтавшимся без дела в Москве. Там же обнаружились еще два шампаниоловых сообщника – некие Дюран и барон Розерти, промышлявшие учительством.

Вскоре от Куранта поступили новые сообщения. Заговорщики, как оказалось, фальшивыми ассигнациями ограничиваться не собирались. Планировались также поджог Кронштадта и убийство польского короля. Одновременно задумано было начать в Польше крупную смуту. Намечались и другие акции, но о них Курант ничего толком сообщить не мог, видимо, потому, что и сам Шампаниоло, от которого он получал информацию, многого не знал.

Курант напечатал уже ассигнаций на 250 тысяч и начинал тяготиться своим поручением. Дело пора было кончать. Панин предложил такой план. Швейцарцу поручалось уговорить своих сообщников перевезти типографию из Льежа в Любек, где их можно было захватить. Русскому представителю в Любеке было дано указание заручиться содействием властей этого города. В том, что они окажут необходимую помощь и уж во всяком случае не станут препятствовать аресту злоумышленников, сомневаться не приходилось. Любек вел с Россией обширную и выгодную торговлю.

Для захвата Шампаниоло в Любек необходимо было отправить специальное судно, якобы осуществляющее обычный пассажирский рейс. Чтобы ни у кого не возникли подозрений, Адмиралтейская коллегия поместила в "Петербургской газете" обычное объявление об отправке фрегата, чтобы желающие могли этим судном воспользоваться. По просьбе Панина вице-президент коллегии граф З.Г. Чернышев подобрал среди своих подчиненных умелого и надежного офицера – капитана Селифонтьева. Ему поручалось отправиться в Любек, арестовать Шампаниоло и доставить его в Россию. На всякий случай, если злоумышленникам удастся избежать ареста, Панин проинструктировал русского посла в Варшаве также принять необходимые меры к их поимке.

План был сообщен Екатерине и полностью ею одобрен. Панин уже приступил к его осуществлению, как вдруг неожиданное происшествие чуть не спутало все карты. 28 августа на одном из судов, прибывших в Кронштадт, был задержан курьер Шампаниоло, некий Балле де Сен-Симон. Арестован он был по приказанию вице-адмирала С.К. Грейга, имевшего на то инструкцию императрицы. Но, как служака не только ревностный, но и инициативный, Грейг не ограничился одним арестом. Он учинил французу допрос, причем прямо предлагал ему рассказать о связях с Шампаниоло.

Узнав об этом, Панин немедленно отправил императрице записку. "В настоящий момент, – убеждал он, – всего нужнее, для сохранения в непроницаемости сей важной тайны, избегать всех тех мер, кои бы о сведении Шампаниолова злодейства ему или которому ни есть из его сообщников могли дать некоторое подозрение чрез какую-либо в здешней публике огласку". Курьера, настаивал Панин, необходимо содержать "в крепком и безымянном аресте" под предлогом контрабанды, по крайней мере до тех пор, пока фрегат не прибудет в Любек. Императрица вняла совету Панина, и Балле де Сен-Симон был надежно изолирован.

Развязка наступила в конце сентября. Капитан Селифонтьев, прибыв в Любек, нашел там только Куранта со всеми "воровскими материалами". Шампаниоло, должно быть, почувствовав неладное, бежал в Гданьск, но был схвачен по дороге. Как только весть об этом пришла в Петербург, Панин приказал арестовать и его жену. При аресте мадам Шампаниоло в ее постели был найден секретарь французского посольства Сен-Поль. Сам Шампаниоло, не дожидаясь формального допроса, сознался во всем сопровождавшему его офицеру.

Француз попал в тюрьму, где, по слухам, наложил на себя руки. Его жена и Сен-Симон были высланы из России Курант получил обещанную награду, но оказалось, что он надеялся на большее и потому счел себя обиженным. Вскоре настала очередь и кавалера де Корберона, который, впрочем, буквально напрашивался на неприятности. А произошло вот что.

Некий пьемонтец, граф Робассоми, затеял дуэль, убил своего противника и, чтобы избежать наказания, скрылся в здании французского посольства. Когда к посольству явилась полиция и потребовала выдать преступника, Корберон ответил, что посторонних в здании нет. Этот случай был доложен Панину, и он посоветовал императрице воспользоваться удобным предлогом, чтобы лишить Корберона права приезжать ко двору. Так и было сделано. На кавалера этот запрет подействовал угнетающе. Вскоре его постиг еще один тяжелый удар. Корберон узнал, что придворная дама, благосклонности которой он давно и безуспешно добивался, предпочла ему князя Репнина. Тут кавалер окончательно впал в меланхолию, начал проситься домой и вскоре покинул Петербург.

7. Трудные времена.

В начале 1768 года международное положение России казалось вполне удовлетворительным. Швеция опасений не вызывала. Вспышки враждебности, появлявшиеся время от времени в Константинополе, удавалось вовремя погасить. Даже в беспокойной Польше дела, похоже, подходили к благоприятному завершению. Репнин, подписав союзный трактат, мог, наконец, вздохнуть с облегчением и отдать Приказ русским войскам покинуть пределы Речи Посполитой.

Правда, мелкие неприятности, требовавшие внимания, все же происходили. В марте 1768 года Репнин сообщил Панину, что в небольшом городке Бар на юге страны образовалась враждебная России конфедерация, организаторы которой призывали с оружием в руках защищать веру и свободу. Впрочем, конфедерация была довольно слабой и сама по себе беспокойства не вызывала. Плохо было то, что рядом проходила граница с Австрией, где конфедераты всегда могли получить убежище, и, что особенно неприятию, бунтовщики жались к турецкой границе. Преследовать их значило подводить войска к турецким владениям, а это рано или поздно должно было вызвать недовольство в Константинополе. Наконец, неподалеку кочевали крымцы, которые вполне могли пристать к конфедератам.

В марте польский Сенат обратился к Екатерине с просьбой – направить войска на укрощение мятежа. Отвод войск к границе пришлось приостановить, хотя толку от них было немного. Даже небольшие отряды регулярной армии рез труда рассеивали толпы конфедератов, но, разбежавшись в одном месте, они вскоре собирались в другом. По примеру Барской конфедерации мятежи стали возникать и в других местах.

Крупные магнаты тайком снабжали конфедератов деньгами, и, видя сочувствие сильных людей, мятежники ни в чем себе не отказывали. По стране стали распространяться грабежи и насилия. Под знамена конфедерации стекались не только недовольные королем или расширением прав диссидентов, но и просто темные личности. От разгулявшейся шляхты не отставало и католическое духовенство. Религиозные фанатики саботировали постановления о правах диссидентов, принуждали православных переходить в унию, травили православных священников. Самый популярный из них, игумен Мельхиседек, был схвачен и брошен в тюрьму, откуда ему, впрочем, удалось бежать.

Король совершенно растерялся, ничего не предпринимал, да и не знал, как поступать. Темпераментный князь Репнин рвался в бой и просил Екатерину позволить ему самому встать во главе войск, чтобы подавить мятеж в зародыше. Положение было сложным, но поправимым. Побуйствовав вволю, шляхта в конце концов разошлась бы по домам, если бы от искр, разбрасываемых конфедератами, не начался новый пожар – восстание гайдамаков.

Насилия, чинимые конфедератами, истощили терпение украинских крестьян. То тут, то там стали собираться отряды казаков, чтобы громить панские усадьбы и вешать католических священников. Восстание быстро разрасталось. Откуда-то появились подложные грамоты, якобы присланные Екатериной II и призывавшие подниматься за веру.

В Петербурге таким поворотом событий были сильно раздосадованы. Беспорядки в Польше все усиливались, грозя перерасти в настоящую гражданскую войну. Репнину и командирам русских отрядов был послан указ – решительно пресекать новое возмущение. Все большее беспокойство вызывали сообщения из Турции. Обресков доносил, что в Константинополе зреют воинственные настроения. Их старательно подогревал французский посол, доказывавший, что Россия якобы сознательно не принимает крутых мер против конфедератов, чтобы иметь повод держать в Польше свои войска. В любой момент дела могли принять скверный оборот. В политике Порты нередко происходили резкие, труднопредсказуемые колебания. Для этого достаточно было небольшого толчка, какого-нибудь незначительного события.

В июле 1768 года отряд гайдамаков, гонясь за конфедератами, занял Балту – маленький городок на границе Польши, принадлежавший крымскому хану. Место было торговое, ярмарочное, а потому селились здесь люди разных языков и верований – татары, турки, евреи, украинцы, русские, сербы, греки и т. д. Гайдамаки, придя в Балту, под горячую руку пограбили местных богатеев, в том числе турок, и спустя несколько дней отправились своим путем. Видя, что гайдамаки ушли, обиженные позвали подмогу и принялись "мстить", грабя и убивая православных. Узнав об этом, гайдамаки вернулись и задали перцу туркам. В конце концов гайдамаки помирились с мусульманами, вернули им захваченное и снова ушли.

Инцидент на фоне происходивших событий был незначительным и к России никакого отношения не имел. Местный балтский начальник Якуб-aгa должен был доложить о нем в Константинополь, и, если бы он сообщил правду, дело было бы оставлено без последствий. Но в Крыму в то время находился французский посланник барон де Тотт. Ему удалось подкупить Якуба, и в результате в Порту пошло сообщение, имевшее мало общего с действительностью.

В Константинополе вести из Балты вызвали сильное волнение. 23 сентября великий визирь пригласил к себе Обрескова и заявил, что русский отряд якобы разграбил не только Балту, ханскую вотчину, но еще и Дубоссары, находившиеся от Балты аж в ста верстах. Визирь потребовал, чтобы русские войска были немедленно выведены из Польши. Обресков пытался объяснить, что он всего лишь дипломат и подобных заверений давать не может. Все, что он в состоянии сделать, – это передать требования Порты в Петербург и сообщить ответ. Но визирь казался невменяемым, Обресков вместе с другими сотрудниками посольства был арестован и брошен в тюрьму. Фактически это означало объявление войны.

Для Петербурга столкновение с Турцией не было неожиданностью. Такую возможность учитывали всегда. Активные действия России в Польше турецкие политики воспринимали очень болезненно. В течение шести лет Панину удавалось смягчать гнев Порты и противодействовать подстрекательству французов. Однако рано или поздно скрытая дипломатическая борьба должна была вылиться в вооруженный конфликт.

Будущий театр военных действий находился очень далеко от жизненно важных центров Российской империи, но война есть война. К ней надо готовиться серьезно и основательно. Надо собрать армию, снабдить ее всем необходимым, продумать стратегию боевых действий, то есть осуществить тысячу разных мер, принять множество важных решений, чтобы встретить противника во всеоружии. Между тем то, что происходило при дворе в Петербурге, мало походило на подготовку к надвигающимся испытаниям. Польша бурлила, из Константинополя приходили сообщения одно тревожнее другого, а Екатерина тем временем была занята совсем иным делом – она решила привить себе оспу. Начинание было, несомненно, похвальное, в особенности учитывая тот факт, что у императрицы оказалось много подражателей. Но найти для него более неподходящее время было, пожалуй, невозможно.

Организация этого по тем временам небезопасного предприятия была возложена на самого надежного человека – сиречь на графа Панина, Никита Иванович выписал из Англии знаменитого специалиста, доктора Димсдейла, постарался внушить ему мысль об ответственности предстоящей операции и отвел его к императрице. Операция прошла успешно, и Екатерина, повинуясь указаниям врача, отбыла в Царское Село, дабы в течение нескольких недель дожидаться результатов прививки, воздерживаясь от всяких дел. Привело это, в частности, к тому, что двор, как выражался Панин, оказался "разделен на две части, кои между собой сообщения не имеют". Иначе говоря, монархиня, державшая или, по крайней мере, пытавшаяся держать в своих руках все нити государственного управления, неожиданно оставила государство без своего матернего попечения. Но, как ни странно, государственный механизм продолжал исправно функционировать, как будто мог вполне обходиться без высочайшего надзора. Генерал З Г. Чернышев отдал приказ войскам, расквартированным на южных рубежах империи, находиться в состоянии боевой готовности. Панин рассылал русским послам за границей срочные депеши с указаниями, как поступать в случае, если война все-таки начнется. Князь Репнин, не дожидаясь приказов из Петербурга, произвел передислокацию русских войск, чтобы вернее отразить возможное нападение на Польшу турок или крымского хана. Граф П.А. Румянцев, президент Малороссийской коллегии, срочно пополнял военные склады, готовясь к приходу армии. Словом, каждый, не дожидаясь рескриптов и указаний и не думая о милостях и наградах, делал свое дело.

В начале ноября императрица, пребывая в вожделенном здравии, вернулась, наконец, в столицу. Она ознакомилась с состоянием дел и совершенно растерялась. В военном деле она ровным счетом ничего не понимала. Между тем должным образом подготовиться к войне было важно не только для государства, но и для нее лично. Как известно, ничто так не способствует славе государей, как победы на поле брани. И, с другой стороны, несколько неудачных сражений – и ее авторитет в Европе развеется, как дым. Екатерина недолго колебалась. Она решилась сделать то, на что не осмелилась пойти пять лет назад. Императрица распорядилась учредить Совет, наподобие того, что некогда предлагал Панин. Графу было поручено подобрать и членов нового государственного учреждения. Первое заседание Совета состоялось уже 4 ноября. С его членам, рекомендованным Паниным, Екатерина присовокупила собственных избранников. В результате в 10 часов утра в особом покое во дворце собрались: граф Кирила Григорьевич Разумовский, двое князей Голицыных: – один генерал, другой вице-канцлер, графы Никита и Петр Панины, князь М.Н. Волконский, генерал-прокурор князь А.А. Вяземский, генерал-аншеф граф З.Г. Чернышев и, конечно же, граф Григорий Орлов. Последний нужен был для того, чтобы оглашать мысли Екатерины, точнее, те из них, которые она сама высказывать не решалась.

На первых заседаниях речь шла, естественно, о подготовке к войне. Совет единодушно решил, что войну следует вести наступательную, с тем чтобы закончить ее как можно скорее. Цель России на случай, если война будет складываться удачно, была сформулирована очень скромно – удержать свободное мореплавание на Черном море. Правда, тут же было высказано пожелание – утвердить с Польшей такие границы, "которые бы навсегда спокойствие не нарушали". Это были отголоски доклада графа Чернышева.

Армию было решено разделить на три корпуса: наступательный – под командованием А.М. Голицына, оборонительный – под началом П.А. Румянцева и обсервационный. У Панина были сведения, что по повелению султана турецкая армия должна собраться частью при Адрианополе и частью при Бабадаге. Совет предположил, что наиболее вероятным направлением турецкого наступления будет Польша, и не ошибся. Действительно, в Константинополе полагали, собрав главные силы до 400 тысяч человек, перейти через Днестр близ Хотина, взять Варшаву, свергнуть короля, а затем двинуться в Россию через Киев и Смоленск. Одновременно крымский хан со100-тысячной ордой должен был начать боевые действия на юге.

У турецкой армии были свои уязвимые места. Она состояла в основном из почти не обученного ополчения и была плохо вооружена. Артиллерия, например, как во времена средневековья, стреляла мраморными ядрами. Но недостаток качества Порта намеревалась компенсировать количеством. В общей сложности Турция должна была мобилизовать до 600 тысяч человек.

Этой огромной по тем временам армии Петербург мог противопоставить не больше 180 тысяч своих солдат. Но на его стороне были иные существенные преимущества, и в первую очередь техническое превосходство над противником. В России быстро развивалась и совершенствовалась промышленность. В середине XVIII века Россия выплавляла железа столько же, сколько Англия и Швеция, вместе взятые. Металлургические предприятия Урала, ткацкие мануфактуры Москвы и оружейные заводы Тулы позволяли хорошо оснастить армию. Русская артиллерия считалась одной из лучших в Европе. Армия, прошедшая школу Семилетней войны, была неплохо обучена и организована. В России были умелые военачальники – П.А. Румянцев, П. И. Панин, Н. В. Репнин. Были и те, кому еще предстояло проявить свой полководческий гений. 38-летний А. В. Суворов, командовавший в то время полком в Польше, когда узнал о предстоящей схватке с Турцией, начал отправлять в Петербург письма, умоляя перевести его туда, "где будет построжае и поотличнее война".

Подход главных сил к театру военных действий должен был произойти весной, не раньше марта. Зима ушла на сборы армий и подготовку магазинов. Но к войне готовилась не только армия. Пока пушки молчали, свое слово должна была сказать дипломатия.

В предстоящей войне Россия могла опереться на двух сравнительно надежных союзников – Пруссию и Данию. В Копенгагене сразу после начала войны заверили, что во всем будут держаться союзного трактата. Что касается Фридриха II, то он, узнав о разрыве между Петербургом и Портой, сильно перепугался. Он заподозрил, что Россия может пойти на сближение с Австрией и потерять интерес к Пруссии. Вообще король решил, что русско-турецкое столкновение неминуемо вызовет всеобщую европейскую войну. При таких обстоятельствах собственная участь представлялась ему незавидной. В любом случае король решил крепко держаться союза с Россией, чтобы не потерять своего хотя и единственного, но могущественного союзника.

Дружественные отношения с Пруссией, Данией и Англией, то есть той частью Северной системы, которую удалось создать к началу войны, позволяли быть спокойными за северные границы. Панин был уверен, что, какие бы события ни происходили в Стокгольме, совместные усилия северных держав позволят предотвратить агрессию со стороны Швеции.

Можно было ожидать неприятностей от Австрии, но их серьезность зависела от того, как будут складываться военные действия. Еще в 1760 году Россия и Австрия подписали секретный и бессрочный "артикул" о взаимной помощи в случае войны с Турцией. Однако когда Панин попытался выяснить, как в Вене смотрят на эту договоренность, князь Кауниц ответил, что выход России из союза с Австрией освободил последнюю от всех обязательств. Австрийцы, впрочем, заявили, что будут придерживаться нейтралитета.

Главным политическим противником оставалась Франция. Версаль подтолкнул Турцию к объявлению войны и был намерен как можно дольше подогревать в Константинополе воинственные настроения. От Франции исходила и другая серьезная опасность – в делах польских.

Начало войны вызвало в Польше сильный резонанс. Противники России оживились. Они доказывали, что Турция непременно одержит победу и что против России поднимется вся Европа. Наиболее влиятельная партия Чарторыйских, хотя явно и не выступала против России, но втихую активно этим занималась. Король же целиком находился под их влиянием.

У Чарторыйских были свои планы, во многом разумные и справедливые. Они предполагали, например, изменив государственное устройство страны, вывести ее из состояния анархии и освободить от чрезмерного иностранного влияния. Но вожди партии допускали и серьезные просчеты, обрекавшие их планы на неудачу. Во-первых, Чарторыйские категорически отказывались признать за иноверцами какие бы то ни было политические права, будущая Польша представлялась им страной, в которой безраздельно господствует католическая шляхта, предводительствуемая сильным королем. Во-вторых, действовали они часто при помощи хитрости и лицемерия. Это была уже не политика, а политиканство, которое обычно до добра не доводит.

Сначала Чарторыйские хотели опереться на помощь России. Используя деньги и войска, присылаемые из Петербурга, они посадили на трон своего короля. Но в Петербурге преследовали свои цели и тратить деньги ради чужих интересов не собирались. Влияние России в Польше стало преобладающим. Теперь король начал искать поддержку у другой державы, возлагая надежды то на Пруссию, то на Австрию, то на Францию. Он рассчитывал создать противовес России, с тем чтобы, играя на противоречиях, добиваться собственных целей. В этом и заключалась его ошибка.

Дело в том, что внешнеполитические интересы России и Польши, в сущности, мало противоречили друг другу. В Петербурге добивались лишь одного – надежного, прочного мира на границе с Речью Посполитой. Учитывая международное положение России, это было настоятельной необходимостью. Но непрекращающиеся внутренние распри в Польше и интриги других держав вызывали постоянные трения и заставляли все активнее вмешиваться во внутренние дела этой страны, чтобы поддерживать дружественную партию, способную сдерживать антирусские поползновения. Правда, делалось это грубо, порой даже жестоко, вполне в духе политических нравов того времени.

Однако ничего большего Россия не желала. Даже предложение графа З.Г. Чернышева воспользоваться выборами короля, чтобы изменить границу, осталось без последствий. Если бы король и Чарторыйские, раз они пошли на сотрудничество с Россией, оставались верны этому союзу, то опасения Петербурга были бы развеяны и в числе своих сторонников они имели бы и Панина, и Репнина. Тогда Екатерине пришлось бы согласиться и на реформу государственного устройства Польши, и на многие другие меры, необходимые для этой страны. Но король предпочел искать себе новых друзей.

В условиях начавшейся войны Панин вынужден был вмести в свою политику в Польше некоторые коррективы. Прежде он стремился, не считаясь с расходами, добиться в этой стране скорейшего успокоения. Теперь, когда все средства шли на подготовку армии, эта цель становилась труднодостижимой. Панин предложил изменить тактику, правда, проводить ее в жизнь пришлось уже не Репнину.

После объявления Турцией войны при петербургском дворе стали распространяться критические настроения. Говорили, что во всем виноваты граф Панин да князь Репнин, своими жесткими действиями в Польше доведшие дело до конфликта с Турцией. Особенно усердствовал князь М.Н. Волконский, упрекавший Панина, хотя и не прямо, намеками, даже на заседаниях Совета.

Чтобы успокоить критиков, императрица решила пожертвовать Репниным и отозвала его из Варшавы. По мнению С.М. Соловьева, этот шаг был ошибкой. В Польше был нужен именно такой человек, как князь Николай Васильевич, тем более что его отъезд противники расценили как признак колебаний и слабости России.

Сам Репнин, хотя давно уже просился на родину, был сильно расстроен тем, при каких обстоятельствах произошло его отозвание. Оно могло быть истолковано как выражение неодобрения и недоверия со стороны императрицы. Панин как мог старался успокоить и подбодрить посла. "Невозможно, мой друг, – писал он Репнину, – обращать все свое попечение на собственные наши выгоды ли неприятности, когда благо отечества требует всего Вашего усиливания к его ограждению... С сопутником одних собственных достоинств дорога каждому стеснения, но тем благородной душе она ласкательнее. А где прямая служба отечества призывает, тут не должен быть слышен голос своих собственных нужд; не поставь, мой друг, в хвастовство и поверь чести моей, что таково было мое с братом моим правило во всю нашу жизнь... Находя всегда в вашей душе те же расположения, на них основана вся моя к вам сердечная любовь и преданность".

Инициатива, должно быть, во все времена приводила сходным последствиям. Репнин был отозван и направлен в действующую армию, а на его место императрица определила самого непримиримого критика – Волконского. Задачи перед новым послом стояли в целом прежние, но акценты были смещены. Волконский должен был твердо добиваться одного – сохранения власти короля, единственного упорядочивающего начала в государстве. Что же касается конфедераций, постоянных распрей и столкновений между партиями и группировками магнатов, то им также следовало противодействовать, но по мере возможности. Чем больше польские феодалы были заняты выяснением взаимных претензий, тем меньше было шансов, что Польша окажется вовлеченной в войну и, следовательно, осложнит и без того непростые задачи, стоявшие перед Россией.

По сравнению с Репниным Волконский был человеком более мягким, уступчивым и надеялся ласковым обращением сделать то, чего не удалось добиться его предшественнику. Увы, надеждам этим не суждено было сбыться. Очень скоро он начал жаловаться Панину на лживость польских политиков и предлагал "усмирить Чарторыйских" и "постращать короля". Но еще до того, как князь Волконский приступил к исполнению своих нелегких обязанностей, прогремели первые выстрелы новой войны.

В начале января 1769 года Крым-Гирей во главе 70-тысячной орды двинулся в направлении русской границы. Он собирался опустошить южные области России, а затем войти в Польшу и соединиться там с антиправительственными конфедератами. По выражению историка С.М. Соловьева, это было "последнее в нашей истории татарское нашествие". Другой историк, В.Д. Смирнов, добавлял, что это нашествие было не только последним, но и самым "затейливым".