Текст книги "Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века."

Автор книги: А. Гаврюшкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 13 страниц)

Для России дружба с Пруссией тоже давала определенный выигрыш. У Фридриха была в Польше обширная агентура, при содействии которой сделать Понятовского королем можно было и быстрее, и с меньшими затратами. Пруссия, кстати, была еще хороша и как пугало против Австрии. Беспокоило Панина лишь то, что Фридрих в то время вел секретные переговоры с Турцией о заключении союза против австрийцев. Прусскому королю такой союз был очень нужен, но интересам России он никак не соответствовал. В случае его подписания зависимость Фридриха II от русского двора существенно ослабла бы. Поэтому в Петербурге, узнав о переговорах, немедленно приняли меры. Русским представителям в Берлине и Константинополе было предписано всеми средствами противодействовать достижению соглашения между Пруссией и Турцией. Одновременно о переговорах сообщили австрийскому посланнику, дабы в Вене о своих интересах тоже позаботились. В целом международная обстановка целям России в Польше благоприятствовала. Серьезного противодействия, по крайней мере на первых порах, ни с какой стороны не ожидалось. Фридрих II был для России хотя и не очень надежным, но заинтересованным союзником. Решение поставленной задачи определялось теперь прежде всего тем, как будут развиваться события в самой Польше.

Процедура избрания монарха в Речи Посполитой была делом долгим и чреватым неожиданными осложнениями. По смерти предыдущего короля власть в государстве временно брал на себя гнезненский архиепископ – глава католической церкви, или примас Польши. Потом созывался так называемый конвокационный сейм, решавший вопросы государственного управления. За ним – элекционный сейм, депутаты которого выслушивали иностранных послов и тех, кто представлял лиц, баллотировавшихся в короли. Этот сейм составлял также договор с будущим королем об условиях принятия им власти и, наконец, осуществлял его избрание. Процедуру завершал коронационный сейм, где примас возлагал корону на победившего претендента, а тот принимал присягу и подтверждал прежние права сословий.

Делегаты, или послы, на общегосударственный сейм выбирались на воеводских сеймиках, которых в Польше в те времена было около семидесяти. Сеймики давали своим представителям подробные наказы о том, как действовать. В работе сейма принимал также участие Сенат, состоявший из католических епископов, воевод и других влиятельных сановников. Положение осложнялось тем, что каждый из послов на сейме обладал так называемым правом свободного запрета – "либерум вето". Это означало, что несогласие даже одного посла с каким-либо решением сейма делало и все прочие решения недействительными. Кроме того, существовало правило, по которому сейм заседал в течение шести недель. Для продления этого срока тpeбoвaлocь единогласное решение всех послов. В таких условиях достаточно было заручиться поддержкой одного посла, чтобы развалить всю работу сейма. Как это ни удивительно, половина сеймов все-таки успешно завершала свою работу.

Еще одним обстоятельством, усиливающим анархию и в без того хаотическом государственном устройстве Польши, было право конфедерации. Шляхтичи могли на законном основании объединиться в союз – конфедерацию, для того чтобы добиваться какой-либо политической цели. Использовать они могли практически любые средства, в том числе и вооруженную борьбу, причем вне зависимости. От того, одобряют эту борьбу государственные власти или нет*.* Конфедерация была, по существу, узаконенным правом на гражданскую войну. В такой обстановке добиться избрания на королевский престол нужного кандидата было непросто. Правда, первые события, казалось, планам России благоприятствовали.

Князь Репнин, приехав в Варшаву, сообщил важную новость – 6 декабря от оспы скончался новый саксонский курфюрст. Одним претендентом на престол стало меньше. Принцы Ксаверий и Карл, взвесив свои возможности, пришли к выводу, что баллотироваться в короли им не по карману. Главным соперником избранника императрицы стал коронный гетман граф Браницкий. Объединившись с Радзивиллом и Потоцкими, он начал энергично бороться за голоса избирателей.

Прежде всего Браницкий принялся разгонять сеймики, состав которых не соответствовал его целям. Делать это ему было нетрудно, поскольку граф содержал две тысячи человек собственного наемного войска и фактически командовал коронными, то есть государственными, войсками. К тому же в Польше находились многочисленные саксонские отряды, оставленные якобы для охраны имущества усопшего короля. Новый курфюрст издал указ распустить эти войска, после чего большая их часть тут же поступила на службу к Браницкому и Потоцким. Князь Радзивилл, не стесняясь, совершал вооруженные нападения на своих противников.

Чарторыйские с удовольствием приняли предложение России о сотрудничестве и теперь настойчиво требовали войск, чтобы уравновесить силы противника. Но в Петербурге не торопились, ограничиваясь лишь денежными дотациями. Надо было дождаться благоприятного момента. Чем больше бесчинствовала партия Браницкого, чем чаще она совершала насилия и нарушала законы, тем сильнее становилось недовольство ею со стороны поляков.

Деньги, помноженные на энергию сторонников Понятовского, делали свое дело. На воеводских сеймиках Чарторыйские приобретали перевес. Тогда противники решили сосредоточить усилия на выборах послов от польской Пруссии, где у Радзивилла были огромные поместья. Сеймик должен был собраться в Грауденце (Грудзендз). Между тем близ этого города были расквартированы два батальона русских солдат, в основном инвалидов, охранявшие старые склады, оставшиеся еще со времен Семилетней войны.

Перед началом выборов генерал-майор Хомутов, командир отряда, вывел своих ветеранов из города, чтобы не смущать благородное собрание. Браницкий тут же окружил город своим 7-тысячным войском. Хомутову это не понравилось, и он посоветовал гетману не озорничать. Браницкий не послушался. Тогда инвалиды вернулись в Грауденц. После недолгих препирательств магнаты сочли за благо распустить сейм, который так и не принял никакого решения.

Дополнительные два отряда все же пришлось ввести. Ко времени конвокационного сейма они подошли к Варшаве. Узнав об этом, "колобродный Радзивилл", как называл его Панин, вместе с гетманом Браницким поспешно бежал. Чарторыйские полностью контролировали положение.

Первым делом сейм признал императорский титул русских государей и от имени республики выразил благодарность Екатерине II за оказанную помощь. Затем было принято решение, что королем в Польше может быть только поляк и католик, а чужестранных принцев предлагать на это место запрещалось. Наконец, коронным гетманом вместо сбежавшего Браницкого был избран князь Август Чарторыйский. Дело шло к благоприятной развязке, и, следовательно, пора было задуматься о дальнейших действиях.

С точки зрения Панина, избрание Понятовского было не самоцелью русской политики в Польше, но лишь средством для решения более широкой задачи. Короли не вечны, а "друзья"-магнаты послушны лишь до тех пор, пока получают щедрые субсидии. России нужен в этой стране другой, более надежный союзник. Им могли стать единоверцы-православные, которые к тому, же были еще и русскими (В XVIII веке русским называли не только великороссов, но и белорусов и украинцев).

В обширной Речи Посполитой собственно поляки и католики жили на сравнительно небольшой территории. Некоторые воеводства, например Волынское, Подольское или Черниговское, были населены почти сплошь православным крестьянством и шляхтой, лишь кое-где ополячившейся. Существовало даже воеводство, так и называвшееся – Русским – и включавшее земли Львовскую, Холмскую и Галицкую – прежнюю Червоную Русь. Эти территории отходили к Польше в разное время либо в результате захватов, либо благодаря унии с Великим княжеством Литовским.

Православные и католики сосуществовали в польском государстве сравнительно мирно до тех пор, пока в XVI веке в Европе в ответ на реформацию не поднялась волна Католической реакции. К концу столетия эта волна докатилась до Польши и вызвала здесь серьезные последствия. Подавив реформацию, католические фанатики взялись за искоренение "русской веры". Это привело ко многим кровавым событиям и сыграло не последнюю роль в том, что в середине XVII века Украина восстала против Польши и объединилась с Россией.

В Речи Посполитой православное крестьянство подвергалось тяжелому гнету и, естественно, смотрело на единоверную Россию как на свою заступницу. Все основания для недовольства были и у православного дворянства, ибо на него фактически не распространялись те многочисленные права и вольности, которыми пользовалась шляхта католическая. Поэтому Панин считал, что, если наделить православных хотя бы ограниченными политическими правами, в Польше возникнет влиятельная и дружественная России сила, способная противодействовать любым враждебным начинаниям. Но в таком случае отпадет необходимость поддерживать в этой стране политическую анархию, ибо чем сильнее союзник, тем он полезнее. Поэтому Панин считал, что следующим шагом должно стать упорядочение государственного устройства Польской республики, и в частности ликвидация печально знаменитого "либерум вето".

Между тем события в Польше развивались, как и было задумано. После того как сейм постановил выдвигать в кандидаты только природных поляков, иностранные послы – французский, австрийский, испанский и саксонский – в знак протеста покинули Варшаву. Коронационный сейм собрался в удивительно спокойной обстановке. 26 августа 1764 года стольник литовский граф Станислав Понятовский единогласно был избран королем. Теперь он стал обладателем длинного и высокопарного титула: Пресветлейший и державнейший князь государь Станислан Август, Божией милостью Король Польский, великий князь Литовский, Русский, Прусский, Самогитский, Мозоветский, Волынский, Подольский, Подляшский, Ливонский и иных.

Получив сообщение об этом событии, Екатерина написала Панину записку: "Никита Иванович! Поздравляю Вас с королем, которого мы делали. Сей случай наивяще умножает к Вам мою доверенность, понеже я вижу, сколь безошибочны были все Вами взятые меры; о чем я не хотела обойтить показать Вам мое удовольствие. У меня так чрезвычайно спина болит, что я никак не в состоянии долго перо держать, и для того, сказав причину, извольте вместо меня на сей раз написать к графу Кейзерлингу и к князю Репнину мое удовольствие за их труды и радение... Если у меня не рюматизм в спине, то умираю: боюсь, чтоб не камень был; только то, что после бани первый раз мне легче было, несколько обнадеживает, что простуда..."

Потом императрица взяла подготовленное Паниным поздравительное письмо новому королю и подписала его. Письмо начиналось словами: "Государь брат мой! Единогласие, возводящее Вас на трон, доказывает как свободу выбора вашего народа, так и добродетели, привлекшие его".

У Панина были все основания быть довольным. Россия добилась избрания на польский престол своего кандидата, причем так, что и в Польше сохранялось спокойствие, и прочие европейские державы восприняли это событие как должное. Начинала складываться его, Панина, внешнеполитическая система.

5. Северная система

По складу характера Панин был человеком основательным, привыкшим действовать целенаправленно и методично. Поэтому свою внешнюю политику он постарался свести в единую, продуманную систему. Этому способствовало еще и то обстоятельство, что к середине XVIII столетия политическая мысль обогатилась множеством новых идей и понятий, с которыми Панин был неплохо знаком.

В 1625 году во Франции был опубликован объемистый трактат, называвшийся "О праве войны и мира". Принадлежал он перу знаменитого впоследствии голландского правоведа и политика Гуго Гроция. Революцию, которую это сочинение произвело в политической науке, нередко сравнивают с переворотом в мышлении естествоиспытателей, вызванным работами Декарта. Гроций, подобрав для большей убедительности огромное количество высказываний древних и средневековых авторов, доказывал, в частности, что государство не божественного, а земного происхождения и есть результат договора между людьми.

С легкой руки Гроция понятие общественного договора и сопутствующие ему идеи естественного состояния, законов разума и т. д. быстро получили распространение и нашли множество приверженцев. В Англии Томас Гоббс, а затем Джон Локк рассуждали о пределах и назначении государственной власти, о роли морали и права в политике. Во Франции идеи Локка начали проповедовать Вольтер и развивать Монтескье, поэтому они быстро распространились в континентальной Европе. Так, "государство", потеснив "суверена" и даже самого господа бога, легло в основу политического мышления, а служение государству было провозглашено основной целью дипломатии.

На протяжении XVII – XVIII веков многочисленные политические писатели усиленно разрабатывали теорию взаимодействия государств, появлялись новые понятия, например "сила" и "равновесие сил", возникали бесчисленные проекты союзов государств для установления в Европе такого равновесия. Государствоцентризм и концепция баланса сил широко используются в буржуазной политической науке и поныне, но уже тогда, в XVIII веке, стали появляться теории, построенные на иных принципах.

Пока французские моралисты рассуждали о естественных природных законах и разуме, призванном их отыскивать, размышляли о типах государственного устройства, на Британских островах подошли к политическим проблемам с другой точки зрения. Конечно, человечество едино в своем стремлении следовать закону разума на пути к прогрессу и благоденствию. Но, с другой стороны, человечество все же разделено на народы, различающиеся и языком, и обычаями, и национальным характером. По-видимому, рассуждал, например, английский политик Болинброк, бог заложил в человеческую природу неискоренимое стремление к образованию отдельных национальных общностей. Поэтому кроме общего закона разума должны существовать и особые законы, которыми предпочитают руководствоваться отдельные народы.

Англичане, например, отличаются от других европейцев тем, что у них своя оригинальная конституция и своя национальная английская церковь. Это – выражение особого британского национального духа. У англичан есть и особые внешнеполитические интересы, к примеру стремление к преобладанию на море и приобретению колоний. Выходит, что в основе политики лежит интерес не государственный, ибо государство производно от народного духа, а национальный.

Во Франции идею "народного суверенитета" обосновывал Жан-Жак Руссо, в Германии вопросом о культурном своеобразии народов, в первую очередь немцев, занимался И. Гердер. Буржуазия западноевропейских государств боролась с династической политикой монархов и, объявляя себя "нацией", выдвигала собственных идеологов. Иным было положение в России.

К середине XVIII столетия в России не успел сформироваться капиталистический класс, способный, подобно своим западноевропейским собратьям по сословию, выдвинуть национальные лозунги. Иначе развивалось русское Национальное самосознание и с культурно-исторической точки зрения. После того как в 1453 году под ударами нечестивых пал Константинополь, Московская Русь оказалась единственным государством, где правил православный монарх. Прочие единоверные народы оказались под игом бусурман. Россия, окруженная со всех сторон иноверцами – латинянами, мусульманами и язычниками, вела тяжелую борьбу за существование. Эти исторические обстоятельства не могли не наложить отпечатка на самосознание народа. Основа национального мировоззрения – это осознание народом своей самобытности, тех черт, которые отличают его от других народов. Но для Московской Руси ее самой очевидной и политически значимой особенностью было православие. Поэтому русское национальное самосознание, по крайней мере по форме, долгое время носило религиозную окраску.

Реформы Петра I круто изменили положение. Великий преобразователь настойчиво объяснял своим подданным, что их самобытность никуда не годится и что наперед должно во всем походить на иноземцев, предпочтительно голландцев, немцев и англичан. К тому же Петр I, довольно равнодушно относившийся к религии, существенно принизил роль православия. Но если на народных массах эти идеологические новшества существенно не отразились, то правящие классы оказались в полной растерянности. В середине XVIII века в умах петербургского общества причудливо смешивались старомосковские православные традиции, стихийное народное чувство национального достоинства и космополитические идеи, навеянные западноевропейской литературой и переходящие в вульгарное чужебесие.

Екатерина II быстро сообразила, что отсутствие национальной идеологии не на пользу России, и попыталась исправить положение. Она много писала и говорила о величии русского народа и намеревалась разрабатывать с этой точки зрения отечественную историю. Делала это императрица не потому, что прониклась к России особыми чувствами. Если бы судьба забросила ее не в Петербург, а, скажем, в Константинополь или Пекин, она с не меньшим усердием доказывала бы величие турецкого или китайского народов. Просто Екатерина понимала, что чувства национальной гордости и национального единства – великая сила, и пыталась использовать эту силу в своих интересах. Впрочем, при жизни императрицы такие усилия практических результатов не дали и приводили лишь к еще большему смущению умов да анекдотичным случаям. Однажды обер-шталмейстер Л.А. Нарышкин, человек развязный и несдержанный на язык, задал Екатерине такой вопрос: "Государыня, в течение моего детства и юности о русских говорили, как о самом последнем из народов; их называли медведями и даже свиньями; за последнее же время, и совершенно справедливо, их ставят выше всех известных народов. И вот я желал бы, чтобы ваше величество соблаговолили сказать мне, когда же, по вашему мнению, мы стояли наравне с ними?" Екатерина смешалась и поспешила переменить тему разговора.

Естественно, что в таких условиях внешняя политика России могла быть либо государственной, либо династической. У Екатерины хватило ума отказаться от последнего направления, тем более что престол она фактически захватила силой и о ее причастности к династии Романовых можно было рассуждать лишь со множеством оговорок. Поэтому в иностранных делах она исходила из идеи государства и в этом находила полную поддержку своего министра.

Никита Иванович Панин как политик считал своим долгом защищать интересы своего государства и честь императрицы как главы государства. На своих соотечественников он смотрел вполне трезво и со знанием дела рассуждал о сравнительных достоинствах и недостатках русского народа. Панин мог отметить добродушие, честность

морских мужиков-лоцманов и с удовольствием пересказать заявление некой шведской дамы, утверждавшей, что русским нет равных в "полях цетерских". И в то же время в разговорах с воспитанником он позволял себе такие высказывания.

Однажды, когда за столом зашла речь о шведском городе Торнео, великий князь спросил Панина:

– Каков этот город?

– Дурен, – отвечал обер-гофмейстер.

– Хуже нашего Клину или лучше? – не унимался Павел.

– Уже нашего-то Клину, конечно, лучше, – сказал Панин. – Нам, батюшка, нельзя еще о чем бы то ни было рассуждать в сравнении с собою. Можно рассуждать так, что это там дурно, это хорошо, отнюдь к тому не применяя, что у нас есть. В таком сравнении мы верно всегда потеряем.

Для почитателя петровских преобразований точка зрения вполне естественная – народы различаются между собой не каким-то национальным духом, а степенью приобщенности к западноевропейской цивилизации. Политик также имеет дело не с народами, а с государствами, которые действуют в соответствии с имеющейся у них силой, вступают в союзы, стараются разрушить враждебные коалиции, применяя где интригу, а где нужно – военную силу. Словом, политик, выступающий от имени своего государства, подобен шахматисту, стремящемуся переиграть своего противника. С этой точки зрения Панин рассматривал и внешнюю политику России.

В основу его деятельности легла идея создания Северного союза, то есть объединения государств севера Европы в противовес коалиции южных держав – Франции, Австрии и Испании. Эта идея, вытекавшая из теории равновесия сил, не была придумана самим Паниным. Еще до того, как он встал во главе русской дипломатии, сходные предложения выдвигали английские политики. В России первым о Северном союзе заговорил барон Корф. Панин эти идеи оценил, взял на вооружение, и с тех пор понятие Северный союз, или Северная система, связывалось главным образом с его именем. Термин "политическая система" в то время употреблялся как синоним общему направлению внешней политики государства, в рамках которого оно предпринимает систематические усилия.

Северную систему нельзя назвать внешнеполитической программой. Это было именно общее, основное направление деятельности в политике иностранной. Никакого развернутого плана ее проведения не существовало, хотя отдельные мысли по этому вопросу часто встречаются в дипломатической переписке того времени. Панин имел некоторую склонность к политическому теоретизированию, но все же был в первую очередь практик и сочинением обширных внешнеполитических проектов никогда не увлекался. Историки часто судят о Северной системе по донесениям иностранных дипломатов, главным образом по переписке между Фридрихом II и графом Сольмсом. Однако доверять иностранцам, в особенности Фридриху, в таких вопросах можно далеко не всегда. Для того чтобы узнать, каковы были действительные цели и мотивы внешней политики России, переписка между русскими дипломатами как источник куда надежнее.

Если исходить из документов, принадлежавших перу самого Панина, то ход его рассуждений представляется следующим. Главная задача русской дипломатии на ближайшие годы – это поддержание "дружбы и доброго согласия" с соседями, то есть обеспечение мира и сохранение самостоятельности внешней политики страны, иначе говоря, соблюдение государственного интереса. Чтобы сохранить мир на севере Европы, вблизи русских границ, необходимо обеспечить на континенте равновесие сил. Для этого профранцузской коалиции надо противопоставить союз северных держав – России, Пруссии, Англии, Дании, Швеции и Польши. Такой союз вовсе не обязательно оформлять каким-либо особым актом о его создании. Он должен быть не формальным, а фактическим, поэтому достаточно просто связать его участников системой взаимодополняющих соглашений. России Северный союз нужен не сам по себе, а как средство достижения ее внешнеполитических целей. Поэтому России следует занять в союзе главенствующее положение, быть в состоянии извлекать из него выгоду, сведя к минимуму собственные обязательства. В частности, союз должен помочь русской дипломатии решить ее непосредственные задачи в Польше, Швеции и Турции. Пользуясь словами самого Панина, необходимо было "вывести Россию из постоянной зависимости и поставить ее способом общего Северного союза на такой степени, чтоб она, как в общих делах знатную часть руководства иметь, так особливо на севере тишину и покой ненарушимо сохранять могла".

В идеале Северный союз должен был выглядеть приблизительно так. Пруссия берет на себя обязательство помогать России в польских и турецких делах в обмен на помощь против Австрии. Англия обязуется содействовать русской дипломатии в Швеции и Турции, получая за это помощь в случае столкновения с Францией или Испанией. Такое сочетание обязательств Панина вполне бы устроило, поскольку затрагиваемые интересы России были остры и насущны, а вероятность войны, допустим, между Пруссией и Австрией была не велика, тем более что Фридрих II всеми средствами стремился этого избежать.

С Данией можно было договориться на основе взаимных уступок. В обмен на помощь в шведских делах датчане получили бы выгодное им решение голштинского вопроса. Дания как участник Северного союза была ценна и сама по себе, поскольку в ее руках находились проливы – ключ к Балтийскому морю. Польшу можно было привлечь в союз после того, как в этой стране укрепится прорусская партия. В этом случае Польша была бы полезна России как союзница на случай столкновения с Турцией или Австрией. Наконец, от Швеции требовалось только одно – чтобы стокгольмские политики, неусыпно опекаемые своими северными союзниками, отказались от своих великодержавных поползновений.

Представление о том, что может дать Северный союз, сложилось у Панина не сразу. Кроме того, в Петербурге хорошо понимали, что в полной мере осуществить желаемое вряд ли возможно. И все же идея Северного союза имела одно очень важное и бесспорное достоинство. Благодаря ей внешняя политика России приобретала последовательность, были ясно видны задачи и средства их достижения, а действия, предпринимаемые в отдельных странах, увязывались в единое целое, в систему.

Первый серьезный шаг в создании Северного союза был сделан в 1764 году заключением союзного договора между Россией и Пруссией. Фридрих II начал домогаться такого договора сразу же после вступления на престол Екатерины II. В Петербурге к его просьбам относились благосклонно, хотя Панин сознательно откладывал заключение соглашения, стараясь добиться от короля больших уступок. Наконец, когда России потребовалось более деятельное участие Пруссии в польских делах, договор был подписан.

В несекретной части договора говорилось, что стороны гарантируют владения друг друга и в случае нападений на одну из них другая окажет ей помощь вспомогательным корпусом. С точки зрения интересов России главное содержание договора заключалось в секретных статьях. В них постановлялось, что, если Россия подвергнется нападению со стороны Турции, а Пруссия – "за рекой Везер", то есть с Запада, корпус заменяется субсидией в 400 тысяч рублей ежегодно в течение всей войны. Стороны договорились действовать заодно в Швеции, а в Польше – не допускать изменений конституции страны и покровительствовать диссидентам (так в те времена называли некатоликов). Как ни брыкался Фридрих, как ни ругал он Северную систему, но вынужден был впрячься в русскую колесницу. С интересами короля в Петербурге мало считались. Впрочем, вопрос о том, как относились к Фридриху при дворе Екатерины, заслуживает особого внимания.

В исторической литературе, особенно зарубежной, часто высказывается мнение, что прусский король чуть ли не диктовал свои условия России и вся внешняя политика страны строилась так, чтобы угодить его желаниям и учесть многочисленные советы, которые он щедро рассыпал в письмах Екатерине и инструкциях своему посланнику в Петербурге. Особенно старательно в пруссофилы записывают Панина, главным образом потому, что русско-прусский союз был важной частью Северной системы. Если Панин за союз с Фридрихом, стало быть, он находится под его влиянием, а может быть, даже подкуплен королем.

Что касается подкупа, то, несмотря на все усилия, ни одного факта, доказывающего это, найти так и не удалось. Более того, все современники Панина, в том числе и его откровенные недоброжелатели, единодушно признавали его абсолютную честность и бескорыстность. Знал это и Фридрих II, во всяком случае его посланник в Петербурге характеризовал ему Панина такими словами: "Он не станет торговать своими чувствами, в чем все находящиеся при здешнем дворе иностранные министры твердо уверены".

Ни пенсий, ни жалований Панин никогда не получал ни от одного иноземного монарха. Хотя практика выдачи крупных сумм иностранным политикам была в те времена широко распространена и считалась одним из обычных средств дипломатии. Были такие случаи и в России, в том числе и в царствование Екатерины. Так, например, фельдмаршал Миних с гордостью заявлял, что "имел честь служить на жаловании Великобритании".

Еще меньше оснований заподозрить Панина в пруссофильстве по убеждению. Надо сказать, что иностранные дипломаты, имевшие дело с русскими политиками, очень часто объясняли их поступки влиянием кого-либо из своих коллег. Если, допустим, иноземный посланник не мог добиться от Панина того, чего хотел, то можно было проще всего оправдаться перед собственным правительством, сославшись на интриги представителя другой, враждебной державы. Поэтому Панина зачисляют не только в пруссофилы. Английский посланник в Петербурге лорд Бакингем, например, сначала утверждал, что "Панин совершенно в руках французов", но потом пришел к выводу, что Никиту Ивановича переманили на свою сторону австрийцы. Легенда о преобладании в Петербурге прусского влияния была сочинена самим Фридрихом II и рассказана в его исторических трактатах. Выдумку эту подхватили почитатели короля, и со временем она прочно обосновалась в зарубежной исторической литературе. Интересно, что при дворе Екатерины на положение дел смотрели с прямо противоположной точки зрения. Панин искренне считал, что не Пруссия влияет на Россию, а, наоборот, в Петербурге вынуждают Фридриха делать то, что выгодно России. В письме одному из русских дипломатов Панин, например, отмечал: "Мы имеем удовольствие видеть, что его прусское величество, буде не без внутренней зависти, по крайней мере со всею наружной искренностью и податливостью, содействовал везде успеху дел наших".

Панин даже не считал Пруссию способной серьезно навредить России, хотя за внешне трогательной дружбой двух монархов скрывалась еле заметная, но упорная борьба. Русская дипломатия в случае необходимости предпринимала шаги, которые наносили Фридриху II чувствительный ущерб. Разумеется, и прусское величество, если только мог, под рукой вредил России. Лично Фридриха II ни Екатерина, ни Панин не любили. Императрица попросту называла его "иродом". Хотя случалось, что при дворе императрицы у прусского короля находились усердные помощники. Обнаружились они и в польских делах.

После избрания Станислава Августа в Петербург прибыл с официальным извещением об этом событии граф Северин Ржевуский, близкий друг нового короля. Сначала граф выхлопотал у Екатерины 100 тысяч червонцев дли своего монарха на обзаведение, а потом приступил к делу, ради которого собственно и приехал в Россию. Он подал Панину записку, в которой от имени польской республики испрашивалось согласие императрицы на изменение конституции страны. Согласно существующим законам, любой из депутатов сейма был вправе сделать недействительными все его постановления. Теперь предлагалось, что каждый депутат будет иметь право отвергать не все решения сразу, но лишь какое-то одно, так чтобы действенность остальных не затрагивалась.