Текст книги "Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века."

Автор книги: А. Гаврюшкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 13 страниц)

9. Вооруженный нейтралитет

В 1776 году «американские селения» Великобритании восстали против своего короля. В 1778 году американская республика заключила союзный договор с Францией, практически означавший, что последняя также вступает в борьбу. Вскоре к Франции присоединилась и Испания. Началась жестокая война на море.

Американские, французские и испанские каперы принялись захватывать торговые суда, идущие в Англию. Пострадали и русские купцы. Екатерина сердилась: "Первый, кто затронет архангельскую торговлю в будущем году, жестоко поплатится за это". Но морской разбой только усиливался, особенно после того, как к нему подключились еще и англичане. В этой обстановке Россия предприняла замечательный дипломатический шаг. В феврале 1780 года Екатерина подписала знаменитую впоследствии Декларацию о вооруженном нейтралитете, направленную воюющим державам, то есть в Париж, Лондон и Мадрид.

В декларации объявлялось, что нейтральные суда имеют полную свободу заходить в любые порты, кроме блокированных. Товары воюющих народов, находящиеся на нейтральных судах, должны быть неприкосновенны, причем захватывать можно только контрабанду – то есть военное снаряжение. В подкрепление своих требований Россия заявляла, что вооружает 15 кораблей и 4 фрегата. Одновременно с декларацией нейтральным странам было разослано предложение принять аналогичные меры и заключить между собой соглашение о защите свободного мореплавания.

Декларация имела огромный успех и упрочила авторитет России и популярность Екатерины. К вооруженном нейтралитету вскоре присоединились Дания, Швеция, Голландия, Пруссия, Австрия, Португалия и Королевство обеих Сицилии. Франция и Испания заявили, что готовы уважать права судов нейтральных стран. Уклончиво ответила только Англия, сообщившая, что она всегда уважала русский флаг. Такой ответ был понятен – система вооруженного нейтралитета ударила, прежде всего, по интересам Англии, особенно беззастенчиво грабившей торговые корабли. Впрочем, в конце концов и Англия вынуждена была уступить, так что к концу войны каперство фактически прекратилось.

Дипломатический ход, предпринятый Россией, оказался, даже по мнению ее противников, весьма удачным, и все же о нем еще очень долго спорили историки. Сомнения вызывало не существо концепции вооруженного нейтралитета, его пытались критиковать только в Англии. Разногласия вызывал вопрос о том, кому принадлежит честь быть автором этой прекрасной идеи.

Повод для споров дала сама Екатерина. Спустя много лет после подписания декларация в руки императрицы попала книга некоего аббата Денины, посвященная жизни Фридриха II, Аббат утверждал, что идея вооруженного нейтралитета якобы принадлежала не кому иному, как прусскому королю. Прочтя такой вздор, императрица возмутилась и на полях книги начертала: "Это неправда; идея о вооруженном нейтралитете возникла в голове у Екатерины II, а не у кого другого. Граф Безбородко может засвидетельствовать, что эта мысль была высказана императрицей совершенно неожиданно. Граф Панин не хотел и слышать о вооруженном нейтралитете; идея эта не принадлежала ему, и стоило большого труда убедить его, что и было поручено Бакунину, который выполнил это дело". Екатерина была права лишь отчасти. Во-первых, потому, что в ее записке есть явная если не ложь, то, по крайней мере, ошибка – почти все бумаги по вопросу о вооруженном нейтралитете написал не Бакунин, а Панин. Во-вторых, почему, отвечая аббату, Екатерина сочла необходимым не столько опровергать претензии Фридриха II, сколько настаивать на непричастности к делу Панина? Стало быть, для императрицы его имя было важнее, ибо общественное мнение того времени приписывало авторство именно Никите Ивановичу. Вопрос осложняется еще и тем, что в записках современников и трудах историков приводится несколько версий событий, приведших к подписанию декларации, которые сильно отличаются от екатерининской. Остановимся лишь на двух из них, наиболее красочных. Первая версия принадлежит итальянскому дипломату маркизу де Парело, служившему в те годы в Петербурге. По имевшимся у маркиза сведениям, дело было так.

Когда английский король Георг III понял, что война приобретает для него опасный оборот, он принялся спешно искать союзников. Британскому посланнику в Петербурге Дж. Гаррису было дано задание во что бы то ни стало добиться выступления России в пользу Англии. Гаррис был человеком опытным, ловким и большим интриганом, мало разбиравшимся в средствах. Поначалу он взялся обхаживать Панина, но Никита Иванович не поддавался. Тогда Гаррис переключился на Потемкина и преуспел. Князь Григорий Александрович всегда был расположен к Англии, и льстивому и вкрадчивому британскому посланнику без труда удалось приобрести его полное содействие.

Потемкин организовывал ему тайные аудиенции у Екатерины. В результате министр иностранных дел не знал о том, какая политическая комбинация зреет за его спиной. Между тем Гаррис торопился. Екатерина отдала распоряжение о подготовке эскадры, со дня на день ожидалась декларация в пользу Англии. Гаррис даже отправил в Лондон своего курьера с радостными известиями, причем паспорт ему выдал не Панин, как было принято, а Потемкин. И вдруг вся Гаррисова постройка, возведенная с таким старанием, рухнула.

Оказалось, что, когда хитрый Гаррис уже отправил в Лондон своего курьера, испанский поверенный в делах в Петербурге Нормандес узнал о происках англичанина и поспешил к Панину. Происходило это вечером. Никита Иванович был уже в халате и собирался ложиться в постель. Узнав о таком коварстве, он пришел в негодование, схватил свой ночной колпак, бросил его на пол и поклялся, что выйдет в отставку, если не успеет расстроить эту тайную интригу. Затем он призвал своего секретаря Бакунина, заперся с ним в кабинете и составил план вооруженного нейтралитета, который и был представлен императрице. Менее чем через неделю появилась знаменитая декларация, а посрамленный Гаррис вынужден был вскоре уехать из Петербурга, "исполненный негодования и злобы на все, принадлежащее и относящееся к русской нации".

Гаррис действительно написал о русских много мерзостей. Особенно доставалось Панину. Когда английский посланник понял, что подкупить Никиту Ивановича не удастся, он принялся обвинять его во всех смертных грехах, нагромождая одну выдумку на другую. Гаррис, например, утверждал, что Панин якобы был всецело предан Фридриху II и, даже будучи тяжело больным и живя в своем имении, продолжал служить королю, получая от него приказания через "переодетых посланцев, разных купцов, путешественников". Но вернемся к вооруженному нейтралитету.

В начале прошлого века писатель П. Сумароков опубликовал сочинение, посвященное Екатерине II. Сумароков лично знал некоторых екатерининских вельмож и, работая над своим трудом, использовал их рассказы. В его изложении история вооруженного нейтралитета выглядит следующим образом.

Когда граф Панин узнал, что Гаррису удалось склонить Потемкина и Екатерину на свою сторону, он послал императрице письмо. Слабость здоровья, писал Панин, не истребила в нем любви к отечеству, а его совести противно изменять истине. Предложения англичан, убеждал Панин, не соответствуют интересам России. Соединение с Англией может вызвать в других странах серьезные опасения и свяжет императрице руки, "тогда как до ныне одно слово Екатерины давало перевес в Европе".

Прочтя это послание, императрица велела заложить карету и тотчас отправилась к Панину. Она застала графа дремлющим в креслах и, чтобы не нарушить его покой, удалилась в другую комнату. Когда Панина разбудили и он предстал перед монархиней, то вместо упреков услышал такие слова: "Граф, ты на меня сердился, я сама была тобой недовольна, но теперь вижу твою преданность к государству, ко мне и приехала тебя благодарить. Будем по-прежнему друзьями". Тут-то и родилась идея вооруженного нейтралитета.

Как же развивались события на самом деле? Доподлинно известно следующее. Гаррису действительно было дано указание добиться немедленной поддержки со стороны России и, если удастся, заключить с ней союзный договор. Английский посланник быстро сошелся с Потемкиным и в своих депешах в Лондон называл его не иначе, как "мой друг". Благодаря содействию Потемкина английский посланник осаждал императрицу своими записками, в которых доказывал близость интересов двух государств и необходимость их тесного союза, а также критиковал коварную политику Франции и Испании. Екатерина, по-видимому, колебалась, но Гаррису помог случай. В январе 1780 года в Петербург пришло сообщение о том, что испанские каперы захватили голландское торговое судно с русским грузом. В Мадрид была направлена резкая нота с требованием освободить корабль и возместить убытки. Но 6 февраля от русского консула в Кадиксе пришла депеша, сообщавшая, что испанцы захватили еще одно, на этот раз уже русское судно "Св. Николай", причем груз был конфискован и продан с публичного торга. 8 февраля Екатерина подписала указ Адмиралтейской коллегии – ко времени вскрытия вод снарядить в Кронштадте 15 линейных кораблей с припасами и провиантом на полгода. Цель предстоящей экспедиции не указывалась, однако, учитывая ее продолжительность, было ясно, что плавание эскадры не ограничится Балтикой.

11 февраля Потемкин позвал к себе Гарриса и очень довольный, под большим секретом сообщил ему о военных приготовлениях. Корабли -15 линейных и 5 фрегатов – предназначены, по словам Потемкина, "припугнуть испанцев". Англичане, продолжал Потемкин, "могут считать, что к их флагу прибавлено еще 20 кораблей", причем этот смелый шаг "лучше самой сильной декларации".

15 февраля Гаррис отправил на родину очередную депешу. Он писал, что "несколько дней назад", то есть не позже 13 февраля, он был приглашен на ужин "в очень узком кругу" в дом графа Строганова, где присутствовала и сама императрица. По-видимому, это и была та самая "тайная" аудиенция. Отведя Гарриса в сторону, Екатерина сказала, что она тщательно обдумала все способы помочь британскому посланнику и "сделает все, чтобы служить ему, кроме вовлечения себя в войну". Гаррис был очень доволен беседой.

Таким образом, до 13 февраля Екатерина была намерена выступить в пользу Англии, проведя антииспанскую военно-морскую демонстрацию. Ни о какой декларации, если верить Потемкину, она не помышляла. Но вот настало 14 февраля, и императрица предприняла неожиданный шаг. В этот день Панин получил ее письмо, написанное рукою Безбородко, секретаря императрицы, в котором сообщалось об указе от 8 февраля и повелевалось: сделать новое представление Испании; сообщить о мерах, принимаемых Россией, нейтральным государствам и пригласить их к совместным действиям и, наконец, "объяснить общими декларациями, вручаемыми Великобританскому и обоим Бурбонским дворам, что мы точно разумеем под именем свободной торговли". Иначе говоря, в письме Панину излагалась в общих чертах вся программа дальнейших действий.

Немецкий историк К. Бергбом, посвятивший вопросу о вооруженном нейтралитете обширное исследование, решил, что на основании письма от 14 февраля право авторства надо отдать Екатерине. Коль скоро в письме Панину говорилось об указе от 8 февраля, следовательно, он о нем прежде не знал. И если Панин не присутствовал при разговоре в доме Строганова, значит, он вообще ничего не знал о переговорах с англичанином и о планах императрицы. Тем более что в последующих беседах с Гаррисом сам Никита Иванович заверял его, что он к этому делу совершенно не причастен. Следовательно, вооруженный нейтралитет придумала Екатерина.

Но такое построение вызывает ряд возражений. Во-первых, трудно допустить, чтобы Панин не подозревал о готовящейся за его спиной столь важной внешнеполитической акции, даже если от него и пытались что-то скрыть. Для опытного дипломата, искушенного в придворных интригах, да еще и начальника контрразведки, это было бы более чем странно. Все же большую часть жизни он профессионально занимался выведыванием политических секретов. В условиях, когда его влияние при дворе явно падало, он должен был проявлять особую бдительность. Могла ли деятельность Гарриса ускользнуть от его внимания?

Возражение второе. В письме Панину сообщалось не о факте отправки указа в Адмиралтейскую коллегию, а была прислана копия указа. Это совсем не означает, что Никита Иванович не знал о распоряжении императрицы. Куда вероятнее другое. Панину предстояло написать проект декларации и другие важные документы. Для их подготовки наверняка потребуется текст указа, который и был ему прислан.

Возражение третье. До 13 февраля Екатерина намеревалась устроить демонстрацию в поддержку Англии, но декларация, как и прочие документы, была выдержана в духе строгого нейтралитета. Не случайно Гаррис в депеше от 25 февраля жаловался, что в письме, рассылаемом нейтральным странам, Англия и Испания фактически ставятся на одну доску. По существу же декларация оказалась антибританской мерой. Больше всего энтузиазма она вызвала в Дании, Швеции и Голландии, то есть в странах, страдавших в первую очередь от морского разбоя со стороны Британии. Голландцы так энергично взялись за вылавливание английских арматоров, что вскоре между двумя странами началась война. Почему планы Екатерины так сильно разошлись с ее конечными действиями? Что-то должно было повлиять на ее решение, не разговор ли с Паниным?

Возражение четвертое. А почему, собственно, Екатерина должна была стараться отстранить Панина от участия в разработке идеи вооруженного нейтралитета? О том, что Потемкин и Панин расходились во мнениях по вопросу об отношениях с Англией и каждый из них стремился перетянуть Екатерину на свою сторону, известно главным образом из донесений Гарриса. Но, вместо того чтобы безоговорочно верить английскому посланнику, не проще ли допустить, что русские не дрались между собой, а попросту дружно надували самого Гарриса? Князь Потемкин изображал "друга", граф Панин – "злодея", а дела решались своим чередом, вне зависимости от личных симпатий. Иначе трудно понять, почему, например, Екатерина решила поделиться славой и поручить написание большей части документов Панину, в то время как под рукой у нее был преданный человек – Безбородко. Наконец, возражение пятое и последнее. Можно допустить, что Екатерина действительно долго колебалась, решая, выступать ей протии Англии или нет, и если выступать, то в какой форме – обнародовать ли декларацию, учинить ли военно-морскую демонстрацию и т.д. Она могла принять окончательное решение именно 14 февраля, не исключено, что самостоятельно, но, скорее всего, под влиянием Панина. Однако если мы обратимся к событиям предшествовавших лет, то неизбежно придем к выводу, что сама концепция вооруженного нейтралитета складывалась в течение долгого времени и какого-то одного автора у нее попросту не было.

В самом деле, все ее основные элементы были известны и не раз обсуждались задолго до появления декларации от 28 февраля. Еще в 1778 году Дания предложила России заключить на все время войны особую конвенцию о совместной защите нейтральной торговли. Тогда же Екатерина распорядилась на следующее лето выслать несколько кораблей для защиты морского пути в Архангельск. В декабре 1778 года Панин представил императрице записку, в которой, в частности, предлагал организовать крейсирование в открытом море эскадр нейтральных стран, а также "учинить в Лондон и Париж" декларации России и Дании о свободе мореплавания. Записка кончалась словами: "Если сии мои всенижайшие рассуждения удостоятся монаршей апробации, примусь я немедленно за работу"

Предложение Панина было апробировано императрицей 22 декабря. Стало быть, первоначальный проект декларации был готов по крайней мере в январе 1779 года, то есть за год до ее официального распространения.

По существу, вопрос о том, кто придумал вооруженный нейтралитет, возник благодаря непомерному честолюбию Екатерины. Видя, что подписанная ею декларация имеет большой успех, императрица возжелала присвоить себе славу законодательницы морей и потому принялась доказывать непричастность к этому делу своего министра. Впрочем, кто бы ни был автором декларации, вооруженный нейтралитет был мудрым политическим шагом, много послужившим на пользу России.

10. Закат

В 1780 году, когда была подписана Декларация о вооруженном нейтралитете, Екатерине исполнился 51 год. Подходило к концу второе десятилетие ее царствования. Можно ли было назвать его «славным» или «великим»? Конечно, за эти годы Россия изменилась. Но какова была в этом заслуга самой императрицы?

Окрепла русская промышленность, и расширилась торговля. Но произошло это благодаря трудолюбию русских крестьян и мастеровых да предприимчивости промышленников и купечества. Ни одной серьезной меры в помощь промышленному классу Екатерина не приняла. Более или менее исправно функционировал механизм государственного управления. Но никаких принципиальных улучшений в него внесено не было. Деятельность же Сената и коллегии фактически направлял князь Вяземский. Выиграна война с Турцией. Однако Екатерина не проявила способностей организатора, умеющего мобилизовать силы страны в час испытаний. Не говоря уже о каком-то понимании военной стратегии.

За два десятилетия сильно вырос внешнеполитический авторитет России. Достаточно сопоставить только два факта. В 1762 году Екатерина, взойдя на престол, попыталась было стать посредником в урегулировании отношений между Австрией и Пруссией. Ее услуги были отклонены довольно бесцеремонно, если не сказать грубо. Но вот в 1779 году Австрия и Пруссия снова поссорились, на этот раз из-за Баварии, и за посредничеством сами обратились в Петербург. Мирить их на Тешенский конгресс поехал князь Н.В. Репнин, один из лучших русских дипломатов того времени. Позже германские государства нередко обращались к России, прося ее стать арбитром в их спорах.

К мнению Петербурга в европейских столицах начали прислушиваться очень внимательно. Не будет преувеличением сказать, что большим влиянием в Европе Россия пользовалась только после войны 1812 года. Однако внешняя политика находилась в руках Панина. Чем могла похвастаться сама Екатерина?

В начале царствования она затеяла реформу системы государственного управления, закончившуюся незначительными половинчатыми переменами. Потом она взялась переписывать законы и создала Комиссию об уложении. Но это предприятие вообще было оставлено на полпути. Правда, по указу императрицы страна была заново разделена на губернии. Дело, быть может, и неплохое, однако для приобретения славы явно слишком мелкое.

Екатерина чувствовала, что стареет, что время уходит, а она так и не сделала ничего, чем бы могла тешить свое самолюбие. И тут появляется Потемкин – энергичный, страстный, способный рождать грандиозные проекты и, быть может, даже их осуществлять. Потемкин с одинаковым пылом брался за все, в том числе и за иностранные дела. Это был последний шанс, и императрица решила, что упускать его нельзя. Она вознамерилась круто изменить направление своей внешней политики, а заодно и избавиться от человека, который прежде эту политику осуществлял. Вооруженный нейтралитет был последним важным внешнеполитическим мероприятием, в котором участвовал Панин. Отказаться от его услуг было тем более несложно, что нашлись люди, способные его заменить. Первым среди них был секретарь императрицы Безбородко.

Александр Андреевич Безбородко, впоследствии князь, попал в число приближенных Екатерины по протекции своего начальника фельдмаршала Румянцева. Сначала Безбородко был определен в канцелярию вице-канцлера, а потом императрица приблизила его к себе, дав должность докладчика. Впрочем, скоро стало ясно, что этот человек действительно наделен большими способностями. Безбородко приехал в столицу, когда ему исполнилось уже 30 лет. По манерам был он совершенным провинциалом, а из иностранных языков знал только латынь, которую учил когда-то в юности. Но за два года он самостоятельно освоил французский, а потом еще немецкий и итальянский. Правда, внешностью Безбородко обладал для придворной службы самой невыгодной – "уродливая голова, широкое, обрюзгшее лицо, толстые, отвислые губы". К тому же был у него заметный порок. По свидетельству современников, он "до исступления" любил женщин. Его похождения часто становились причиной громких скандалов, но Екатерина на подобные "шалости" обыкновенно смотрела сквозь пальцы.

Безбородко быстро усвоил главное – золотое правило, позволяющее ему неизменно пользоваться милостью своей повелительницы. Заключалось оно в том, чтобы "никогда противу ее не говорить, но, похваляя, исполнять все ее веления". Благодаря этому Безбородко сумел быстро сделаться правой рукой императрицы, человеком не просто полезным, но даже необходимым. "Mon factotum" называла она Безбородко в своих письмах. Круг его полномочий постоянно расширялся, доверенность к нему росла, и в ноябре 1780 года Безбородко был, помимо прочего, причислен к Коллегии иностранных дел "полномочным для всех негоциаций".

Панин видел, что его все чаще отстраняют от участия в политических делах. Можно было попытаться восстановить свое влияние на императрицу, но для борьбы попросту не хватало сил. Даже ездить ко двору становилось для него слишком тяжело. Можно было отказаться от своих политических пристрастий и начать подлаживаться под мнение Екатерины. Но он был слишком стар, чтобы перечеркивать все то, что своими руками создавал в течение 20 лет. Впрочем, панинская внешнеполитическая система и без того рушилась у него на глазах.

На май 1780 года было намечено путешествие императрицы на Украину и в Белоруссию. К этому времени из Вены подоспело сообщение о знаменательной беседе между русским посланником Голицыным и австрийским императором. Иосиф II выразил желание "найти такое место, где бы мог иметь честь и удовольствие лично познакомиться с ее императорским величеством и выразить перед ней чувства высокого уважения". Екатерина и Потемкин восприняли это предложение с энтузиазмом, и дело было скоро улажено.

В конце мая два монарха встретились в Могилеве. Их императорские величества быстро нашли общий язык и прониклись взаимной симпатией. Время проводили весело, "почти во всегдашнем угаре от забав". Однажды в Могилеве вспомнили и Панина, правда, повод к тому подал, как ни странно, Иосиф II. Как-то в разговоре с Безбородко император стал расспрашивать "об образе управления делами" в России и дошел до Иностранной коллегии. "Тут вступил он в похвалы графу Никите Ивановичу, говоря, что он очень рад приобресть его знакомство, что достоинства приватных людей не столько признаваемы бывают при них, как после их, – авантаж одних государей, коих таланты при жизни их более приметны и ощутительны; но тут, по его словам, часто участвует и похлебство".

Безбородко обиделся за прочих министров и указал Иосифу II, что и у австрийцев есть способные дипломаты. Император, однако, настаивал на своем и заявил, что "он отдает всю справедливость достоинствам князя Кауница, но не находит, чтобы ему было столько случаев и обстоятельств показать себя, как графу Никите Ивановичу, который по сие время имел репутацию министра в делах, всю Европу интересующих, и такую силу, что можно приписать ему как девиз: "fait et fit (да будет и бысть)"". После этого досадного случая о Панине уже не вспоминали.

В ознаменование нового союза в Могилеве был заложен храм св. Иосифа, после чего порфироносные расстались, сохраняя друг о друге самые приятные воспоминания.

По-видимому, вскоре после путешествия Екатерины в Могилев состоялось то историческое заседание Совета, которое окончательно определило "новое направление во внешней политике России". По словам историка А. Терещенко, Потемкин предложил Екатерине так называемый "Греческий проект" – план завоевания Константинополя. Императрица вынесла этот план на рассмотрение Совета. Услышав о новой авантюре фаворита, Панин стал решительно возражать. "Спор до того между ними разгорелся, что приверженцы Потемкина кричали: воевать Царьград! Согласные с Паниным замолчали, и он оставил собрание. Огорчения, претерпенные им от Потемкина, и противоречия Безбородки, державшего сторону князя, весьма расстроили его. Панин немедленно отказался от участия в делах, потом и заболел".

Между тем Екатерина упорно продолжала создавать свою новую "венскую систему". В 1781 году она заключила с Иосифом II "сговор дружбы и расположения", сиречь союзный договор. Монархи обещали друг другу военную помощь в случае нападения Турции. В сентябре 1782 года императрица отправила австрийскому императору свое знаменитое письмо с подробным изложением "Греческого проекта". Написано оно было по черновику, подготовленному услужливым Безбородко. Екатерина предлагала ни много ни мало выгнать турок из Европы, захватить Константинополь и воссоздать древнюю Греческую империю. В императоры она предлагала своего трехлетнего внука Константина, который, впрочем, должен был отказаться от притязаний на русский престол. Заодно Екатерина намеревалась создать буферное государство Дакию, составленное из Молдавии, Валахии и Бессарабии. Иосифа II этот полет фантазии сильно озадачил. Он никак не мог понять, чего же добивается русская императрица. Всерьез ли она воспринимает свою греческую утопию или это лишь пропагандистский трюк, "дымовая завеса", призванная скрыть иные внешнеполитические замыслы? То, что происходило в Петербурге, наводило на совершенно однозначные выводы. При дворе насаждалась мода на все греческое. Константина обучали греческому языку и нашли ему няню-гречанку. Поэты соперничали в восхвалении его будущих побед над турками. Позднее некоторые историки усомнились в том, что императрица могла серьезно относиться к своему "Греческому проекту" – шансов на его осуществление практически не было. Правда, сохранилась собственноручная записка Екатерины – черновик, предназначенный для "внутреннего пользования", где излагались основные идеи "Греческого проекта". Впрочем, проект был обречен вне зависимости от расстановки политических сил. Попросту Екатерина никогда ничего не доводила до конца.

В апреле 1783 года императрица подписала манифест о присоединении к Российской империи Крыма. Время было выбрано довольно удачно. Ни Турция, ни какая-либо из ведущих европейских держав помешать этому не смогли. Тут бы и остановиться, трезво взвесить обстановку, но Екатерина уже "закусила удила".

В 1787 году императрица отправилась в еще одно путешествие, на этот раз в Тавриду. По дороге она снова встретилась с Иосифом П. Для сопровождения императрицы на Юг было стянуто огромное количество войск. Потемкин из кожи вон лез, чтобы угодить Екатерине. На ее пути воздвигались триумфальные арки, причем на одной из них якобы было написано "Здесь дорога, которая ведет в Византию". Турецкий султан не стал дожидаться, когда на него нападут, и объявил войну первым. Когда Россия основательно завязла в этой войне, стали сказываться и плоды новой внешнеполитической "системы". Англия и Пруссия разбудили в шведском короле Густаве III воинственный дух, и он начал поход на Петербург. Русский посол в Стокгольме узнал об этом, когда шведская армия была уже в пути. Во времена Панина такое было немыслимо! Так, в 1788 году произошло то, что Никите

Ивановичу и его предшественникам столько лет удавалось избегать, – страна должна была воевать на два фронта. Англия субсидировала Густава Ш и готовила свой флот для отправки в Балтийское море, на помощь королю. Пруссия поднимала Польшу против России и Австрии. Положение было критическим. Дело дошло до того, что отчаявшийся Потемкин советовал Екатерине вернуть султану Крым, заключить мир со Швецией и вновь вступить в союз с Пруссией. Страна выдержала и это испытание. Русские солдаты сначала отогнали Густава III от Петербурга, а потом взяли Очаков и Измаил, хотя стоило это немалой крови. Впрочем, Панину дожить до всего этого не привелось.

Лето 1781 года Никита Иванович провел в своем смоленском имении Дугино. Ему надо было отдохнуть после болезни, оставаться же в Петербурге не было никакого смысла. Мнение его императрицу, похоже, уже перестало интересовать. Когда в начале сентября он вернулся в столицу, то понял, что предчувствия его были верны. Вице-канцлер Остерман получил указ взять на себя управление Коллегией иностранных дел. 19 сентября уехал великий князь Павел вместе с августейшей супругой. Им предстояло долгое заграничное путешествие – сначала в Польшу, а оттуда в Вену, Неаполь, Рим, Париж, Брюссель. Екатерина, выждав, когда Павел уедет, решилась окончательно избавиться от Панина. /29/ сентября, в понедельник утром, он получил приказ отпустить секретарей и отдать все бумаги. Это была отставка. Одновременно он получил еще один, особенно чувствительный удар. Никита Иванович узнал, что двое из его секретарей, Марков и Бакунин, люди, которым он полностью доверял, любил и считал своими единомышленниками, предали его и переметнулись на сторону Безбородко. Это, должно быть, ускорило отставку Панина. Втроем они вполне могли заменить опального министра.

С этого времени здоровье его резко ухудшилось. Панин уже редко выходил из дому. Все, что у него осталось, – это немногие близкие, и среди них добрый Фонвизин, да нечастые письма от брата из Москвы, от Репнина и от Павла. В сентябре 1782 года Екатерина в последний раз почему-то вспомнила о Панине. По случаю 25-летия своего коронования она учредила орден св. Равноапостольного князя Владимира и наградила им знатнейших сановников империи. В их число вместе с Потемкиным, фельдмаршалом Румянцевым, Григорием Орловым, Репниным и другими попал Панин.

В ноябре из заграничного путешествия вернулся великий князь. В первый же день по приезде он вместе с женой отправился к Панину. Никита Иванович хоть и был слаб, но нашел силы выйти и целый вечер провести со своим бывшим воспитанником. Павел радовался возвращению на родину, беспрестанно шутил, дурачился, пародируя иностранных министров и монархов, словом, был в ударе. До того было хорошо и весело, что под конец Никита Иванович попросил великого князя взять серьезный тон – не было сил смеяться.

Панину еще многое хотелось сказать Павлу. Он ждал его со дня на день. Но проходили недели, месяцы, а от цесаревича никаких вестей, даже ни разу не прислал справиться о здоровье. Панин сначала волновался, не случилось ли что, потом было затаил обиду и наконец успокоился. Зачем обманывать себя? Павлу и без того хватает забот, чтобы помнить о больном и опальном старике.