Текст книги "Граф Никита Панин. Из истории русской дипломатии XVIII века."

Автор книги: А. Гаврюшкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 13 страниц)

Еще в день смерти Елизаветы, 25 декабря, Петр III отправил к прусскому королю Фридриху II своего адъютанта с предложением заключить мир. Вскоре в Петербург явился прусский посланник Генрих Леопольд фон Гольц. Его мнение Петр III ценил столь высоко, что Гольц фактически стал распоряжаться всей внешней политикой страны.

Окружив себя близкими сердцу людьми, Петр III начал править Россией. Прежде всего была уничтожена гвардейская элита – лейб-компания. Вместо нее император приказал ввести в столицу голштинские войска. Прочие гвардейские полки было велено переодеть в новую форму по образцу прусской. Православным священникам Петр III приказал сбрить бороды и носить платье наподобие протестантских пасторов. При дворе ходили слухи, что император намерен переменить православие на лютеранство. Потом Петр III затеял авантюру, особенно возмутившую армию. Он задумал начать войну с Данией, претендовавшей на его наследственное владение – герцогство Голштинское. Огромной империи ему было мало, и русским солдатам вновь предстояло проливать кровь, на сей раз за крохотный клочок далекой немецкой земли.

Петра III редко видели трезвым, а чаще всего – за уставленным рюмками столом в компании иностранных офицеров да итальянских актрис. Император постоянно курил и заставлял это делать окружающих, но не потому, что получал от этого удовольствие. Просто курение было в моде у единственных "настоящих героев" – голштинцев.

В стране росло недовольство. Сначала оно охватывало лишь двор и гвардию, потом стало распространяться в народе. Оскорбленные русские люди возмущались, ругали императора, шептались по углам. Поначалу этим дело и ограничивалось. Подчиняться иноземцам уже привыкли. Еще со времен Петра I на Руси завелись чиновники-немцы, генералы-немцы, помещики-немцы. Потом страной правили Миних, Остерман, Бирон. Теперь царствует император-немец. Правда, прежде иноземцы никогда еще не распоряжались страной столь нагло и бесцеремонно. Терпения русским людям не занимать, но и ему приходит конец. Спустя пять месяцев после воцарения Петра Ш против него был составлен заговор.

2. Заговорщик

Трудно судить, кто был инициатором заговора, но известно, что Екатерина и Панин были среди его организаторов с самого начала. У императрицы имелись все основания добиваться свержения мужа. По слухам, Петр III собирался с ней развестись и жениться на своей любовнице Елизавете Воронцовой. В этом случае судьба Екатерины была бы незавидной.

Лично Панину, похоже, ничто не угрожало. Император относился к нему с уважением, наградил орденом св. Андрея Первозванного, а однажды прислал генерал-прокурора А.П. Мельгунова объявить, что государь жалует Панина в генералы от инфантерии. Никита Иванович позволил себе дерзость. "Если мне не удастся уклониться от этой чести, которой я не достоин, – отвечал он, – то я немедленно удаляюсь в Швецию". Петру III об этих словах, разумеется, тут же донесли. "Я всегда думал, что Панин умный человек, – удивился император, – но с этих пор я так думать не буду". Тем не менее в Панине он окончательно не разочаровался и вскоре пожаловал его в действительные тайные советники.

Панин примкнул к заговору не потому, что опасался за собственное положение при дворе. Он боялся за Павла. Император открыто отрицал свое отцовство, а придворные сплетники отмечали удивительное сходство черт Павла и Сергея Салтыкова, уехавшего посланником в Париж. Над мальчиком сгущались тучи. Кто мог и должен был защитить его? Только Панин. Цесаревича доверила ему еще покойная императрица, и, чтобы выполнить свой долг, Никита Иванович готов был идти на любой риск.

Заговорщики действовали быстро и осмотрительно. Панину удалось привлечь к делу двух очень нужных и влиятельных людей – гетмана Малороссии графа Кирилу Григорьевича Разумовского и генерала М.Н. Волконского, у Екатерины было много друзей и почитателей среди гвардейских офицеров, меж которых особенно усердными помощниками стали пять братьев Орловых. С одним из них, Григорием, императрицу соединяли узы сердечной привязанности, поэтому братья возлагали на переворот большие надежды. Орловы хотели по устранении Петра III возвести на престол Екатерину. Панин предлагал объявить императором Павла, а мать его сделать правительницей до его совершеннолетия. Как ни выигрывала Екатерина в сравнении со своим мужем, но ее восшествие на престол нельзя было назвать иначе, чем узурпацией. Панину очень не хотелось собственными руками творить беззаконие в таких масштабах.

О том, как договорились заговорщики, мнения современников расходятся. Согласно одной версии, Панин был вынужден уступить давлению Орловых и их сторонников, получив, впрочем, заверения Екатерины, что после совершеннолетия Павла она возьмет сына в соправители. Согласно другой версии, Никиту Ивановича просто обманули. В последний момент Алексей Орлов и Екатерина договорились, что она будет провозглашена не императрицей-регентшей, как было задумано, а самодержицей, с оговоркой о сопраалении Павла после его совершеннолетия. Первая версия кажется убедительнее. Иначе трудно объяснить те доверительные, пожалуй, даже дружеские отношения, которые установились между Паниным и Екатериной в последующие годы.

К концу июня для переворота все было готово. В гвардии среди соумышленников насчитывалось сорок офицеров и несколько тысяч солдат. В университетской типографии, над которой начальствовал гетман Разумовский, тайно печатался манифест о свержении Петра III*.* В столице было затишье, что очень способствовало окончанию приготовлений заговорщиков. Император со своими любимцами пьянствовал в Ораниенбауме. Екатерина жила в Петергофе, куда Петр III должен был приехать в день своего тезоименитства – 29 июня. Здесь-то и решено было его захватить. Пользуясь отсутствием императора, Панин вместе с несколькими офицерами успел осмотреть помещения Петергофского дворца, чтобы не упустить никакой мелочи. Предусмотрено было, кажется, все. Существовала лишь одна опасность – кто-нибудь из заговорщиков мог по беспечности или с умыслом сказать неосторожное слово. Остерегаться надо было и самому Панину: среди людей, состоявших при великом князе Павле, появился новый человек – Семен Порошин, адъютант и доверенное лицо императора.

27 июня вечером Никита Иванович отправился в гости к княгине Екатерине Романовне Дашковой, женщине, которая впоследствии будет признана одной из наиболее интересных деятельниц отечественной истории. 19-летняя Дашкова была в числе немногих своих современниц, у которых чтение французских книжек и неуемная природная энергия возбудили раннюю тягу к политическим интригам. Еще в юности Дашкова подружилась с великой княгиней Екатериной Алексеевной и после воцарения Петра III загорелась идеей организовать переворот в пользу своей августейшей подруги. Эту мысль она и внушала своим друзьям в том числе Панину

О том, что сближало Никиту Ивановича и Дашкову, мнения расходятся. Знавшие Панина объясняли его привязанность к княгине по-разному. Одни утверждали, что Никита Иванович был некогда близок с ее матерью, известной в свое время красавицей. Другие считали его поклонником самой княгини. Эту версию, впрочем, Екатерина Романовна в своих записках настойчиво отрицала. Дашкова действительно была недурна собой, умна, образованна, но ум ее, как писала позднее императрица, был "испорчен чудовищным тщеславием и сварливым характером". Несмотря на это, Панин всегда относился к княгине Екатерине Романовне чрезвычайно заботливо и прощал ей многочисленные эксцентричные выходки.

Итак, 27 числа, вечером, действительный тайный советник и камергер Панин коротал время у своей юной любимицы. Княгиня чувствовала себя одиноко. Муж ее по делам государственной службы отправился в далекую Турцию. При дворе Екатерина Романовна старалась не появляться, неприятно ей было смотреть на творившиеся там мерзости. За разговором не заметили, как протекло время. Час был уже поздний, в доме все стихло. Вдруг Никита Иванович услышал громкий стук в парадную дверь, голоса лакеев и чью-то громкую брань. Хозяйка и гость тревожно переглянулись. Было слышно, как кто-то торопливо поднялся по лестнице и, стуча каблуками, быстро шел, почти бежал по коридору. Дверь в гостиную с силой распахнулась. На пороге стоял капитан артиллерии Григорий Орлов.

Тяжело дыша, он оглядел комнату и, увидев Панина, произнес: "Пассек арестован". Никита Иванович почувствовал, как кольнуло сердце. Значит, беспокоился он не напрасно. Капитан Пассек был одним из участников заговора. Рано или поздно что-то должно было случиться. Он украдкой взглянул на Дашкову. Та стояла неподвижно, прижав руки к груди, и с тревогой глядела на Орлова. Стараясь казаться спокойным, Панин спросил:

– Господин капитан, известно ли Вам, за что арестован этот офицер? Быть может, это всего лишь следствие какого-то беспорядка по службе?

– Точно не знаю, Ваше превосходительство, – Орлов все еще не мог отдышаться, – но при нынешних обстоятельствах... я счел своим долгом предупредить.

– Разумно. – Панин на мгновение задумался. – Григорий Григорьевич, возвращайтесь в полк, попробуйте узнать, что случилось, и немедленно обратно. А я тем временем подумаю, как нам быть. И будьте осторожны: в городе полно соглядатаев.

Орлов не заставил себя долго ждать. Через полчаса он вбежал в гостиную и сообщил, что капитан Преображенского полка Пассек арестован за государственное преступление – укрывательство бунтовщиков. Теперь сомнений не оставалось, заговор мог быть раскрыт в любую минуту. Действовать надо было быстро и расчетливо. За бесшабашным удальцом Орловым стояла грозная сила – гвардейские полки, детище Петра Великого. И от него, Панина, зависело теперь, верно ли будет нанесен решающий удар.

Планы приходилось менять на ходу. Решили, что Орлов немедленно пошлет своего брата Алексея в Петергоф за императрицей. По дороге Алексей предупредит офицеров своего полка, чтобы к утру они были наготове. Григорий тем временем оповестит остальных участников заговора. К пяти часам утра императрица должна приехать в казармы Кавалергардского полка, принять от него присягу, объехать полки Измайловский, Семеновский и Преображенский и вместе с ними отправиться к Казанскому собору. Туда же приедет и Панин с наследником престола. Везти мальчика к матери в Петергоф было опасно. Петр III мог перехватить его по дороге. Главное теперь заключалось в том, чтобы не выдать себя раньше времени, не возбудить подозрений у многочисленных шпионов, шнырявших по городу.

Во дворец Панин вернулся около полуночи. Тихо, стараясь никого не разбудить, прошел в покои великого князя. Возле учительской наткнулся на заспанного лакея и, не дослушав сбивчивых оправданий, приказал: "Если кто спрашивать станет – буди немедленно".

Цесаревич спал. Панин тихонько разделся и лег в постель. Сон не шел, да он и не надеялся уснуть. В эти часы, минуты происходили события, от которых зависели судьбы очень многих. Что ждет его? Слава, награды или топор палача? Что ждет Екатерину? Триумф или монастырская келья? И что принесет завтрашний день маленькому наследнику престола?

Пробило пять часов. Панин прислушался, с улицы не доносилось ни звука. По плану Екатерина должна уже быть в городе. Но если ее схватили по дороге, тогда придется действовать самому, назад пути нет. Был бы здесь брат, Петр, на него можно было бы положиться во всем. Увы, Петр теперь далеко, вместе с армией в Пруссии. В случае неудачи надо попытаться скрыться, бежать, но куда? За границу, в Швецию? Там Панин знал каждый камень, но нет судьбы горше, чем стать изгнанником.

Пробило шесть. Панин встал с постели, подошел к окну. Площадь перед дворцом была совершенно пустынна. Хуже всего – неизвестность. Если бы знать, успела ли императрица приехать в город, как встретили ее солдаты? Быть может, он сейчас теряет драгоценные минуты. Еще полчаса не будет известий, решил Панин, начну действовать сам. Прежде всего надо связаться с гвардией, послать надежного человека к преображенцам. В конце концов можно обойтись и без императрицы. Главная фигура в этой игре не она, а восьмилетний цесаревич. Он – законный наследник престола, в глазах народа лишь он вправе претендовать на корону. Томительно медленно шли минуты. Никите Ивановичу показалось, что со стороны Невы доносится какой-то шум. Он прислушался. Нет, все тихо, просто почудилось.

За спиной скрипнула дверь. Панин вздрогнул от неожиданности и обернулся. В проеме показалась заспанная физиономия лакея: "Ваше превосходительство, – прошептал он испуганно, – к Вам господин офицер, кажись, Орловым назвались, требует немедленно разбудить". Панин тяжело вздохнул, перекрестился. Вот и началось. Он подошел к постели великого князя. Мальчик спал беспокойно, что-то шептал, хмурился во сне. Панин тихонько положил ему руку на лоб, погладил по волосам. "Вставайте, Ваше высочество, нынче нам предстоит трудный день".

Около восьми утра Панин с цесаревичем подъехали к Казанскому собору. Карету пришлось остановить: площадь перед храмом была вся заполнена народом. За рядами гвардейцев, окружавших собор, теснились солдаты армейских полков и петербургские обыватели, разбуженные ранним шумом и желавшие поглазеть на необычайные события. На фонарные столбы и на деревья карабкались бойкие петербургские мальчишки. Толпа гудела взволнованно и радостно. "Ура государыне императрице!" – выкрикнул кто-то. "Ура-а-а!" – подхватили сотни голосов.

На ступенях собора Панин заметил Григория Орлова. Тот стоял подбоченясь, гордо озирая площадь, как полководец, только что одержавший блестящую победу. Увидев Панина, он нарочито громко крикнул: "Ура матушке-императрице Екатерине Второй!" – и чуть тише добавил: "Кто помянет о регентстве – заколю своими руками".

После торопливого молебна Екатерина в сопровождении гвардии отправилась в Зимний дворец. Наскоро собранные члены Сената и Синода, испуганные и растерянные, спешно приносили присягу новой самодержице, а из дворца уже летели гонцы с известием о государственном перевороте. Пока дела шли неплохо, но о победе говорить было рано – Петр III все еще оставался на свободе.

После долгих совещаний решили идти на Ораниенбаум, где находился император. В распоряжении Петра Ш был отряд голштинцев около пяти тысяч человек. Вояки они неважные, да будь их и больше – вряд ли они устояли бы против гвардейских полков. В поход выступили на следующий день, в субботу утром. Готовились к схватке, но кровопролития не произошло. Петр III, бежавший в Петергоф, отказался от борьбы и подписал отречение от престола. Бывшего императора вместе с его любовницей Елизаветой Воронцовой поместили в одном из павильонов Петергофского дворца. Усталые, голодные гвардейцы бродили по парку, отпуская в адрес Петра III затейливые ругательства. Где-то достали вино, и началась всеобщая попойка. Разгулявшаяся гвардия явно собиралась учинить над своим бывшим императором расправу. Панин насилу собрал батальон надежных солдат, чтобы окружить павильон. На Петра Ш тяжело было смотреть. Он сидел бессильный и безвольный, постоянно плакал. Улучив минуту, бросился к Панину и, ловя руку для поцелуя, зашептал: "Об одном прошу – оставьте Лизавету со мной, именем господа милосердного заклинаю!" Панин обещал доложить императрице и поспешил уйти. В тот же день Петра III под эскортом надежных солдат отвезли в Ропшу, а его любовницу по приказу Екатерины посадили в дормез и отправили в Москву.

Спустя несколько дней курьер доставил из Ропши сбивчивое сообщение, посланное Алексеем Орловым. Нетвердой рукой явно пьяный Орлов писал о том, что бывший император скончался по невыясненной причине.

При дворе события 28 июня восприняли спокойно. Одни знали о готовящемся перевороте, другие догадывались, а третьи просто чувствовали, что какие-то изменения неизбежны. Петербуржцы встретили весть о свержении Петра III с радостным оживлением, которое, впрочем, продолжалось недолго. Жизнь быстро возвратилась в свою прежнюю накатанную колею. Если кому и прибавилось забот, так это иностранным дипломатам, в их службе начиналась самая трудная пора. Смена монарха – событие чрезвычайное, оно может привести к серьезным изменениям в политике государства. Как поведет себя новая императрица, с какими мыслями взошла она на российский престол? Послы европейских держав, торопя курьеров, отправляли депешу за депешей, сообщали последние слухи, строили предположения, запрашивали новые инструкции.

Из донесения австрийского посла в Петербурге Флоремунда Клавдия графа Мерси д'Аржанто государственному канцлеру графу Кауницу

(Шифровано). Что касается до настоящего времени, то, во-первых, более чем вероятно, что характер новой Государыни, составленный из бурных страстей и странных идей, сделает ее царствование, как в хорошем так и дурном, весьма оживленным и деятельным. Во-вторых, так как Панин был главным орудием к возведению на престол новой Государыни и через то достиг непременного права руководить ею в делах правления, то он, конечно, сумеет искусно согласовать сохранение собственного кредита со страстями Императрицы. Этот министр чрезвычайно своенравен и искусен в предприятиях, выгодных для его конечной цели.

Если у Панина и были какие-то конечные цели, то в первые недели после переворота он думал о них меньше всего. Забот оказалось столько, что только успевай поворачиваться. Екатерина то и дело посылала за ним, давала все новые поручения, требовала писать мнения и записки. Панин сидел на заседаниях Сената и выполнял роль связующего звена между сенаторами и императрицей, он должен был вести переговоры с голштинскими родственниками бывшего императора и утрясать их многочисленные претензии, ему надо было организовать отправку обратно в Германию голштинских «героев» и еще бог знает сколько других более мелких дел. Одновременно он выдерживал натиск иностранных дипломатов, пытавшихся выяснить, что же происходит в России. Екатерине очень нужна была его помощь. У нее не было ни опыта, ни практических знаний, необходимых для решения текущих вопросов государственного управления, и Панин добросовестно делал все, что от него требовалось.

В первую очередь надо было "успокоить умы", обезопаситься от тех, кто мог быть недоволен переворотом. Хотя и в столице, и в провинции сохранялось спокойствие, меры предосторожности казались нелишними. Гвардию, дабы у нее не появилось соблазна повторить удачное предприятие, купили щедрыми подарками. Гвардейским офицерам и тем, кто хоть как-то был причастен к заговору, Екатерина раздала пятнадцать тысяч душ крепостных да 186 тысяч рублей. Самые богатые награды получили братья Орловы. Трое из них – Григорий, Алексей и Федор – получили по восемьсот душ каждый. Потом все пятеро были возведены в графское достоинство, к которому было приложено село Ильинское Оболенского уезда с тремя тысячами душ да еще 50 тысяч рублей. Григорий Орлов стал камергером, генерал-адъютантом и кавалером ордена св. Александра Невского. Никиту Панина императрица тоже наградила, хотя и скромнее. Ему была назначена ежегодная пенсия в 5 тысяч рублей.

Умиротворив гвардию, надо было подумать и о тех, у кого было достаточно денег и авторитета, чтобы снова ее взволновать. Русская аристократия к тому времени уже набила себе руку на организации государственных переворотов. Петр I, как известно, пришел к власти, свергнув свою сестру Софью. Его жена, Екатерина, получила престол благодаря Меньшикову и гвардии. Императрицу Анну возвел на трон Верховный тайный совет. Елизавета тоже получила власть в результате переворота.

Теперь перед новой российской самодержицей стояла непростая задача. Надо было заручиться поддержкой влиятельных людей и при этом, не дай бог, не обидеть кого-нибудь.

В этом деле Екатерина проявила изобретательность. Всех вельмож, кого удалось собрать утром 28 июня для принесения присяги, она сделала членами Сената, а учреждение это обременила множеством разнообразных дел. Теперь виднейшие представители родовитого российского дворянства отдавали все душевные силы бесконечным спорам о цене на хлеб или о том, где взять лес для строительства новых кораблей. Можно было надеяться, что думать о новых заговорах у них не останется времени.

3. Реформатор

Когда первые суматошные дни миновали, пришло время заняться делами основополагающими. Екатерину привлекала прежде всего деятельность законодательная. О том, чтобы ввести в России гуманные и просвещенные законы, она размышляла давно. Еще в манифесте от 6 июля она объявляла: «Наиторжественнейше обещаем Нашим императорским словом узаконить такие государственные установления, по которым бы правительство любезного Нашего отечества в своей силе и при надлежащих границах течение свое имело». Устроить жизнь полудикого народа огромной восточной империи в соответствии с мудрыми предначертаниями европейских мыслителей – задача, достойная того, кто мечтает вписать свое имя в историю рядом с Солоном и Юстинианом.

Позднее, в письме к Вольтеру, Екатерина отмечала: "Я должна отдать справедливость своему народу: это превосходная почва, на которой хорошее семя быстро возрастает". Итак, русские – это "почва", которую надо вспахать реформами, хорошенько удобрить иностранными колонистами (этим императрица тоже скоро займется) и, наконец, засеять идеями западноевропейского просвещения. Дело, конечно, не простое. На беду, русский народ совершенно лишен наклонности к "гражданской жизни". Нужны толковые помощники, а лучше Панина, пожалуй, и не придумаешь.

Во-первых, он, как писала тогда Екатерина, "наиболее умелый, образованный и деятельный" из всех придворных вельмож. Во-вторых, он достаточно гибок, способен на компромиссы, и с ним легко найти общий язык. Наконец, Панин честен, и на него вполне можно положиться. К тому времени Екатерина хорошо изучила Панина. Никита Иванович не был корыстолюбив и не мечтал, подобно Орловым, о богатствах, которые щедро рассыпала монаршья десница. Была у него слабость – слыл гурманом, но его вполне удовлетворяли повара великокняжеского двора, считавшиеся лучшими в Петербурге.

Панин не был властолюбив. Даже подчиненные всегда считали его начальником мягким и либеральным. Что в Панине было действительно развито, так это честолюбие политика. Он полагал, и не без оснований, что по своим знаниям, опыту, умению анализировать сложные проблемы, возникающие во внутренних и внешних делах империи, он явно превосходит не только Екатерину, но и большинство людей из ее окружения. Естественно поэтому, что Панин считал себя вправе наставлять императрицу и добиваться реализации своих политических идей, приобретая тем самым репутацию крупного государственного деятеля. Императрицу это вполне устраивало. Пусть ее русский Сюлли корпит над бумагами. Слава преобразователя все равно достанется не сочинителю проектов, а тому, кто вдохнет в них жизнь. И вот спустя несколько недель после переворота Панин вместе со своим приятелем Г.Н. Тепловым, служившим секретарем императрицы, занялся подготовкой обширной программы реформ.

Панин хотел начать с того, что ему казалось самым главным, – с реорганизации системы государственного управления. Рыба, как известно, гниет с головы, а в России процесс разложения успел зайти довольно далеко. Но если устранить источники разложения, быть может, удастся не только спасти голову, но и вылечить прочие части государственного организма. В Российской империи, рассуждал Панин, как и во всякой монархии, законодательная власть замыкается на персоне государя. Лишь он вправе изменять существующие законы и устанавливать новые. Ему подчиняется правительство (Сенат), которое управляет государством в соответствии с имеющимися законами и установлениями. К Сенату примыкают коллегии, ведающие государственными делами каждая в своей области.

Такая система, хотя и была создана Петром Великим, увы, далека от совершенства. Вины Петра в этом нет. За свое неспокойное царствование он попросту не успел привести в порядок гражданские установления. Создавая органы государственного управления, Петр взял за образец Швецию. Но, рассуждал Панин, "установления сии и в Швеции тогда оставлены были только на время, после республиканского правления, дабы не произвесть во всем весьма крутой перемены". И эту переходную и несовершенную систему в России не только скопировали, но и попытались совместить с неограниченной монархией, результат оказался плачевным.

Монарх, считал Панин, как бы разумен и просвещен он ни был, не в состоянии устанавливать законы и решать другие дела в одиночку. Он по необходимости будет опираться на помощь приближенных к нему особ. Но существуют ли правила или установления, определяющие, кто и на каком основании оказывается в числе тех, чьи советы выслушивает государь? Таких правил нет. Отсюда и начинаются все беды.

Доступ к монарху далеко не всегда получают люди, того достойные. Фаворит, временщик, просто ловкий и беспринципный человек, пользуясь доверием государя, начинает от его имени объявлять указы и постановления. Расцветают произвол, лихоимство, безнравственность и угодничество. Фаворитам нет дела до интересов государства, для них существуют лишь собственные желания. Государственные дела оказываются заброшенными, казна расхищается, на важные должности назначают не достойных, а тех, кто сумел услужить фавориту. Естественно, что придворные в таких условиях руководствуются принципом: "Была бы милость, всякого на все станется".

Монарх, таким образом, оказывается отделен от своего правительства. Для того чтобы исправить положение, надо закрыть эту брешь, лишить случайных людей возможности влиять на государственные дела. Время от времени такие попытки предпринимались. При особе государя создавались то кабинет, то конференция, но, считал Панин, делу это не помогало, потому что функции этих органов законодательно не были определены и в них заправляли все те же фавориты, получавшие еще большую безнаказанность. Панин предлагал окончательно решить эту проблему и учредить официальный и постоянный орган, который оказывал бы монарху помощь в законодательной деятельности, – Императорский совет.

Идею создания Совета Панин разработал очень подробно. Он даже подготовил манифест об учреждении этого органа. Екатерине оставалось его только подписать. Совет должен был состоять из шести – восьми человек, назначаемых императрицей, – знающих, способных, заслугами и многолетней деятельностью доказавших свое право участвовать в управлении государством. Среди них должны быть статские секретари – по иностранным делам, внутренним делам, военного департамента и морского департамента. Все дела, подлежащие рассмотрению государем, докладываются в Совете соответствующим статским секретарем, обсуждаются, после чего монарх и определяет окончательное решение.

Свой проект Панин завершил предложением о разделении Сената на департаменты. Всего их предполагалось создать шесть: внутренних дел (ему, в частности, следовало поручить подготовку проекта нового Уложения), апелляционных дел, коммерческих дел и т.д. Мера эта была не менее насущна, чем учреждение Совета. Обыкновенно сенаторы в обсуждаемые вопросы не вникали. Для исполнения своих обязанностей они считали вполне достаточным в надлежащие дни появляться в присутствии. Сенатор, с горечью писал Панин, "приезжает на заседание как гость на обед, который не знает не только вкуса кушанья, но и блюд, коими его будут потчевать". Если заставить сенаторов сидеть не всех вместе, а по пять человек в каждом департаменте, им будет труднее отмалчиваться и придется внимательнее относиться к своим обязанностям. В любом случае при таком разделении труда рассмотрение дел пойдет куда быстрее.

После того как Императорский совет будет создан, Панин полагал реорганизовать коллегии. С точки зрения выполнения своих задач эти учреждения мало чем отличались от Сената. Плотная завеса таинственности скрывала от посторонних глаз творящиеся в коллегиях чудовищные безобразия. Процветали же те, кто "по своим видам, невежеству и рабству составляют государственный секрет из того, что в нации благоустроенной должно быть известно всем и каждому, как-то: количество доходов, причины налогов и пр.". А затем, после преобразования органов государственного управления, Никита Иванович рассчитывал заняться тем, что привлекало его более всего, – развитием промышленности и коммерции.

Поначалу проект Совета императрице понравился. Она подписала манифест о его учреждении, наметила будущих членов, а вскоре последовал указ и о разделении Сената на департаменты. Правда, на всякий случай Екатерина раздала проект некоторым своим ближайшим советникам, дабы узнать их замечания. И тут дело застопорилось. Почему? Об этом историки спорят до сих пор. Дело об Императорском совете, похоже, превратилось в одну из "вечных" исторических загадок.

О том, каков был действительный замысел Панина и почему его проект был в конце концов отклонен, высказывались различные мнения. Чаще всего утверждали, что Панин хотел втихую ограничить власть монарха и ввести в России нечто вроде аристократической формы правления. Родоначальником этой точки зрения был генерал-фельдцейхмейстер Вильбоа, написавший в своих замечаниях на проект, что "Императорский совет слишком приблизит подданного к государю, и у подданного может явиться желание поделить власть с государем".

Отталкиваясь от этого мнения, историки обратили внимание на два неясных места в панинском проекте. Во-первых, в нем указывалось, что членов Совета назначает государь. Но кто имеет право их смещать? У Панина этот вопрос был обойден молчанием. Выходит, должность члена Совета становится пожизненной. "Всякое новое указание, акт, постановление, манифест, грамоты, патенты, которые государь сам подписывает, – говорилось в проекте, – должны быть контрассигнованы тем статским секретарем, по департаменту которого то дело производилось". Необходимо это было, по мысли Панина, для того, чтобы существовала ясность, какому департаменту данный документ принадлежит. А как быть, если статский секретарь отказывается поставить свою подпись? Будет ли документ без этой подписи иметь силу? И что делать государю, который не вправе сместить строптивого секретаря? Получалось, что самодержавная воля наталкивается на непреодолимое препятствие.

О том, зачем Панину понадобилось подавать проект с подвохом, мнения историков особенно противоречивы. Одни считают, что обер-гофмейстер хотел отомстить Екатерине за свою неудачную попытку посадить на трон Павла. Другие полагают, что Панин был в восторге от шведской системы государственного управления и хотел создать в России нечто подобное. По поводу последнего мнения русский историк Н. Д. Чечулин в свое время справедливо отмечал, что, коль скоро Панин имел огромный опыт использования недостатков шведской системы правления, было бы странно подозревать его в желании насадить это зло у себя на родине. Вообще говоря, выяснять мотивы поступков политика, тем более жившего два столетия назад, – дело архисложное и неблагодарное. Выявление скрытых мотивов приводит к тому, что данный политик может предстать не в лучшем свете. Попробуйте заявить кому-либо из ныне живущих политических деятелей, что он руководствуется не благородными идеалами, которые провозглашает, а какими-то иными побуждениями. С политиком, жившим столетия назад, такой проблемы не возникает, правда, появляются сложности иного порядка. Существует опасность слишком "рационального" истолкования действий исторического персонажа, когда ему приписываются последовательность и целеустремленность, которых на самом деле не было. Конкретный поступок мог быть не продуманной политической акцией, а плодом случайного стечения обстоятельств, неожиданной идеи. Часто возникает соблазн подогнать исторического деятеля под общепризнанную схему и вообще перенести на события прошлого представления сегодняшнего дня. Так, в тот период существовали политические группировки либералов и консерваторов. Значит, непременно определяется, к какому лагерю принадлежит данный политик... И после этого мотивы его поступков без труда выводятся из политического ярлыка. Панина, скажем, иногда называют "дворянским либералом". В принципе это верно, хотя вовсе не означает, что, работая над своим проектом, Никита Иванович руководствовался именно идеями политического либерализма, а не желанием насолить кому-то из своих недругов.