Текст книги "Странствия и приключения Никодима Старшего"

Автор книги: А. Скалдин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)

ГЛАВА XXI

Странная встреча под холмом. Автомобиль тронулся. Выбравшись на дорогу и прибавив ходу, путники проскочили две-три городские улицы и скоро очутились на пыльном шоссе. Имение Ирины находилось от города верстах' в ста с лишним, но машина была сильная и легко давала хороший ход. Молодца в поддевке Никодим посадил с собою рядом. И Ларион всю дорогу старался занимать Никодима, рассказывая ему о том о сем, передавая всякие сплетни, слухи и новости. Но Никодим плохо его слушал, а больше глядел на шофера, который, весь отдавшись своей работе, сидел, наклонившись вперед, и не сводил глаз со стелющейся перед ним дороги. Сидевший рядом с шофером послушник также молчал и тоже глядел вперед... Ларион сыпал словами без умолку; поговорить с новым человеком было его слабостью: обо всем рассказывал он, что ни, встречалось по дороге – где кто живет, как живет и что делает. У Лариона было достаточно остроумия, кроме того, была в нем и особая благовоспитанность, прикрывавшая природное ухарство,– благовоспитанность, свойственная всем людям, служившим у Ирины. Уже подъезжая к имению Ирины, Ларион указал рукой вправо на разные сгрудившиеся за лееком постройки и сказал: – Здесь генерал Краснов живет. Богатое имение. И голубятни у генерала страсть!  Автомобиль в ту минуту шел тихо – здесь по дороге все попадались горки и без осторожности легко можно было скатиться в канаву. – Эвона сколько голубей на дороге! – сказал шофер, указывая перед собою, когда автомобиль только что взобрался на одну из таких горок. Никодим заметил, что послушник наклонился к шоферу и что-то сказал ему. – Что вы говорите? – спросил Никодим. – Да они,– ответил шофер за послушника,– гово рят, что хорошо бы этих голубей пугнуть машиной с разбегу. – Зачем же? – взмолился Никодим. Но было уже поздно. Шофер дал полный ход, и резкой руладой загудел гудок. Автомобиль дико врезался в голубиную стаю, и она, поднявшись с дороги, испуганно метнулась в разные стороны. Один миг – и автомобиль проскочил, но резкая рулада оборвалась на середине. Шофер застопорил машину так, что все подпрыгнули на местах, и, остановив ее на перекрестке дорог, у Проселка, соскочил прочь. – В чем дело? – спросил Никодим. – С гудком что-то неладно,– ответил шофер, сунул в змеиную пасть руку и голосом, полным сожаления, добавил: – Ах вот оно что! И дернула же его нелегкая. Надо было. На руке у него в последних содроганиях трепыхался белый голубь, закинув головку и раскрыв клюв; распростертые крылья его беспомощно упадали. – В трубу попал! – удивленно и с досадою в голосе пояснил Ларион. Шофер подержал птицу в руке и откинул ее в сторону. Но человек в поддевке сказал: – Нехорошо, не полагается так! – Соскочил прочь, бережно поднял голубиный труп, поправил крылышки и подул голубю в раскрытый клюв.Никодим тоже почувствовал, что нехорошо. – Не поеду я с вами,– заявил он, слезая на дорогу. Вместе с ним вышел и послушник. Ларион и шофер'воззрились на Никодима. – Да как же так, барин,– обиделся Ларион,– мы тут непричинны. Скверную штуку выкинули – верно. А все он. И злобно ткнул пальцем в сторону послушника. – Чем же я виноват! – попытался тот оправдаться. – Тем! Советчик нашелся. Забавляй его на свою шею,– выругался шофер.– Кабы вы, барин,– обратился он к Никодиму,– сразу сказали, что не след,– разве я погнал бы? А этот – черт! Еще монахом вырядился. – Я не поеду с вами,– еще раз повторил Никодим. – Куда же вы теперь одни-то? – спросил Ларион, боясь, что поручение, данное ему Ириной, он уже не выполнит. – Я пешком пойду,– ответил Никодим,– отсюда недалеко осталось – укажите мне только дорогу: направо или налево. – Налево, барин,– сказал шофер,– вот проселком и пойдете – никуда не сворачивайте. Дорога-то хорошая – живо доберетесь. Никодим махнул им шляпой, и они отъехали. Он же свернул на проселок и, отойдя немного, оглянулся: автомобиль остановился опять на пригорке, но Никодим еще раз помахал шляпой, чтобы не дожидались и ехали; шофер дал ходу; послушник попытался вскочить в автомобиль – Ларион с силой оттолкнул монашка, и монашек растянулся на дороге. Никодим, не оглядываясь более, пошел своим путем...

Но дорога оказалась очень длинной: перебегая с горки в лощинку, из лощинки на горку, между засеянных полей и журчавших ручейков, она ложилась многими извилинами, и казалось, конца-краю ей не будет. И только одно утешало путника: вся она, до горизонта, виднелась глазу. И за многими ее поворотами Никодим увидел вдали человеческую фигуру, одиноко и неподвижно стоявшую на дороге, у сосновой рощи. Он не мог разобрать – мужчина это или женщина, но проходил пригорок за пригорком, лощинку за лощинкой, а фигура все оставалась в одном положении, как он сперва увидал ее – немного запрокинув голову и забросив руки на затылок. "Кто же там? – подумал Никодим.– Наверное, кто-то ждет меня. Да не может быть!" И у него уже не хватило терпения идти этою далекой, причудливо ложащейся дорогой – он бросился почти бегом, напрямик, через пески и вспаханные поля, думая только об одном – как бы не потерять из глаз увиденную вдали фигуру. Пробежав больше половины расстояния, он выбился из сил в глубоких песках и волей-неволей должен был вернуться на прежний путь. Последняя часть пути ложилась сплошь через бугры, Никодим то и дело нырял между ними, и, когда оказывался наверху – опять перед ним вставала фигура в неменяющемся положении: с головою, запрокинутой ввысь, и руками, заброшенными на затылок. Расстояние все уменьшалось. Последний раз Никодим сбежал в заросший лозняком овражек и, когда поднялся наверх, очутился с фигурой уже лицом к лицу и вскрикнул от изумления. Перед ним оказался вовсе не живой человек, а фигура нагой женщины, вырезанная из дерева, и нельзя было сомневаться в том, что образцом для нее послужила госпожа NN. Вырезана же она была из желтоватого, хорошо полирующегося дерева: слои древесины то расходились по ней частыми ровными полосками, то разнообразно и причудливо уширялись на сгибах; нельзя было и подумать, что это не скульптурное произведение – глаз не замечал шарниров или скреплений – все казалось сделанным из одного куска, и только сквозь искусно проделанные отверстия выдавались и дышали живые женские груди, но дерево было так хорошо пригнано к ним, что не каждый раз при выходе показывались щели между деревом и живым телом. В молчании, чувствуя, что колени у него подгибаются, слабея, Никодим простер руки к фигуре – как бы желая осязать ее и вместе боясь притронуться к ней. Но тут он заметил в фигуре движение и жизнь. Тогда Никодим вскрикнул и опустился на одно колено – фигура же переступила на месте, но не изменила положения головы. И в тот же миг Никодим услышал за своей спиной отвратительный визг. Темное и нескладное вылетело (именно вылетело) из-за его спины и бросилось к ногам фигуры, обнимая их. Это был не кто иной, как послушник. – Маоате, тааате! – визжал .он, захлебываясь в зверином восторге.– Если бы вы меня поняли! Если бы позволили мне высказаться, излить перед вами мою душу!.. Нет! Нет! Нет! Вы способны, но вы не' хотите!.. А я хочу вам сказать... – Оставьте,– сказал Никодим брезгливо, поднимаясь с колена.– Я еще не знал, что вы такая дрянь и притом решили неотступно следовать за мной. Но послушник не обратил на него внимания и по-прежнему лобызал деревянные ноги. Голова фигуры в ту минуту склонилась, и руки фигуры высвободились. Досадливо она отстранила послушника, пошевелила деревянными губами и, повернувшись, пошла к лесу. Низко свисающий сосновый сук загородил ей дорогу – она отвела его в сторону и скрылась. Послушник кинулся -за ней следом. Никодим же с мучительным криком бросился на землю и принялся колотить по ней в озлоблении кулаками. Долго ли длилось его исступление, он впоследствии не мог представить себе, но когда он, измученный, затих и лег прямо в дорожную пыль, полузакрыв глаза,– поблизости от себя он услышал чей-то шорох. Подняв голову, Никодим увидел все того же послушника, сидевшего на кочке под кустом и старательно очищавшего от паутины, сосновых игол и сухих листьев свою потертую ряску. Никодим, лежа, еще долго глядел, ввысь, потом поднялся, подошел 'к послушнику вплотную и сдернул с него клобук. Послушник недоумевающе поднял голову. – Я нс знал, что вы такая дрянь,– еще раз сказал Никодим и озлобленно швырнул клобук на землю. Послушник встал, подобрал клобук и отряхнул с него пыль – все молча. Никодим пошел дальше – послушник за ним. Никодим обернулся и сказал: – Исчезните совсем! Послушник немного отстал, но потом опять нагнал Никодима... Тогда Никодим изловчился и лягнул его назад, именно как лягаются лошади прямо в живот. Послушник вскрикнул и упал, но сию же минуту опять вскочил на ноги и бросился вслед за убегающим Никодимом. Никодиму стало стыдно своего бегства, он остановился, обернулся и спросил неотвязчивого спутника: – Что вам нужно? – Ничего. Нам предстоят еще некоторые интересные встречи. Я эти места знаю. Вы думаете, что здесь обыкновенные места – и ошибаетесь. Я вас очень люблю – иначе я не пошел бы с вами. Без меня вам здесь не пройти. – Я одно думаю,– ответил Никодим,– что вы большой наглец. Послушник ничего не сказал и только пожал плечами. ГЛАВА XXII Дом желтых. Когда, идучи уже рядом, Никодим и послушник отошли от места встречи со странною фигурою, и сердце Никодима успокоилось, Никодим обратился к своему спутнику с вопросом: – Что вы обо всем этом думаете? – О случившемся-то? Видите ли я, разумеется, не вправе иметь какое-либо свое мнение или суждение, не говоря уже... – Я вас не понимаю. К чему все это вы говорите – о мнениях и суждениях? – Как к чему? Вы человек вспыльчивый, и должен же я знать наперед – как думаете вы в данном случае, чтобы не получить опять в спину или живот ногой. Приходится в обществе подобных людей оберегать себя. – Ах так! – рассмеялся Никодим.– ,Вы ждете, чтобы я извинился перед вами за мой недавний поступок? Я этого не сделаю. Лучше скажите мне, что вы думаете,– я обещаю не бить вас больше. Послушник помолчал, как бы раздумывая; сорвал две-три желтых травинки и ощипал их. По лицу у него пробегало что-то неопределенное: будто он и колебался и смеялся в душе вместе. – А показать вам синяк? – спросил он вдруг Никодима. – Зачем? Ваш синяк на животе? – удивился Никодим.– Нет, мне он не интересен. – Вам ужасно неловко передо мной,– заметил послушник,– только вы не хотите в том признаться. Никодим продолжал идти молча. Послушник понял, что нить разговора порвалась, и постарался исправить положение. – Как вы думаете,– спросил он,– действительно это была только деревянная фигура? – Нет! – ответил Никодим, не оборачиваясь к собеседнику, смотревшему на него.– Это была госпожа NN. – Я догнал ее в лесу,– возразил послушник,– и ущипнул – настоящее дерево. – Вы что же из любопытства ущипнули? И разве я просил вас догонять ее? Послушник остановился, удивленный. Остановился и Никодим, но по-прежнему, не оборачиваясь к послушнику. – Почему же,– спросил послушник, выделяя каждое слово,– вы полагаете, что я обязан спрашивать вас о всех моих поступках и действиях?, Вы, должно быть, не в полном уме, милостивый государь. Никодим усмехнулся, не меняя положения. – Госпожу NN я так же хорошо знаю, как и вы. Даже лучше. Притом она оказывает мне более предпочтения, чем вам. Никодим вздрогнул и повернулся всем телом. – Как? – сказал он, задыхаясь.– Вы смеете здесь, в моем присутствии, упоминать вашим дрянным языком имя госпожи NN. И откуда вы ее можете знать? Я вас побью еще раз. – Вы же обещали меня не бить,– возразил послушник, опасливо отстраняясь и загораживая лицо рукой. – Успокойтесь. Бить вас я не буду. Идем дальше – мне нужно торопиться. И, сказав это, Никодим решительно зашагал. Послушник снова засеменил с ним рядом. Через сто шагов он опять заговорил. – Я обещал вам интересную встречу. – Мне некогда,– отрезал Никодим,– еще засветло я должен добраться до имения. – Мы не задержимся. Это совсем рядом. Тут при дороге – стоит только отойти пятьдесят сажен и вы увидите. Никодим вынул часы, поглядел на них и сказал: – Ну, если действительно пятьдесят сажен, я могу доставить вам удовольствие провести меня до места. Ведите. – Вы не бойтесь. Я вам ничего дурного не намерен сделать и не собираюсь вовсе отплачивать за тот удар ногой и за непочтительнре обхождение со мною... – Что же за диковина там, которую вы собираетесь мне показать? – А вот увидите. Вы не будете жалеть. – Ведите! – окончательно решился Никодим. – Сюда! – указал .послушник на тропинку, уходившую влево, в старый лес. Они перепрыгнули через канаву и вошли в чащу старых и молодых елей: там едва можно было пробраться. Но действительно, пройдя с полсотни сажен,

они очутились на поляне: дальше пути не было – тропинка обрывалась на берегу пруда, заливавшего почти всю поляну. Пруд по краям зарос высоким и частым камышом, а посредине его возвышался островок, и на нем стояла хижина в одно окно, крытая еловыми лапами, перевязанными веревками и в нескольких местах придавленными осколками кирпича. Из трубы выходил сизый дымок... Но людей на островке, мостика к нему или челна на пруду не было видно. – Нам нужно попасть туда,– пояснил послушник. – Как же мы туда попадем: вброд или вплавь? – спросил Никодим. – Я знаю как! – досадливо ответил послушник и пошел в обход пруда; Никодим последовал за ним. Перейдя на другую сторону, послушник вошел в камыши: там, осторожно их раздвигая, он очутился у самой воды, взглянул вправо, влево и, высмотрев чурбанчик, прыгнул на него; с чурбанчика перескочил на кочку и затем уже на какую-то мостовину, уходившую под ногой в жидкую грязь и в воду. Никодим не отставал от своего спутника ни на шаг... Путники переправились через узкий проток и снова оказались в камышах, росших уже по берегу островка; через десяток прыжков они оказались и на самом острове. – Недурное упражнение,– заметил послушник,– прямо испытание на ловкость. Вы промочили ноги? – Ничего! – буркнул Никодим. Послушник направился к хижине. Тут заметили они на острове первое живое существо: огромную, совершенно черную кошку с большими желтыми глазами, лениво гревшуюся на припеке. Но она не обратила на пришедших внимания. Постучав в дверь дома и не получив ответа, послушник сам отворил дверь в хижину. Через его плечо Никодим увидел на полу хижины человека, сидевшего, поджав под себя ноги калачиком. За человеком возвышалась, перегораживая хижину пополам, огромная высокая ширма, почти до потолка. В хижине было довольно светло – все можно было рассмотреть. На семи створках ширмы по светло-коричневому шелку было изображено одно и то же в точном повторении: пушистая кошка, белая в оранжево-коричневых пятнах сидела с четырьмя котятами под кустом темно-красных шток-роз и любовно смотрела на игру двоих котят – одного совсем черного, другого белого, с коричневыми и черными пятнами; третий, в стороне, весь оранжево-коричневый чесал лапкой за ухом, а четвертый, белый с черными пятнами, смирно сидел рядом с матерью. За ширмой кто-то шевелился и шуршал, должно быть, соломой. рядом с человеком на полу стояла пара фарфоровых сосудов и корзинка, плетеная из лучины, прикрытая куском китайской материи, очень красивой, но грязной и затасканной: темно-синие цветы ложились на ней по голубому полю. Сосуды же были весьма замечательны: первый в виде вазы, с горлом, расписанным по бледно-синему полю оранжевыми цветами, с выпуклым изображением, внизу у самого основания, многочисленной*группы людей: там, впереди всех, по темно-зеленой траве выступал чернобородый китаец, обнаженный до пояса; воздевая правую руку, он нес в ней голубовато-зеленый плод; на китайце была надета светло-зеленая широкая одежда, из-под нее выставлялась красная юбка и белые башмаки; дальше выступали в разноцветных одеждах другие, но всех их Никодим не мог рассмотреть... Второй сосуд был светло-голубой на черном основании и с черной крышкой над узким горлом; белые цветы покрывали его поверхность, а черный дракон силился выползти из его стенки. – Интересно? – спросил послушник Никодима.

Только при этом слове сидевший на полу человек поднял навстречу гостям свою голову. На Никодима глянуло хитро улыбающееся китайское лицо. Одет хозяин хижины был в синюю грязную курму и очень чистую белую юбку, черная жирная коса обвивалась вокруг его шеи, на ногах у него были китайские башмаки на толстых подошвах; в руках он держал плетенье из соломы, над которым перед тем работал. Китаец на лице отобразил большую любезность. Отложив плетенье в сторону и покопавшись в корзи– , не, он вытянул вертушку из пестрой бумаги, протянул ее Никодиму и заговорил, очевидно, предлагая вертушку купить. Но заговорил он на таком ломаном русском языке, что его нельзя было понять. Никодим досадливо отмахнулся. Одну минуту Никодим из вежливости готов был эту вертушку купить, но почему-то внутренне не мог решиться на такой поступок. Китаец же, видя, что его не понимают, вдруг заговорил по-французски и довольно сносно. С первым французским словом противная любезность сошла с его лица; Никодим же изумленно раскрыл на него глаза. – Где вы научились по-французски? – спросил его Никодим. – Я жил долгое время в Париже,– ответил китаец. – Откуда вы? Из Китая? – Нет, я с островов. – Из Японии? – Нет, я с островов. – Но с каких же? С Курильских? С Формозы? Из Индо-Китая? Ведь все острова имеют названия. – Нет, я с островов, – упорствовал китаец и добавил: – Вы не смейтесь, пожалуйста, над моим товаром. – Я не смеюсь. – Нет, вы не хотели купить. Китайский товар – очень хороший товар. Я бедный человек и живу торговлей... – На что же мне эта детская вертушка,– возразил Никодим,– вы лучше продайте мне вот эти сосуды. – Сосуды я продать не могу – это мои сосуды. – Тогда ширму. – И ширму не могу: это также моя ширма... – Вот видите: мне у вас купить нечего. – Купите у меня жену. – Вашу жену? – переспросил Никодим, не веря своим ушам и пятясь к выходу.Вашу жену? Нет... мне право не надо... извините. И выскочил наружу, раскланявшись. Послушник вышел за ним и притворил дверь в хижину. – Купите! – крикнул им китаец еще вдогонку.– Моя жена – ваша жена... Никодим живо перебрался с островка на берег тем же путем. Теперь уже послушник шел сзади его. Дойдя до тропинки, Никодим еще раз взглянул на остров и на хижину. Китаец из хижины не вышел, а черная кошка, потягиваясь, пробиралась домой.

ГЛАВА XXIII

Китайское растение. – Зачем вы повели меня к этому китайцу? ~ спросил Никодим послушника уже на дороге. – Он, во-первых, не китаец, ,а во-вторых, как вам не надоело самому постоянно обо всех вещах спрашивать: почему и зачем? Никодим ничего не ответил. Ему показалось забавным, что послушник начинает его учить... – И еще,– начал опять послушник,– напрасно, по-моему, вы отказались от покупки его жены. Мне, конечно, это не по средствам, а на вашем месте я непременно купил бы. – Благодарю покорно,– отрезал Никодим,– не хотите ли, я снабжу вас деньгами? – Вы знаете,– нисколько не смущаясь, продолжал послушник,– в этом есть что-то пикантное, а я очень слаб к пикантному. Ни одного удобного случая не могу пропустить. И, по-моему, он глубоко прав: моя жена – ваша жена. Совершенно безразлично. Я всегда чувствовал тяготение к их восточной мудрости. Восточная мудрость – моя стихия. Никодим по-прежнему молчал. – Кроме того,– начал послушник в третий раз,– вы, кажется, не в состоянии видеть важность многого из того, с чем вам приходится сталкиваться. Самолюбие Никодима было задето. – Да,– сказал он,– у меня много недостатков, и тот самый, который только что назван вами,– один из досаднейших. А скажите мне – давно этот китаец живет здесь на острове? – Он не китаец. Он же утверждает совсем другое: вы забыли, что он повторял о своем происхождении? – А разве вы знакомы с французским языком? Я не предполагал. – О, да! Французский язык я очень люблю. Французский язык – это моя стихия. – Много же у вас стихий. Но скажите мне, наконец, если знаете – давно здесь живет этот человек? – Давно. Лет пятнадцать. Я еще в детстве бывал на этом острове у него. И тогда еще дал этому месту название "Дом желтых" – не правда ли, красиво? – Красиво. Романтическое название,– криво усмехнулся Никодим. – О, да, романтическое. Вы верно заметили. Я всегда любил романтическое. Романтическое – это моя родная стихия. – Послушайте, сколько же стихий в родстве с вами? – Все, все. Очень много. И говорят, что под домом этого человека есть еще подземелье. Я, конечно, сам не спускался туда и входа не видел, но мне передавали достоверные люди... Так беседуя, Никодим и послушник незаметно для себя подошли к имению Ирины. Когда они взобрались на последнюю горку, перед ними, среди распаханных полей, из-за густо посаженных лип и дубов, совсем близко от дороги, показалась красная крыша большого помещичьего дома; садовая ограда выбежала к самой дороге, и на валу ограды за живою изгородью они увидели Ирину, махавшую путникам платком; Лариои, конечно, раньше Никодима добрался до имения и успел сказать, какой дорогой пошел Никодим. Несколько слов об Ирине. Из предыдущего складывалось, что будто бы Никодим был влюблен в Ирину и что она, со своей стороны, также питала к нему некоторые нежные чувства – но возможность подобного предположения необходимо рассеять. Ирина была полутора-двумя годами моложе Никодима; их все считали большими друзьями с детства, и Никодим часто поверял Ирине такие свои мысли и чувства, которые он другим бы не поверил. Виделись они друг с другом довольно редко. Правда, Никодим иногда, что вполне понятно в людях его возраста и притом еще не любивших, считал себя способным влюбиться именно в Ирину и подчас думал, что он в сущности уже влюблен в нее – на самом деле все это было лишь игрою праздного ума. Ирина выросла высокой и красивой девушкой, она заплетала в две косы свои темно-русые волосы; одевалась просто, держалась прямо и строго. За год до описываемых событий она потеряла в один месяц отца и мать, и будучи от природы решительной и вместе старшею в семье, смело взялась за ведение хозяйства в имении и повела его хорошо; Ирину окрестные помещики хвалили; иногда, не считаясь с ее молодостью, заезжали к ней даже' советоваться. – Я хотела видеть вас непременно сегодня,– сказала она Никодиму,– у меня праздник.– И покосилась при этом на Никодимова спутника, взглядом спрашивая, кто он такой. – Извините,– ответил Никодим,– я должен вам представить моего случайного спутника и– попросить вас приютить его на ночь. И вдруг он вспомнил, что не знает, как послушника зовут,'что послушник до той минуты, кажется, вовсе и не собирался где-либо останавливаться с Никодимом и не говорил, куда идет. Но было уже поздно поправляться. Послушник, подбоченясь слегка левой рукой, а в правой держа свой клобучок, принял вид независимый, поклонился и представился: – Феодул Иванович! – Перед вторым словом он остановился на короткое время; слово "Феодул" произнес несколько растягивая, а "Иванович" очень подчеркивая, причем, вся его фигура и тон, казалось, говорили о желании выразить одну определенную мысль, что вот, мол, другой на его месте, может быть, сказал бы, и даже наверное, просто "Иванов", но что он с такой устарелой манерой произносить отчество не считает"! и легко позволяет себе говорить "Иванович". Помолчав, он добавил:– Марфушин,– и после второй паузы,– он же Муфточкин. Сначала Никодим заметил только одно: что буква "ф" входила и в имя и в фамилию послушника, но, вспомнив утренний с ним разговор, вдруг громко рассмеялся. – Что с вами? – спросила его Ирина строгим и недовольным голосом. Конечно, это казалось ей невоспитанностью. – Ох! Я не могу! – отвечал Никодим, давясь смехом.– С?х... он мне... сегодня... этот самый... утром... говорил, что он хорошей и древней дворянской семьи... ох... я не могу... вот так семья: Марфушины Муфточкины! Послушник поглядел на Никодима искоса и обиженным голосом заметил: – Не утруждайте себя, господин Ипатьев, смехом: моя фамилия нисколько не хуже вашей. Смех Никодима сухо и неловко оборвался. Он замолчал. – Пожалуйста, взбирайтесь сюда,– указала им Ирина на садовый вал,– и пойдемте к гостям. Когда они очутились в саду, Ирина пошла впереди рядом с Никодимом; послушник шел сзади. – Что за дрянь вы привели с собою? – спросила Ирина Никодима полушепотом. – Ах, не говорите! – отмахнулся Никодим.– Привязался на дороге. Со мною сегодня все несчастья,– добавил он печальным голосом. – Что такое? – участливо спросила Ирина. – Ларион, вероятно, вам уже рассказал, почему я не поехал дальше с ними. – Да! Ларион рассказывал,– ответила Ирина. Она, видимо, не хотела придавать случаю сколько-либо значения, и Никодим уловил это. – Какой у вас праздник? – спросил он, меняя разговор. – Сегодня я досаживаю новый сад, осталось посадить всего три куста, но я хочу посадить их непременно с вами; у меня нынче много гостей, и все уже потрудились – теперь ваша очередь. Они вышли на площадку, обсаженную молодыми кустами – это был новый сад, он выходил не на дорогу, а в поле и был тоже окопан валом с канавой. На площадке собрались гости, их было много, и между ними несколько знакомых Никодиму, но увидел он также и неизвестных ему; все с любопытством посматривали на его спутника. Здороваясь с гостями, Никодим подошел к одному человеку, стоявшему совсем в стороне, и вдруг неприятное чувство охватило его при виде нового знакомого: в нем он не мог не увидеть несомненного сходства с Лобачевым. – Вы не родственник ли Феоктиста Селиверстовича Лобачева? – спросил Никодим. – Нет,– ответил господин брезгливо,– но господина Лобачева я знаю. Ремесло господина было актерское. Это Никодиму стало вдруг ясно. – Вот последние три куста,– указала Ирина Никодиму на садовников, стоявших у вала и державших кусты наготове. Посадить, кусты было делом нескольких минут. Окончив работу и радостно вздохнув, Ирина сказала: – А здесь моя пещера. Только вход в нее не из сада, а с поля.– И, сказав, взобралась на вал и резво спрыгнула в канаву. Никодим спрыгнул за нею. – Знаете,– заметил он деловито, заглядывая в пещеру,– мне кажется, что верх вашей пещеры скоро обвалится – особенно, если будут много ходить по валу. Отчего вы не сделали в пещере свод из кирпичей? – Глупый! – ответила весело Ирина.– Какая же это будет пещера, если потолок в ней сделать кирпичный: ведь будет похоже тогда на погреб. Лучше посадить сверху каких-нибудь кустов, и через кусты уже никто не будет ходить. Никодим смутился от своей несообразительности. В ту же минуту за его^ спиной кто-то заговорил на ломаном русском языке: по голосу Никодим сразу узнал китайца, с которым только что виделся. Обернувшись, Никодим сказал: – Ах, это вы! Китаец, признав Никодима, перестал говорить. В руках он держал пеструю бумажную вертушку, снова предлагая ее купить. ' – Спрячьте вашу вертушку,– сказал ему Никодим по-французски,– лучше дайте нам совет – вы, я вижу, толковый человек,– что нам посадить над этой пещерой, а то верх ее обвалится? Вопрос был предложен в шутку, но китаец принял его всерьез и сказал: – Китайское растение. И при этом покачал головою, спрятал пеструю вертушку 'в свою корзинку, затем покопался в корзине и вытащил оттуда расписанную яркими красками маленькую китайскую коробочку. – Такое растение вы можете Найти только у меня, или вам придется ехать за ним в Китай, – сказал он, не без важности раскрыл коробочку и вытряхнул содержимое ее себе на ладонь. / Ирина и Никодим с любопытством нагнулись, чтобы рассмотреть растение: оно было очень маленькое – вполовину обыкновенной булавки, с белым прозрачным корешком, и два сизых листочка на нем уже распустились чашечкой, а два других, еще не распустившихся, были свернуты в забавный шарик. – Это растение у нас не будет расти, оно совсем игрушечное,– сказал Никодим с сожалением. – Будет,– убежденно ответил китаец,– Я честный купец, я никогда не обманывал; оно скоро разрастется и будет большое-большое. Он показал руками, какое большое будет растение. Но Ирина уже завладела растением и сказала Никодиму: – Заплатите ему. Никодим бросил китайцу монету, и тот, поклонившись, пошел через поле к дороге. Земля над пещерой была сухая и рассыпчатая. Взобравшись на вал, Ирина разгребла руками маленькую ямку в земле и сунула растеньице в пыль. Затем она позвала садовника и приказала ему принести немного воды и стакан, чтобы прикрыть растение, но когда обернулась растения уже не увидела. Куда оно могло пропасть – трудно сказать, но оно было таким маленьким, что даже ветерок мог легко унести его. – Я потеряла растение,– сказала Ирина Никодиму дрожащим голосом, ей до слез было жалко растения. – Не плачьте,– утешил ее Никодим,– я, быть может, еще найду его. И стал искать повсюду: на валу, в канаве, около вала, на площадке. Но становилось уже довольно темно, и трудно было что-либо отыскать. – Догоните китайца,– приказала Ирина,– у него, наверное, есть еще такие растения. Никодим выбежал за вал, поглядел в поле, вышел на дорогу, дошел до пригорка и посмотрел во все стороны: китайца нигде не было видно. – Не знаю, куда он мог так скоро уйти,– сказал Никодим Ирине, вернувшись.

ГЛАВА XXIV

Неистовый танцор. – Лобачевские фабрикаты. После вечернего чая, сидя на крыльце и охватив колени руками, Никодим рассказывал Ирине о прошедшем дне. Гости поразъехались, только что за домом простучала на мосту коляска последних, запоздавших. Ночь темнела, и лишь огни из окон дома бросали малый свет на окружавшие дом деревья и на дорожки сада. Луны не было. В воздухе, еще теплом, несмотря на восьмое сентября – день Рождества Богородицы,– не раздавалось уже ничьих голосов, замолкших с уходом лета. Никодим говорил о китайце, о неотвязчивом и загадочном китайце, когда вдруг, на половине рассказа, из мрака, знакомый голос произнес: – Я люблю Китай: в нем есть что-то родное нам, и я всегда это родственное чувствовал. – Опять вы здесь! – с досадой воскликнул Никодим.– Как вам не стыдно подслушивать? Послушник не ответил и не показался из мрака. Но по звуку шагов можно было догадаться, что он поспешно и боязливо отошел прочь. – Вы сегодня,, кажется, очень устали? – заботливо спросила Ирина Никодима.– Вам нужно раньше лечь спать. Я скажу Лариону. Когда через полчаса Никодим, распрощавшись со всеми, собирался уже раздеться и лечь, в дверь к нему постучали. Он ответил. Дверь отворилась, и на пороге показалась Ирина. Она не вошла в комнату, но только спросила Никодима раздраженным полушепотом: – Скажите, пожалуйста, кого вы привели с собой? Какого послушника – разве это послушник? – Почему же не послушник? – Пойдите и посмотрите еще раз, если вы его забыли. Прошу вас. – Я тут ни при чем,– равнодушно ответил Никодим. – Но ведь вы же его привели? – ответила Ирина возмущенно. – Я не Мог его отогнать. – Никодим! Как вам не стыдно? Она говорила так, будто ей было не двадцать три, а шестьдесят три года. – Ирина,– ответил Никодим, попадая в ее тон,– мне нисколько не стыдно. Все на свете делается само по себе и к лучшему. – Зачем же вы передразниваете меня,– ответила она обиженно,– что же, по-вашему, это хорошо и должно быть для меня безразлично? За полурастворенным окном на тропинке в это время промелькнуло что-то темное в белом переднике: должно быть, горничная. Сзади за нею кто-то пробежал, и через минуту за кустами раздался визг и смех двоих людей. Пробежавший сзади был несомненно послушник. Ирина с досадой захлопнула дверь, сказав Никодиму: "Спокойной ночи",– и ушла, явно рассерженная и возмущенная. "Действительно неприятно,– подумал Никодим, оставшись один,– как это я не мог отделаться от него? Привести такое чучело к своим друзьям и знакомым – прямо неприлично. Он, мучаясь этим, еще долго не мог заснуть". А Ирине не спалось. Постель казалась ей жаркой и неуютной, и все чудилось, что по комнатам кто-то ходит. Зажегши свечу и накинув на себя платье, Ирина с огнем вышла из спальни, чтобы осмотреть дом. Проходя мимо зала, она услышала там шорох и заглянула в зал. При слабом свете свечи, потерявшемся в огромной, высокой с антресолями комнате, Ирина увидела перед собой фантастическое существо. Полуголый человек, одетый с красные шаровары, которые только и выделялись своим цветом в полумраке, в курточку-безрукавку и в темной чалме со свешивающимся концом, неистово, но бесшумно выплясывал по залу совсем особенный танец. / В его танце не было легкости или того, что привычно называют грацией, но тем не менее танец зажигал, подчинял себе, и Ирина сама не заметила, как она, в лад танцу, начала слегка покачиваться. Танцор откидывал назад туловище и выставлял вперед то одну, то другую ногу, сгибая их в колене, а голову запрокидывал и руки свешивал бессильно позади туловища, с каждым шагом корпус его подкидывался и вздрагивал; так он шел быстро и доходил до стены зала; затем пятился назад уже медленнее, перегибая туловище вперед и руки опять свесив, пятки же высоко подбрасывая в воздух; иногда он хлопал в ладоши, но беззвучно; чалма на его голове тряслась, и свешивающийся конец ее развевался в воздухе. Ирину танцор сперва не заметил, но когда она, смертельно перепуганная, бросилась к себе в комнату и вместо того, чтобы скрыться прежним путем, по коридору, побежала через залу – он увидел ее и, не прерывая танца, стремительно пошел прямо на нее и загнал ее в угол. Ирина, пятясь в страхе, оказалась припертой к стене. Танцор теперь уже поднял руки; стоя перед Ириной и перепрыгивая с одной ноги на другую, он поочередно тыкал в воздух указательными пальцами и в такт этому пел. Кнт-Кнт-Кнт-Китай, Превосходный край! Что ни шаг – масса благ, Всюду чудеса! Словом, как в известной оперетке. Но оттого это было и жутко и смешно вместе – и вдруг он стремительно схватил Ирину за руки. Она вскрикнула и уронила свечу – свеча потухла, и в тот же миг Ирина почувствовала губы танцора на своей шее, и у нее мелькнула мысль, что танцор укусит ее, но она ощутила только мерзкий и липкий поцелуй, обжегший ее с головы до ног всю. Танцор вдруг также стремительно отскочил и выбежал из зала. Ирина, дрожа от страха, на полу отыскала спички и зажгла свечу. Еле ступая, будто ушибленными ногами, пошла она из зала и на пороге запнулась за грязные сапоги с изломанными носками; сверху их прикрывала черная ряса, но Ирина побоялась тронуть это. С трудом добралась она до своей спальни и до утра не могла заснуть, но никого не позвала и никому ничего не сказала. Она считала, что рассказать об этом можно будет только Никодиму, и потому ждала утра. Никодим, быть может, в ту же минуту, когда Ирина выбежала из зала, проснулся, и первое чувство, которое охватило его – было чувство неловкости и раскаяния за все сделанное. Ему казалось, что Ирина завтра предложит ему оставить ее дом навсегда, заказав в него вход. Никодим сел в постели и отер со лба холодный пот. Он вместе боялся, что послушник теперь ни за что его не оставит и будет везде преследовать. Одновременно он вспомнил Уокера. Подумал, что Уокер теперь должен уже быть в Петербурге и что следует, не откладывая, ехать туда, чтобы уличить или Лобачева или самого Уокера во лжи и отобрать у них записку господина ^. Он вспомнил еще отца Дамиана и подумал, сколь он глупо приступал к старцу; затем встал, оделся, собрал свои немногочисленные вещи, сел к столу и с торжеством представил себе, как обозлится послушник, когда не найдет его завтра здесь. Стоит уйти только сию же минуту. Никодим написал Ирине записку: "Извините, что я уезжаю совсем по-особенному: я вспомнил, что мне необходимо как можно скорее повидать одного из моих знакомых. Каждый час дорог – приходится уйти среди ночи. Я скоро буду обратно, через несколько дней заеду к вам. Никодим". После этого, пересмотрев еще раз свои вещи, он открыл окно и выскочил на дорожку сада. ...Утром он вышел к станции. Она приходилась около большого торгового села, расположенного при судоходной реке, заставленной баржами с хлебом и другими товарами. В селе были две церкви – каменная и деревянная, или новая и старая, как их называли, много лавок и два или три трактира. До поезда было довольно долго. Никодим посидел на станции, но утренняя свежесть давала себя чувствовать, и он пошел в открывшийся трактир. Людей, сидевших в трактире за столиками и пивших чай, кто с ситным, кто с баранками, было немного числом, но они были разнообразны: в темном углу перешептывались две загорелые черноволосые бабы, снявшие платки и остававшиеся только в повойниках: одна в зеленом, другая в красном; посередине большой комнаты сидело пять или шесть извозчиков в одних жилетках, вполголоса разговаривавших и усиленно дувших на блюдечки... Сам трактирщик за стойкой перетирал стаканы, ради чистоты, но окна трактира были грязны, с потоками пыли на них от дождя и с радужными пятнами, а углы комнат пауки сплошь заткали паутиной. Двое половых сидели рядком у стены и подремывали. Когда Никодим вошел в трактир – все сидевшие в комнате обернулись к нему и пристально посмотрели на него, но он проскользнул в меньшую комнату и уселся там в уголок. Потребовав чаю, Никодим заметил на окне несколько номеров затрепанного журнала. Журнал этот все знают, и где его не встретишь – это был "Огонек". : Никодим скоро пересмотрел все рисунки и перечитал все рассказы и стихотворения. Чай был тоже допит. Никодим взглянул на часы: до поезда оставалось не так долго, но все же идти из тепла на холодную, открытую ветру платформу не хотелось, и можно было еще подождать. Никодим, чтобы убить время, стал читать объявления в журнале. Почти первое, что ему попалось на глаза, было: ВЕСЬМА ИНТЕРЕСНО ДЛЯ МУЖЧИН. Каталог разнообразных и действительно интересных и полезных предметов собственной фабрики вы* сылается всем желающим в закрытом конверте за 2 семикопеечиые марки. Спешите сообщить ваши адреса: Ф. С. Лобачеву. С.-Петербург, Пушкинская ул., д № -, кр. № -. По бокам объявления были изображены длинноногие молодые люди в шляпах, высоких воротничках и белых манжетах. – Черт знает, что такое! – выругался Никодим, от всего сердца и так громко, что все сидевшие в трактире невольно к нему обернулись. Бросив деньги на стол, Никодим поспешно вышел: он не терпел, когда любопытство людей обращалось на него. "Положительно нужно побить Лобачева; я не в состоянии более переносить все это", – подумал Никодим уже на улице. Глава XXV Второе объяснение с Лобановым. У станции Никодим уже явно весь переменился: лицо его, до того хмурое, прояснилось; спина, сгорбившаяся за последнюю неделю, опять выпрямилась, на душе стало просто и приветливо: намерение побить Лобачева отпало само собою и теперь хотелось только поговорить с ним настойчиво и строго. Никодим последнее время не сомневался относительно местонахождения записки господина 'У – он был убежден, что записка в руках Лобачева, а не у Уокера. Дверь в квартиру Лобачева в городе утром 10 сентября ему отворил тот же самый слуга, что и в прошлый раз. Ничего ему не говоря, Никодим прошел прямо в кабинет к Лобачеву. Лобачев сидел за письменным столом, боком к двери, из которой Никодим показался, и, хотя он слышал, что в комнату вошли – не повернул лица, и первое время Никодим только и заметил его профиль. Никодим в ту же минуту отлично вспомнил, где он этот профиль однажды уже видел – утром, когда после выслеживания чудовищ он возвращался с Трубадуром домой и его нагнал ехавший над обрывом экипаж – в экипаже сидел господин несомненно с этим профилем. – А-а! – сказал Никодим себе почти вслух, но Лобачев этого не заметил, хотя уже обернулся к Никодиму. – Здравствуйте,– приветствовал его Лобачев, сметая рукой со стола разный сор прямо на пол,– я знал, что вы сегодня ко мне придете. Садитесь. "Лжет, что знал", – подумал Никодим, но -приглашению сесть повиновался и, подавшись к стенке, присел на стул, выставив вперед руки и положив кисти их на колени, шляпу же свою придерживая двумя пальцами. – Здравствуйте, Феоктист Селиверстович,– сказал Никодим, немного подождав (он тогда нарочно сделал так),– скажите мне, пожалуйста, не намерен ли сегодня у вас быть господин Уокер? – Нет, не намерен,– ответил Лобачев совсем просто,– а, впрочем, не знаю, он является и непрошенным и без предупреждения. – Феоктист Селиверстович! – сказал Никодим, придавая своему лицу определенное выражение непреклонности.– Я не стал бы вас беспокоить; поверьте, у меня нет никакой охоты посещать вас не только так часто, как я посещаю последнее время, но и вообще; однако кой-какие вопросы заставляют меня вас беспокоить.