Текст книги "Белый яд. Русская наркотическая проза первой трети ХХ века (сборник)"

Автор книги: А. Шерман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

– У вас их и так много. Я бы не рискнул на покупку, тем более что в том районе теперь дожди.

– Ну, вы известный трус. А я приказал купить их ровно столько же, сколько имел.

– Странно, что воспоминанием вам была навеяна та же мысль, что и радже: хотя, до известной степени, это объяснимо. За последние дни здесь, на бирже, только и говорят, что про эти акции. Что это все заволновались? Глядите, Гоф вскочил и куда-то бежит. Вероятно, что-нибудь случилось? Эй, стюард, узнайте, в чем дело? Смотрите, сюда летит ваш маклер. Эй! Ридер! Фюйть, фюйть. Сюда. Кого вы ищете?

– Конечно, мистера Джонса! Здравствуйте. Ну и голова же у вас! Откуда это вы узнали? А? Еле успел исполнить ваше поручение.

– Что там случилось? Все так волнуются.

– Еще бы! Закупились каменноугольными.

– Ну та что же?

– Как что же? Ведь все копи затоплены водою. Убытки громадны. Полное разорение.

Мистер Джонс побледнел.

– Неужели у вас еще есть акции? – спросил маклер. – Все, что вы приказали продать, я продал и по очень хорошей цене. Почти по высшему курсу.

– Продали?!..

– А то как же, хотя, признаться, был очень удивлен вашим приказом. Ну и делец же вы, мистер Джонс Примите мои поздравления.

– А телеграмма при вас? Дайте взглянуть!

– Вот она! Читайте!..

– Да, все верно. Я боялся, нет ли ошибки. Ну, спасибо. Идете уже? До свиданья! Пора и нам. Эй, стюард, сколько? Ничего не понимаю. Филипс, едемте немедленно в контору. Я приказал Ридеру купить акции, а не продать. Надо посмотреть копию телеграммы.

– Если вы, действительно, по ошибке приказали акции продать вместо того, чтобы купить, то я, пожалуй, допущу существование и третьей души у человека.

В конторе патрона встретили поздравлениями.

V

В начале сезона Вера Георгиевна вернулась в столицу. Ее ждали давно и, понятно, все билеты на первое представление, в котором она должна была участвовать, были разобраны. Публика встретила ее очень радушно, и после каждой исполненной вариации громкие рукоплескания свидетельствовали о том, что любовь к ней знатоков балета не остыла.

Однако, во втором акте поведение зрителей сделалось более сдержанным, и на многих лицах заметно было недоумение. Вера Георгиевна танцевала без увлечения. Движения ее, по-прежнему грациозные, обнаруживающие в каждой мелочи большую школу и знание, были вялы. Заметили, что танцовщица быстро утомлялась.

Третий акт прошел еще хуже, Вера Георгиевна, как лунатик, двигалась по сцене.

Публика стала расходиться до конца представления, а знатоки с разочарованием говорили о неудавшемся выступлении балерины.

Закончив с большим трудом роль, Вера Георгиевна в полном изнеможении бросилась в уборной на диван и погрузилась в непонятное для окружающих ее подруг оцепенение.

Послали за доктором.

Но когда он вошел к балерине, она уже весело болтала.

– Что с вами? Вы нас всех напугали. Мне показалось, что вы танцуете в бессознательном состоянии, – сказал врач, входя в уборную.

– Что вы? Это все нервы! Да и осенняя сырость на меня плохо действует..

Узнав о том, что случилось с женой в театре, муж Веры Георгиевны пригласил к ней лучших врачей в столице.

Они установили, что Вера Георгиевна ничем не страдает, а появляющийся по вечерам упадок сил объяснили так же, как и она, переутомлением и влиянием сырости.

– Позаймитесь танцами с недельку, все и наладится, – сказал, прощаясь, театральный врач. – Сцена у нас не та, что в Америке. Отвыкли немного.

Через две недели балерина снова выступила, но произведенное ею впечатление осталось прежним. Аплодисментов, к которым она привыкла, не было. Неудача так на нее подействовала, что она решила больше не танцевать до тех пор, пока к ней не вернулся прежние силы.

Она ежедневно вспоминала индуса и даже думала, что на нее действует его заклинание. Но, придя к убеждению, что этого быть не может, она стала внимательно следить за здоровьем.

Она сидела по вечерам дома. Но быть в столице и не видеть совершенно сцены для нее было немыслимым. Каждое воскресенье она появлялась в театре среди зрителей, а чтобы не встречать знакомых, забиралась в самый верхний ярус и с жадностью глядела на танцы.

Однажды, к концу спектакля, она почувствовала себя совсем разбитой.

Публика расходилась, а она, чтобы избежать толкотни, осталась на месте.

Театр опустел.

Погасли люстры, и громадный зал, в котором только что были тысячи людей, погрузился в мрак и полнейшую тишину.

Вере Георгиевне стало жутко. Она встала и хотела идти, но в это время занавес тихо поднялся, и сцена постепенно осветилась.

Танцовщица увидела покрытую цветами долину. Вглядевшись пристальнее, она заметила большое стадо мирно пасшихся овец, а в оливковой роще молодых пастухов и пастушек.

Вдруг где-то заиграла свирель. Молодежь насторожилась, затем, прислушавшись к наигрываемой весне, вскочила и, схватившись за руки, пустилась весело плясать. На месте осталась только маленькая девочка-пастушка. Она была чересчур молода и не решалась танцевать при старших.

– Как странно, – прошептала Вера Георгиевна. – Ведь это я, когда была маленькой. Мои глаза, мои кудри! И родимое пятно на плече! Господи! Что же это такое? Обстановка напоминает хорошо знакомые места. Ну, да! Вон там, на холме, и храм Венеры, а за храмом виднеется наш городок. Похоже на мою родину. Но я родилась здесь, а не в Греции?

Вера Георгиевна была совсем поражена.

В это время хоровод отошел довольно далеко от деревьев. Девочка поднялась и, перебирая своими тонкими ножками, старалась подражать танцующим. Жесты ее были робки и угловаты, и танец этого полуребенка, полудевушки напоминал скорее движения куклы, чем человека.

Пастушка долго плясала с увлечением и вдруг остановилась. Она заметила, что из-за куста смотрела на нее незнакомая красивая девушка. Она была настолько хороша, что у пастушки от восхищения разгорелись глаза, и она бросилась на колени. Протянув к неизвестной сложенные ручонки, она обратилась к ней с мольбою:

– Ты, наверное, богиня, слетевшая с неба. Дай мне то, чего мне недостает, чтобы хорошо танцевать. Я буду всю жизнь просить Зевса, чтобы он не коснулся тебя в своем гневе.

Незнакомка улыбнулась и, повернув слегка голову, дунула на сидевшую у нее на плече бабочку.

Бабочка вспорхнула и, полетав немного, села на растущую поблизости розу.

Пастушка следила за нею глазами, а когда бабочка опустилась на цветок, повернула с недоумением голову к богине.

Тельце бабочки было телом маленькой женщины, у плеч которой трепетали золотистые крылышки.

– Возьми ее в руки и прижми к сердцу. Она поможет тебе, – сказала красавица и, ласково улыбнувшись, скрылась.

Девочка исполнила приказание и, когда крошечная женщина-бабочка, коснувшись ее, вдруг исчезла, она почувствовала, что ее сильно кольнуло в сердце и спину.

Откуда-то появились музыканты. Светлокудрый, как бог Аполлон, юноша заиграл на цитре, ему начали вторить девушки-музы, и хор сладкозвучных голосов запел радостную песню. Под звуки этой песни девочка заплясала веселую пляску.

Движения ее были так плавны и чудны, что деревья изукрасились розами, а трава, на которую становилась танцующая, обращалась в цветы, покрывавшие ножки ребенка благоухающим бальзамом.

VI

– Только с тобой и могут случаться подобные вещи, – сказала Анна Петровна, подруга балерины, выслушав рассказ ее о радже и последних пережитых днях. – Ты, несомненно, больна.

– Муж приглашал докторов, и они нашли, что я совершенно здорова. Здешний климат….

– А может быть, дело тут и не в климате. Признайся-ка по совести, не влюблена ли ты в раджу? Если целый день думать о человеке, которого любишь, к вечеру, естественно, нервы устанут. Нельзя требовать от них нового подъема. Ясно – ты влюблена…

– Вот выдумала!.. Мне совсем не до индуса. Я только и думаю о том, когда смогу опять выступить на сцене. А ты вот лучше спроси своего друга-профессора, не поможет ли он мне?

– Знаешь что, приезжай в пятницу, и мы вместе отправимся к нему. Завтра я его подготовлю – он не очень-то любит гостей.

Вернувшись домой, Вера Георгиевна передала мужу беседу с подругой и сообщила ему о своем видении в театре, о котором до сего времени еще не говорила.

– Тебе приснилась одна из греческих сказок, которыми тебя занимали в детстве. К этому ученому можно съездить, хотя он не доктор.

– Мне хочется поговорить с ним и посоветоваться насчет… насчет… ну, насчет раджи…

– Вот оно что! Неужели ты думаешь, что этот индус мог лишить тебя вдохновения? Меньше думай о нем. Он просто шарлатань. Отнять вдохновение на два часа, после завтрака. Какая чушь! А вот не скрытая ли у тебя малярия? Правда, озноба нет и температура нормальная, но это, может быть, еще неизвестная и новая форма ее? Вот об этом надо сказать ученому другу Анны Петровны. А, кстати, дайка мне адрес американца – твоего приятеля.

– Зачем это? Уж не хочешь ли ты ему написать?

– Непременно напишу, что ты думаешь все время об индусе и от этого хвораешь.

– Посмей только… Я на тебя так рассержусь…

– Ну, хорошо! Успокойся! Писать я не буду. Письма идут больше месяца. Я ему протелеграфирую и спрошу, где в настоящее время раджа.

Вера Георгиевна не хотела было отвечать мужу, но снова народившееся в ней сомнение – не виноват ли, действительно, в ее болезни раджа – заставило ее изменить свое намерение.

– А дальше что? – спросила она недовольным голосом.

– Пока не знаю, а там видно будет, – ответил Николай Львович.

– Раджа говорил мне, что будет эту зиму в Париже.

– Ого!

– Пожалуйста, без таких восклицаний. Надеюсь, что он может ездить куда ему угодно и не спрашивая твоего разрешения.

– Но ты, кажется, тоже собиралась зимой танцевать в Париже?

– Что же из этого? Раз я подписала контракт, я должна его исполнить.

– Ого!

– Опять? Ну, я с тобой разговаривать больше не буду.

VII

– Вы, батенька, пошли бы с Анной Петровной в другую комнату, а я побеседую с вашей женой. Наедине она сообщит мне, что нужно. При вас она стесняется, – сказал ученый друг Анны Петровны, выпроваживая мужа балерины в столовую.

– Мне кажется, вы не совсем откровенны, – обратился он к танцовщице, закрывая двери, – а мне необходимо знать все подробности, чтобы дать вам разумный совет. Припомните хорошенько, что говорил вам раджа про Индию.

– Зачем это вам, и разве могут разговоры мои с индусом навести на определение болезни? Вы бы лучше меня исследовали.

– Для этого есть доктора, а вы передайте мне рассказы индуса и меньше рассуждайте.

Вера Георгиевна покраснела и с перерывами сообщила все, что слышала от раджи про Индию.

Следя за своей гостьей, профессор обращал больше всего внимание на интонацию голоса и изменения в лице Веры Георгиевны.

Когда она кончила, он заставил ее повторить названия городов и местностей, о которых она упоминала.

– А расскажите, пожалуйста, часто думаете вы о радже, кроме того времени, когда на вас нападает слабость?

– Что вы, Петр Францевич, этот дикарь меня совершенно не интересует, но, естественно, я вспоминаю о нем, когда смотрю на подаренное им кольцо.

– То, что у вас на пальце? Чудный брильянт! Хм! А что дали вы радже на память?

– Я? Ничего, если не считать моей фотографической карточки.

– Получил муж ваш ответь на телеграмму, посланную американцу?

– Как же! Мистер Джонс сообщил, что раджа выехал на родину… Но что скажете вы насчет болезни? Мне хотелось бы также знать ваше мнение о радже.

– То есть мнение о ваших отношениях к нему? По этому поводу я еще не составил себе определенного мнения. А вот насчет вашей болезни думаю, что она, при известных условиях, излечима.

– Неужели я больна? А может быть, раджа действительно меня околдовал.

– Вот я сейчас позову вашего супруга и сообщу ему, чем вы страдаете. Ну, садитесь, – сказал он Николаю Львовичу, когда тот вошел в кабинет. – Физически ваша жена совершенно здорова, и врачи были правы, говоря, что у ней нет ни малейших признаков болезни.

– Я так и думала, – сказала Анна Петровна, взглянув с усмешкой на свою подругу.

– В чем же дело? – нахмурившись, спросил муж.

– Если у вас хватит терпенья минут на пять, я передам, вам мои соображения.

Петр Францевич обвел глазами слушателей и начал:

– Нам предстоит, господа, разобрать следующее обстоятельство: один человек, по воле другого, потерял вдохновение. Возможно это или нет? Раньше, чем ответить на этот вопрос, определим, что такое вдохновение. По индийской науке, вдохновение это такое состояние человека, когда он становится временно обладателем знания, которое выше, чем знание рассудочное. В это состояние человек может впасть или случайно, или по собственной воле, пользуясь воспитанной в себе силой, могущей разбудить и направить к головному мозгу энергию дремлющих впечатлений, скопленных в одном из нервных сплетений, называемых йогами «Лотос Кундалини». Эта энергия направляется, минуя нервы, по пустому каналу, находящемуся внутри спинного мозга. У обыкновенных людей канал этот закрыт, но у людей, обладающих способностью вдохновляться или обладающих мудростью и сверхъестественною силою, он открывается и пропускает ток проснувшихся впечатлений. Злой умысел человека, сила воли которого очень велика, может внушением парализовать у другого человека проводник и лишить его возможности исполнять свое назначение. В данном случае весь вопрос сводится к тому, чтобы лечением вернуть проводнику его свойства. Чтобы не утомлять вас, господа, я говорил сжато, но вы, надеюсь, все поняли?

– Ровно ничего! – вскрикнули обе слушательницы и расхохотались.

Ученый взглянул на них растерянно и тоже рассмеялся.

– Я кое-что понял и, не входя в рассуждение о том, правда это или нет, просил бы вас, глубокоуважаемый Петр Францевич, сказать откровенно, можете вы помочь жене или нет.

Тут есть обстоятельство, которое меня смущает. Ваша жена была лишена вдохновения днем, а припадки слабости делаются с ней вечером. Но если допустить, что наука, существовавшая тысячелетие, не ошибается, то жена ваша могла бы помочь себе сама.

– Сама себе помочь? Вот хорошо-то! Но как? – спросила Вера Георгиевна и придвинулась при этом к ученому.

– Вы можете помочь себе молитвой.

– Молитвой? – разочарованно повторил Николай Львович.

– Я и так молюсь каждый день, – заметила, улыбаясь, Вера Георгиевна.

– Не смейтесь. В то время, как вы начинаете чувствовать приближение упадка сил, начните молиться, и ваше настроение пробудит дремлющую в вас энергию. Если ее будет достаточно, она направится по проводнику-каналу, и он останется открытым. Пробудить сразу большое количество энергии трудно, но, молясь ежедневно в определенное время, вы дойдете до того, что сила проснувшихся впечатлений будет более могущественна, чем внушение, парализующее ее проводник или доступ к нему, и вы поправитесь.

Супруги уехали.

– Неужели вы не знаете другого средства, чтобы помочь Вере? – обратилась к своему другу Анна Петровна.

– Я неоднократно говорил вам, что я не доктор. Во всяком случае, мой совет принесет пользу и заставит подругу вашу на время молитвы забывать индуса. Она им увлечена, и причина болезни в этом. Влияние раджи ослабело бы несомненно, если бы не было поддерживаемо самой Верой Георгиевной. Какая красавица! Трудно к нее не влюбиться.

– Не собираетесь ли вы последовать примеру раджи? Туда же! Стары, милый мой, для этого! Да и счастливы с нею вы не были бы. Вы любите, чтобы за вами ухаживали, чтобы выслушивали ваши непонятные рассуждения и возились бы с вами, как с ребенком. Она на это не способна и не признает сентиментальностей. К тому же, вы скупы и уж очень расчетливы.

– Я?!

– А то кто же? От вас и десяти рублей не выпросишь, а скоро надо портнихе платить.

– Да ведь недавно я заплатил ей что-то много.

– Всего двести рублей по старому счету, а надо еще столько же.

Петр Францевич нахмурился и вышел.

Через несколько минут он вернулся и молча протянул Анне Петровне пачку бумажек.

– Ну вот спасибо, милый, теперь я расплачусь с мелкими долгами, а то они мне надоели.

– А портнихе-то как же?

– Ничего, она подождет; не беспокойтесь. А скажите, зачем вы расспрашивали Веру про Индию? Вы сами ведь ее хорошо знаете?

– Думал, что придется применить непризнанный еще у нас способ лечения… Но, Бог даст, обойдется без этого.

– Ну, очень рада! Как вы хорошо говорили, Петр Францевич, про науку, просто заслушалась вас. Точно музыка. Я все поняла, только стеснялась вам это сказать при других. Очень интересно. Все-то вы знаете: все у вас так просто выходит. Знаете, я вами горжусь. Только у меня одной и есть такой умный друг. Вы настоящий мужчина, а остальные, разве они интересны? Ну, прощайте! Дайте я вас поцелую.

* * *

– Я заехала к вам на минутку, Петр Францевич. Простите, что без предупреждений. Совсем измаялась – даже спина заболела. Я уж не говорю про колени – дотронуться больно.

– Я вас не понимаю, Вера Георгиевна.

– Вы же говорили мне, что я должна молиться. Ну, я и молилась и очень усердно.

– И что же?

– Совет ваш мне не помог. Простоишь с час на коленях и делается так больно, что хоть подушки подкладывай. А устанешь так, что спишь потом, как убитая. Прошло уже три недели, и я решилась, не говоря никому ни слова, сама приехать к вам, чтобы просить лечить меня по-другому. Больше молиться я не могу.

– Жалко, что нет вашего мужа. Мы могли бы сговориться, что делать дальше.

– Он-то при чем тут? Сговоритесь со мной, ведь болезнь касается гораздо больше меня, чем его.

– Я думаю применить к вам собственный метод лечения, который, по моим соображениям, должен помочь. Если вы на это согласны, приезжайте сюда с Николаем Львовичем, а я приглашу к этому времени доктора.

– А разве при этом необходимо присутствие мужа? – спросила Вера Георгиевна, взглянув лукаво на ученого.

– При нем я буду спокойнее себя чувствовать. При лечении нужно полнейшее хладнокровие, а когда вы одна, то при взгляде на вас невольно волнуешься.

– Вот как? Ну хорошо! Я приеду к вам с Николаем.

VIII

– Ну что, милый Петр Францевич, удалось вам помочь Вере? – спросила Анна Петровна своего друга.

– Пока нет. Необходимо узнать, где раджа.

– Но какую роль может играть он при ее лечении?

– Вы этого, Анна Петровна, все равно не поймете.

– Как не пойму? Разве я так глупа? Вы думаете, что раз вы ученый, то можете говорить дерзости? Еще профессором где то были. Кто это мог вас слушать? Вы так говорите, что никто ничего понять не может, а собрались лечить Веру. Вот она так глупа, что к вам за советами обращается.

– Красивая женщина!

– Еще бы не красивая. Но вы все забываете, что вам скоро сто лет.

– Ну, ну… всего пятьдесят. И чего это вы расхорохорились? – примирительным тоном сказал ученый. – Отношение раджи к лечению понять легко. Слушайте!

В коротких словах Петр Францевич передал Анне Петровне свои соображения насчет болезни танцовщицы.

Анна Петровна слушала его с большим вниманием и, когда он кончил, спросила:

– Говорила вам Вера про свой сон в театре? Она видела себя ребенком, в Греции. Она ведь гречанка, вы знаете?

– Кажется, говорила, да я не обратил на это внимания.

– А на боли в спине вы тоже не обратили внимания? А ведь она чувствовала их два раза. Первый раз во сне, когда бабочка вошла в ее тело, а второй, когда раджа ее заколдовал.

– Совершенно новые для меня обстоятельства. Надо расспросить вашу подругу, в каком месте спины она чувствовала боль. Это. пожалуй, решает задачу. Может быть, обойдемся и без индуса.

– Вот видите, а говорили, что я ничего понять не могу. А что скажете вы про сновидение?

– Оно лишний раз доказывает, что индийская наука права. Дремлющие много веков впечатления вылились в этом сне.

– Не понимаю, Петр Францевич.

– А это совершенно просто. Бессознательное начало, находившееся сотни лет тому назад в молоденькой гречанке, остаюсь то же самое и переселялось вместе с душой из поколения в поколение. В настоящее время оно в Вере Георгиевне и перенесло в нее энергию дремлющих впечатлений, скопленных веками. Духовная наследственность при таком допущении становится ясной…

– Остановитесь, ради Бога, – перебила Анна Петровна, – иначе я сейчас же уйду. Сколько раз я просила вас говорить со мной просто, а вы все по-своему. С вашей наукой вы и меня в гроб уложите, а не то что Веру. Бросьте ее лечить… Нечего махать рукой. Лучше меня выслушайте. Раз раджа в Индии – Вера его скоро забудет. А как забудет, так и болеть перестанет. А начнете вы с ней возиться, да не поможете, про вас начнут говорить разные гадости. А мне это неприятно.

– Я рассчитываю, что она скоро поправится.

– Скажите, неужели вы действительно верите в какую-то силу раджи? Просто Вера его любит. А вы думаете, легко любить? Когда я вас долго не вижу, я так скучаю, так скучаю, что все из рук валится. А тут еще долги…

– Вы все наряжаетесь и для кого это?

– Для вас, дорогой мой. Боюсь, как бы не разлюбили. Надо хоть костюмами брать – стареть от забот стала.

– Вы? От забот?

– А портниху-то забыли? Ей давно платить надо.

IX

К назначенному часу Петр Францевич пригласил своего знакомого доктора и, в ожидании Веры Георгиевны, обсуждал с ним болезнь своей пациентки.

– Отчего вы не примените к ней электризацию или души Шарко? Мне кажется, эти средства помогут. Попробуйте, наконец, обыкновенный гипноз.

– Пробовал уже несколько раз, друг мой, но все неудачно. Теперь придется заставить танцовщицу найти в Индии раджу. Я ее усыплю, дам ей предварительно гашишу. Вы знаете, как он действует на воображение и чувство. По описанию города, которое она мне сделает во сне, я определю название его. Индию я знаю хорошо. Затем пошлю телеграмму приятелю, а тот переговорит с индусом. Когда раджа сообщит, на какие нервные центры была направлена его воля, чтобы получить желаемые им эффекты, я снова применю гипноз и в один сеанс вылечу балерину.

Раздавшийся звонок прервал их беседу.

Прислуга доложила о приезде балерины с мужем.

Петр Францевич познакомил их с доктором и сразу изложил свой способ лечения, который он думал применить к Вере Георгиевне.

– Сочетанием двух средств я приведу вас в состояние ясновидения, и вы найдете любимого человека, – закончил он свои объяснения.

– Ого! – вырвалось восклицание у мужа.

– Опять? – Ну что за глупая привычка! Неужели ты не понимаешь, что Петр Францевич меня дразнит?

– Ну конечно! Когда вы волнуетесь, у вас щеки так красиво покрываются румянцем, что я позволил себе маленькую вольность в награду за мое лечение.

– Ого!

– Ну тебя, надоел! Петр Францевич, если вы так уверены, что я найду околдовавшего меня раджу, применяйте ко мне ваши средства – я согласна. А ты, Коля, что скажешь?

– В присутствии доктора опасности быть не может.

– За это я вам ручаюсь, – сказал ученый и, подойдя к шкапу, вынул маленький флакон с зеленоватой жидкостью.

– Ложитесь, Вера Георгиевна, на диван поудобнее, подложите себе под голову подушку и выпейте этой микстуры.

Танцовщица быстро устроилась и, сказав: «Это интересно», проглотила поданную ей на ложке, разведенную в воде жидкость.

Попросив ее говорить вслух то, что она будет чувствовать, ученый обратился к врачу:

– Вы, доктор, следите за пульсом и, когда я на вас взгляну, сообщайте мне его биение. Говорите, Вера Георгиевна.

– У меня начала кружиться голова, Петр Францевич. Нет, это не головокружение. Мне кажется, что в голове что-то качается, точно язык колокола. Качание все усиливается… непонятная тяжесть придавила мне волосы. А может быть, от вашей микстуры волосы у меня стали весить несколько фунтов? Теперь немного лучше: мне кажется, что я делаюсь меньше. Удивительно! Я стала совсем маленькой: такой маленькой, как мизинец… Какой вы странный! Мне ужасно хочется смеяться. Коля говорит все время «ого» – как это глупо! Я не могу больше лежать: мне хочется бегать. Я встану.

Ученый взглянул на доктора.

– Нет, не могу. Голова моя горит, в висках колет. Руки и ноги окоченели – закройте их. Как у вас холодно! Что вы со мной сделали? Коля, зачем это нужно? Какая тоска! Боже, какая тоска! Я не выдержу и заплачу. Что за грохот? В висках такая боль, точно вбивают в них гвозди. Какая шумная улица, Петр Францевич! Как вы можете жить к таком доме? Куда это все едут? Разве в театр? Но около вас нет театра? Кто это кричит?

– Дайте мне воды, мне хочется пить. Зачем подали детский стаканчик – дайте большой. У меня страшная жажда. Странно!.. Все прошло, шум смолк. В голове нет тяжести. Как легко и приятно. Какое блаженное состояние!

– Закройте теперь глаза, Вера Георгиевна, и засните, – сказал профессор.

Веки танцовщицы сомкнулись.

– Так, так, – продолжал он. – Видите, вы уже спите. Члены отяжелели. Вы не можете открыть глаз.

И, проделав несколько пассов над головой Веры Георгиевны, он оставил ее на некоторое время в покое.

– Вы слышите меня? – спросил он вскоре танцовщицу строгим голосом.

– Да! – тихо ответила она.

– В настоящее время вы в Индии? Отвечайте!

– Да, я в Индии.

– Вы в большом городе; на улицах толпы людей.

– Нет!

– Вы в роскошном дворце; кругом мрамор, ковры. Раджа сидит на диване.

– Нет!

– Вы в чудном парке; над вами свод зелени; у ног ваших ковер пестрых цветов; воздух пропитан запахом орхидей.

– Да. Я в волшебном саду. Вот целые рощи камелий. На темном фоне их листвы яркими пятнами блестят распустившиеся цветы. Левее группы азалий, а рядом густым кустарником растут лимоны… Вдали на пригорке расстилается дивный лес. Громадные стволы связаны вьющимися растениями; они перекинулись от одного дерева к другому и ползут по стволам, покрытым орхидеями и нарядными и яркими цветами. Боже! Сколько роз! Везде розы и розы чудных оттенков и удивительных благоуханий. Какой аромат! Мне кажется, я пьянею. Тело мое пропиталось пахучим эфиром, а я стала гибкой, как стебелек, и легкой, как воздух. Я – голубенький цветочек с бархатистыми лепестками. Как хорошо… Кто-то идет… Это раджа… Я больше ничего не вижу. Я засыпаю…

– Следите за ним, – сурово приказал ученый.

Вера Георгиевна долго молчала и, наконец, заговорила:

– Зигзагами вьется поезд – все выше и выше. Кругом бездонные пропасти, вековые леса, глубокие ущелья, сверху горы. Я еду с раджою. Станция. Выходим; сели в коляску. Теперь я в богатой молельне. По стенам идолы: перед самым большим – помост вроде сцены. Невдалеке – раджа. Хлопнул в ладоши. Вышла женщина в полупрозрачной тунике. Подбежала к краю помоста, остановилась. Раджа кивнул головою – музыка, женщина танцует. А! Греческий танец, который я исполняла в Америке… Да это – я! Только я танцую гораздо лучше… Конечно… А может быть, это я во время припадка слабости? Понимаю, что раджа сердится… Что за движение: полное отсутствие грации. Раджа поднял с земли хлыст – зачем это? Я отскочила к идолу – раджа за мною. Ай! – замахнулся… Нет – это не я. Меня он не тронул бы.

Вера Георгиевна вскочила с дивана, открыла глаза, которые были безжизненны, как у лунатика, схватила со стола разрезной нож и стала размахивать им, подвигаясь к окну.

– Aral Испугался? Ты думал, что можешь бить? Поделом.

Танцовщица успокоилась, легла на диван и закрыла глаза.

– Я вырвала хлыст и загнала раджу на самый край помоста. Он вздумал было соскочить с него, но поскользнулся и упал. Изо рта у него хлынула кровь. К нему бросились на помощь.

– Бегу из молельни, выскакиваю на двор. У подъезда – лошадь. Бросаюсь в седло и мчусь по дороге. Погоня – но горы уже близко. О, Боже! Лошадь остановилась, дороги нет, земля рухнула в пропасть, осталась узкая тропинка. Слева – бездна, справа – скалы. Настигают: нет выбора… Вперед… Кружится голова; глаза застилает туман; в ушах звон. Бездна тянет, не могу оторвать от нее глаз: сейчас упаду. Хватаюсь руками за гриву. Лошадь храпит, дрожит, жмется к утесу, едва движется. Мы висим над пропастью. Сзади голос. За мной всадник…. Вдруг его лошадь останавливается, пятится и исчезает. Я спасена – животное и человек в пучине… Тропинка расширяется; почва тверже; лошадь прибавляет шагу: выезжаем на дорогу. Бояться преследования нечего… Я останавливаюсь у ручья. Нагибаюсь, чтобы освежить разгоряченное лицо, и вижу в воде лицо индуски. Хватаюсь за плечо, срываю с него одежду, ищу родимое пятно. Где же оно? Это не я! – Это другая женщина!

– Немедленно разбудите мою жену. Это Бог знает что такое, – испуганным голосом обратился к ученому Николай Львович.

– Сидите спокойно, – взволнованно ответил ученый и взглянул на доктора.

– Вы слышите меня, Вера Георгиевна? Вернитесь в молельню и отыщите раджу.

Балерина долго молчала, потом вдруг с воплем вскочила и бросилась к двери.

– Вот он, на кровати – мертвый!

Вера Георгиевна покачнулась и упала на руки мужа.

– Ого! Я вам говорил, – крикнул Николай Львович.

– Тише, ради Бога, вы ее испугаете.

X

– Джонс, смотрите – мисс Карецки.

– Где?!

Американцы быстро подошли к магазину, у которого стояла балерина, и раскланялись.

Узнав друзей своих, Вера Георгиевна очень обрадовалась и представила им мужа.

– Рад, что могу лично поблагодарить вас за внимание, оказанное жене в Нью-Йорке.

– Ваша супруга так дивно танцует, что всех нас очаровала. Вы в Париже давно?

– Дня три. Приехала с трупной и сегодня выступаю.

– Как это приятно! Филипс, распорядитесь насчет билетов и пригласите, пожалуйста, раджу.

– Ни за что! Если хотите, приглашайте его сами.

– Ого! И здесь раджа? Какое у вас, однако, обширное знакомство среди индийских князьков!

– Я знаю только одного, с которым знакома и ваша супруга.

– Вера, слышишь? А ты говорила, что твой поклонник умер.

– Джонс, разве раджа здесь? – Я слышала, что мистер Хайбадо скончался.

– Он жив, почти здоров и в настоящее время здесь.

– Ого! Вот тебе и Петр Францевич, а еще ученый.

– Странно, – заметила Вера Георгиевна. – Ну, да это и лучше. Я его так отчитаю, что ему не поздоровится.

– Он-то тебя не побоится. А как бы с тобою чего не случилось. Напустит на тебя опять какую-нибудь лихорадку.

– Разве вы и в России хворали?

– Представьте себе, что по возвращении на родину я совсем не могла танцевать. Каждый вечер мною овладевала такая слабость, что я через силу двигалась по сцене. Однако, прощайте. До вечера мне еще надо отдохнуть. Заходите! Мы остановились в Гранд-Отеле.

XI

– Очень рада вас видеть, почтенный магараджа, а нам сообщили, что вы чуть не умерли, – сказала Вера Георгиевна, входя в гостиную и здороваясь с раджою.

Она с мужем была приглашена мистером Джонсом к обеду.

– Едва жив остался, – ответил индус. – Послушайте, что со мной было. Когда вы уехали из Америки, счастье от меня ушло; я покинул Нью-Йорк и вернулся в Индию. Но вы произвели на меня такое сильное впечатление, что я все время мучился, не видя вас. Чтоб немного утолить свои страданья, я воплотил ваш образ в лице индийской красавицы, имеющей вашу фигуру и некоторое с вами сходство. При помощи грима, по фотографии, которую вы мне дали, я сделал ее похожей на вас и жил, воображая, что вы со мной. Судьба меня за это наказала, и я едва не погиб. Разве другая женщина может быть вами? Разве может она обладать такой грацией и божественным началом, которые вам присущи? Конечно, нет! И вот однажды, во время неумелого исполнения этой женщиной греческого танца, в котором вы так очаровательно передаете страдание любящей, но покинутой женщины, я образумился, понял свое заблуждение и постиг, что земное не может быть небесным. Разве допустимо, чтобы человек смел изображать божество? Кровь бросилась мне в голову. Обезьяну, загримированную божеством, я ударил хлыстом. Она кинулась на меня, я упал и разбился. Смерть долго витала у моего ложа, и только благодаря нашим браминам мне удалось остаться в живых. Я поправился, но сильные головные боли, которые меня преследуют, заставили меня приехать сюда и искать здесь облегчение.