Текст книги "Феодал (СИ)"

Автор книги: А. Олакс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

– Кхе-кхе, – наш провожатый закашлялся. – Будь проклят чёртов смог! Так я впервые услышал это слово. Меня кольнула смутная догадка, что смог – это пелена серых облаков над городом. Ну, а удивившие меня виды описывать незачем. Мне шёл тогда всего десятой год и на первый раз мой восторг простителен. Читателям моим, уже видавшим города со спин драконов, лишь скажу, что Гружанхолл наш гораздо краше. А тем, кто ещё не видел, осталось лишь немного подрасти и подучиться.

Прода 11. 04. 2018.

Из кабинки мы вышли в совершенно другой город, ничего общего, кроме названия, не имеющий с только что покинутыми районами. Таково было моё первое впечатление, и оно в дальнейшем с накоплением знаний и опыта лишь укреплялось. Этот город владел миром и всячески это подчёркивал помпезностью зданий, скульптур, какой-то дикой беспардонностью, с которой он захватил обширнейшие площади под зелёные насаждения у мира тесных переулков и хмурых стен. У меня, рождённого свободным в свободном мире наших таинственных дебрей и жутких легенд, сам вид прирученной, униженной, приневоленной природы вызвал отчётливую неприязнь. Ту самую, что явственно читал я и на ваших юных лицах в зале тактики во время просмотра слайдов по теме «Примеры стационарных городских целей статусного и психологического значения». Для общей картины добавлю лишь, что изнутри столичный административный район вполне соответствовал своей наружности. В коридорах присутственного места широкой поступью хозяев жизни шествовали одинаково вычурно одетые человечки в париках, а просители жались у стен. Благо, что провожатый наш во всём хорошо разбирался – вряд ли кто-нибудь нам подсказал, да и спрашивать не возникало ни малейшего желания. Здесь всё указывало на мою ничтожность, никчёмность, несвоевременность. Магуры образивариума умудрялись выразить всё это одними лишь взглядами, совершенно на меня не глядя! И я увидел на их рожах тем только вызванную мерзостную радость, что мой папа, каменея скулами, был вынужден спокойно отвечать на десятки их дурацких вопросов, заданных с оскорбительной скучающей небрежностью.

Я снова отвлекусь, прошу юнцов меня понять. Легко же вам, владетелям, вершителям, едва учуяв запах спеси, способным одним оскалом вернуть в чувства любого управленца. На вашу долю не досталось чиновничьего чванства, их визга и предсмертных хрипов в клыках господских. Увы, утешьтесь тем, что наши люди не знают засилья бюрократизма – мы выгрызли его до вас. Но я тогда стоял за ручку с папой, мне было десять лет, душа моя в бессильной ярости лишь ляскала тогда ещё воображаемыми клыками. Не знаю, только ль мне так посчастливилось, иль все мы в юности с судьбой своей ещё настолько неразрывны, что чувствуем её дыхание. Тогда я осознал вдруг ясно, что предстоит мне с магурами увидеться не раз. А глупенькие клерки тем временем смотрели мимо. Читатели мои, пусть и непросто вам понять тех моих чувств, я заклинаю вас – как повзрослеете, за важными делами страшитесь не заметить угрюмых, исподлобья брошенных ребячьих взглядов.

Но прочь отринем застарелые обиды. Мы с отцом были в своём праве, что для клерков досаднее всего, один из них, превозмогая неприязнь к бесплатному труду, по долгу службы заполнил свитки, другой оттиснул штампы. Третий сбегал к четвёртому на подпись и вернулся с жетоном-номерком пригласить нас для получения готового направления "в зал свершения к портальной нише под знаком ежа". Мы спустились в учрежденческий холл, где, потолкавшись среди просителей, наш провожатый без улыбки провёл к простому оконцу под литерой "Ж". Проторчав в очереди полчаса, папа отдал жетон и получил, наконец, моё направление в колледж и свидетельство для себя.

***

У выхода из здания Образиваурима провожатый со странной усмешкой махнул рукой в сторону. – Вам туда теперь. Просто идите прямо, потом через парк до административного корпуса. Не в лесу, не заблудитесь.

И к моему облегчению покинул нас, наконец. Он начал уже раздражать загадочными ухмылками, просто своим присутствием мешал побыть с отцом последние минуты. Я отчего-то был тогда уверен, что это последние наши минуты вместе. Запомнил грусть, но плакать не хотелось, я чувствовал, что с ним необходимо говорить, и не хватало слов. Я и не знал тогда, что мне так нужно было ему сказать, да и сейчас, боюсь, что не найду тех верных слов. Мы молча шли, но я уверен, что он тоже думал обо мне. Душу переполнило, я решился поднять глаза от мостовой, обернулся к папе, наши взгляды встретились. Он сказал заботливо. – Малыш, ты в туалет не хочешь? Тут в кустики нельзя, гуляем уже долго. Вот, кстати, публичная уборная, давай заглянем.

Прислушавшись к себе, я смог уверенно кивнуть, в его предложении и впрямь был резон. После уборной я почувствовал облегчение... вот только не надо мне так ухмыляться! Коль вам всё ясно, что мне тогда просто приспичило, кто ж вам доктор? А нормальным людям и объяснять не нужно, как чувствовал и понимал меня отец, как нам обоим было нужно запомнить те мгновения. Как мудро он не позволил мне сказать ни слова, избавил от неизбежной неловкости после. Так просто отец сказал, что понял мои чувства, разделяет их со мною, благодарен... и всё на этом! А может, ничего и не было, я всё это придумал себе потом – плевать! Мне нравится так думать, значит, так оно и было – извольте верить. Насмешек в сочиненьях не прощу, не доводите папу до удара.

Мы подошли к ограде парка. К прутьям сбоку от ворот была прикреплена табличка со странной надписью: «Человекам и собакам без поводков вход строго воспрещён».

– Пап, а как же мы пройдём, – я не мог не спросить, – если человекам...

Отец вынул из кармана красный лоскут, – так, это тебе...

И повязал мне на шею!

– А это мне, – пробормотал он, завязывая себе чёрную ленту.

– Что это? Зачем? – я смог едва проговорить, уже догадываясь...

– Поводки, – угрюмо подтвердил отец мою догадку, пытаясь снова взять меня за руку.

– Но зачем!? – я вырвал ладошку, всем своим видом давая понять, что с места не сдвинусь с этой тряпкой на шее. – И кто это придумал?!

– Эльфы, – ответил папа ровным тоном, а я, понятно, открыл от удивленья рот. Он протянул мне руку, я вложил в неё ладонь. В наступившем молчании мы прошли в ворота под придирчивыми взглядами стражей. На аллее ко мне вернулась способность спрашивать. – Какие эльфы?

– Обычные, – он пожал плечами, – совсем не сказочные.

– А такие разве бывают? – я испытал лёгкое разочарование.

– Конечно. Ты видел их сегодня достаточно, странно, что не обратил внимания, – папа выразительно скосил глаза на парочку молодых людей чуть впереди и справа от нас. Вроде бы, нормальные парень и девушка, гуляют в парке, никого не замечая. Наверное, именно поэтому папа покосился на них, чтоб я мог спокойно к ним присмотреться. Ну, стройные, движения немного необычные, для обыденной обстановки – они словно танцуют. Может, такие влюблённые на всю голову или в задницах играет. Лица симпатичные, кожа гладкая, белая, да румяная. Лишь слегка белей и румяней привычного, но это ж столица, вдруг тут и парни красятся?

– Уши, – шепнул отец. Молодой человек как раз чуть склонил голову, обернувшись к спутнице, его длинные вьющиеся волосы до плеч качнулись, мелькнуло немного заострённое аккуратное ухо.

– Что уши? – уточнил я деловым тоном.

– Ничего, – рассеянно ухмыльнулся папа. – У них не принято носить серьги. Ну, сам-то ладно, но почему-то мне кажется, что он и своей девушке никогда не подарит серёжки.

Точно! Остренькое ухо просто торчало вверх, мочки не было. Я резонно предположил, – может, уроды?

Отец кивнул, – конечно, как все эльфы. Осторожно присмотрись к окружающим, только очень осторожно.

У меня уже тогда были свои представления об осторожности. Нужно просто вести себя так, как от тебя ждут. Я сразу заметил насмешливые, высокомерные, разглядывающие взгляды гуляющей публики. В нас верно угадали деревенщину. Я сделал самое удивлённое лицо, вытаращил глаза, выставил далеко вперёд палец и заверещал. – Ой, папа, какое дерево! А у нас таких нету! А почему?

Отец с благосклонной улыбкой пустился в объяснения. Что деревья эти называются медиорами, вон ещё такие же поменьше лодиоры, а те, повыше, лондиоры. Из них получаются очень дорогие лютни, за простое хранение которых полагается отсечение руки. Потому что рубить их нельзя, они особенные, их может вырастить не всякий садовник, уж больно диковинным способом они размножаются. Каким именно способом он не знает, это секрет...

Рассказывая, он указывал рукой вроде бы на деревья, а вроде и на прохожих. Я смог спокойно всё разглядеть. Прежде всего, в отличие от нас, на шеях гуляющих ничего не было повязано, значит себя они ни человеками, ни собаками не считают. Кольнуло наблюдение – шеи этих не человеков, одетых, что в мужское, что в женское платье, были одинаково гладкими, детскими. У некоторых из вьющихся волос иногда выглядывали заострённые уши, но большинство явно носили парики. Как магуры в образивариуме. Особенно меня позабавили в сочетании с париками высокие глухие воротники. Как интересно!

Когда мы немного углубились в парк, на безлюдной аллее я всерьёз взялся за отца. – Папа, а они кто? Они есть только тут? А их много?

– Не очень, сколько их наверняка никто не знает, – заговорил он нехотя. – Эльфы тут устанавливают правила, всем управляют...

– Да как же так? – выпалил я возмущённо. – Нами правят не человеки?! Они нас захватили, что ли? А герцог знает?

– Конечно, знает, герцог тоже эльф. Эльфы не захватывали нас, они хозяева этой земли, сынок, – он не стал увиливать, заговорил со мной, как со взрослым. – Это люди здесь пришлые.

– Как это? Но ведь я...

– Да, ты родился здесь, а меня привезли. Давно. Я не помню, откуда, знаю только, что там мне было плохо. Очень плохо, сынок. По договору с морскими эльфами я оставил всё... Не знаю, что я там оставил, мне об этом уже здесь сказали эльфы, представляешь? Ничего не помню...

Я смотрел на него потрясённо, мир снова перевернулся!

– Мне было тогда немногим больше лет, чем тебе, и меня сразу направили в такой же колледж. Там я заново узнавал мир, учился говорить, потом читать и писать...

– Играть на лютне, – не преминул я вставить.

– Это позже, когда в старших классах встретил твою маму. В общем, за партой началась моя жизнь, да и твоя тоже...

– Чего?! – мне показалось, что он оговорился.

– И твоя тоже только начинается! – резковато договорил отец.

Вот снова выпала мне возможность для наставительного брюзжания. Вам весело читать о том, что кто-то не знал простейших истин, о дикаре лесном лишь на десятом году узнавшем общеизвестное. Что ж, посмейтесь. И припомните, кто вам, таким ныне развитым, а некогда скучающим, рассеянным, ленивым, вдалбливал азбучные сведения о мире, кстати, вместе с самой азбукой, и как это происходило. И не забудьте написать, когда последний раз вы видели вживую морского эльфа? Только старших умоляю воздержаться от ответов – я тщательно слежу за вашими боевыми отчётами. Я не пытаюсь давить авторитетом или заслугами, хочу лишь дать возможность верно оценить мой путь с самого начала. Мне шёл десятый год в мире, который только предстояло завоевать для вас. Я ничего не знал ни о том, что мне предстоит, ни о мире. Более того – то, что подавалось вам на блюде как сказочка с красивыми картинками, я должен был вырывать силой и хитростью. В этом главное отличие моего королевского колледжа от вашего домашнего образования. Простите деда за стариковское бахвальство, мне очень важно хоть на малость стать для вас понятным. Ведь это такое счастье, когда тебя понимают дети.

***

В административном здании папа дальше фойе не пошёл, да его и не пустили бы. Нас встретил рослый длиннолицый и тонконосый мужчина, по виду обычный магур в кителе со строгим глухим воротником и в непременном парике. Он без лишних приветствий и предисловий сразу потребовал направление и моё свидетельство, внимательно с ними ознакомился, после чего спросил меня, – это действительно твой отец?

– Да, сэр, – насколько мог, вежливо ответил я, приготовившись к дальнейшим расспросам. Но он лишь заметил, кивнув. – Заговор истинности третьей степени, хм, солидно. Что ж, свиток не краснеет, значит, ты говоришь правду. Следуй за мной. А папу более не задерживаю. – Магур повернулся и пошагал к лестнице, ведущей на верхний этаж. Я обернулся к отцу.

– Прощай, сынок, – сказал он и, не дожидаясь ответа, пошёл прочь. Я прошептал ему вслед, – прощай.

И бросился догонять магура, уже шагнувшего на первые ступеньки. На втором этаже мы шли по широкому коридору вдоль роскошных дверей справа и широких окон высотой с пола до потолка слева. Прошли его весь, свернули в неприметный тупичок, и магур толкнул невзрачную узкую дверцу. Мы вышли на крутую наружную железную лесенку, ведущую вдоль стены вниз. Я, стараясь не выдать удивления, спустился следом за служителем. Он впервые за всю дорогу обернулся ко мне, – ты ещё здесь? Очень кстати. Старайся и дальше не отставать.

И всё, никаких объяснений, как будто не происходило ничего необычного. Магур убедился, что я не вру – очень мило. Но сам-то он кто такой тут, вообще? Я решил пока не очень стараться не отставать, попросту остановился на счёт "раз-два-три" и долгим взглядом проводил удаляющегося деловым шагом долговязого недоумка. Ну, кто он такой? Встретить, привести, отвести, не более, вот и пусть себе гуляет. А мне и так было неплохо сидеть на изумрудной травке среди медиоров, любоваться небом, над парком даже пелена смога закрывала его не полностью – в прорехи выглядывала синева. Четверть часа спустя, не отрываясь от этого увлекательного занятия, я краем глаза заметил давешнего магура в компании почти такого же, только пониже ростом и толще. Шли они, неуверенно озираясь по сторонам, видимо, кого-то выглядывали. Вскоре увидели меня и направились в мою сторону уверенным деловым шагом. Подошли и встали, как два барана, а я от неба глаз не отрываю.

– Почему ты не пошёл за мной, – резко заговорил высокий, – ведь тебе же ясно было сказано...

– Папа запрещает ходить с незнакомцами, – я соизволил нехотя опустить на него взгляд.

– Да кто такой твой отец? – сказал он презрительно.

– Мой отец – вольный владелец наследуемого лена, – произнёс я ровным тоном, – а вы кто такие?

Толстенький удивлённо оглянулся на дылду. – Разве ты не представился, Фидич?

– Да ради кого я должен тратить слова? – возмутился тот, на что его коллега кротко ответил. – Ради приказа ректора, брат. Это же просто твоя обязанность.

Длинный принялся злобно меня разглядывать, наверное, стараясь получше запомнить. Я же принял самый простодушный и растерянный вид. Так и есть, с этого он и начал. – Ну, хорошо, сопляк, зовут меня Фидич, обещаю, ты на всю жизнь запомнишь моё имя!

– Должность, – кротко подсказал толстячок.

– Дежурный помощник воспитателя...

– Распорядителя, – поправил его собрат уже не так ласково.

– Дежурный помощник распорядителя при административном корпусе, кандидат в послушники Фидич, – по всей форме выдавил из себя длинный.

– И что ты должен был сделать? – продолжил издеваться собрат, явно пользуясь вышестоящим положением.

– Представиться, проверить свитки, отвести пацана в кампус, – перечислил Фидич сквозь зубы.

– И ты не справился, брат Фидич, – сокрушённо вздохнул толстяк. – Раз уж ты пообещал мальцу, что он надолго запомнит твоё имя, пусть и для тебя этот момент станет памятным. Ты сию секунду пойдёшь к распорядителю и немедленно доложишь обо всём. И упаси тебя Вера в Первопричину что-нибудь напутать или исказить. Приступай, братец.

Фидич резко развернулся и твёрдо пошагал к административному корпусу, вот только при каждом шаге плечи его заметно подрагивали.

Мы проводили его взглядами, наконец, полненький дядька обернулся ко мне. – Поздравляю, парень, ты завёл себе первого врага. Как ты говоришь, тебя зовут?

– Олакс Лавэр, сэр...

– Ну, тебе до сэра ещё расти и расти, а меня зови смиренным...

– Каким? – мне точно не показалась ирония в его тоне.

– Да каким хочешь, хоть толстым, – он ласково улыбнулся, – гм, например, толстым наставником Таконом.

– Хорошо, наставник, – я сообразил, как правильно к нему обращаться.

– Вообще-то, "смиренный" – это важно, – он задумчиво пожевал толстыми губами, – но сразу тебе этого не понять, так и быть, можешь пока не говорить того, что не понимаешь.

– А как можно говорить, чего не понимаешь? – меня заинтересовала забавная чепуховость его слов.

– Запросто, – он грустно вздохнул, – здесь все этим занимаются, да и тебе придётся. Пойдём?

Я отчего-то спокойно вложил руку в протянутую пухлую ладонь. Неторопливым, безмятежным даже шагом мы прошли немного по аллее, и вышли к четырёхэтажному зданию из красного кирпича. Дом показался мне странным. Широкие, до сверкания вымытые окна, горящая в закатном солнце металлическая крыша, чистые, ровные, без единой щербинки ступени крыльца – всё создавало видимость праздника, новизны, будто бы только минуту назад была торжественно перерезана красная ленточка, и оркестр ещё играл торжественный марш в честь его рождения. Но стены давно потемнели, до окон третьего этажа заросли плющом, и что-то ещё неуловимое в атмосфере этого места выдавало его глубокую древность.

– Вот и твой новый дом, Олакс, – проговорил наставник Такон, – постарайся с ним подружиться. Это непросто, но он того стоит – ведь это первое человеческое здание в Дузвилле!

***

Прода 14. 04. 2018

С особой радостью, читатели мои, я приступаю к описанию учёбы. Тем, кто из вас постарше, конечно, ясно, чему я радуюсь, а юным заявляю со всем смаком – обломитесь! Уже ль вы думали, что я, не раз надравший ваши уши за чтение безмозглых «академок», на старость лет впаду в подобную эльфятину? Небось, уж потирали потные ладошки, заранее глумливо ухмыляясь? Так вот, напоминаю – в листы сии вы сунули носы, по официальной версии, лишь ради мудрости отцовской, вот и ешьте, что дают. Сиё есть, кстати, главный принцип любого обучения чему угодно. В этом пункте учение моё от вашего почти не отличалось, читать, запоминать, вникать, по большей части, приходилось в до смерти неинтересные предметы. Всё ж, были и свои отличия, о них упомяну особо. Во время обучения, к тому же, со мною кое-что произошло, о чём узнать, я думаю, будет вам не безынтересно. Но, повторяю, не ждите сентиментальных воспоминаний школьных проказ и умилительных историй. Я ж ясно написал в завершении предыдущих свитков – от меня уходило детство. Оно осталось в тех листах, а мы, читатель, отправляемся далее.

Начну с наставника Токана, отчего его следовало величать смиренным. Он просто этому смирению был по должности обязан обучать. Наставник непрестанно, на разные лады, указывал его, смирения, важность, необходимость даже, и подтверждал слова свои делом. Впрочем, в первый раз он не особо растекался по древу мудрости. Мы вошли в здание, наставник провёл меня по коридору, наши шаги глухо простучали по паркету. Затем вниз по лестнице в полуподвал, какое-то полутёмное царство кафеля. Там все поверхности были выложены плиткой разных цветов – пол серой, стены синей, потолок белой. Снова прошли по коридору, только на этот раз набойки на моих ботинках смешно цокали по плитке. Вошли в одну из дверей, и оказались в подсобном помещении кухни. Мои сверстники и ребята постарше мыли посуду в раковинах, что сплошь располагались у стены слева от нас. Через проход напротив сновали пацаны с тележками, гружёнными грязной или уже вымытой посудой, а вдоль стены справа стояли, видимо, сушильные шкафы, другие мальчишки непрестанно их заполняли или освобождали. На нас оглянулись, смиренный Токан заявил. – Это ваш новый товарищ Олакс Лавэр. Объясните, что и зачем вы тут делаете.

И вышел, оставив меня одного. Пацаны, подождав, когда он уйдёт, вернулись к своим занятиям, утратив ко мне, кажется, всяческий интерес. Присесть в подсобке было не на что, поэтому я просто навалился плечом на стенку, сложив руки на груди. Видно же, что заняты люди, и не нужно к ним приставать, вот немного освободятся, тогда...

– Ну, что ты там застыл? – крикнул какой-то чернявый рослый паренёк, – иди сюда и приступай.

– К чему? – я удивлённо задрал левую бровь, как подсмотрел у мамы.

– К мытью посуды, конечно! – раздражился пацан.

– А к чему? – я недоумённо сложил домиком обе брови, когда он, наконец, соизволил ко мне повернуться.

– Ах ты, маленький засранец! – он решительно направился ко мне. – Тебе разве наставник не сказал?

Парень подошёл ко мне, а я пожал плечами, – я слышал, как толстый сказал вам объяснить, что вы тут делаете и зачем. Объяснять будешь?

Пацан, казалось, задохнулся возмущением.

– Не будешь? – я позволил себе улыбнуться. – Тогда пошёл вон, смиренный.

Парня будто парализовало на долгие две секунды. Я всё-таки немного понимал смысл слова "смирение", и мне было просто любопытно, как его понимают эти ребята. Протянет ко мне длинный свои мокрые ласты? Или утрётся?

– Прости меня, Олакс, – буркнул парень и пошёл к своему месту! Я немного обалдел, аж стало любопытно – я что, могу тут любому выдать пенделя? Только ради проверки я подошёл к ближайшему посудомою и выдал. Тот вздрогнул, но даже не обернулся! Интересненько-о-о! Впрочем, мешать ребятам, занятым делом, я не собирался. Вернулся к стеночке, навалился плечом, сложив на груди руки. Больше ничего интересного не происходило, мальчишки меня старательно игнорировали или старались не обращать на себя внимания, и я от скуки принялся их пересчитывать, запоминая. Всего их оказалось полтора десятка, в основном, мои однолетки, старших только пятеро – они-то как раз и выполняли главную работу, отмывали тарелки. Младшие ещё позволяли себе немного детской игривости, мойщики действовали как автоматы, на их безучастных лицах блуждали отсутствующие улыбки, губы что-то шептали, повторяя.

Наконец, раковины опустели, пацаны вытерли руки, ещё через несколько минут из сушилок вынули и увезли последние тарелки. Ребята по одному направились к выходу. Странно, но особой радости я не заметил, их лица стали печальны. Чёрненький снова подошёл ко мне. – Пойдём за нами.

– Куда? – спросил я, не пошевелившись, лишь вскинув на него глаза.

– В зал смирения, – ответил он печально. – Там всё поймёшь.

Что ж, предложение меня заинтересовало, я отлип от стенки и потопал в хвосте мальчишеской колонны. Мы вновь прошли по коридору через полуподвал, поднялись по лестнице на первый этаж. В фойе я увидел дылду Фидича, судя по кислой тонконосой морде, пребывающего в прескверном настроении. Он стоял в центре у элегантного полу-кресла и деревянной бадьи с торчащими из неё прутьями. Ребята обступили его широким кольцом. Фидич внимательно уставился на светловолосого паренька. Он шагнул вперёд. – Колин Триз, первый год постижения. Я провинился и раскаиваюсь. Мне стало весело на работе, я засмеялся...

– И? – поторопил его Фидич.

– Пять, – прошептал мальчишка.

– А в прошлый раз сколько было? – строго спросил дылда.

– Тоже пять, – грустно вздохнул Колин.

– Я что, всё тянуть из тебя должен? – поинтересовался Фидич насмешливо.

– Шесть, – проговорил пацан убитым тоном, направляясь к креслу.

– Располагайся, – промурлыкал этот гад, вытаскивая из бадьи мокрый прут, с него текло. Пацан спустил порты, встал перед креслом на колени и лёг на него грудью. Фидич стряхнул с прута капли и с размаху хлестнул по мальчишеской заднице.

– Один! – пискнул бедняга. И заверещал в такт ударам. – Два! Три! Четыре! Пять! Шесть!

– Вставай, – Фидич отбросил прут и протянул руку вперёд тыльной стороной. Пацан оторвался от кресла и, как был на коленях со спущенными штанами, припал к ней губами. На руку экзекутара упала слезинка. – Простите меня, наставник.

Фидич проворчал. – Ты прощён, иди на место.

Колин, на ходу подтягивая штанишки, поспешил обратно в круг. Бедняга закусил губу, изо всех сил стараясь не плакать, по щекам ползли капельки. Экзекутор воззрился на следующего...

Я боролся с тошнотой, что волнами подкатывала к горлу. Мальчишки по одному признавались в весёлости, невнимательности, один совершил действительно ужасное преступление – разбил тарелку! Они сами себе назначали наказания и смиренно целовали лапу этому извергу. Вот уж кому смирения явно не доставало – из угла его рта по подбородку потекла слюна. Подонок просто наслаждался! Наконец, настал черёд моего чернявого знакомого. – Шон Корс, третий год постижения. Я провинился и раскаиваюсь. Меня смог разозлить новичок...

– Гнев это весьма серьёзно, – заметил Фидич.

– Двадцать, – будто пропел мальчишка, направляясь к креслу. С ним Фидич не спешил, растягивая экзекуцию, и будь я проклят, но в визге мне послышались нотки наслаждения! А в довершение эта пакость чуть не облизала грязную клешню. Меня мутило всё сильней, сквозь гул в ушах я не сразу разобрал обращённый ко мне вопрос. – А от тебя я ещё долго должен ждать ответа?

– Какого ответа? – я с трудом переспросил.

– В чём ты провинился, Олакс? – оказывается, он даже узнал моё имя. Подумать только, какая честь! Но злость здесь не поможет, я сделал вид, будто, вообще, только что его заметил. – Провинился? Дайте-ка припомнить...

Я поднял лицо к потолку, припоминая, грустно вздохнул и со всей кротостью сказал. – Ни в чём. Вообще. Прям с самого рождения, вообще, ни в чём не провинился. Мне, право, так неловко, извините.

Я обратил на изувера самый невиннейший из своих взглядов, наслаждаясь видом его покрасневшей, покорёженной бешенством рожи.

– Следуй за мной, – бросил он хрипло, резким шагом направляясь в коридор. Под очень удивлёнными взглядами ребят я скромно потупился в паркет, с удовольствием прислушиваясь к удаляющемуся топоту. Собственно, ничего удивительного – Фидичу полезно прогуляться, впрочем, пацаны ж не знают всех обстоятельств нашего знакомства. Вскоре он вернулся, но, не как я ожидал, с наставником Токаном, а с другим человеком. Фидич сказал ему, указав на меня, – вот наш невинный ангелочек, терпеливый брат Шуи. Тот небрежно ему бросил, – мог бы не утруждаться представлением, мы сами можем познакомиться. Не так ли, Олакс?

– Да, наставник Шуи, – я с интересом разглядывал его. Он являл собою воплощение спокойствия, и видно было, что ему это не стоит совершенно никаких усилий. Казалось, Шуи не изменит выражения лица, даже если я начну ходить вокруг него, стараясь рассмотреть получше. Интересно, что кроме этого его спокойствия, в нём ничего особенного не было – средний рост, средняя комплекция, среднее лицо, прямые русые волосы средней длинны. Я улыбнулся, подумав даже, что ему совершенно необязательно было являться лично, его персону легко бы заменила табличка с именем.

– Я тоже рад нашему знакомству, Олакс, – заговорил он, дав мне вдоволь им налюбоваться. – Ты прав, невинным смиренье ни к чему. Но жизнь несправедлива, и многое приходится претерпевать именно невинно. Ты терпелив?

– Э... думаю, что да, наставник Шуи, – мне припомнились собственные визиты на пасеку.

– Не хочешь ли терпенье испытать?

– Моё?

– Твоё, – он улыбнулся, – ну, не моё же! Кстати, терпенье Фидича, ты испытал уже успешно.

Он совершенно купил меня иронией, я заворожено кивнул. Шуи протянул мне руку, – тогда пойдём?

Что за вопрос?! Да я б и сам давно удрал, если б не был так шокирован, что мысль о том, что можно оттуда уйти, как и все остальные мысли, просто не пришла мне в голову. Я безропотно спустился за ним в полуподвал, потом по другой лестнице ещё ниже. Даже в мрачноватом подземелье с низким полукруглым сводом и редкими факелами на стенах в душе не шевельнулось и тени подозрения. Наставник Шуи отпер тяжёлую дверь, сказав, – прошу.

Я вошёл в тесную, совершенно пустую комнатку, освещённую тусклой лампой под потолком, оглянулся на Шуи.

– Подожди меня тут немного, – сказал он, закрывая двери. Лампа медленно погасла, я остался один в темноте.

Странно – я совсем не испугался, даже удивился тому, что мне совсем не страшно. Входя за Токаном в этот дом, я думал, что первым делом мне покажут моё жилище, дадут немного отдохнуть с дороги, но дальнейшие события меня всё больше настораживали, и к этому моменту внутренне я был уже уверен, что ничего хорошего ждать не приходится. Впрочем, я так тогда устал от впечатлений, что мне действительно хотелось забиться в тёмный угол, обхватить колени и никого не видеть, ничего не слышать. Я так и сделал, легко сориентировавшись в полной темноте по памяти – до стены всего два шага, дверь за спиной. Просидев так несколько минут, я немного успокоился, вернее, начал отходить от шока Зала смирения. Та сцена мне казалась сумасшедшей, абсурдной, нереальной... вот именно, моё сознание не соглашалось признавать происходящее реальным. Я задрожал, только начиная понимать, что всё произошло на самом деле. Самое страшное, что происходит оно уже давно и будет происходить далее. Со мной или без меня. Вот и весь выбор – со мной иль без меня. Если я не хочу в этом участвовать, нужно проверить терпение, как сказал Шуи. Вообще-то, он сказал только «немного подождать» – я улыбнулся. Знакомо, как же, примерно так же Наджер говорил «немного покататься на лошадке», когда имел в виду скачки по пересечённой местности. Улыбка стала злой усмешкой – малыш, который поверил бы в его «немного подождать», поверил бы и в «смирение» Фидича и, сняв штаны, уткнулся б мордой в кресло. Поэтому понятно – не стоит скоро ждать прихода Шуи. Лучше совсем о нём забыть и просто насладиться долгожданным покоем. Я в полной темноте закрыл глаза, положив голову на коленки, обхватил их руками и принялся сам себя укачивать, напевая без слов, – а-а-а...

Через некоторое время я более-менее успокоился, перестал раскачиваться и подвывать, просто сидел в полудреме, ни о чём не думая. Логичней было бы попытаться уснуть, но об этом не могло быть и речи. Я в незнакомом доме, в странном помещении. Двери заперты снаружи, да и толком оглядеться мне не дали – мало ли какие здесь есть ещё входы? Я пытался дремать, но мне начинали мерещиться скрипы, шорохи, тихое капание. Сам собой возник вопрос – чего я дожидаюсь? Может быть, нужно просто подойти к двери и постучать? Гм, ну, допустим, откроют мне – что я скажу? Что мне страшно, одиноко, зябко и хочется есть? Это и так ясно, однако же меня не выпускают. Значит, я должен буду... сказать, что виноват и готов понести наказание... а потом облизать руку этого выродка! Да ни в жизни! Гм, я себя одёрнул – спокойнее, меня ж никто пока не заставляет.

Ой, ну конечно! Проявить терпение – это просто не выказывать нетерпения, в моём случае, не подходить к двери, не стучать, не умолять, не плакать... хотя плакать можно сколь душе угодно – из глаз хлынули горькие слёзы. Признаться, я редко плакал в детстве только потому, что для этого нечасто были подходящие условия – постоянно приходилось драться или удирать, вокруг толпились и гомонили посторонние, просто не получалось как следует пореветь в такой нервной обстановке. А тут я, пользуясь моментом, оплакал предыдущих года два, и, минимум, целый год предстоящей учёбы. Плакать вскоре надоело, я соскучился. Время остановилось, стало совершенно невозможно определить, сколько я уже сижу, час, два, или несколько минут. Впрочем, я быстро нашёл способ сориентироваться во времени по урчанию в животе. Сама мысль, что пища недоступна на неизвестный срок, обостряла чувство голода до рези. Оставалось утешаться тем, что, скорей всего, перед смертью голода я испытывать уже не буду. Мне пришла мысль, тогда показавшаяся забавной, – смогу ли я определить, что уже умер, и по каким признакам? Даже стало интересно. Допустим, когда умер, человек совсем ничего не чувствует и ни о чём не думает. Гм, в этом вопросе изменения ожидаются незначительные. Да и вряд ли совсем ничего не будет происходить – мне казалось невозможным, чтобы со мной что-нибудь не случалось. Скорей всего, я так и буду тут сидеть и думать, когда же придёт наставник Шуи. Или мои бренные останки, наконец-то, решатся постучать костями в двери. Я представил себе, как спустя годы на стук кто-то откроет дверь и увидит мой скелет в лохмотьях, вопрошающий замогильным голосом, – простите, можно мне немного погулять?