Текст книги "Феодал (СИ)"

Автор книги: А. Олакс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

– А дай-ка мне свои ручки, мой маленький гений!

Я протянул ему ладошки, он схватил оба запястья огромной левой лапой, а правой ловко задрал мне рукава.

– Нетрудно было догадаться, – благодушно проворчал он, отстёгивая ремешок моего потайного ножика. – Снимай куртку.

– Зачем ещё и куртку? – совсем убитым тоном прошептал я в ответ.

– Затем, что при мне ты будешь ходить в жилетке! – Улыбнулся папа. – Или в куртке без рукавов. Ножик дать?

– За-зачем? – я не ревел ещё лишь из интереса.

– Если отрежешь рукава, куртку можешь оставить, – пожал он плечами. – И не смей реветь! Ты уже провёл меня однажды, так что сам виноват.

– Да, папа, – я успешно заменил слёзы усиленным шмыганьем носом и самым разнесчастным морганием.

– Это послужит тебе уроком! – назидательно поднял он палец. – Скажи-ка, каким?

– Нельзя, хнык...

– Что нельзя? – он делано участливо подался ко мне.

– Шмыг, хнык, хнык... папе нельзя, хнык...

Он взял меня за плечи, заговорил добрым голосом. – Ну, успокойся, сынок, ничего страшного ведь не случилось. Что ты хотел сказать?

– Ага, уф, – перевёл я дух и смог, наконец, внятно сформулировать свою мысль. – Нельзя никому рассказывать свои мысли, особенно тебе!

Папа вновь сумел меня удивить – он таращился с открытым ртом. Будто я совсем не я, а кто-то чужой, давно им забытый и нежданно узнанный.

***

Мысль я высказал потому хотя бы верную, что уж её саму высказывать точно не следовало. Весь остальной путь домой мы промолчали. Меня немного пугало изменившееся ко мне отцовское отношение. Он вроде бы и дремал, и думал, глядя в потолок, но я всё не мог отделаться от ощущения холодного, отчуждённого разглядывания. Стало неуютно, всё внутри возка вдруг оказалось неудобным. На отца смотреть мне не хотелось, но как только я выглядывал в щёлку наружу, мнился на себе его пристальный взгляд. Эта дорога казалась бесконечной! Никогда я ещё так не радовался близости к дому, как когда мы отъехали от последнего попутного трактира, и отец пересел на козлы. От торгового тракта в наш замок дороги как бы и не было, не всякий случайный человек смог угадать, что вот это на самом деле дорога. Да и не ездили к нам посторонние, сейчас я думаю, что просто не могли доехать – их бы пристрелили дозорные, ни о чём не расспрашивая. Во всяком случае, мне не приходит на ум другого объяснения тому, что папа загонял кучера в возок и очень серьёзно просил не открывать дверцы и не трогать занавесей на окнах. Хотя указание насчёт занавесей было, по-моему, излишним – мы возвращались в потёмках. Без остановки миновали ворота в частоколе, немного проехали и повернули. Странно – куда это мы? Оказалось, что просто к конюшне. Папа счёл ненужным будить Милу и Наджера и решил там заночевать. Я его понял. У ребят едва улеглась радость по поводу нашего наконец-то состоявшегося расставания, и восторга столь скорой новой встречи они б могли совсем не испытать. Мне бы слишком многое пришлось объяснять, и я вряд ли успел сказать бы хоть слово. Да и к чему слова? Уехал и уехал. А тут в стойле Снежика и одеялко моё, и матрасик. Мы разделили с кучером ужин, припасённый отцом на постоялом дворе, и тут же уснули. Рано поутру, ещё до рассвета, мы умылись росою и, даже не подкрепившись, отправились в новый путь.

Позавтракали на постоялом дворе. Утро выдалось свежим и ясным. Папа с виду стал прежним, беззаботно улыбчивым. В тон ему солнышко радовало весёлыми лучами из-за пиков Гарбурага, отрога орочьих гор. Я почти успокоился, даже немного соскучился, пока дожидался папку – он отлучился с кучером, велев мне сидеть в трактире. Где-то через час он вернулся без кучера, но с женщиной, на вид мастерицей, и двумя детьми. Мальчиком и девочкой примерно моих тогдашних лет. Мы сразу направились к нашему возку. Папа занял место на козлах, я, ни о чём не спрашивая, с новыми пассажирами устроился внутри. Места хватало, а компании я был только рад. Мастерица сама сразу всё о себе рассказала, едва спросив, как меня зовут. Впрочем, могла и не спрашивать – она всю дорогу величала меня Лаской. Её звали Ила, сыночка Дёня, а дочку Клошей. Гостили они в местной деревне Щучихе у её родителей, пока их муж и хозяин с артелью ходил по сёлам. Нынче сезон уж кончается, и пора им проведать в Скворцах оставленный на дальнюю бедную родню домик с огородом. Скворцы это большое село, что рядом со Скворечником – странноприимной обители старого ордена странствующих монахов. Хотя все, конечно, помнят, какие они монахи! Были чародеями, ими и остались, куда только Инквизиция смотрит! А туда же и смотрит – в карман честному негоцианту, каким является её отец, владелец только что покинутого нами постоялого двора. Людям они помогают, скажите, пожалуйста! Кляузы помогают строчить и с толку сбивают слухами и всяческим вздором. Батюшка её весьма сетует и прям не знает сам, к кому бы обратиться за помощью. Вот мой отец человек благородный и понимающий – это сразу видать. Взялся доставить её с детками и плату взял умеренную. Может быть, он и папеньке её чем-нибудь поможет? Тоже за приличную благодарность, разумеется. Я пожал плечами, а она затараторила далее. От её тарахтения я отвлёкся рассматриванием других попутчиков. Девочка прижалась к матери и любопытно поглядывала на меня из-под её обширного бюста. Пацан старался держаться особняком, явно что-то мне демонстрировал. Наверное, что и не таковских видывал, вообще, он бывалый, вот – баб сопровождает. Ссутулился, ладошки зажал меж коленок, по-дурацки надулся. Поглядывал, как ему, несомненно, казалось, угрюмо и проницательно, а на самом деле испуганно жмурился и затравленно зыркал. Дело для меня было совершенно ясным – погостил мальчик у дедушки, подружился с деревенскими ребятишками. А дома будет сочинять!

В полдень папа устроил короткий привал. Мы поели на лужайке, Ила застелила травку для того и припасённым покрывалом. А папа перекусил на козлах, со взведённым арбалетом на коленях. Это обстоятельство никто больше не оценил, кажется, даже не заметил, и я тоже не стал заострять на нём внимания. Всё с виду было благополучно, отец казался благодушно умиротворённым. Если честно, его показное спокойствие меня слегка пугало. Хотя по сию пору не могу представить себе папу чем-то встревоженным. Боюсь, что в том возрасте я от такого зрелища мог и в порты накласть. Но, повторюсь, всё выглядело мирным, и мы спокойно продолжили свой путь. Вечером Ила с детьми вышли в Скворцах, а папа направил лошадей, куда бы вы думали? Конечно же, в Скворечник! Путь в столицу герцогства занял семь дней, у нас было множество различных попутчиков, ночевали мы, конечно, не под открытым небом, а в постоялых дворах. Вы вполне себе представляете обычные дорожные впечатления. Но о первой ночёвке я хочу рассказать особо.

Прежде всего, нас там встретили – отец хорошо знал этих странных монахов. Ему кивали, хлопали дружески по плечу, улыбались. А меня не удостоили и взглядом! Но меня не очень это обижало, настолько монахи казались удивительными. В книжках сказок странствующих обычно изображали людьми в летах, согбенными, с клюками или посохами, в длиннополых одеждах с непременными капюшонами. Там же таких не было вовсе! Все мужчины были средних лет, стройные, поджарые, крепкие, подтянутые. Я не увидел ни одного больного или просто уставшего – все они были какие-то напружиненные. Но и не суетливые или дёрганые, их отличали явственно мною ощущаемый покой, отрешённость. Странное сочетание? Для меня удивительное! Я вдруг понял, что вижу просто множество различных версий собственного отца! Они все были для меня, как для вас драконы одной серии. Я нисколечко не обижался на то, что меня не замечают. Мне просто очень понравилось быть с ними, среди них. Но отец отвёл меня к детям.

В Скворечнике за высоким тыном располагались несколько палат, среди них была и детская. В трапезной множество ребят моих лет или постарше ужинали за длинными столами. Я запросто присел на лавку, какой-то паренёк, уже отужинав, облизал ложку, протянул её мне. Другой подал краюху хлеба и луковицу. Я в очередь потянулся к блюду с кашей, захрустел луком. Обычно мы так и ужинали у себя в замке. Поев, я направился за ребятами в общую комнату, где продолжил интересные наблюдения. Мальчишки так же, как взрослые, ни о чем меня не спрашивали, старательно не смотрели на меня. У некоторых это получалось весьма уморительно. В целом они вели себя как взрослые монахи, но им, конечно, ещё было расти и расти. Особенно это выражалось в их одежде, такой же, как у взрослых. Но не просто такой же, а явно перешитой из взрослой! Причём, несомненно, не женскими руками. Та же замша и шерсть, рейтузы, блузы и жилеты. Так же одновременно и различные, и, без всякого сомнения, принадлежащие одному гардеробу. Впрочем, в общей зале меня сразу заинтересовали книжные шкафы. К ним и подходили мальчишки, чтоб с удобством расположиться за столиками. Удивительно, на каждом стояла лампа!

– Обалдел? – доброжелательно спросил паренёк значительно старше меня, – пойдём-ка вон туда, там сказки.

Он потянул меня за рукав к низенькому шкафу всего в несколько полок. И я действительно обалдел – на полках я увидел некогда подаренные мне дедушкой книжки! Я не знал, что и думать о папе. Запомнил лишь заполнившую меня с головой гордость – как здорово быть его сыном!

Повторюсь, путь наш до столицы, славного града Дузвилла, ничем особенным мне не запомнился, что совершенно неудивительно – нас сопровождали несколько странствующих монахов, а их как-то уважительно ненавидели все дорожные неприятности, от таможенных стражей до обычных хамов, не наделённых должностными полномочиями. Отец с друзьями так и правили по очереди лошадьми или ехали верхами поблизости. На подъезде к столичным окраинам, когда я оказался в одиночестве, он неожиданно решил составить мне компанию.

– Не удивляйся, Олакс, моим словам, – начал он проникновенно и немного печально. – Особенно прошу тебя – не пытайся понять их сразу, просто постарайся хорошенько запомнить.

Я насторожился.

– Это называется отцовским напутствием, и это мой долг. Ты можешь слушать с закрытым ртом?

– Прости, папа, – спохватился я.

– Вот и умница, потерпи, я недолго, – улыбнулся он. Лик его омрачился. – И ты прости, что так рано выпало нам прощаться, толком не познакомившись. Но ты не раб, и не заложник мой, ты гость, тебе надлежит идти своей дорогой. Дорога та трудна. Ты знаешь, что такое дружба?

Я кивнул.

– У тебя будут друзья. Одних ты потеряешь, другие тебя предадут. Это называется разочарованием. Ты знаешь, что такое любовь?

– Как мама?

– Да. Как мама. Она ввергнет тебя в отчаянье, что горше всех разочарований. Ты знаешь, что такое боль?

– Вроде бы да...

– Люди будут делать тебе больно просто из развлечения. Чтобы послушать, как ты плачешь...

– Я не заплачу! – воскликнул я зло.

– Нет стыда в слёзах от боли, сын. Срамно смеяться над слезами. – Покачал он головой. – Я верю в тебя. Ты покараешь предателей, отомстишь обидчикам, оправдаешь чьи-то упования. И сам не раз предашь, обманешь, и в гневе нанесёшь напрасные обиды...

– Папа, нет, никогда...

– Ты слушаешь?

– Прости.

– И ты поймёшь, что всё это лишь путь, дорога – то солнышко, то град с дождём. Ты вернёшься в замок. Придёшь в Скворечник, спросишь, чем помочь? И однажды...

Я вновь открыл рот, не снеся драматизма взятой им паузы.

– И однажды ты повторишь всё это сыну, слово в слово!

– Ой! – мне захотелось плакать и смеяться. Но получилась просьба. – Папа, научи играть на лютне?

***

Прода 09. 04. 2018

Вот и исполнил я отцов наказ. Немного запоздало, каюсь. Я не ищу оправданий, мне не нужно ваше прощение. Хочу лишь передать, как в этом плане мне видятся моя и ваши судьбы. Я верю своему отцу и точно знаю – он верил в то, что мне сказал. Он верил в меня, когда мне шёл всего десятый год. Выходит – я не верю в вас? К чему тогда затеял эту писанину? Уж точно не затем, чтоб покрасоваться изящным слогом. И я всегда в вас верил, просто... боялся за вас. Да! Забери всё духи тьмы, мне было страшно! Что вашими слезами, жизнями возьмут с меня за все мои дела. А мой отец был светел, чист, и жил, не зная ужаса расплаты. Я мог бы написать, что так о вас заботился, и многие из вас всё приняли б за чистую монету. Нет! Я так же, как отец мой, знал всегда, что не смогу научить вас ничему хорошему, а в остальном вы вскоре превзойдёте и меня. Сказать, что не хотел для вас той жизни, полной неурядиц? Да, горька доля сиротки-школяра, когда ты сам себе защита и советчик. Вас же я защищал и лелеял, как себя, как собственную жизнь, как свободу. И что в итоге? Никто не причинит мне боли через вас. Теперь у меня есть семья, а у семьи есть вы – чувствуете разницу? Вы сами судите о себе лишь с точки зренья пользы для семьи! В отличие от меня – я жил всегда отдельно от всех и вся. Так и погребите в своё время прах мой в лаве драконьего озера. Я знаю, что все вы, особенно юнцы, мечтаете украдкой о свободе, о приключениях-свершеньях, о борьбе. В конце концов, о собственной судьбе. Скажу вам просто – доброго пути. Напутствие вы видели, свободны. Летите вдаль! Вслед за отсеканием хвостов, сдачи всех курсовых работ, рефератов, зачётов, экзаменов, написания дипломного проекта и защиты оного. И, уж конечно, после моего личного одобрения ваших сочинений по сему мемуару. Тем паче необходимому, что, увы, образование ваше лишь вам и кажется превосходным. В том нет вашей вины, сиё моя заслуга – иное знание гнетёт, ломает души. Но коль уж вам однажды суждено занять свои места в нашем оплоте, земля вас не удержит древней пылью, вы отряхнёте её с крыл.

А если без пафосу, вы не можете многого себе даже представить. Знакомые вам сызмальства предания, народные ли песни, творенья ль менестрелей – всё лож. Я знаю, о чём говорю, поскольку лично сочинил многие из них. Вот, например, я написал «славный град Дузвилл». И вы сочли это неумной иронией. Наверное, крутите перстами у виска: «Что он несёт? Какая столица???» Конечно! Старая столица, известные вам древние руны, наследие предтеч. Найденные там артефакты действительно очень древние, что ошибочно принимается за доказательство древности самих руин. Поверьте очевидцу – я видел Дузвилл процветающим, а мне не так уж много лет. И уж не сомневайтесь, я долгие годы пристально следил за тем, чтоб никакому умнику бы не взбрело расспрашивать камни развалин. Зачем мне это было нужно, вы уясните далее.

А тогда мы ехали по широкой, удивительно гладкой и ровной дороге в предместьях Дузвила. Я и не понял сразу, что мы в предместьях – просто ровная дорога меж сплошных высоких живых ограждений. За ними располагались все мануфактуры и заводы, люди там не жили. Вы спросите, как на предприятия проникали рабочие, если заросли были сплошные и непролазные? Немного позже я узнал, что по воздуху. Да, по воздуху, именно так, как это принято у нас – по подвесной дороге. Говорят же вам, что не такие уж они были древние! Или по реке и каналам, кто жил недалеко. По воде осуществлялась и вся логистика. Так что впервые я запомнил лишь ровный, как стрела, тракт и стены живых изгородей. Так же запомнились они мне и перед первым пожаром. Простите, не берусь с уверенностью утверждать, что пожар тот был самым первым в истории города – в школе нам ни о чём подобном не рассказывали. То есть таким мне запомнились предместья Дузвилла до первого пожара, устроенного при моём непосредственном участии. Более того, я приложил немало усилий к самому его устройству. Каковы у меня были причины на это, я обязательно попытаюсь вам объяснить. Только последний раз повторяю – не ждите от меня оправданий. Итак, мы с папой миновали предместья и въёхали на окраины. Что уже начался город, я понял сразу. Таким мне его описывала Мила – шумным, неряшливым, бестолковым.

Сначала я его лишь услышал. Отец строго запретил прикасаться к шторам, но такой шум им было никак не заглушить. Множество голосов, шорохов, скрипов, лязгов, звонко взрезали мальчишеские выкрики: «Дэйли мирор! Пожар в притоне на Кусковке! Снимки с места происшествия! Два десятка голых шлюх выпрыгивают с третьего этажа в объятия стражей!!!» И, конечно, после столь неблизкого пути я ни с чем бы уже не спутал отчаянную ругань возчиков. Наше движение замедлилось, часто сменялось остановками и поворотами под указанный выше аккомпанемент с неожиданными вступлениями непонятных мне тогда свистков. Вдруг шум стих, его как отрезали, мы куда-то въехали. И точно, вскоре экипаж остановился, отец сказал, – выходи и держись ко мне поближе.

Тон его был строг, ему не потребовалось уточнять: "И веди себя тихо". Из возка мы вышли в обычном каретном дворе, как в дедушкиной усадьбе. Но чужом, даже чуждом – никто не подпирал спиной заборов сидя или стоя, не ковырялся задумчиво в носу, вокруг царила деловитая, городская суета. Нас, судя по всему, ждали и находились в готовности. Работники без лишних слов выпрягали лошадей, зачем-то принялись снимать сиденье с козел, лакейскую ступеньку на запятках. Под низ возка на деревянные подставки установили железные цилиндры с длинными ручками-рычагами. Принялись раскачивать рычаги, и цилиндры стали удлиняться! Только, пожалуйста, не говорите мне потом, что это были домкраты – я знаю, просто тогда увидел впервые и принял за волшебство. Всё вокруг казалось заколдованным, и мастеровые напомнили мне сказочных гномов. Отец взял меня за руку и повёл. Оглянувшись напоследок в воротах, я увидел, как работники сняли с экипажа двери, и приятели папы зачем-то забрали их с собой. Мы вышли в проулок, прошли немного между высоких кирпичных стен каких-то складов или мануфактур и вышли на улицу. Монахи, не простившись с нами, свернули налево, а я и папа неспешно пошли направо. Он вёл меня за руку и давал необходимые пояснения к только что мною увиденному.

Оказывается, продать частный возок очень непросто. Особенно в городе. Седаны, как дедушкин, с площадкой для слуг или багажа сзади здесь не очень популярны. В тесноте требуются универсалы, которые не требуется разворачивать – лошадей можно запрячь с любой стороны. Вообще, городские люди очень привередливы, желают владеть вещами, сделанными персонально для них, вот мастера и делают из потерявших актуальность экипажей совершенно новые на заказ – кому с переменным клиренсом, кому с обычными тормозами, а кому и вовсе без тормозов, но с обязательными навесными частями кузова. Я, конечно, мало, что понял, но для себя уточнил. – А двери?

– Гм, двери. Видишь ли, сынок, на дверях стоит герб владельца, если он рыцарь или просто купил себе дорожный герб, а если своего подорожного герба нет, палата стражей дорог выдаёт обычный, но для каждого возка строго индивидуальный. Официально считается, что возок – это только двери с гербом.

– Но как же всё остальное?

– Хм. Дорожным стражам в основном хватает гербов на дверях, они очень редко требуют предъявить свиток истинности транспортного средства и сличают руны на перекрестии основания или на раме.

Я снова кивнул, будто всё понял, и папа, поверив, видимо, что его сынок и вправду "маленький гений", всё для меня совершено запутал, добавив. – Вот видишь как просто! А дедушке мы возьмём другой, только поставим старые дверцы, так что его возок фактически вернётся к нему в целости!

Мне было совершенно ясно только одно – я попал в очень странное место, которое мне сходу не понять. Папа ещё рассказывал, отвечая на мои вопросы, что такое клиренс и зачем блокировка тормозов, а я впитывал городские впечатления. Мы немного прошли по широкой улице с дорогой посередине для повозок, и с тропинками для пеших по краям. Меня поразили дома – они все были шириной с дедушкин замок, а высотой больше нашей башни! Двери домов стояли открытые, в некоторых не было даже самих дверей, просто проходы. Через них ежесекундно сновали серьёзные люди с папками подмышкой. И по пешеходной дорожке все едва ли не бежали. Наконец мы свернули в один из переулков и попали в другое царство! Тёмное – переулок оказался узким, казалось, что стены домов смыкаются в вышине. Встречные выглядели не деловитыми, а хмурыми, злыми. И это было рыбное царство – рыба была повсюду. Её везли в тачках, несли в мешках и корзинах, она висела под каждым окном и на протянутых над головой верёвках между домами. Сверху, как снег, опадали чешуйки. Солнце вытапливало жир, вокруг стоял резкий рыбный запах. Впрочем, не только рыбный. Я впервые увидел окна цоколей и полуподвалов, мне было забавно думать, кому пришло в головы закапывать их в землю? Первое впечатление самое сильное, первые слова самые памятные. Город встретил меня надписями на стенах над окнами полуподвалов: "Не срать!"

***

Дома в переулке, наверное, вам показались бы такими же хмурыми, серыми, нарочито неприметными, неотличимыми один от другого, как тамошние обитатели, безразлично встретились бы вам мужчины, женщины или дети. Тогдашнего меня, ещё юного Олакса Лавэра, дома и люди привлекли загадкой, точней, загадочностью. Они явно неспроста так старались быть похожими и неинтересными. Будто общий на всех секрет заставлял их не поднимать лиц, отводить взгляды, они все словно носили разные маски одного неумелого мастера. Трещины и морщины на фасадах домов и лицах людей складывались-сплетались в полустёртый орнамент, траченный молью узор одного старого ковра, покрытый следами аляповатой краски нездоровых румянцев, или бледностью, словно плесенью. Неприкрытые космы свисали, усы и бороды топорщились, как пучки сорной травы у стен. Неопрятные, мешковатые, повседневные одеяния смотрелись на них так же, как и на бельевых верёвках по соседству с рыбой – подумалось даже, что тряпки не сушатся после стирки, а выбрав наименее вонючие, повесили прованиваться до принятой в здешнем обществе обязательной вонючести. Я уверенно ощутил, что всё здесь происходит по незыблемым правилам, каждый уверенно привычно следовал своей роли. Люди точно знали, куда и зачем идут, кто из незнакомых встречных должен уступить дорогу и куда при этом смотреть. Дома стояли в строгом порядке, занимали свои места согласно продуманной кем-то диспозиции в чудесном действе или битве, которые вот-вот должны начаться.

Всё вокруг с нетерпением дожидалось лишь моего прихода. Я сразу подметил, что на меня поглядывали. Не на нас – отец шёл так, будто никогда не покидал этого места, он был там своим. А на меня кидали равнодушные с виду, оценивающие взгляды даже блаженно млеющие на карнизах коты. Они вроде бы и надеялись, что вот он я – пришёл наконец-то, и боялись расстроиться, что ничего путного снова не выйдет, и не получится даже толкового скандала с беготнёй и криками, а на пожар и вовсе надеяться нечего. Почему я тогда подумал о пожаре? Наверное, в сознании отложились давешние крики мальчишек о двух десятках голых шлюх, выпрыгивающих с третьего этажа, и общая атмосфера этого места. Кстати, дома там были, в основном, трёхэтажные.

Под этим впечатлением я забыл и думать, что, вообще-то, прибыл в столицу для того, чтобы учиться в колледже. Но отец вскоре напомнил мне об этом. Он, не выпуская моей руки, остановился у входа в один из домов.

– Запомни хорошенько это место, – сказал папа торжественно.

– Я буду здесь учиться? – ответил с плохо скрываемым восторгом.

– Э..., – отец замялся, – возможно, что будешь, хотя этого я тебе совсем не желаю. Запомнил?

– Ну, двери и крылечко, вон лестница, а там с самого верху зачем-то дырявая труба...

– Вход называется парадной, лестница пожарная, чтоб по ней можно было спуститься в случае пожара...

– Шлюхам с третьего этажа?

Папа поперхнулся. – Откуда... с чего ты взял?

– Мальчишки кричали, когда мы ехали...

– А! Ха-ха-ха! – отец ненатурально развеселился, – они кричали о других... э... о другом квартале! О Кусковке, а это Соплюха!

– А почему? – задал я свой любимый вопрос.

– Потому что здесь повсюду кормят дешёвой рыбой, её и называют соплюшкой.

– А...

– А труба водосточная, чтоб в дождь вода с крыши бежала по ней, а не по стенам. Итак, ты запомнил этот дом?

Я пожал плечами, – да, папа.

– Поскорей его забудь. – Я счёл этакое начало вступлением и не ошибся. – И постарайся не вспоминать как можно дольше. Надеюсь, что ты здесь побываешь лишь один раз, сейчас, со мной. Мой старый друг, здешний хозяин, может помочь тебе во всём, но очень по-своему. Так, что и не рад будешь. Потому вспомни этот дом, только когда тебе действительно некуда больше будет идти в этом городе.

– Хорошо, папа, – я серьёзно кивнул.

– Моего друга зовут Бени. Он очень серьёзный человек, постарайся при нём не открывать рта. Мы пробудем у него недолго, потерпи, – сказал он, ведя меня к парадной. Внутри мы оказались в полумраке, я не сразу разглядел за окошком в стене справа чей-то силуэт. Отец спросил, – где Бени?

– Бени в зале, – услышал я ответ и обернулся на голос. А папа по-хозяйски прошёл по коридору далее. Мы миновали площадку с лестницей, ведущей наверх и вниз в полуподвал. Отец толкнул двери и вошёл в светлую большую комнату. Светлой она мне показалась после тёмного коридора, вообще-то, потолочные балки давно почернели, а на досках слоилась копоть. Но окна пропускали достаточно света, чтобы можно было хорошенько разглядеть зев камина, ровные ряды столов со скамьями и прилавок, какие я видел в дорожных трактирах. В помещении не сразу обнаружился одинокий человек, он в кресле в уголке сам себе наигрывал на лютне.

– Бени, привет, – вполголоса сказал папа.

Человек в кресле поднял от струн лицо. Не верить отцу у меня не было никаких оснований, но сам его серьёзным я ни за что бы не назвал. Большой мясистый нос и не менее мясистые губы были вполне серьёзными, если рассматривать их по отдельности, но вместе с румяными пухлыми щеками и лукавыми глазками просто купили бы меня весёлостью и добродушием на корню. Однако, повторюсь, я тогда уже чётко понимал, что папе лучше поверить на слово – это действительно очень серьёзный человек. Он воскликнул. – Серж, бродяга! Как я рад!

– Недавно ж виделись, – ухмыльнулся папа, присаживаясь на скамью. Я устроился чуть сбоку от него.

– Так то по делу, как всегда. – Заметил Бени, вставая с кресла. Повесил инструмент на стену, обернулся. – А сейчас тебя здесь быть просто не должно, герцогу бы в почки твою занятость! Значит, соскучился!

– Ага, и мы проголодались, – папа принял его тон, – знакомься, Олакс, мой сынок.

– Да ты что! Ни в жизнь бы не поверил! – Всплеснул руками Бени. – Ну, прямо вылитый я в молодости. Как здоровье матушки, малыш?

– Спасибо, хорошо, – отвечаю скромно.

– Не за что пока. Познакомишь с мамой?

– Бени, ты оглох? Мы проголодались! – отец возвысил голос.

– Да ладно, не ори, – ответил Бени, уходя к прилавку. Вскоре принёс большой поднос с сыром, хлебом, колбасой на тарелках и с яблочным квасом в кувшине. – Пожалуйста, не подавитесь.

– Не волнуйся так за нас – не дождёшься, – они с отцом будто играли в привычную игру.

Бени наполнил кружки, я по примеру папы потянулся к еде. Меня и сейчас никакие волнения не могут лишить аппетита, а уж тогда новизна его лишь усиливала. За ушами затрещало, что совсем не мешало держать их на макушке.

– Мне б не хотелось о тебе так думать, – вдруг действительно серьёзно заговорил Бени, – пожалуйста, скажи, что я ошибся. Ты ж не привёз сынишку этим изуверам на ученье?

– Ты не ошибся, – отец сказал угрюмо. – Мне самому не по душе эта затея. Но парень подаёт надежды и может вырасти наследником.

– Не знаю, кем он вырастет, – тон Бени стал печальным, – но юности лишится очень быстро! Ты убиваешь её, Серж.

– Знаю. – Отрезал папа. Они недолго помолчали. Отец заговорил с теплотой. – Да, друг мой, знаю. И сам бы выбрал любую другую участь, пусть даже нашу с тобой молодость у старого пройдохи Фрачо. Гори он в аду пожарче!

– Я пройдоха не хуже Фрачо, – напомнил ему Бени, – и если у тебя нет для сына времени...

– Оставим это про запас, согласен?

Бени кивнул. – Хорошо. Обещаю не вмешиваться без спросу.

– Но в помощи не откажешь? – улыбнулся папа.

– Конечно, нет! – воскликнул Бени. – Вы сейчас поешьте и отдыхайте. А я устрою вам сегодня собеседование в Образивариуме.

– Сегодня? – удивился папа. – Я слышал, что там по записи, и ждать потом почти неделю!

– Обычно так и есть. – Бени улыбнулся. – Но ведь случается, что записавшиеся люди просто не приходят, а магурам без разницы, на кого тратить время герцога. Есть ещё и живая очередь, не волнуйся – у меня всё схвачено. Главное, чтоб у тебя свитки истинности были в порядке.

– Да-да, вот свиток на рожденье Олакса, вот заверение от мамы, вот ходатайство деда, а это моё признание отцовства и присяга..., – отец достал из-за пазухи пакет, разложил свитки на столе.

– Папирус обычный? Или заговоренный? – уточнил Бени.

– Третей степенью! – горделиво заверил его отец, – мама Олакса постаралась.

– Упс! – Бени обернулся ко мне. – Олакс, малыш, пожалуйста, ни за что не знакомь меня с мамой!

– А вы научите меня играть на лютне? – задал я больше всего волновавший тогда вопрос.

– Га-га-га! – заржали папа с Бени к моему искреннему недоумению.

Бени провёл нас на второй этаж, показал комнату и пожелал приятного отдыха. Что ж, кровати там стояли, а остальное меня на тот момент совершенно не интересовало. Через пару часов за нами зашёл Бени, и мы с папой в сопровождении одного из многочисленных приятелей Бени направились в Образивариум. Приятель так и остался в моей памяти просто приятелем Бени, нам он не представлялся. Бени указал на него пальцем, сказав, – идите за ним, он всё устроит.

Мы снова вышли из Соплюхи на деловую улицу, прошли до остановки воздушного транспорта. Эту махину я заприметил сразу, её невозможно было не заметить. Казалось, что небо подавилось рыбьей костью, вершину башни скрывала серая пелена. Когда подошли, я увидел, как по её стенам вверх и вниз шустро ползут сверкающие коробочки. При ближайшем рассмотрении они оказались застекленными кабинами. Одна из них как раз опустилась, из открывшихся дверей вышли человек двадцать. Служители в лиловых костюмчиках откатили её в сторону, и пустую кабинку некая волшебная сила потащила вверх. Мы вошли внутрь, для начала преодолели чёртову уйму неприятно пружинящих ступенек. Где-то на середине лестницы заняли очередь и вторую половину поднимались примерно с четверть часа. Быстрее потом доехали! Наконец, мы вышли на огороженную площадку, где служители в форме стражей дорог брали плату и отсчитывали из очереди партии пассажиров. Меня смутило, что каждый раз отсчитывали разное число. Когда настал наш черёд, мы прошли на платформу, у края которой уже дожидался вагончик с открытыми дверями, подвешенный на гибком рельсе. Казалось, что рельс уходит в бесконечность – он терялся в сером мареве. Внутри мы стали у окна, но разглядеть мне не удалось почти ничего, лишь иногда, как в прорехах ветхого одеяла, в разрывах плотных облаков мелькали какие-то игрушечные домики. По пути вагончик два раза останавливался, люди выходили, кондуктор говорил в трубу "девять" или "одиннадцать", и с платформы входили первый раз девять, а второй одиннадцать человек. Вот так всё оказалось просто. На третьей остановке мы сошли, приятель Бени повёл нас к чудесным кабинкам. Мы спустились ниже облаков, я задохнулся от открывшегося вида! Город показался бесконечным – расчерченные проспектами кварталы, сливались с горизонтом, узор из улиц и домов пронзали башни, будто в бескрайнем гобелене мастерицы забыли булавки. Я подумал. – Вот ничего себе нас унесло! И так быстро!