Текст книги "Феодал (СИ)"

Автор книги: А. Олакс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Возможно, что вы сочли сии детские воспоминания проявлением старческого слабоумия. Коли так, читать далее не обязательно, писать тоже ничего не нужно, мне и без вашей писанины приходится читать достаточно сочинений недоумков. Тем же, кто ищет тайного смысла, просто объясняю – этот момент я привёл, дабы показать, как в играх дети, и ваши тоже, постигают законы самой жизни. Что значат для человека дружба, друзья? Это и собеседник, и новый уровень возможностей, и надёжное плечо. Не слишком задранная шея, умная голова и, в конце концов – трамплин. И кроме бескрайнего, как небо, счастья дружбы со Снежиком, я запомнил на всю жизнь эти мгновенья озарения, постижения.

Приятелей у меня всегда было множество, мы росли в замке одной дружной семьёй. А в большой семье лучше не сводить с братцев и сестрёнок влюблённых глаз – если двое шепчутся тишком, это значит, что кому-то третьему вскоре не поздоровится. И нужно обладать весьма изощрённой изворотливостью, чтобы этим кем-то ненароком не оказаться. Вам, чада мои, возросшие у меня на глазах в нашей дружной семье, где, не считая персонала, семь, одних только известных вам, любящих вас мам, трудно понять меня. У Милы и Наджера, даже если б они забросили все дела и занимались бы только нами, не хватило бы ни сил, ни рук, ни особенно ног, конечно, для приведения двух десятков разновозрастных пацанов и пацанок в хоть сколь-нибудь приличное состояние. Мы сами друг другу были и няньками, и воспитателями. Комендант с супругой задавали лишь общий вектор нашего развития, устанавливая определённые рамки и правила. И по правилам этим близился час занятий на лужайке за рвом, куда мы и направились. Там застали Наджера и почти всех замковых ребят, и он объявил, что я вскоре уезжаю из родного замка очень надолго. И дабы не казнила меня на чужбине совесть за зря нанесённые обиды, чтоб не мучил стыд не оплаченных долгов, сегодня и ежедневно в это время до обеда я вплоть до дня отъезда буду давать всем желающим сатисфакцию.

– То есть по морде, – пояснил ветеран мудрёное словцо.

Не то, чтобы его заявление вызвало ажиотацию среди ребят, но и спокойной их заинтересованности вполне хватило для того, чтобы в указанные часы я был весьма занят. Мы действительно прощались и находили друг друга, как впервые увидев. Наджер очень правильно это придумал, после серьёзного выяснения мелочи переставали для нас существовать. Мы вдруг осознали, что каждый день любой может покинуть нас навсегда, стали общаться без пустого зубоскальства лишь забавы ради, относиться друг к другу бережней, серьёзней. Ни у кого из нас слова "королевский колледж" не вызывали доверительных чувств, и даже коню моему стало ясно, что уж рукопашка там точно не будет лишней.

Снежика я тогда привязал к жердям ограждения и, щадя его, не укоротил поводья. После торжественного вступления Наджера едва мы с первым, рыженьким Таккетом, приступили к делу, как послышался громкий треск. Оглянулись – Снежик тремя страшными ударами передних копыт разметал жердь, к которой был привязан, и галопом поскакал к нам. То есть прямиком к нашему одноногому наставнику. Взвился перед ним на дыбы, заржал, Наджер упал на задницу, вскинув руки, будто мог защититься ладонями от страшных копыт. Не помня себя, я двумя прыжками настиг Снежика, повис на гриве, истошно вереща, – Неееет!!!

Жеребец нехотя опустился, уверен, что нарочно раскрошив копытом протез ветерана. Я обхватил его шею, прижался лицом, ощутил, как с дрожью уходит благороднейшее негодование. Наконец над моим ухом послышалось облегчённое презрительное "фр-р-р-ру"! Я, смущённо обернулся на Наджера – тот утирался рукавом, удивлённо-весело разглядывая жеребца.

Больше я никогда не привязывал Снежика. Во время наших занятий он прогуливался неподалёку, настороженно поглядывая за происходящим. И с приближением часа верховой езды всё нетерпеливее начинал фыркать. В конце концов я, иногда увлекаясь, получал его головой лёгкий толчок в спину и пару ласковых укусов за ляжку. Глупости немедленно прекращались, мы оба обожали конкур. У нас буквально сразу почти всё стало получаться на выездке. Неудивительно, что Наджер оценил, как мы подходим друг другу. Суровый ветеран смеялся и радовался с нами, приговаривая, что я и конь даже на морды почти не различны. И он бы, наверное, жутко смутился, скажи я ему, что и он на вид становится в эти мгновенья одних с нами юных лет. С его же слов, мы со Снежиком, если перевести лошадиные года в человеческие, получаемся одногодки.

Годы, годы, будьте вы прокляты, лучшие годы мои! Они не отпускают меня туда, где по делам своим давно заслужил я место. Мне казалось тогда, что я несчастнейший мальчик на свете. Я прощался. Со Снежиком. Даже спал в конюшне! Ну... Мила была резко против его присутствия в общей комнате, и мне пришлось перебраться к нему. Я поклялся ему и себе, что друга не постигнет участь сказок, возков, жакетов и других дедовских подарков! Я никому его не отдам! Никому! А утром к нам пришёл Наджер. Он поклялся мне, что не позволит отцу увести Снежика, когда я буду учиться в колледже, они будут ждать моего возвращения. Но я должен понять – побери всё банши! Я буду учиться в колледже! В другом мире, в другой жизни, где их просто не может быть!

Я понял его и просто заревел у него на плече. Я прощался с ним, любимым наставником. С приятелями, ставшими мне вдруг роднее братьев. С замком, садом, рекой, даже с пасекой! Не могу вспоминать себя без улыбки – я упивался своим несчастьем, терять стоит хотя бы для того, чтобы полностью почувствовать свою любовь. Оказывается, что прощаться навсегда довольно приятное, волнительное занятие. Особенно с девочками, которые мне всегда нравились. Я приезжал на белоснежном коне, дарил им на прощание полевые цветы и яблоки, даже мёд! А они целовали меня в щёку! Именно так, прощаясь навсегда, я обрёл родину в сердце своём. Да, я уходил, но не вернуться уже не мог. Да и не я уходил, это от меня уходило детство.

***

Прода 07. 04. 2008

Расставание слегка затянулось, и мой печальный облик вскоре начал тяготить окружающих, а кое-кого и выбешивать – боюсь, я злоупотребил положением и несколько более приличного сблизился с некоторыми девочками, ни мало не считаясь с возможной на то реакцией мальчиков. К тому же отец, как всегда, не назвал дату моего отъезда, и никто не мог сказать с полной определённостью, когда ж это всё, наконец, закончится. К счастью, мудрая судьба никогда не давала мне застояться, и прощание перешло на новый уровень. В самом конце последнего лета моего детства мы с папой поехали к маме и дедушке. Впервые меня не везли показывать, я ехал сам, на собственном коне, представляться по случаю вступления во взрослую жизнь. Впервые отец не гнал коня без жалости, ехали, чередуя шаг с неспешной рысью. Мы разговаривали! Он показывал мне путь, рассказывал об окрестностях, охотно отвечал на вопросы. До меня сразу дошло – это неспроста. Папа, вообще, ничего и никогда не делал просто так, а уж о зряшных прогулках, хоть пеших, хоть конных, не могло быть и речи. Ответ лежал на поверхности – ему зачем-то нужно, чтобы я мог самостоятельно пробраться к деду неторными лесными тропами. Часть пути шла даже через старое заболоченное орочье кладбище, а через краешек владений некоего сэра Эрроза мы пробрались по дну оврагов. Никогда о нём ранее не слышал, но папина настороженность совсем не располагала к знакомству, и я нисколечко о том не жалел. Хотя уже тогда предполагал, что в будущем знакомства не избежать. Шутка ли – этот краешек его земли был больше всей нашей усадьбы с угодьями!

Уже на закате мы достигли обочины торгового тракта. Дождались, пока небольшой обоз не скроется за холмом, и спокойно выехали из леса. Через полчаса вальяжной рыси мы вновь догнали обоз, как будто всё время ехали по дороге. Когда поравнялись с головным возом, отец разговорился с серьёзными мужчинами с арбалетами и топорами. Мне даже показалось, что оружие они приготовили специально для нашей встречи, а не просто ехали так. Мужики, не расставаясь с самострелами, скупо отвечали на его вопросы, видимо, борясь с искушением их откровенно на нас навести. Я, как всегда во время взрослых разговоров, напустил на себя отсутствующий, немного мечтательный вид, залюбовался небесами – закат в пурпурных облаках и вправду выдался прекрасным. Украдкой косясь на мужичков, прислушивался к радушному, располагающему голосу отца, к грубовато-угрюмым голосам возчиков и таил в глазах неуместную весёлость. Меня смешили тяжёлые, неуклюжие мысли в лохматых головах. Я читал их, будто на тесёмках поверх немытых шевелюр значились не руны-обереги, а проступали и таяли буквы их размышлений убегающей змейкой. Что вот подозрительная парочка догнала обоз, а не должна была. Но откуда ей взяться в этих недоброй славы местах? Пусть здоровяк на коне с виду разбойник не из последних, но он же с мальчонкой! И паренёк едет сам, не в мешке, не связан. Хотя сам парнишка вылитый малолетний конокрад, но и он не один, с господином. И если господин не последний разбойник, на кой ляд ему разгуливать в компании конокрада? Значит, просто мальчик, а здоровяк, как и говорит, ему отец. Едут куда-то, вот догнали обоз, хотя и не должны были. Но иначе, откуда им взяться в этих местах? Думать так они могли без конца, таким людям не свойственно держать в уме всю цепочку рассуждений, они неспособны к обобщению, оценке общего смысла. Незнакомых с этой простонародной особенностью умников она способна довести до разжижения мозга, но отец во всём хорошо разбирался и ловко этим пользовался. Ответы становились всё добродушней, обстоятельней, он просто вёл их заданным курсом. На его замечание, что вот, дорога нынче хороша, ему ответили – немудрено, раз вёдро уже седмицу. А пыль не беда, коли хмель уродился, есть чем и горло промочить, и людей порадовать. Лорд их, сэр Эрроз взял хороший урожай и направил обоз в Крунбэй. Хорошо, что не в графство, в Даренхилл, туда б тащиться умаялись, как у прошлом годе. Да нынче граф Дуз направил в гавань три сотни лучников, а солдаты даже простоё тёмное пиво уважают поболей самого их светлости графа. Они там, должно быть, чтоб стеречь порт от пиратских набегов, но, известное дело, не прочь прокатиться в весёлой компании. Уже собирается большой обоз под их охрану. Если господину угодно ехать в Даренхилл, то лучше вместе с обозом – с мальчонкой-то. А они не поедут, им в этом годе повезло со хмелюшкой. А вот соседи попрутся с овсом, как всегда, далее, лошадей в Крунбэе не прибавилось.

Кроме того, что папа запросто узнал не безынтересные новости, на постоялом дворе, где мы вместе с обозниками сделали остановку, отцу и говорить про себя ничего не пришлось. Всё за него рассказали возчики. Полное алиби. И что я смог оценить лишь впоследствии – устроил он его просто по привычке, на всякий непредвиденный случай. В трактире мы слегка перекусили, более для того, чтобы дать нашим коням немного отдыха, и уже в сгущающихся сумерках въехали в дедову усадьбу. Не слишком быстро, но и не шагом, мы проскакали по гравийной дорожке через обширный парк. Я вновь поразился видимому безлюдью – вот как так всегда получалось, что у крыльца нас встречали слуги деда? Ну, не могли они там стоять, дожидаясь нас более месяца! Пусть я не мог обнаружить секреты дозорных, каким чудесным образом они успевали доложить о нашем приезде? Только не нужно мне описывать, как это работает у нас – я сам же и занимался этими, кстати, по сию пору секретными разработками. Лучше объясните мне, как такое могло происходить на родине одеревеневшего лешего в его попутавшей молодости??? Впрочем, не терзайте своё неразвитое воображение и примите мои запоздалые отцовские раскаянья в том, что так мало устроил я в вашей юности чудес. Разумеется, кроме самой юности. Мне же судьба щедро отсыпала загадок с самого начала жизненного пути. И за это я более всего ей благодарен, поскольку сплошь и рядом вопросы, будоражащие ум, намного ценнее ответов, часто столь очевидных, что мы равнодушно проходим мимо, даже не оглянувшись. Отступление сиё о том, как мне, вообще, пришло в голову тогда ещё заняться лишь ныне столь востребованными магическими дисциплинами, и совет старшего – напрягите логику и поищите в изложении смысла, коли фантазия ваша так и не откликнется.

Итак, коней наших увели в конюшню, отец пошёл передохнуть и привести себя в порядок с дороги, а меня с порога провели к матушке для обычного незамедлительного лобзания длани. Я чмокнул мамину ручку и, набравшись смелости, заявил, – а меня скоро повезут учиться, папа сказал, вот!

Мама восторженно-насмешливо вскинула тонкие брови на пугающе прекрасном лице, вопросительно изогнув левую, волной очарования раздался внутри меня её голос, – ты рад, сынок?

– Да, мама, – пролепетал я, машинально удивившись – как же вообще возможно чему-то не радоваться в её присутствии???

– И ты, конечно, горд? – она слегка подалась ко мне.

– Да, мама, – я смутился. Она вдруг погладила меня по щеке. – У тебя всё получится, Олакс Лавэр! Только обещай мне, пожалуйста!

– Да мама! – воскликнул я, не дослушав. Впрочем, что-либо слушать мне стало вдруг затруднительно.

– Обещай, что сколь ни разовьёшь ты природный ум и расчётливость, выбирать и решать в жизни ты будешь, как сейчас, как всегда делал отец твой, лишь по велению сердца, из чувства справедливости, из любви!

– Конечно, мама, – я легко согласился. Ну а как же иначе? Потому, сочтя просьбу высказанной, не совсем понял дальнейшие её слова.

– Привези мне по окончанию колледжа внука не менее очаровательного, нежели мой чудный сынок!

В мыльной с меня смыли возбуждение с усталостью и дорожной пылью, оставив лишь общую озадаченность – всё ли я правильно услышал и понял? Потом я неоднократно возвращался к этому вопросу, в тот же момент меня более всего волновала судьба Снежика. Я загодя решился поговорить о нём с дедом, и, наконец, приближался решительный миг. Дворецкий Гногги церемонно проводил меня к дедушке, проорал положенное, постучав дубиной. Хозяин восседал в кресле у покрытого парчовой скатертью стола. Я приблизился к своему лорду, коим для меня являлся до моего рукоположения старший в роду. И опустился перед ним на колено, склонив голову. Дед озадаченно прокашлялся, – Олакс, малыш, что случилось? Встань и обними ж меня, наконец!

– Досточтимый лорд мой, сэр Оманд! К стопам твоим принёс я просьбу, яви ж мне милость, сэр! – дрожащим голосом, но внятно произнёс я. И не выдержал, конечно, – ну, пожалуйста, деда!

– Что ж, молви, внук мой! – серьёзно ответил дед.

– Молю, прикажи вернуть обратно жеребца! – выпалил я прямо в паркет под носом.

– Мой подарок? – изумился дед.

– Ты не дарил его, мой лорд. Коня привели посыльные, – я напомнил обстоятельства дела. – На время!

– И впрямь! Коль он тебе не люб, я заберу его обратно. Что дать тебе взамен коня? Большую книгу волшебных сказок? – холодно поинтересовался дед.

– Не думаю, что в колледже мне пригодятся сказки, – отвечал я совсем упавшим голосом. – Прошу лишь иногда, коль это будет возможным, снова иногда давать мне Снежика на время.

– Гм. – Он взял со стола кубок, пригубил и с громким стуком поставил обратно. – Теперь скажи на прямоту, чем вызвана столь странная просьба? Не смей лукавить!

– Я боюсь..., – я тут же осёкся под его гневным взором, – я уверен, что папа уведёт Снежика, как только я уеду. А у тебя хоть какое-то время смогу надеяться увидеть его вновь.

Дед внезапно расхохотался, треснув по столу кулаком. И я не сразу сообразил к кому он обратился. – Ликуй, лукавое исчадие, ликуй! Ты выиграл! Но помни! Твоё порождение вскоре тебя обыграет. Пусть он ещё юн и светлы его страсти!

Дед, видимо, стал заговариваться с перепою – экий вон у него большущий кубок! Он вновь припал к посуде, с грохотом треснул опустевшей тарой по столу. – Вылазь уже, пройдоха!

Приподняв край скатерти, из-под стола на четвереньках вылез папа! Понятно, я немного растерялся. А дед всё не мог унять хохота. – И как я, старый дуралей, купился на твои подначки? Поспорить с тобой на первые слова твоего же сына! Но я поверить не могу, что вы это придумали сообща!

– Вместе, но порознь, – смущённо улыбнулся отец, отряхивая с коленей воображаемый сор. – Просто я верю в своего ребёнка.

– И неплохо разбираешься в людях, – серьёзно заключил дед. – Ты честно заслужил награду! Конь твой!

– Деда, нет! – заорал я возмущённо. Мне было плевать на приличия – я орал, как приговорённый к сожжению заживо!

***

Вам жаль лошадку? Возможно, драматизм мой выглядит нелепо, но не глупей вашего нетерпеливого любопытства. Сами же и выпрашивали едва заполненные свитки. Вам, чада мои, впредь не стоит использовать любой повод, дабы мне польстить и подлизаться. Взывать к моему тщеславию всё равно, что уповать на мою мудрость, а о ней я уже упоминал выше. Полработы дурням не показывают, впрочем, им и узнать о сей работе не грозит. В ваших же умах я уверен, особенно в старших, а юных и порывистых спешу успокоить – ничего страшного тогда не произошло. Это была всего лишь маленькая проверка моей искренности, о чём и повествую далее.

– Ты смеешь мне перечить?! – воскликнул грозно дед. – Негодный обоссанец!

Спросил ехидно. – Иль то был дружеский совет? Велю – ответствуй, внук!

– Э..., – я стал осознавать, куда меня занесло и насколько.

– Ну что ты там мычишь? Охрипла верещалка? Непонятен мой вопрос?

– Э... да!

– Что – да? – дед наклонился ко мне, изобразив чрезмерную заинтересованность. Папа прыснул в манжет камзола – ему было смешно!

– То был совет, – выбрал я в луже, в которую вляпался, по моему разумению, местечко помельче.

– Ба! – обрадовался дедушка, – свершилось! Я дожил до маразма! Мой внук счёл для себя возможным мне советовать! Что ж, продолжай. Ты хочешь поучить меня, как должно относиться к своим словам? А я дал слово твоему отцу!

– Нет, деда, – пробормотал я еле слышно.

– Что-что? – он насмешливо повернулся ко мне ухом.

– Нет, деда! – я выкрикнул сквозь першение в горле.

– Быть может, ты хотел сказать, что мне делать со своими лошадьми? – дед иронично выделил слово "своими".

– Да. Не отдавай ему Снежика. – Только отчаянное упрямство не позволило мне разреветься. Лицо пылало, рисунок паркета плыл в моих глазах сквозь слёзы. Я не смел поднять голову.

– Тяжёлый случай, – горестно вздохнул дед. – Ты сказал "да", и должен быть наказан за дерзость. Но твой совет нелеп. Снежик не мой конь, я подарил его тебе.

Его голос неожиданно потеплел, я с надеждой воззрился на него.

– Пусть я не сказал об этом. Я так решил тогда, а значит, это так и было!

И уже запросто всё мне объяснил, – а папке твоему я проспорил любого своего коня. – Снова выделил он слово "своего".

Я оглянулся на отца, тот пожал плечами с видом "ну, что поделаешь – барские замашки". И мне стало ясно, что хоть и сказал, будто верит в мою искренность, оставить её без испытания он не мог.

– Теперь о наказании, – буднично продолжил дед, – вплоть до поступления в колледж я запрещаю тебе ездить верхом. Уж слишком тебя заносит, как бы не свернул светлую голову, так ничему не научившись. Посему конь твой остаётся здесь заложником твоих успехов – не подведи его.

– Ой, деда! – только и смог я пролепетать.

– На каникулах ты увидишь его снова. – Старик ехидно улыбнулся, – коль пожелаешь – в своей кровати!

– Да, деда! – не стал я сдерживать восторга. Отец и дед расхохотались.

Вновь время до позднего обеда в обществе дедушки пролетело незаметно. Мне к тому моменту уже вполне хватало впечатлений, и дальнейшее я воспринимал несколько отстранённо, лишь фиксируя происходящее. Мы с отцом прошли в столовую, где за накрытым столом присоединились к маме. Чуть позже явился дед, что и являлось разрешением к началу пиршества. Мама, воздев над столом руки, пропела что-то непонятное, но радостно-звонкое и особенно вкусное. Дома мне никогда не было так объедательно, хотя готовили у нас очень недурно. В чём я смог убедиться на сравнении в столице герцогства, даже в так называемых приличных тошниловках. И, как вы уже догадались, там же узнал, что пела для нас мама. Для вас не будет открытием, что после подобной ворожбы я б с не меньшим удовольствием отобедал в компании Снежика из одной торбы. Но в отличном качестве пищи в замке деда я и сейчас совершенно уверен, поскольку подобное воздействие эффективно лишь на впечатлительные, не обременённые интеллектом натуры детей и алкоголиков, кем папа и дед, во всяком случае, с виду не являлись. А тогда, я уверен, мама просто дарила нам немного любви и радости жизни.

Совсем немного, ничего лишнего. Во многих домах под столами меж господских ног шныряют собаки, по столам разгуливают или сыто возлежат коты и кошки, на потеху дурачятся шуты, суетятся слуги! Дед придерживался строгого рыцарского чина, в столовой присутствовали только мы, за столом не произносилось более ни слова. Вас, конечно, уже не обманывает наша обычная холодность, кажущаяся безучастность. Как тогда от меня не укрылось, насколько старательно дед игнорирует папу, а он выразительнее обычного не обращает на это внимания. Тем более не укрылось сиё и от мамы. Когда за нами явился дворецкий, перед тем, как встать из-за стола, она протянула ладонь мне! Мне!!! Я подскочил, с заранее, на всякий случай, разученным, полупоклоном, «поднял» её и повёл. В часовню шли не совсем обычным порядком. Возглавлял процессию Гногги с дубиной, далее необычно торжественный, даже торжествующий дед, потом мама, я держал её за руку и следил тайком, как по полу волочился шлейф её платья, и шёл с растерянной полуулыбкой папа. Меня интриговало, наступит ли он на шлейф, и как отреагирует мама – но, увы, папа не доставил мне такого развлечения, хоть и был к тому несколько раз весьма близок. А более ничего интересного и произойти не могло. Я механически бездумно отстоял Благодарение и без малейшего интереса к высокому искусству позволил отвести себя в спальню, где сразу уснул, как в ил зарылся.

Ну, наверное, всё же не сразу уснул, поскольку проснулся я в пижаме и в постели, на самом верху. Если переодеть меня спящего служанки ещё могли, то затащить по лестнице на груду перин – вряд ли. Успокоив себя заключением, что просто забыл, как сам залез на кровать, я спохватился – а где дедушка? Впервые в его замке я проснулся сам, он не пришёл меня будить. Что бы это могло означать? Размышляя над этим, я спрыгнул с кровати, перины лишь немного просели за ночь под моим тогдашним весом. Набрал из оставленного с вечера кувшина воды в таз, умылся, почистил зубы. Оделся в парадную одежду и направился на кухню, где рассчитывал получить все объяснения от папы. Но поначалу лишь ещё более озадачился. Первое, что меня насторожило – это кухарки. Они неуверенно мыкались у дверей!

– О! Сэр Олакс, доброго утречка, – проворковала пухленькая, веснушчатая Гретта.

– Вы завтракать? Извините, ваши оладушки ещё не готовы, – залепетала смущённо миниатюрная беленькая Клэр.

– Возможно, вы удовлетворитесь хлебом? – неуверенно предложила чёрненькая Сюзи и добавила, по её мнению, соблазнительно, – с мёдом!

– С вареньем, – сухо отрезал я.

– Конечно-конечно! – энергично закивала Гретта, разбросав из-под чепца кудряшки.

– Пожалуйте на кухню, – пропела Клэр.

– Сделайте милость! – до сих пор не могу ничего с собой сделать, когда женщина так меня просит о чём-нибудь. Я, полностью отдавая себе отчёт в том, что делаю явную глупость, отважно открыл двери. И ничего особенного там не увидел. За столом, заставленном кувшинами и снедью, сидели дедушка и папа. Папа, закинув ногу на ногу, перебирал струны лютни, что-то напевая своим проникновенным голосом, а дед навалился на стол, уперевшись бородой в кулак, и нещадно дымил трубкой. Я оглянулся, чтоб увидеть, как дверь за мной закрылась, скорей всего, её даже подпёрли все три кухарки одновременно. Мне стало ясно, что попытавшись выйти, я ничего не достигну, только потеряю лицо перед отцом и дедом. Потому я просто шагнул к ним, обозначая своё присутствие.

– А! Олакс! – нетвёрдо промолвил дед, – ты почему не спишь?

– Потому что проснулся, – спокойно я ответил.

– Не спится? – удивился дед.

– Утро, сэр дедушка.

– Да ты что! Тогда присаживайся, завтракай. И не кривись, привыкай к пище рыцаря!

– Ик, и к закуси, – внёс поправку папа.

– Всё, Олакс, заткнись и лопай. – Дед обернулся к нему. – А ты пой дальше!

Я забрался на высокий табурет, сразу выцелил копчёную куриную ножку. Потянулся к кувшину и получил от деда по руке. Ладно и так, на столе были яблоки. А папа спокойно взял кружку, надолго к ней припал и, поставив на стол, будто бы только что заметил деда. – Что-нибудь сыграть?

Дед молча кивнул. Отец исполнил перебор, от которого в животе моём стало пусто и знобко. Отыграв вступление, под ритм чарующих аккордов отец запел:

Всегда с тобою честен был,

Моя судьба.

Тебе не лгал, что полюбил

Я навсегда!

Не знать грядущего, но верить -

Мой удел.

Я жизнь устал шагами мерить

И взлетел!

Увидел, как мала Земля,

Я это знал.

На ней нет места для меня,

И я удрал.

Борьба, свобода – ерунда, не стать свободным без тебя

Мне никогда...

Отец под волшебный перебор повторял, – никогда... никогда... никогда...

Едва я уверился, что на этом и песне конец, он вдруг взял несколько энергичных аккордов и просто, глядя в пространство, закончил:

Кололи душу иглы звёзд и ветер выл,

Что лишь с судьбой своей всегда я честен был.

***

Дедушка не подарил мне сказку. Сначала ему было некогда, потом, наверное, запамятовал. А когда утром увидел меня, вспомнил, даже спохватился за ней идти, но встать самостоятельно не смог и решил мне её вообще не дарить, раз я наказан. Он, видимо, сильно устал – папа помогал ему дойти до покоев... ну, заключительную, большую часть просто тащил волоком. Собственно этого и добивались незлые в принципе кухарки. Они справедливо полагали, что меня папа с дедом обидеть не должны, и, напротив, поймут, наконец, что пора и честь знать. Оттащив деда, папа снова сунулся было на кухню за обычными гостинцами на дорожку, но не нашёл и малой доли привычной к себе приязни, и мы сразу направились к уже приготовленному возку. Вернее, я ревел и вырывался, а он тащил меня за шиворот. Очень уж мне хотелось повидать перед отъездом Снежика. Таким образом, обошлись даже без самых обыденных проводов, и вся дорога домой мне на этот раз понравилась меньше, чем путь к деду. Я не знал, чем себя занять. Папа, устав перетаскивать родичей, окошки возка прикрыл от пыли шторами, лампу зажигать не разрешил, ведь почитать с собой не взяли, а велел пропасть или хотя бы просто заткнуться. И задремал до остановки у первого трактира. Там, изрядно подкрепившись, он взял с собой целый бурдюк, дескать, перегон предстоял немаленький. В пути он немного оживился и попытался завести разговор. Но мне стали неприятны его бесцеремонные расспросы и непонятны ироничные интонации, я сделал вид, что дуюсь на него. Отцу вскоре надоело говорить самому с сбою и он вновь задремал. Я этому только порадовался – на выбранную им тему говорить совсем не хотелось. Я и так всю дорогу думал, что же такое сказала мама, и как это следует правильно понимать? Странно, в папиных предположениях почти дословно прозвучало её пожелание. Но в её словах чувствовалась некая сила и красота, а в отцовских таились горечь, обида, даже издёвка.

Осознав, что сиё противоречие мне тотчас не решить, я оставил его на будущее и перешёл к более насущным рассуждениям. Для начала воздал должное светлым умам мастеров, придумавших наш возок – их умение чувствовалось в каждой детали. Отец простыми, естественными движениями разделил сидение на два, отрегулировал высоту каждого под наш рост, задал наклон спинок. Он привычно нажимал на давно известные мне рычаги и педали, так же автоматически, не глядя, задёрнул штору, застегнул на пуговки и прижал её по краям специальными пружинными зажимами. Убедившись, что папа спит, я с некоторым усилием отжал пружины, отстегнул с краю две пуговки, чтоб получилась щёлка, и снова прижал штору. Любовался мелькающими фрагментами обширной панорамы местных красот и размышлял. Я уже тогда уверенно предполагал, что мастера, придумавшие всё это, никогда не ездили в подобных возках и в придумках опирались лишь на собственную фантазию. Что это могли придумать пассажиры, я не предполагал вовсе – они для этого слишком заняты разглядыванием окрестностей и размышлениями о том, кто, что, кому сказал, и что бы это могло значить.

Мерное течение моих рассуждений нарушил голос отца. – Всё-таки нашёл себе развлечение. Молодец. О чём задумался?

Я сразу откликнулся на его благожелательный тон. – Да вот, папа, люди этим пользуются – возками, у деда в замке вода льётся прямо из стены, и чудные светильники со шнурками, и тепло всегда отчего-то. Они не знают, почему оно так, просто привыкли. А если знать, как всё работает, это же можно использовать с пользой для себя!

– Ага, – кивнул папа, – и во вред окружающим.

Я насупился, решив, что он снова насмешничает. Но папа странно серьёзно молча смотрел на меня. Сказал вдруг. – Молодец, ты прав, конечно. Но ведь это просто рассуждения, а ты ещё мал философствовать. Что же ты придумал, глядя в окно?

– Я думал, что смотрел бы в окно, а не в узенькую щёлку, будь тут стекло!

– Ха! И как ты думаешь, отчего там нет стекла?

– Наверное, дорого? И если стекло разобьётся, можно пораниться осколками. Наверняка это случится в дороге.

– Резонно, – согласился отец. – А зимой? Помнишь, зимой в дверцах стоят стёкла?

– Э... ну, зимой слишком холодно, чтоб ещё и окна открывать, да?

– Да. Стёкла ставят на зиму, а на лето снимают и крепят плотную штору от пыли или сырости. Внутрь окно не откроешь, нет места. А если наружу, придётся каждый раз, когда понадобится его открыть или закрыть, останавливаться, выходить, что очень неудобно и не всегда возможно.

– А! Всего-то! – я не стал скрывать разочарования.

– Всего-то, – снисходительно улыбнулся отец. – А что бы ты сам предложил взамен?

–Ну... я бы спрятал стекло!

– Как? – он заинтересовался.

– Как ножик в рукав. В дверцу, вот!

– А б-б-б... с-с-с... на ..., – он даже растерялся и не смог сразу найти слов. – Вот это да!

– Что? – я смутился.

– Ничего особенного, ха-ха-ха! – развеселился папка, – это всего лишь значит, что я не зря прожил столько лет! Ха-ха-ха!

– Ты??? – до меня не доходили ни смысл, ни юмор ситуации.

– Ха-ха-ха! – он смеялся во всё горло. – Конечно! Ведь это я тебя породил и вырастил, не так ли? Чудо моё!

Я смутился, но мне были очень приятны его слова. И я вновь не сразу его понял.