Текст книги "Путешествие в историю, Французы в Индии"

Автор книги: А Каплан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 19 страниц)

Ему необходимы рекомендательные письма, которые позволили бы заручиться доверием английских властей. Добрых три четверти года Виктор собирал эти письма. Среди них особо ценными были письмо Александра Гумбольдта, который заинтересовался его путешествиями, и рекомендации директоров английской Ост-Индской компании. Последние получить оказалось весьма трудно. Граф де Траси, Лафайет и другие покровители натуралиста добились для него почти невозможного. Мериме рассказывает об этом событии так: "В Лондон он (Жакмон.– А, К.) явился вооруженный рекомендациями от министра иностранных дел, от профессоров руководителей Ботанического сада, от виднейших членов Академии наук. Ему тотчас выдали все необходимые пропускные свидетельства и письма к местным властям и вдобавок устроили в его честь несколько банкетов. Когда он уже уехал в Париж, один из директоров Компании обратился к мистеру Саттону Шарпу, английскому юристу и большому другу Виктора Жакмона: "Можете дать мне слово джентльмена,– сказал он,– что Ваш друг не является шпионом французского правительства?" – "Конечно,– воскликнул Шарп.– Но почему этот вопрос?" – "А к тому, что если это так, то я вручу Вам рекомендательное письмо для него".– "Да ведь Вы уже дали ему добрый десяток писем к представителям Компании".– "Ну да, таких писем, какие обычно дают. А теперь он получит такое письмо, каких не дают"".

10 августа 1828 года, простившись с отцом, братом и друзьями, путешественник выехал в Брест, где его ждал корабль, направлявшийся в Пондишери.

Больше Жакмон не увидел Парижа. Но уже после его смерти еще в течение года продолжали поступать его письма. Отец и брат сумели собрать все, что имелось и у друзей, и в 1834 году опубликовали их (до сих пор эти письма переиздаются, последнее издание вышло в 1970 году).

"Путевой дневник" Жакмона, опубликованный в 1841-1844 годах, переиздавался лишь однажды небольшими фрагментами. Это не случайно, ибо основное содержание дневника – подробное описание геологических и ботанических наблюдений автора, интересующее главным образом историков науки.

Письма содержат в основном впечатления об Индии: об английской администрации, о правителе Сикхского государства Ранджит Сингхе, о жизни в Центральной Индии. Остроумие и изящное описание этих впечатлений искупают их фрагментарность. Последний период путешествий Жакмона освещен в письмах скупо, зато в "Дневнике" много заметок, касающихся жизни в Раджпутане, Малве и Декане.

Характерно и еще одно качество писем. Вначале индийский народ и его судьба представляют как бы второстепенный интерес для нашего натуралиста, рационалиста-скептика и либерала, но чем больше знакомится Жакмон с народом Индии, тем глубже понимает всю тяжесть положения миллионов людей, очутившихся под колониальным господством. Некоторые заметки его звучат как обвинительный акт.

В 27 лет Жакмон обладал разносторонними знаниями, а память его хранила множество картин, увиденных во время путешествий по Европе, Северной и Центральной Америке. "Представление и память,– писал он,– это маленький волшебный фонарь, который нас то омрачает, то веселит – все зависит от сочетания видимых вещей с воспоминаниями". Широкая эрудиция автора, легкость и изящество изложения, юмор, переходящий в беспощадную сатиру, порой окрашенный легкой грустью,– все эти качества свойственны как письмам, так и дневникам французского путешественника. Они являются произведениями большой литературы.

Первые впечатления Жакмона – однообразное пребывание на корабле. Оно было прервано трагикомическим эпизодом – встречей с неизвестным кораблем. Наш путешественник подробно описывает это событие. Увидев в темноте силуэт неизвестного корабля, французский капитан приказал немедленно объявить тревогу и преследовать его. Палуба быстро наполнилась вооруженными чем попало матросами. Затем раздался артиллерийский залп, "нечто среднее между приветствием и предупреждением". Английское торговое судно, напуганное столь агрессивным поведением французского капитана, сдалось на милость победителя. "Наш капитан хотел поговорить по-английски, но это оказалось с его стороны странной претензией. Среди десяти офицеров французского корабля не оказалось ни одного, способного произнести какую-либо фразу. Таким образом, мне принадлежала честь сказать этим дрожащим от страха беднякам, что, если их судно будет курсировать неподалеку от нашего корабля, он откроет огонь. Я должен был придать своему языку переводчика умеренность, чтобы избежать ругательств, которые с такой горячностью повторял наш капитан".

11 октября 1828 года корабль достиг берегов Бразилии. В Рио-де-Жанейро Жакмон впервые увидел работорговлю. "Я видел, как двадцать дней подряд из Африки вереницей шли суда, груженные несчастными рабами. Черные тела были связаны веревками, и всех – и здоровых и больных – заталкивали, как животных, в загон. На земле своих хозяев они живут в среднем один или два года. Они работают под аккомпанемент кнута, и лишь ничтожная часть труда идет на крохи еды, на штаны и набедренные повязки, а все остальное поглощается экипажами, батистовыми рубашками и шелковыми чулками трехсот маркизов. Представьте себе несколько сотен виконтов и маркизов в расшитых золотом и серебром мундирах и камзолах, в бриллиантах всех размеров, невежественных, трусливых. Единственное их занятие – придворная служба".

Ни красота бухты Рио, ни величие созвездия Южного Креста не смогли отвлечь Виктора Жакмона от гнетущего впечатления, которое произвела на него работорговля.

Вскоре вновь началось утомительное путешествие, ведь в конце первой трети XIX века корабли двигались не намного быстрее, чем триста лет назад. Корабль, на котором плыл Жакмон, покинул Брест в августе 1828 года, а прибыл в Пондишери в апреле 1829 года. В Индийском океане судно несколько раз попадало в слабый шторм; путешественник иронически отзывается "о романтических поэтах, на суше воспевающих морские бури", и отмечает, что бывалые матросы, "испытывающие от сильного ветра боль в пояснице, не разделили бы их восторга".

26 января 1829 года Жакмон стал свидетелем жесточайшего урагана на острове Бурбон. Вот как он описывает его в письме своему брату Порфиру: "Ветер, который был днем только довольно сильным, но обычным, превратился вечером в шквал, с каждым получасом он усиливался, вода прибывала и разрушила несколько преград, защищавших дебаркадер. В два часа ночи я проснулся от грохота. Дом, где я ночевал, считался одним из лучших на острове, и ему ничего не угрожало, ибо он был сложен из бревен красного дерева, и я мог прокричать урагану, пародируя короля Лира: "Дуй, мошенник, дуй, а я вне опасности!".

Но жители острова не располагали такими великолепными домами, как особняк губернатора. Многие жилища оказались разрушены, как и торговые склады. "Когда ветер и дождь ослабели и вода отступила, я пошел на набережную и увидел разбитые амбары, разорванные мешки, кашеобразные холмы из перемешанных сахара, пряностей и кофе, здесь же валялись якорные цепи и обломки кораблей. Но жители острова проявили спокойствие – это был не первый ураган в их жизни". Жакмон бросился на корабль, где находилось самое ценное из его имущества – рекомендательные письма; завернутые в пергамент, запертые в ящик капитанского шкафа, они сохранились, не пострадали даже его приборы, хотя на шхуне были поломаны все мачты и она нуждалась в ремонте. Поэтому целый месяц прожил Жакмон на острове Бурбон, Здесь он тоже столкнулся с рабовладением, но читатель его писем с удивлением заметит, что Жакмон, будучи на Маскаренских островах, не столь ненавидит рабство, как в Бразилии. Осуждая невольничий труд, французский естествоиспытатель проявляет ограниченность, свойственную буржуазному рационализму; в письме своему другу Виктору де Траси, занимающему видный государственный пост, он предлагает добиться назначения специальных чиновников, "которые следили бы, чтобы черные рабы быстро не умирали и оставляли потомство".

Жаркий тропический климат заставлял Жакмона задумываться над тем, как лучше питаться, и, как ни странно, эта тема вновь заставляла его думать о рабах. "Человек, принадлежащий к хорошему обществу, питается очень обильно. Я же все больше и больше контролирую себя, исходя из личных наблюдений или наблюдая других, я укрепляюсь в святой любви к воздержанию, я не сомневаюсь, что буду выделяться совершенством своего здоровья, особенно среди больных печенью, лихорадкой и водянкой богатых англичан, которые 720 раз в году предаются обжорству... Рабы здесь работают как лошади, но большинство из них отличаются завидным здоровьем и огромной силой. Они едят только размоченные в воде рис и кукурузу, и не все хозяева прибавляют к их воскресной трапезе кусок протухшей рыбы.

Но белые люди, которые сытно и вкусно едят здесь по пять раз в день и не дают никакой нагрузки своей мускулатуре, выглядят плохо, многие из них толсты, некоторые, напротив, худы. Негры же все сложены пропорционально, я не видел среди них ни худых, ни заплывших жиром".

То, что красота чернокожих тел вызывает у Жакмона восхищение, свидетельствует об отсутствии у французского естествоиспытателя биологического расизма, но спокойное созерцание рабского труда сразу же характеризует путешественника как убежденного буржуазного либерала, хотя порой радикального, но не способного к подлинному осознанию социальной несправедливости.

Неизвестно, какие приключения пережил Жакмон по пути с острова Бурбон до Пондишери и из Пондишери до Калькутты.

В Калькутте рекомендательные письма руководства английской Компании сыграли свою роль. Если судить по письмам француза, то все высшие чиновники Компании состязались в гостеприимстве. Отдавая должное своим хозяевам, Жакмон не мог скрыть своей иронии. Он сразу заметил, что большинство представителей колониальной бюрократии инертны, равнодушны к своим обязанностям. "Под покровом высокопоставленной внешности чаще всего скрывается трусливая вялость, банальность и вульгарность". Первые дни в Калькутте напомнили посетителю парижские салоны. Балы, рауты, музыкальные вечера сменяли друг друга. Молодой француз оказался в центре внимания местных великосветских дам. Отказаться от многочисленных предложений было невозможно. Жакмон попытался узнать у своих новых друзей о стране, в которую он прибыл. Ему удалось лишь услышать, что индийцы – непонятный народ: с одной стороны, они бросаются под колесницу Джагернаута, как видно, презирают смерть, а с другой – боятся европейца с хлыстом. Вскоре Жакмон убедился, что "английские набобы" могли годами жить в Индии, не замечая ни населения этой страны, ни ее природы и архитектуры.

Но генерал-губернатор Бентинк очаровал Жакмона. В эти годы Индией управлял один из самых либеральных генерал-губернаторов, 52-летний опытный дипломат и военачальник, служивший в молодости губернатором президентства Мадрас, а затем резидентом Англии в Сицилии. Бентинк был большим другом герцога Орлеанского, будущего короля Луи-Филиппа, а Жакмон имел среди своих рекомендательных писем письмо Лафайета, человека влиятельного в кругах, близких к герцогу Орлеанскому.

Все это, но особенно уже известное письмо директора Компании заставило Бентинка отнестись к Жакмону с повышенным вниманием. Хотя подобное отношение льстило тщеславию француза, но, верный своему характеру, он, с восторгом описывая губернатора, как-то незаметно для себя в письмах переходил на привычный иронический тон: "Человек, который, возможно, обладает наибольшими почестями в Европе и Азии, правитель Индии лорд Бентинк, фактически сидящий на троне Beликого Могола, по своей одежде и поведению напоминает больше всего пенсильванского квакера, и поэтому он может разрешить себе прогулку на коне без свиты, одной рукой держа поводья, другой зонтик".

Первая леди Калькутты была известна за пределами Англии как ревностная проповедница евангелической религии, что не мешало ей оставаться безукоризненной светской дамой. Леди Бентинк немедленно попыталась пробудить в путешественнике религиозный пыл, считая, что он, "как все французы, вялый католик, плохой христианин". И совершенно равнодушный к религии француз был вынужден высказывать крайнюю заинтересованность в церковных сюжетах.

Губернатор предоставил в пользование Жакмону квартиру с огромным кабинетом, которую последний быстро заполнил книгами, газетами и географическими картами. Каждый день молодой ученый брал уроки хинди (его учителем был пандит из Бенареса) и работал в Ботаническом саду Калькутты.

Ежедневные трапезы с обильными возлияниями и утомительными спичами все больше раздражали Жакмона. Он мог наблюдать, какие огромные порции дорогих вин (хереса, бургундского, портвейна, шампанского) потреблялись ежедневно англичанами. Это его не удивляло. Жакмон уже знал о суммах, которые получали чиновники и высшие офицеры Компании: до 150 и 200 тысяч франков в год, что по тем временам было солидными состоянием, Французский путешественник мог наблюдать, с каким комфортом передвигаются по стране даже служащие среднего ранга – "они располагают кроватью, столом, диваном и ледником".

Жакмон также готовился к путешествию по стране. Несмотря на самое благосклонное отношение генерал-губернатора, английские власти не оказали ему ощутимой финансовой помощи. Он приобрел по довольно дешевой цене бамбуковую телегу и старую клячу, за которую заплатил втридорога, ибо в Индии лошади очень ценились.

Не без зависти Жакмон описывает поезд своего попутчика пехотного капитана. Его огромный шатер волокли семь-восемь слуг, кроме того, имелось четверо поваров, 12 носильщиков паланкина, подметальщик и специальный слуга для стирки белья. Жакмон же мог похвастаться тремя слугами: двумя бенгальцами, с которыми он никак не мог первое время вступить в контакт, поскольку они боялись прикоснуться к своему господину, и тамилом-христианином, быстро вошедшим в роль камердинера.

Единственное преимущество француза над своим попутчиком – предписание губернатора оказывать путешественнику содействие, написанное лордом Бентинком в таких словах, что каждый полковник и генерал должны отдавать молодому натуралисту честь. Сам же губернатор, несмотря на свою скромность квакера, передвигался по стране в сопровождении шести тысяч слуг, двух полков пехоты и роты личных гвардейцев. "Ты можешь спросить меня,– пишет Жакмон своему брату,– как может друг "Великого Могола" (,,Великим Моголом" Виктор называет губернатора.– А. К.) путешествовать во главе нескольких нищих на жалкой кляче без паланкина, но ведь истинный Великий Могол также находится на довольно мизерном содержании".

20 ноября 1829 года Жакмон покинул Калькутту. Правда, помимо лошади и бамбуковой повозки он располагал еще двумя быками и маленьким тентом; под последним ставилась походная кровать, на которой путешественник предполагал спать, "завернувшись в простыню, как египетская мумия".

По пути к Бенаресу Жакмон часто встречал английских коллекторов административных глав дистриктов. Письмо от губернатора производило на них должное впечатление. Француза встречали как знатного гостя и давали ему в провожатые пять-шесть сипаев; "теперь я обычно путешествую в сопровождении небольшого отряда, и у меня достаточно людей, чтобы вытащить повозку из грязи".

Созерцание джунглей не заставило молодого ученого испытывать романтический восторг: "...я представлял огромный непроходимый лес, обладающий всеми богатствами форм и цвета тропической флоры, ощетинившийся своими шипами, деревья, обвитые лианами, которые поднимаются до самых вершин и вновь опускаются до земли, грация и изящество лиан достойны красоты цветов. Подобные картины я видел неподалеку от Рио-де-Жанейро и Санто-Доминго. Здесь же в Индии я нашел леса еще более однообразные, чем в Европе. Они окружены чахлым кустарником".

Вместо рева тигров и леопардов Жакмон слышал лишь треск деревьев и стук топоров. Уже в XIX веке Бенгалия славилась относительной плотностью своего населения. Жакмон отмечает удивительное постоянство и статичность индийского пейзажа; "Мое воображение не могло представить ту картину, которую я увидел; дорога длиной в сто лье, которую не пересекала ни одна тропинка, и справа и слева стеной стоят леса или тянутся бесплодные степи". Затем и дорога кончилась, ее сменили зыбкие пески, и людям пришлось с трудом тащить повозку, ибо быки одни не могли там передвигаться; если бы не туземные солдаты, французу пришлось бы прервать путешествие. Так впервые он увидел, как могут самоотверженно трудиться индийцы в трудные минуты. "Да будут благословенны сипаи, жалкие хижины родителей которых затерялись в глубине окрестных лесов",пишет Жакмон своему отцу.

После нескольких дней лишений путешественник добрался до города Рагхунатхапура и здесь встретил коллектора, который передвигался вместе с женой и сыном по вверенному ему дистрикту. "В его распоряжений находился один слон, восемь повозок, подобных моей, два кабриолета, специальный экипаж для ребенка, два. паланкина, три верховые лошади, лошади для экипажа, 80 носильщиков для переноса бунгало и домашней утвари и 60 личных слуг. Английских господ переодевают по нескольку раз в день в зависимости от погоды

через строго определенные интервалы кормят завтраком, вторым завтраком, обедом и ужином, ничего не пропускается из церемоний колониальной аристократии Калькутты. На столе серебряная, золотая, хрустальная и фарфоровая посуда, повсюду драгоценности, выставленные напоказ. Вот в такой обстановке живет чиновник, который мог быть в Англии жалкой канцелярской крысой".

Вид Жакмона, обросшего бородой, в грязной одежде, в первые минуты неприятно поразил чиновника, но по мере того как он знакомился с его документами, брезгливое презрение сменилось сладкой почтительностью. Коллектор предложил французу путешествовать вместе с ним. Но Жакмон быстрое движение предпочел роскоши.

17 декабря Жакмон прибыл в маленькое селение Хазарибагх, где его принимал местный английский резидент. "Мой амфитрион довольно элегантный и остроумный человек; хотя пьянство разрушило его здоровье, но мозг еще не сдал".

Путешественник спешил к Бенаресу. Сипаи и слуги с удивлением наблюдали за трапезой своего сахиба, который довольствовался рисом и чаем. Жакмон, в свою очередь, дивился неприхотливости индийских слуг. Один из них не расставался с конем француза, ухаживал за ним с непонятным старанием ("этот человек преследует меня как тень и бежит за мной, когда я скачу на лошади"); другой специализировался на кормлении лошади, собирая для нее коренья, травы и листья. И в то же время очень трудно было заставить слуг заниматься непривычным для них делом. Так, например, индиец, .кормивший лошадь, отказывался собирать растения для гербария, а водонос – нести корзины, где находились редкие экземпляры индийской флоры.

"Мой словарь хинди растет с каждым днем. Я не только не запрещаю моим людям громко разговаривать около меня, но и прошу разрывать мои уши непривычными модуляциями их голосов... Я разговариваю с солдатами моей охраны, я пытаюсь понять их чувства, их образ жизни, я хочу пропитать себя Индией в отличие от англичан, которые лишь слегка прикасаются к ней пальцами".

Но для геолога и натуралиста индийская религия и кастовый строй оставались пока загадкой. Вместе с тем он понял, что многие дилетантские книги об Индии являются "не чем иным, как поверхностной галиматьей". Однако невольно для себя наш путешественник заражается настроением, так свойственным его спутникам. "Мое одиночество отнюдь меня не гнетет. Я уверен, что могу провести без печали полмесяца в Гималаях, не видя ни одного европейца. Мысли, преисполненные сладости и нежности, занимают все мгновения моей жизни, свободные от занятий наукой. Есть целые периоды прошлой жизни, которые напоминают мне сон. Я не могу поверить, что это действительно было. Мне кажется, что я становлюсь другим человеком. Подозреваю, что в этой стране перевоплощения душ во мне просыпается другая душа".

31 декабря Жакмон прибыл в Бенарес, однако в его письмах нет детального описания святого города. Гораздо больше внимания он уделял быту английской администрации. "Девушки-бесприданницы, которые не могли мечтать выйти замуж в Англии, прибывают в Индию как судовой груз, их добродетель вместе с аттестатом об окончании пансиона покупается молодыми офицерами и чиновниками, склонными к семейной жизни. Имущество молодоженов вполне достаточно, ибо подвластная им территория порой равна нескольким французским департаментам. Некоторые дамы, которых на родине ждало "общество улиц", занимают достойное место среди калькуттской аристократии".

Два с половиной месяца двигался Жакмон от Бенареса до Дели, куда он прибыл в начале марта, но писем этой поры не сохранилось. Зато из Дели он написал обстоятельное письмо о приеме его Великим Моголом. Британский резидент в столице покоренной империи, ознакомившись с предписанием генерал-губернатора Бентинка, позаботился о там, чтобы падишах принял француза с надлежащей пышностью.

"Меня сопровождал английский наместник, полк пехоты, усиленный эскорт кавалерии, а встретила целая армия слуг и привратников. Здесь же находился отряд воинов на боевых слонах, украшенных коврами и драгоценными безделушками. Затем, по обычаю, я должен был облачиться в подаренный императором халат – почетную одежду, предназначенную для аудиенции".

Облачение в парадные одежды являлось важной придворной церемонией и происходило под личным наблюдением первого министра падишаха. "Наряженный как простак Таддео (комический персонаж из оперы Россини "Итальянка в Алжире".– А. С.), я появился при дворе. Великий Могол, потомок грозного Тимура, своими императорскими руками прикрепил к моей серой шляпе, предварительно заботливо замаскированной его визирем под тюрбан, несколько украшений из камней. Я придал своему лицу самое торжественное выражение. Это оказалось возможным сделать, поскольку в тронном зале отсутствовали зеркала и я не мог видеть свои обтянутые черными брюками длинные ноги, которые торчали из-под восточного халата".

Император спросил у нашего путешественника, есть ли во Франции король и говорит ли он по-английски, и произнес еще несколько ничего не значащих фраз, Но вид француза явно вызвал у него любопытство: его худоба и высокий рост, длинные волосы, очки и, наконец, халат поверх фрачного костюма. Через несколько минуг Великий Могол под стук барабанов удалился из тронного зала. Жакмон заметил, что на лице почтенного белобородого старца застыла "глубокая печаль былых несчастий и нынешнего унижения".

В Дели, как и в Калькутте, французский натуралист был вынужден тратить много времени на балы и рауты. Первый секретарь английского посольства в Дели Тревельян пригласил француза на охоту на тигров и кабанов. Подобная охота английскому чиновнику обходилась в 12 тысяч франков, что при доходе Тревельяна в 60 тысяч в год было вполне возможно. Охота на тигров и на львов, по наблюдениям Жакмона, абсолютно неопасная игра для британских джентльменов, "поскольку охотник восседает на слоне. Каждый такой стрелок располагается на спине огромного животного с такой же непринужденностью, как свидетель на скамьях английского суда. Охотник обладает небольшим арсеналом огнестрельного оружия, а именно: несколько ружей и пара пистолетов. Случается весьма редко, что тигр, обезумев от травли, вскакивает на шею слона. Но и в этом случае встреча со зверем есть дело не охотника, а индийца, правящего слоном, которому платят 25 франков в месяц, чтобы заставлять переносить подобные инциденты. Если же последний погибнет, то он по крайней мере может утешать себя мыслью, что будет отомщен. Потому что слон, ощущая, как тигр начинает "причесывать" его своими лапами, уже не так равнодушен и не издает хоботом звуки, напоминающие игру кларнета, а превращает хобот в отличное оружие и может задержать тигра; и вот тогда охотнику предоставляется возможность всадить пулю в живую цель, сидящую рядом с ним. Даже если он промахнется, у него есть шанс спастись, поскольку за его спиной находится другой бедняга-индиец, который держит в руках зонт, предохраняющий голову белого господина от солнца. Тигр может соскочить с шеи слона и броситься на его круп, и тогда долг последнего индийца заключается в том, чтобы быть немедленно съеденным вместо английского джентльмена". Далее Жакмон замечает: "Индия есть утопия социального строя, предназначенная для людей комильфо; в Европе богатые сидят у бедных на шее, но это лишь метафора, здесь это происходит буквально. Если в Европе существуют трудящиеся и предприниматели, правители и управляемые, то в Индии мы видим в основном две группы населения – тех, кого носят на руках, и тех, кто носит на руках".

Описание охоты англичанина выполнено Жакмоном в форме изящной и в то же время беспощадной карикатуры. Следует отметить, что автор "Писем из Индии" не думал предавать их широкой огласке, писал, подчиняясь настроению. Часто точное описание фактов, свойственное перу натуралиста и геолога, сменялось красноречивыми фразами завсегдатая салона, собеседника Мериме и Стендаля. Но в подобного рода литературных эскизах Жакмону порой удавалось предельно выпукло показать сущность явления. Не случайно, что именно после комического описания охоты рождается фраза удивительной емкости и точности: "Индия есть утопия социального строя" для богачей.

Жакмон не пожелал долго оставаться в Дели и двинулся на северо-запад, к границе независимого государства сикхов. 25 марта 1830 года он встретил большой караван раджи княжества Латиах, состоявший из 17 сипаев и 400 всадников. "Я испил сладкую чашу восточного гостеприимства и пересел со своей маленькой персидской лошади на любезно предоставленного мне слона". Француз принял предложение раджи сопровождать его в качестве почетного гостя и занял свое место среди министров монарха, восседавших на слонах. "Мы двинулись в путь и вскоре очутились в пустыне. Это была песчаная степь с солончаками, поросшая колючим кустарником. Затем степь сменилась джунглями и я убедился, что на пути слонов почти не может быть препятствий. Они с усилием вырывали из земли деревья, под которыми не могли пройти. Слоны, как могучие тараны, проламывали в лесу пути для всадников. Когда вновь вырвались на равнину, кавалерия обошла слонов и, образовав широкий полукруг, возвратилась к свите раджи, гоня всю степную дичь по направлению к слонам. Мы убили в пути сотни куропаток и зайцев. Одна гиена и несколько кабанов были ранены, однако наши всадники не могли их догнать... Видел я и стада антилоп, но они не подпускали на расстояние ружейного выстрела. За этот день я увидел Восток больше, чем за многие месяцы пребывания в Индии".

На привале Жакмон оказался в руках опытного банщика, который "искусно обрызгал его плечи и грудь холодной водой". Затем, облаченный в легкие одежды, он был приведен в огромный шатер, освещенный, как бальный зал. "Бутылки летали вокруг нас, как куропатки в степи. Вода вообще отсутствовала, те, у кого слабые головы, пьют бордо – оно не считается вином, шампанское рассматривается как приятный напиток, нечто среднее между водой и вином. Последнее название сохраняется за испанскими и португальскими винами". Трапеза продолжалась несколько часов и сопровождалась пением и танцами. "Я еще недостаточно индиец, чтобы понять это искусство",– признаётся Жакмон. "Говорят, что взрывы громкого крика, которые как бы пронзают через определенные интервалы еле слышный жалобный шёпот, нравятся своей особой манерой тем, кто способен на время забыть ритм и мелодию европейской музыки. Но индийский танец для меня уже наиболее грациозный и обворожительный в мире. Наши балетные антраша и пируэты примитивны по сравнению с индийским танцем, так же как прыжки индейцев Южного Моря или забавные ужимки африканских дикарей".

Утром служитель принес большой кувшин с кофе мокко. И вновь началось путешествие с охотой. Так продолжалось несколько дней подряд, покуда французский путешественник не распрощался со своим гостеприимным хозяином в городке Сахаранпур. Здесь он пробыл 11 дней, с 12 по 22 апреля 1830 года. За это время Жакмону удалось нанять 36 носильщиков за крайне дешевую плату. Теперь его отряд, включая слуг и пятерых сипаев, насчитывал 46 человек. Но горы встретили путешественников недружелюбно после тропической жары французу пришлось пережить снежную бурю, зато флора предгорьев Гималаев радовала европейца, прожившего более года в тропиках. "Я расположился среди леса из диких абрикосовых деревьев, которые покрыты свежей весенней листвой, пол моего шатра в буквальном смысле усыпан цветами. Это белые цветы земляники, среди них почти не видна зеленая трава. Ветер приносит дым большого костра, вокруг которого спят или дремлют мои горцы, дым мне приятен, я чувствую в нем запах кедра и сосны".

Переход через снежные перевалы не нравился индийцам, и они несколько раз пытались взбунтоваться. Холод и снег напоминали Виктору рассказы его брата Порфира о бегстве наполеоновской армии из России, участником которого он был. Однажды ночью в лагерь забрался вор, это был бродячий сикх. Подкравшись к палатке Жакмона и приподнявши ее полог саблей, он схватил первое попавшееся на глаза – бритвенный прибор, но один из сипаев обнаружил вора и поднял тревогу. Спасаясь бегством, вор выбросил кусок мыла, флаконы, кожаный ремень и унес с собой лишь бритву и медный таз.

Расстояние от Сахаранпура до Симлы невелико, но дорога оказалась столь трудна, что путешествие продолжалось два месяца. Зато в Симле его ожидал комфортабельный отдых. Командующий гарнизоном капитан артиллерии Кеннеди вел образ жизни, в котором роскошь индийского раджи сочеталась с изысканностью вкуса лондонского денди. Путешественник, который два месяца придерживался суровой диеты, очутился за столом, украшенным схрасбургским пирогом, куропаткой с трюфелями и десятками бутылок самых дорогих европейских вин. Хозяин Жакмона, лет 35, обладал годовым окладом в 100 тысяч франков и властью турецкого султана над территорией размером с европейскую страну.

"Я оставил у своего короля-артиллериста все коллекции, которые собрал во время моего пребывания в горах, решив покинуть его на несколько дней, побывав некоторое время в горных районах около селений Котур, Рампур, Сиранг, расположенных на берегах реки Сатледж, отсюда я думаю вернуться в Субхату, в зимнюю резиденцию капитана Кеннеди". В сопровождении небольшого отряда носильщиков Жакмон двинулся на север. Местные жители с удивлением наблюдали за иностранцем, совершенно непохожим на английских господ. Вот как нарисовал Жакмон свой портрет в письме к жене своего друга Виктора Саре де Траси, о которой Стендаль писал так: "молодая и блестящая – образец нежной английской красоты". Сара де Траси увлекалась живописью. "Если бы Вы увидели мой нынешний костюм, то смогли бы нарисовать еще более искусную карикатуру, чем когда рисовали мою длинную фигуру на маленькой бурбонезской кляче. Сейчас я напоминаю белого медведя – закутан в балахон из льняного полотна, на голове шелковая чалма, ноги спрятаны в огромные серые гетры, мое лицо украшено длинными усами. Эта последняя деталь моей внешности должна придать мне вид тирана и вождя".