Текст книги "Текст-1"

Автор книги: Yarowrath

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)

002: ПОЛИТИКА

Монолит делит людей по многомерной матрице категорий.

Во-первых, мы пользуемся древнеарийской варновой системой с её делением на брахманов (интеллектуалов, жрецов), кшатриев (воинов), вайшью (торговцев), шудр (рабочих) и чандал (отбросов общества).

Во-вторых, мы пользуемся гностической системой с её делением на пневматиков (способных к высшей духовной деятельности), психиков (способных к духовной деятельности частично) и гиликов (неспособных к духовной деятельности).

В-третьих, мы делим людей на эмоционалов и рационалов, лириков и физиков, гуманитариев и технарей.

В-четвёртых, мы делим людей по их расово-биологическим и интеллектуальным показателям.

Ну а главное, мы разделяем людей на рефлексоидов (людей-животных, мыслящих только рефлексами), логиков (людей, способных на логическое мышление и планирование) и абстрактов (людей, способных на абстрактное мышление и целеполагание). По статистике на одного абстракта приходится тридцать три логика и тысяча рефлексоидов. Главная ценность – абстракты. Если в мясорубке погибнет две трети населения – это это не страшно, если это будут рефлексоиды. Нация восстановится за одно поколение. Если же погибнут абстракты, то восстановление нации вообще под вопросом.

Между тем, это вовсе не значит, что рефлексоиды нам не нужны. Как раз наоборот, хорошо управляемый рефлексоид под руководством толкового абстракта – это великая сила. Кого мы ниже всех ставим в политической деятельности – это логиков. Им нужно каждый приказ разжёввывать, разъяснять, аргументировать. Как маленьким.

Сплошное соплежуйство. Казалось бы, что тут сложного? Вождь сказал разобрать стволы – разобрали. Вождь сказал поджечь дома – подожгли. Не нравятся команды вождя? "Не нравятся – не ешь". Уходи из группировки, объявляй себя вождём и давай правильные команды, указывай правильные цели. Всё чётко. Любой другой подход – это интеллигентское губошлёпство. Ау, логики? Что вы делаете в Монолите?

Вам же ясно сказали – это тоталитарная религиозная секта фюрерского типа, планирующая взорвать планету глубинными термоядерными зарядами, а вовсе не кружок по обсуждению актуальных проблем человечества. И вообще, мы готовимся к трансплантации на планету-призрак Янтарный Гугон. Какая, к чёрту, здесь логика?

Все виды деления людей в конечном итоге сводятся к вопросу о функциях, то есть к вопросу о специализации. Отличие высших от низших – в уровнях специализации.

Если острие эмергенции – это точка минимальной специализации (одновременно – максимальной свободы и максимального ужаса), а сама точка эмергенции (точка Абсолютного Ужаса, Внепространственный Нуль) обладает нулевой специализацией, то высшее существо – то, которое наименее специализировано.

Русский ближе к Универсальному Существу (Эмергентору), чем европеец, европеец – ближе, чем азиат, азиат – ближе, чем обезьяна, обезьяна – ближе, чем таракан, и так далее. Соответственно, русский – это воплощение Абсолютного Ужаса в мире людей. Выше него – только демоны (они же – ангелы), а ещё выше – Эмергентор (Хаос, Трансцендентный Бог, Инобытие и т.д.).

Иными словами, русский есть носитель Хаоса не в переносном, а в самом прямом, богословском смысле этого слова. Поэтому идеальная реакция на настоящего русского – безотчётный, парализующий волю страх, трансцендентный безысходный Ужас. Это не страх перед гибелью от русских ракет, а именно страх перед Инобытием. Так же живой мертвец страшен не тем, что может убить и съесть (это может сделать и медведь), а тем, что его быть не должно, но он есть.

Русский – это действительно прилагательное. Русский – значит Иной. Непроявленный.

Поэтому когда враги русских говорят, что "никаких русских нет" – они даже не представляют, насколько они правы. Русского человека нет. Поэтому он может стать кем хочет.

Фактически, эмергенция даёт богословское оправдание русской гегемонии. Без всяких отсылок к расизму, нацизму, коммунизму, фофудье, "великой русской культуре" и прочему дерьму эпохи Модерна. Во всём мире должны править мы.

С этой точки зрения эмергенция – это и есть искомая Русская Идея, а Монолит – это не просто партия русских (которые есть "непонятно кто"), это в первую очередь партия русскости: партия Хаоса, партия Ужаса, партия Бога.

Но называть нас "националистами" – большая терминологическая ошибка. Какой нации мы националисты? У нас одна нация – Монолит. Точнее, Монолит – зародыш будущей гипернации. Которая просуществует ровно до момента Тёмной Сингулярности.

Разумеется, наша доктрина включает в себя расовый компонент, который правильно было бы назвать биологическим. Но не из-за какой-то его сакральности, а из-за необходимости отобрать лучший биоматериал.

Между тем, называть нас "националистами" будут все подряд, и в том числе – мы сами. Дело в том, что не признавая никакой иной власти, кроме власти Монолита, мы автоматически заносимся в категорию политической оппозиции (даже когда мы открыто поддерживаем действующую власть). А поскольку острие оппозиции сейчас – национализм, наша доктрина будет трактоваться через призму националистических течений. Ну что же, попробуем поговорить о нашей стратегии и тактике, используя националистические определения.

Существует три основных "низовых источника" власти: силовой ресурс, финансовый ресурс, интеллектуальный ресурс. Соответственно, каждый из них, проецируясь на оппозиционное движение, формирует свою, независимую от других нишу.

Первое направление – "мясной национализм". То есть национализм пехоты.

Представлен он в основном околофутбольной тусовкой. Пиво, мордобой, в редких случаях – погромы. Идеология как таковая отсутствует, связи формируются на основе личной лояльности. Существует куча организаций, работающих с этой нишей.

Фактически, это поле национализма настолько хорошо просвечивается спецслужбами, что сделать что-то здесь совершенно невозможно.

Второе направление – "клубный национализм". То есть национализм гламурных тусовок. Клубы, презентации, сессии, светская хроника. В этой нише по идее должны находиться персонажи вроде Пима Фортейна. Но мы живём не в Европе, поэтому такой национализм отсутствует начисто. Ниша "клубной оппозиции" целиком заполнена либералами советского разлива, националисты в этой среде существуют лишь в форме цирковых обезьянок. Очень показателен пример "национал-демократов": совковым либералам нужно было прослыть "защитниками русских" – и они купили (на деле – взяли задаром) себе нескольких видных националистов. При этом не только не взяв их в долю, но даже не заплатив.

Третье направление – "академический национализм". То есть национализм интеллектуалов. В Европе эта форма национализма является доминирующей. В России она представлена группировкой Монолит плюс несколькими независимыми персонажами-одиночками.

В масштабах страны это очень мало, но в сравнении с "мясным национализмом", полностью контроллирующимся спецслужбами, и "клубным национализмом", отсутствующим вовсе, это очень и очень много.

Поскольку в чистом конфликте силовой ресурс превалирует над интеллектуальным, финансовый – над силовым, а интеллектуальный – над финансовым, то и схема развития должна быть соответствующей.

Этап первый. Академический национализм формирует "демаргинализированную оболочку".

То есть некую модную, гламурную, популярную "обёртку". Речь не идёт о трансформации академического национализма в клубный. Это мало того, что ненужно, но ещё и невозможно. Речь идёт о социальном камуфляже. Вы же не пойдёте на приём к английскому послу в балахоне и противогазе? Разумеется нет, по крайней мере пока у вас не будет своего собственного мощного государства. Вы оденете дипломатическую одежду: костюм с галстуком, френч или что-то в этом духе. То есть академический национализм должен уметь представать в форме клубного национализма.

Этап второй. Популярность открывает каналы вербовки. На этом уровне начинает работать самоподдерживающийся имидж, способный привлекать людей вне зависимости от их уровня сознания. На этом уровне возможна неограниченная вербовка пехоты.

Это что касается стратегии действия. Следующий вопрос – вопрос идеологии. Если мы собираемся "обрабатывать" и националистическую аудиторию в том числе, мы должны чётко понимать, как себя позиционировать.

Грубо говоря, есть два типа национализма – "гуманитарный" и "технократический".

Гуманитарий (историк, этнограф, реконструктор и т.д.) воспринимает этнос как некий статический объект. Он всю свою жизнь посвятил изучению этого объекта и больше, собственно, ничего в жизни не умеет. Любое изменение этого объекта он воспринимает не только как социальную катастрофу, но и как катастрофу личную, ведь его профессиональные знания ставятся под вопрос. Поэтому гуманитарии почти всегда – консерваторы и лоялисты. Им, в общем-то, всё равно, будет жить изучаемый этнос или умрёт (история изучает не только живые, но и умершие нации), будет он глобально доминировать или же жить в вечном рабстве (для истории великая империя и туземное племя папуасов – равноценные величины). Главное – чтобы он не менялся. Ну и чтобы деньги платили за его деятельность, ведь проектировать ракеты или подметать улицу историк не пойдёт.

Технократ воспринимает этнос как субъект, как проект, как объект конструирования (а не реконструирования). Ему он интересен только в развитии. Живой этнос – потенциально растущий проект, достойный участия. Мёртвый этнос – лишь набор запчастей, пища для развития живых этносов. Технократ (в том числе технократ от гуманитарных наук) продуктивен, он зарабатывает сам, ему не нужны подачки или внешнее финансирование, ему нужен профессиональный рост. Его кормит уровень его профессионализма. Поэтому ему неинтересен ни консерватизм, ни клерикализм, ни лоялизм. Его национализм агрессивен и экспансивен. Если гуманитарий воспринимает свою нацию как мёртвый музей, технократ воспринимает свою нацию как фабрику, лабораторию и армию одновременно.

Так вот, надо чётко понимать: наш "национализм" (пишу в кавычках по понятным причинам) – именно технократический. Эмергентский. Россия как мёртвый этнографический музей нас не интересует вообще. Нас интересует лишь база для глобальной экспансии. Для нас Российская Федерация – это пища и набор запчастей.

Из её обломков можно собрать механизм, проецирующий нашу волю. Лишь очень мощное, высокотехнологичное, технократическое объединение может завоевать себе достойное место в клубе властителей этого мира.

С национализмом мы разобрались. А что с коммунизмом, анархизмом и прочими левыми идеологиями? Что с марксизмом, весьма популярным в академической среде?

Начнём с того, что Монолит и марксизм практически несовместимы. Монолит не просто глубоко враждебен марксизму как течению, Монолит – это первая организация, ставящая целью заменить марксистский язык целиком и полностью, вытеснив экономические построения Модерна из описания социальной жизни, заменив их биологическими и кибернетическими концепциями и терминами. Но марксизм не равен левачеству. На марксистском языке говорят все: коммунисты, нацисты, либералы, патриоты, консерваторы… Левый же дискурс – это куда более древнее поле, восходящее к эпохе Возрождения.

Говоря о Возрождении, необходимо чётко разделять концепцию гуманизма как человеколюбия (современный гуманизм) и гуманизма как человекобожия (исходный гуманизм). Человек, поднявшийся за счёт Знания (Гнозиса) на сверхчеловеческий уровень и победивший Демиурга (бога проявленного Космоса) – этот образ эпохи Возрождения нами разделяется целиком и полностью. Современный же гуманизм, считающий человека конечным продуктом эволюции и её самоцелью, нам глубоко омерзителен. Человек – острие эволюции, но вовсе не её конечный продукт!

Если под левачеством понимать революцию и просвещение, а под правизной – консервацию и охранительство, то Монолит – несомненно скорее левая, чем правая организация. Но это левизна Наполеона, левизна футуристов, а не левизна социал-демократов.

Доктрина Монолита, несомненно, прогрессивна – настолько, насколько вообще может быть прогрессивной доктрина религиозной организации. Эмергенция – это прогресс в чистой форме, а Эмергентор – это прогресс, воспринимаемый в качестве субъекта.

Культ Эмергентора можно считать культом прогресса, если воспринимать слово "прогресс" в самом широком смысле.

Да, Монолит сверхфутуристичен, ибо черпает вдохновение не в прошлом, а в будущем – вне зависимости от того, рассматривается ли это будущее как следующая форма этой реальности, или же как универсальная метафора непроявленного мира. Наиболее фанатичные эмергенты уверены, что будущее уже существует и влияет на настоящее, вторгается в него. Можно услышать голоса будущего, если уметь слушать.

Важно также заметить, что стиль Монолита в конечном итоге антибуржуазен. Ведь в конечном итоге стремление к комфорту противоречит стремлению к развитию. А значит стиль противогазов, комбинезонов и космодромов выше стиля галстуков, костюмов и офисов. Монолит – это политический киберпанк. Кто сказал, что хакеры не могут действовать сообща?

Между тем, пропагандируя кооперацию, мы одновременно пропагандируем сверхрадикальный анархизм. Если обычные анархисты признают наличие неких систем внегосударственной ненасильственной регуляции, то мы идём куда дальше. Мы воспринимаем анархию не как более справедливый строй, а как вседозволенность, как Хаос. Мы – радикальные гипериндивидуалисты, и считаем что над человеком не должно быть законов: ни социальных, ни физических. В этом плане наше стремление преодолеть ограничения человеческой биологии можно рассматривать как прямое продолжение нашего гиперанархизма.

Но и на этом параллели с левым дискурсом не оканчиваются. Мы не просто прогрессивнее прогрессистов и анархичнее анархистов. Мы превзошли даже социальных коллективистов, ибо мы единственные, кто пропагандирует идею создания коллективного разума – единого синергезированного синхронистичного сверхсознания, сингуляра. В примитивной форме сервера телепатической связи это сознание существует уже сейчас. Это – Синкрет, Кора Монолита. Посредством него производится обмен мыслями внутри организации. Именно он станет после Тёмной Сингулярности основой Единого Тела Эмергентора.

Ну и, наконец, важно чётко заявить, что Монолит революционен до предела, до уровня онтологического манихейского троцкизма. Нас интересует перманентная революция вплоть до полной победы нашей организации в планетарном масштабе, любой иной исход для нас неприемлем. Это роднит нас с самыми радикальными течениями левого фланга.

Общеизвестно, что одним из главным факторов, определяющих склонность человека к революционной и экстремистской идеологии (левой или правой – не важно), является любовь к тоталитарной эстетике, к "имперскому стилю", который правильнее было бы назвать "политическим футуризмом" (ибо он вырос из футуризма и в него вернулся).

Чёткие, стройные, математически точные колонны штурмовиков, гул реактивных турбин, шелест ярких знамён, циклопические постройки, натиск танковых клиньев, рёв пикирующих бомбардировщиков, ужас ракетных атак – вся эта футуристская эстетика первой половины двадцатого века возбуждает молодёжь куда больше, чем скучные разговоры о прибавке к зарплате, свободе слова или бюджете на следующий год.

Проблема в том, что молодёжь, будучи неопытной и наивной, ловко попадается на крючки политических манипуляторов. И вот уже здоровый инстинкт завоевателя-доминатора конвертируется в поддержку самых импотентных, деградантских, беззубых, стариковских организаций. Таким образом, с одной стороны, эффективность тоталитарной эстетики в молодёжной агитации отрицать невозможно, а с другой стороны, работает эта эстетика в основном на силы деградации и вырождения. Как же решить сию проблему?

Для начала давайте определимся, что такое вообще тоталитарная эстетика. А что это такое? Что вообще такое "тоталитаризм" в изначальном смысле слова? Это общество, подчинённое одной, единой цели, одному замыслу. Из доминирования замысла вытекает и тоталитарный стиль, в котором один паттерн (чаще всего – стремление к военному доминированию) прорастает через все пласты общества. Стиль тоталитарного государства разумен, логичен, утилитарен и именно потому красив.

По крайней мере с точки зрения тех, кто ценит разум, логику и утилитарность. Это вытекает из самого определения красоты. Красота – это эмпатическая целесообразность, соответвие формы содержанию. Таким образом мы приходим к выводу, что субъективная красота тоталитарного стиля напрямую зависит от того, насколько цели тоталитаризма близки целям субъекта. Для либерала милитаристский тоталитаризм омерзителен, как омерзителен для милитариста либеральный тоталитаризм, основанный на максимизации прибыли.

Однако тоталитарная эстетика либерализма и милитаризма – это реликты прошедших веков. Представьте себе общества, целиком подчинённые замыслу, скажем, биологической трансформации. Или замыслу слияния машины и человека. Или замыслу выживания после ядерной войны. У них будут свои эстетические стили, вытекающие из самой логики этих обществ.

Чтобы выстоять и победить, Мировая Брахманическая Революция должна быть в первую очередь красивой политической утопией (а точнее – политической религией), и лишь потом – конкретной организацией с кадрами и ресурсами. Подобные мессианские структуры не имеют права останавливаться, они работают по "принципу велосипеда".

Соответственно, на повестке дня будет стоять не устранение "излишне резвых" революционеров, а их генерация и рекрутирование. Технически, подобный подход создал бы проблемы с управлением после планетарной победы революции, но поскольку революция будет скорее всего включать в себя гностический постгуманизм, то есть будет ориентированной на создание коллективного разума и достижение точки Омега, проблема исчезнет сама собой после воплощения Эмергентора в Едином Теле.

Иными словами, революция должна быть перманентной, непрекращающейся, экспансивной. Власть архонтов Демиурга должна пасть в планетарном масштабе. Лишь это гарантирует необратимость революции и её окончательный успех. Разумеется, этот путь рисковый, но для эмергентов, воплощающих несуществующее, есть лишь два выхода с этого плана Бытия: достигнуть точки Омега или умереть, пытаясь.

И сделаем эту революцию мы и только мы. Главное наше расхождение с расистами, фашистами, антифашистами, националистами, интернационалистами, коммунистами, социалистами, демократами, либералами, либертарианцами и прочими представителями политического поля заключается в том, что мы не ограничиваем своё мышление человеческой биологией и мыслим далеко за её пределами – так далеко, как это вообще возможно (постгуманизм, сингулярность, точка Омега и т.д.).

То есть расисты говорят: одни расы людей лучше других. Хорошо, лучше.

Националисты говорят: люди одной нации должны помогать друг другу. Хорошо, должны. Демократы говорят: все люди рождены свободными. Хорошо, рождены свободными. Всё это легко можно принять за рабочую гипотезу. Или не принять. Но что дальше-то? Какое отношение "расы людей", "национальности людей", "права людей" и прочие людские категории имеют к будущему, в котором людей не будет вообще?

Наша ориентированность на постчеловеческое будущее делает нас идеальными переводчиками с одного политического языка на другой. Мы равноудалены от политических идеологий человечества, мы для него как бы "инопланетяне". Впрочем, слово "инопланетяне" можно писать и без кавычек, ибо наша "база" – другая планета, альтернативная Земля. В этом плане весь дискурс пособничества инопланетным оккупантам – наш без всяких оговорок. Как и дискурс "власти роботов".

А в конечном итоге – любое античеловечество, кроме того, что обосноввывается с точки зрения животных.

Эра людей заканчивается. Смерть двуногому мясу!

003: ЭКОНОМИКА

Ну а как же экономические вопросы? У нас и здесь есть своё мнение, основанное не на марксистской политэкономии, а на рассмотрении общества как информационной системы, по аналогии с живыми организмами. Биологические категории куда актуальней экономических, ибо экономика так же вторична по отношению к биологии, как биология – к химии, химия – к физике, а физика – к геометрии.

Открытие Торстеном Вебленом так называемого "статусного потребления" ("conspicuous consumption") является, пожалуй, единственным открытием технократов, пробравшимся в официальную экономическую науку. Обезьяны тратят гигантские ресурсы на плохие, ненадёжные и недолговечные товары лишь для того, чтобы продемонстрировать статус в социальной иерархии. Открытый чуть позднее (и по понятным причинам куда менее знаменитый) феномен искусственного дефицита лишь закрепил абсурдность ситуации. По сравнению с уровнем жизни, гарантируемым технократическим государством, уровень жизни самых богатых людей планеты ничтожен. Это глупцы и бедняки. Что же заставляет их так поступать?

Соревновательная структура социальной иерархии приматов.

Демон, вне зависимости от половой принадлежности носителя, воспринимает любую зону эмергенции (то есть в конечном итоге – любого человека) как женскую особь, которую необходимо оплодотворить божественной информацией. В этом плане демоны как пакеты гиперкосмических подпрограмм не имеют половой дифференциации, а также не имеют какой-либо социальной системы. Пожирание, овладевание, завоевание – вот спектр поведенческих паттернов демона. Демоны не соревнуются друг с другом – они либо уничтожают врага, либо зомбируют его, либо порабощают. Поэтому демонам бесполезно угрожать, они мыслят ультиматумами.

Эмергент – суть демон. На данном временном отрезке его носителем может являться только человек – по сути, продвинутая обезьяна, примат. Обезьяна – существо социальное, двуполое, обладающее комплексной статусной системой. Обезьяна не уничтожает конкурентов по пищевой нише сотнями тысяч, не откладывает личинки в мозг жертвы, не наполняет заушные раковины жертвенной кровью. Демонизм ей чужд.

Агрессия примата – это агрессия активного партнёра в гомосексуальной иерархии.

Цель – не уничтожить противника, а убедить его повернуться задом и чуть-чуть нагнуться. Для обезьяны характерны такие явления, как социальная соревновательность, спорт, позирование, а на более высоких уровнях развития – стыд и честь.

Разумеется, порождённый эмергенцией сверхинтеллект человека позволяет выйти за рамки обезьяны. Зачем следовать ритуалу, если можно подстроить противнику ловушку? Зачем бросаться на противника с кулаками, если можно раскрошить его череп ухватистой дубиной, пронзить его копьём и пулемётной очередью, сжечь его напалмом и ядерным пламенем? Для обезьяны ответ очевиден – чтобы убедить противника повернуться задом. Для одержимого демоном человека этот ответ не имеет смысла. Интеллектуал, если воспринимать его как симбиоз обезьяньей биологической оболочки и демонического пакета подпрограмм, мыслит иными категориями, более простыми и ясными.

С этой точки зрения поведение интеллектуала ближе к поведению рептилии или насекомого, чем к поведению млекопитающего. Концлагерь, этот инструмент промышленной утилизации людской биомассы, есть порождение холодной инсектоидной логики. По этой же линии проходят ковровое бомбометание, ядерная война и массовые армии тоталитарных государств. Это логика улья, логика муравейника.

Обезьяна приходит в ужас от самой постановки вопроса о таких вещах.

Можно провести прямую параллель между тоталитарно-технократическим подходом и кровавыми хтоническими культами древних деспотических теократий. Если воспринимать технократию как власть носителей "технэ" (мастерства), как власть интеллектуалов, то древние теократии были технократическими обществами, ибо представляли собой власть узкой касты интеллектуалов над глупыми (а зачастую и неполноценными биологически) массами. Одной из отличительных черт подобных обществ является почитание женщины-разрушительницы.

Женщина не включена в мужскую социальную иерархию, поэтому если женщина берёт в руки оружие, то не с целью "опустить" противника, а с целью его уничтожить.

Женщины жестоки, как змеи и насекомые, и это роднит их с демонами. Очевидно, женщина в современной войне на истребление будет более эффективна, чем мужчина.

Она не стремится к "показухе" и не обладает внутренними ограничителями на применение сверхнасилия. Её инсектоидная систематичность в технократической цивилизации важнее, чем голая примативность мужчины.

Нам очевидно, что обезьяны – это тупик эволюции, не способный развиваться дальше.

Нечистоплотные всеядные существа, больше озабоченные своими социальными ритуалами, чем улучшением собственного положения. Эмергенция продолжается не на уровне новых подвидов обезьян, а на уровне демонов, на уровне пакетов подпрограмм, использующих приматов как носители. Терпение ящера, систематичность паука, трудолюбивость муравья, живучесть таракана, жадность саранчи – эти качества высоко ценит тоталитарный технократизм. Освобождённый интеллект как оружие разумного насекомого против статусного насилия социальной обезьяны.

Чтобы понять, о чём идёт речь, представьте танковые гусеницы, крушащие легковой автомобиль. Представьте фабрики по переработке людей в консерванты для холодильных камер. Представьте фигуры в защитных комбинезонах на фоне горящих городов. Представьте стальные жвалы трёхглазого инсектоида, выглядывающие из-под кевларовой каски. Время господства двуногих подходит к концу. Обезьяна – это говорящее мясо. Наше предначертание – вершить её гибель.

Но вернёмся к вопросу о социальном устройстве. Капитализм (если уж угодно использовать этот марксистский термин) появился с внедрением машин. А закончился тогда, когда внедрение машин и рост производства стало приводить не к росту, а к падению занятости. То есть людская масса начала становиться избыточной, машины начали вымещать людей. Это точка бифуркации. Первой в неё упёрлась Америка, что привело к Великой Депрессии. Вопрос стоял просто: что важнее – спрос или предложение? А ещё точнее: кто важнее – потребитель или производитель?

"Общество потребления" (современный кейнсианский псевдокапитализм) – это выбор в пользу потребителя. Социальные программы, госрегулирование, пособия по безработице, работа в так называемой "сфере услуг", всякие там "офис-менеджеры" и прочий "постиндустриал" – суть попытка содержать избыточное население на плаву.

В эпоху Великой Депрессии к этому добавлялось и уничтожение самих товаров (банально топили сухогрузы с зерном), равно как и средств производства – ситуация была новая, решали её травматично. В других странах прошло уже по накатанной колее.

Как работает постиндустриал? Техносфера, как и при капитализме, производит необходимые для жизнеобеспечения товары. Но при этом их ценовая стоимость в среднем завышена настолько, насколько избыточно население. В эпоху Великой Депрессии шестнадцатичасовой рабочей недели хватало с избытком, чтобы полностью удовлетворить весь потребительский спрос. А ведь в тридцатые годы не было ни атомных реакторов, ни реактивной авиации, ни компьютеров, это вообще почти что "каменный век". Какова избыточность сейчас – сказать сложно, но не менее 99% – это точно.

Косвенным индикатором может служить количество техников и инженеров и общее время, которое они тратят, собственно, на своё дело.

Чтобы разъяснить, как работает ценовой коллапс, прибегнем к абстракции.

Представьте, что у Вас есть, скажем, нанорепликатор (научно-фантастический аналог рога изобилия). Вы можете производить что угодно и в каких угодно количествах. Но при этом Вы ничего не можете продать, ведь цена – функция от редкости. А редкость товара, произведённого в репликаторе – такая же, как редкость грязи под ногами. Значит, и цена у него соответствующая – нулевая. Вне зависимости от его качеств.

Раз Вы не можете продавать, Вы не можете покупать, ибо денег у Вас тоже нет. Вы не можете даже устроиться на работу, ибо Ваш труд никому не нужен. Результат: никто не работает, никто не торгует, общество коллапсирует и возвращается к натуральной экономике (сам произвожу – сам потребляю). А если репликатор коллективный, "размазанный" по всей техносфере и требующий кооперации между сотнями тысяч людей? Тогда возврат к натуральной экономике невозможен, и остановка работы и торговли ведёт к параличу техносферы. Паралич техносферы – это остановка производства. А остановка производства – это остановка потребления.

То есть банальный голод.

Иначе говоря, существует некий предел общего богатства общества, превзойти который без ценового коллапса невозможно. Этот предел был достигнут в Америке до Великой Депрессии. С тех пор нигде и никто этот предел не превосходил.

Соответственно, экономическая система находится в искусственном равновесии, замерев технически на уровне тридцатых годов, но при этом изменившись внутренне за счёт прогресса технологий, который остановить нельзя, можно лишь замедлить (что и происходит, кстати). Это как каменный топор, произведённый фабричным способом.

А что если на фабрике произвести не каменный топор, а танк? Отсюда и секрет "чудесных" экономических прорывов (Япония, СССР, Третий Рейх и т.д.) – ребята просто не играли в постиндустриал. Но долго вести экономику на ручном управлении (читай: искусственном ценовом регулировании) нельзя, поэтому вопрос выбора в конце концов был бы и перед ними.

Как решить эту проблему?

Первый путь над подсказал Джордж Оруэлл: постоянная война, служащая для уничтожения результатов человеческого труда. Причём интенсивность этой войны должна повышаться вместе с уровнем технологий. На такую войну не хватит никакой пехоты, поэтому очевидно, что воевать должны роботы. Но какой в этом практический смысл? Никакого. Но это единственный путь вернуть докейнсианские порядки, сделав докейнсианские доктрины (например, тот же либертарианизм) практически осуществимыми.

Второй путь – командное производство. Взгляните на количество танков, ракет и подлодок, которые Советский Союз клепал, как на конвейере. Качество у этих монстродонтов было так себе, но это связано не со способом производства, а с общим технологическим отставанием Советского Союза и демотивацией работников.

Когда Советский Союз по технологическому уровню был наравне с Западом или имел доступ к его технологиям, качество продукта превосходило западный военпром.

Подобную систему производства нельзя путать с "военным заказом", ибо "военный заказ" предполагает, что у военного товара есть рыночная стоимость. А любой рынок обладает предельной ёмкостью. Следовательно, сколько денег не вбухивай, выше равновесной точки (достигнутой, как уже было сказано, в тридцатых годах двадцатого века) не поднимешься. Хочешь подняться выше – ухудшай жизнь гражданских. Отсюда известная дилемма: "пушки или масло". Казалось бы, техносфера может обеспечить всех граждан маслом в таких объёмах, что они его просто сожрать не смогут, и при этом продолжать производить пушки. Но тогда это масло нельзя будет продать, ибо цена у него будет такая же, как и у грязи – нулевая.