Текст книги "Вера (ЛП)"

Автор книги: Yahtzee

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Ты не перестаешь удивлять и восхищать меня. И я надеюсь вскоре написать тебе похожее письмо.

Не могу дождаться, когда снова займусь с тобой любовью по-настоящему. Возвращайся домой, ко мне».

Чарльз быстро сложил письмо, затем обнаружил под ним другую его часть. Это была открытка из Кони-Айленда – ярко-красные американские горки на фоне бледно-голубого неба. Когда он перевернул ее, то усмехнулся, узнав неразборчивый почерк Рейвен.

«Прости, что мне понадобилось столько времени, чтобы написать. Ты знаешь, что я не люблю этого. Эрик привез нас с Джин сюда, и мы все втроем катались на колесе обозрения… Я решила, ты должен знать. Я думаю о тебе каждый день, правда. Мы оба стараемся всегда держать тебя в своих мыслях, несмотря ни на что. Пожалуйста, возвращайся домой в целости и поскорее».

Чарльз прочитал текст, затем перечитал его еще раз. Это было не хуже, чем любое другое нечастое письмо или открытка от Рейвен за все прошедшие года. На самом деле, это было даже более многословным. И все же, кое-что в нем показалось ему… необычным.

Нервным.

Почти извиняющимся.

За что Рейвен было извиняться?

Чарльз прочитал сообщение еще раз, рисуя в воображении картину: Эрик и Рейвен на колесе обозрения, бок о бок поднимаются вверх, к небесам, Джин – маленькая точка между ними. Он представлял это, глядя на фотографию над своей кроватью.

Каждый раз, когда он смотрел на фотографию, то всматривался только в дорогие сердцу улыбающиеся лица. Теперь же он обратил внимание на их тела. На то, как Рейвен слегка прислонилась к плечу Эрика, как его рука обвивала ее талию. Если убрать с фотографии Джин, кто угодно сказал бы, что это фотография привлекательной влюбленной пары.

«Мы оба стараемся всегда держать тебя в своих мыслях, несмотря ни на что».

Несмотря ни на что. Несмотря на что?

Это невозможно. Эрик не смог бы написать то письмо, которое Чарльз только что прочитал, или любое другое, если бы он был – Чарльз споткнулся об эту мысль – неверен ему.

И все же, в его письмах Рейвен упоминалась все чаще и чаще, с большей теплотой – она готовила ужины, смотрела вместе с ним фильмы. Эрик понимал ее намного лучше, чем раньше, ведь они вместе воспитывали ребенка. И теперь Чарльз понял без всяких сомнений, что идея о них, как о паре, как о любовниках, уже посещала мысли Рейвен.

Она не хотела этого. Она ненавидела себя за это. Каждая строчка в открытке говорила Чарльзу об этом. Но это было так.

Возможно, Эрик понятия не имел об этом… пока что.

Но Чарльз должен был служить во Вьетнаме еще шесть месяцев. Единственное физическое удовольствие, которое он мог дать Эрику, было в виде писем. Тем временем, Эрик будет продолжать ужинать, смеяться, быть родителем и жить с Рейвен. Чарльз был равнодушен к женскому телу, но он знал, что Эрик не был. А Рейвен великолепна по любым меркам. И они были так похожи, на самом деле намного более похожи, чем Эрик и Чарльз когда-либо. Жители Нью-Салема видели эту возможность, даже Армандо почувствовал ее.

Он так хотел верить, что это невозможно. Но слова, сказанные призывной комиссии, настигли его: «Грех неизбежен. Это часть человеческого существования». Его сестра и его любовник, в конце концов, были всего лишь людьми – одинокими, изолированными, жаждущими любви, тепла и секса…

Разум Чарльза все еще протестовал: «Эрик не мог бы. Он не мог бы.»

Он никогда не обманывал, нет. Он никогда не проявлял даже эмоциональной симпатии к Рейвен. И все же, они с Чарльзом полюбили друг друга против их обоюдного желания, пытаясь отрицать это почти до того момента, когда впервые поцеловались. Месяцы совместной работы и дружбы породили эту любовь. И они не смогли бы остановить это, потому что, видит Бог, они пытались.

Если это случалось раньше, это может случиться снова.

Пока Чарльз сидел, оцепенело держа в руках открытку, Тони просунул голову в барак:

– Мы идем в город сегодня вечером. Ты с нами, Муньоз?

В ответ Армандо в очередной раз вырвал в ведро.

– Похоже, это значит «нет», – дружелюбно сказал Тони. – Как насчет тебя, Профессор? Когда-нибудь тебе придется перестать прятаться тут и писать письма и, наконец, немного повеселиться. Может, священник и не может по-настоящему повеселиться, но блин, ты мог бы хоть пива выпить.

– Бывший священник, – автоматически поправил его Чарльз, бессмысленно, как попугай.

– Почему бы тебе не пойти? – Армандо рухнул обратно на свою койку. – Отдохни хотя бы раз.

– Я должен остаться с тобой.

– Что еще ты собираешься мне сказать? Продолжай пить это сладко-соленое дерьмо, старайся попадать в ведро?

Чарльз помедлил.

– В основном, да.

– Не беспокойся обо мне, Профессор. Я выживу, – лицо Армандо исказила гримаса, как будто его желудок решил оспорить эту браваду. – Ты действительно хочешь сидеть тут весь вечер и наблюдать, как я блюю?

Хотя Чарльз лучше бы остался со своим пациентом, он знал, что всю ночь не сможет думать ни о чем, кроме Рейвен и Эрика. Разве что у него получится как-то отвлечь себя.

– Хорошо. Я пойду.

– Срань господня, да у нас тут настоящее чудо! – громко рассмеялся Тони.

Но эта ночь в городе не принесла утешения. Бар, в который они пошли – отвратительное место с гофрированными металлическими стенами и дощатым потолком, – был почти что борделем. Чарльз выпил кружку пива, потом еще одну, и еще, пытаясь любезно отвязаться от полураздетой молодой девушки. Пиво не заглушило ни его собственные тревоги, ни ту суматоху, которую он ощущал вокруг.

Души здесь… это точно было похоже на чистилище.

Некоторые из них упивались этой атмосферой. Банд определенно был среди них, поливая грудь девушки ликером и слизывая его. Даже некоторые проститутки были счастливы – те, которые отхватили себе молодых, привлекательных солдат или, как минимум, тех, которые могли хорошо заплатить. Но этот лихорадочный восторг был связан с совсем другим видом мыслей – холодным, бесконечным расчетом, кто, что и за сколько будет делать. Также была и печаль, как холодное студенистое дно подо всем этим беспорядком – новые девушки, которые не хотели продавать свое тело, парни, которые боялись получить триппер, но не желали упасть лицом в грязь перед своими товарищами, и устойчивая качка тошноты тех, кто выпил слишком много.

«Подождите, – мысли Чарльза были размытыми. – Может быть, это всего лишь я».

Хорошо приложившись к бутылке джина, Банд начал орать:

– Мне нужно это! И я хочу этого прямо сейчас! – он покачнулся назад, усадил себя на пол, а затем практически распластался по нему. – Ты меня слышишь? Я хочу этого прямо сейчас! Сейчас же!

Одна из женщин оседлала его, а затем раздвинула колени так, чтобы лицо Банда оказалось в ее промежности. Он принялся за работу под громкие аплодисменты.

Это стало последней каплей. Чарльз поднялся из-за стола.

– Мне нужно на воздух, – сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. Не удивительно, если они не заметят, что он ушел.

Когда он спускался вниз по шатким ступеням, одна из хозяек бара – пожилая женщина с макияжем в западном стиле и в темно-фиолетовом платье – поймала его за руку.

– Тебе это не нужно, да? Все эти девушки.

– Нет. Не нужно.

– Пойдем, пойдем. Я знаю, что тебе нужно, – она развернула его и подтолкнула к боковой двери в одну из спален. – Я всегда знаю. Это то, что нужно, да?

Чарльз уставился на того, кто ждал его обнаженным на кровати – мальчик, которому на вид было не больше восьми лет.

– Нет, – сказал он.

– Нет? Ты уверен?

– Я абсолютно уверен, – его голос дрожал от гнева. – Это ребенок.

– Очень симпатичный…

– Это ребенок, и вы должны немедленно одеть его и забрать из этого места! – Чарльз никогда ни на кого так не кричал, ни разу за всю свою жизнь. Но сейчас он практически рычал на мадам. – Да что с вами не так? Неужели в вас совсем нет порядочности? Как вы можете делать это с маленьким мальчиком?

Ребенок начал плакать, и мадам прогнала Чарльза из комнаты.

– Хорошо, ты его не хочешь. Убирайся.

– Вы не можете оставить его тут. Вы должны отправить его домой, – и тут Чарльз почувствовал, как что-то внутри него оборвалось, когда он осознал… это и был дом этого ребенка. А мадам – его бабушка – убаюкивала его, сознательно слепая к тому вреду, который причиняют ее действия. Она беспокоилась только о том, что этот иностранец напугал ее внука.

«Ее нужно было бы арестовать», – в ярости думал Чарльз, но он понятия не имел, как это сделать. Местные власти были внизу с девушками и вряд ли пошли бы против хозяйки этого заведения. На один сумасшедший момент он представил, как сжигает это чертово место дотла…

…возможно, сейчас он как никогда был близок к тому, чтобы действительно понять Эрика…

…но это было бесполезно. Он был бесполезен. Чарльз видел настоящее зло и не мог сделать ничего, чтобы остановить его. Он снова вспомнил тело снайпера, мертвым весом падающее с дерева.

Он кинулся прочь, на улицу, едва успев добраться до ближайшей канавы, в которую его вырвало.

Он никогда не чувствовал себя настолько бессильным. Так далеко от Бога. От слабости он хватался за дорожный указатель, пока его рвало, снова и снова.

– Ого, – Тони стоял на полпути между ним и баром. – Не думал, что ты так напился.

– Я тоже, – он, конечно, выпил достаточно, но это… это было больше похоже на то, что подкосило Армандо. – Кажется, я заболел.

– Кого угодно стошнит от того, что происходит внутри, – сказал Тони. – Я не говорю, что не люблю проводить время с дамами, но, черт возьми, нужно же где-то подвести черту, правда? И если ты, как священник, не смог с этим справиться, то, я предполагаю, ты никогда раньше не был замешан в чем-то подобном.

– Нет. Никогда.

– Надеюсь, нет. Или, может быть, именно поэтому они тебя и вышвырнули.

– Тони, я ушел по собственной свободной воле.

– Я не куплюсь на это, – круглое лицо Тони выглядело удивительно суровым в тусклом свете. – Ты не можешь посвятить жизнь служению церкви, а потом просто уйти, чтобы немного побыть с девушками. Это священное обещание. Ты не можешь просто забрать назад священное обещание!

Чарльз пытался относиться к этому с пониманием, игнорировал обвиняющие взгляды, которые Тони бросал в его сторону каждый раз, когда кто-то из них доставал четки, но теперь его терпение лопнуло.

– Лучше забрать его назад, чем нарушить. Церковь была достаточно священна для меня, чтобы покинуть ее, когда это было необходимо. Ты бы предпочел, чтобы я был лицемером? Предпочел бы, чтобы я лгал? Это то, где ты «подводишь черту», Тони? Тебе нравятся священники, которые говорят одно, а делают другое? Тогда тебе с этим не ко мне. В католической церкви осталось достаточно таких.

Несколько мгновений они оба молчали. Когда Тони заговорил, то сказал всего лишь:

– Ты позеленел.

Внутренности Чарльза скрутило, и его вырвало так сильно, что в глазах начало двоиться, и он упал на колени.

Когда позывы к рвоте прекратились, Тони осторожно положил руку Чарльза себе на плечо.

– Тебя тошнит не из-за пива. Это то же самое, что и у Армандо.

Тони удалось довести их обратно до джипа и затем до лагеря, где Чарльз мог пить ту же смесь, что и Армандо, и беспокойно дремать рядом с ним. На следующее утро ни один из пациентов не был в состоянии идти на патрулирование, так что они долгие часы просто безмолвно лежали в колышущейся жаре. Чарльз смотрел на фото Эрика и Рейвен.

Он едва ли мог видеть Джин на нем. Его сознание было уже настолько искажено.

Но в самые жаркие дневные часы, когда Чарльз чувствовал, что может просто расплыться лужей страданий и пота, он наконец подумал: «Ты должен верить».

Вот к чему все пришло: вера. Всю свою жизнь он взращивал свою веру в Бога, и даже сейчас, в самое сложное время, эта вера оставалась с ним. Разве он был неспособен иметь такую же веру в своих собратьев? Разве он не мог понять, что мадам одновременно продавала своего внука и любила его? Это сложно было понять, и он никогда не сможет смириться с этим, но он должен принять то, что это действительно так. Это парадокс, но это так.

Еще труднее – мог ли он принять то, что те, кого он любил так сильно, как Эрика и Рейвен, были людьми, а значит, могли ошибаться, могли разочаровать его, и все же верить в то, что они не сделают этого из своей доброты и любви к нему?

Если он любит их, то должен верить в них. Вера не приемлет меньшего.

Чарльз снова посмотрел на фото, глубоко вдохнул, приказал себе расслабиться и выдохнул. Затем он выпил еще немного воды и начал писать давно назревшее письмо отцу Джерому.

***

Патрулирования становились короче в последние месяцы, но теперь, когда активность вьетконговцев в их районе возобновилась, это изменилось. Первое патрулирование Чарльза после болезни длилось шесть дней. Ему снова пришлось привыкать спать сидя, опираясь на медицинский рюкзак и дерево, пока дождь барабанил по его шлему. Но это беспокоило его намного меньше, чем растущие признаки того, что американский опорный пункт в этой долине не останется без внимания слишком долго.

Люди в деревнях больше не встречались с ними взглядами. Между лианами появлялось все больше растяжек. И Чарльз начал чувствовать… что-то. Разумы – далекие, но близкие, и они становились все ближе.

Он держал это – и те теологические вопросы, которые это вновь подняло для него – в себе. Банд и без его подсказок мог сказать, что вьетконговцы готовятся к наступлению.

Когда он вошел в барак после быстрого перекуса и минутного душа, который показался ему роскошью, то обнаружил, что его ждет письмо от Эрика.

«Было бы легко сказать тебе, что я вышел из антивоенного движения, и не сказать, почему. Это было бы таким облегчением для тебя, если бы я закончил на этом. И все же… ладно, суди сам.

Я был на митинге протеста в парке «Вашингтон-сквер», где несколько мужчин сожгли свои призывные карты. Как и обычно, их освистали. Но в тот день люди, которые не могут смириться с протестом других, пошли дальше. Они начали скандировать «Сожгите лучше себя».

Это разозлило меня. Я подошел к зачинщику и спросил его, знает ли он, как пахнет горящая человеческая плоть. Он не знал. Тогда я показал свою татуировку и сообщил ему, что буду помнить этот запах всегда. Я сказал ему, что если он понятия не имеет, о чем говорит, то пусть лучше заткнется.

Странно, но никто не смог на это ничего ответить. Они разошлись.

Так что я стал героем на час. Это очень подходящая фраза. Это действительно длилось всего час. Позже наша группа планировала, что делать дальше, и один молодой человек – теперь я называю его мальчиком, хотя еще вчера он был мне ровней – начал разглагольствовать о солдатах, совершивших убийство. Я сказал ему, что много хороших людей ушло на войну против своей воли. Он должен был понимать это, учитывая, как много людей из его школы и родного города тоже должно быть ушли. Но это ничего для него не значило. Он настаивал, что любое «взаимодействие» с армией – это пособничество империализму. Что каждый солдат во Вьетнаме одинаково ответственен за все зверства, совершенные там. Я сказал ему, что мой «лучший друг» во Вьетнаме, и он ответил, что в таком случае мой лучший друг или трус, или убийца.

Лучшее, что я могу сказать о тех минутах, которые за этим последовали, это то, что меня не арестовали. И что хотя мои костяшки все в ушибах и кровоподтеках, я не сломал руки о его лицо.

Теперь я нежеланный гость. Конечно, протесты против войны во Вьетнаме состоят не только из той группы, частью которой были мы с Рейвен. Есть другие пути, чтобы высказать свое мнение, но я почувствовал себя странно неуверенным. Моя злость на твою судьбу не может найти выхода, я ничего не могу с этим поделать. Я мечусь по дому. Джин говорит, что мои «мысли все в дыму», что звучит очень точно. Рейвен иногда удается успокоить меня, утешая вином и разговорами, но этого никогда не хватает надолго.

Это письмо – то, на что я трачу свою энергию, по крайней мере, сегодня. Прости за отсутствие обещанных фантазий. Прямо сейчас я не способен создать сексуальный сценарий, достойный тебя. Но дай мне время. Ты всегда вдохновляешь меня – таким способом и многими другими. Я люблю тебя, Чарльз. Возвращайся домой, ко мне».

Чарльз промучился всю ночь, пытаясь составить ответ. К этому времени он не писал Эрику почти две недели и многое хотел сказать по поводу его ссоры во время протеста, но проблема была в том, что этого было недостаточно.

Честность направляла его все время их расставания. Но быть честным сейчас значило рассказать Эрику о своих сомнениях и подозрениях на счет чувств Рейвен.

Но как он мог написать об этих вещах так, чтобы это не прозвучало как обвинение?

Или – еще хуже – чтобы не подтолкнуть Эрика к осознанию того, что Чарльз чувствовал как неосознанную связь между ним и Рейвен. Чтобы не разворошить то, что до этого оставалось скрытым… «утешая вином и разговорами»…

«Вера», – напомнил себе Чарльз. Если он скажет Эрику правду, все будет хорошо. Он достаточно верит в Эрика, чтобы быть в этом уверенным.

И все же, нужные слова ускользали от него. В конце концов, он решил продлить эту ложь еще на несколько дней. Чарльз решил, что напишет Эрику, когда вернется со следующего патрулирования.

***

На второй день дождь начался с самого утра. Чарльз накинул тяжелое пончо и продолжил двигаться, надеясь, что их отряд доберется до вершины горы до темноты. Лучше спать, когда вода течет от тебя. Грязь хлюпала под его ботинками, а солдаты по очереди сыпали проклятьями, потому что их сигареты отсырели.

В последние светлые часы – насколько позволяло серое небо – Банд сказал:

– Начинайте подыскивать хорошее расположение.

Новые солдаты вздохнули с облегчением, обрадованные тем, что день ходьбы закончился. Ветераны, в число которых теперь входил и Чарльз, знали, что впереди их ждет сырая ночь.

И все же, кто-то был в очень хорошем настроении. Кто-то чувствовал не просто облегчение. Почти ликование.

И этих людей было несколько.

И еще был страх – неизбежный страх войны и лихорадочное возбуждение, которое предшествует готовности убивать…

Чарльз всмотрелся в окружающие их джунгли. Дождь хлестал по деревьям, сумерки сгущались, и он ничего не мог разглядеть. Это была сложная местность для схватки, но она идеально подходила для того, чтобы спрятаться.

– Капитан Банд? – позвал он.

Как только имя сорвалось с его губ, воздух взорвался звуками стрельбы.

– Сукин сын! – крикнул Армандо. Солдаты вокруг Чарльза упали на землю и схватили свои винтовки. Он как мог спрятался за небольшим возвышением и стал готовить медикаменты. Сегодня ночью у них будут пострадавшие.

Много пострадавших.

Потому что дар Чарльза сказал ему то, что остальная часть его отряда скоро поймет – они были окружены.

========== Глава 3 ==========

Несмотря на четкую церковную доктрину, Чарльз никогда, даже будучи священником, не был полностью уверен в существовании ада. Он не сомневался, что грехи должны быть наказаны, но какой цели служит наказание без возможности искупления? Если ад только карает, то его цель лишена добродетели. А если у ада нет добродетели, то как он может быть справедливым наказанием для кого бы то ни было? Его существование в таком случае – еще больший грех, чем те, за которые он должен карать.

Вместо этого Чарльз считал, что после смерти человек чувствует все то, что заставлял чувствовать других людей при жизни. Он познаёт всю любовь своей семьи и друзей, но также и боль, которую причинил людям, в полной мере переживая их страдания. Даже в худших жизнях есть радость, и даже в лучших – печаль. Но все же те, кто испытывал благодать, кто был добр и помогал другим, получают более счастливое посмертие. И он мог представить лучшие варианты для Адольфа Гитлера, чем познавать ужас собственных концентрационных лагерей и газовых камер шесть миллионов раз.

Сейчас же Чарльз был уверен, что ад воплотился на земле, и что он находится именно в нем.

Крик пронзил воздух сквозь шум стрельбы, и Чарльз пополз в сторону звука. Они были в осаде уже шесть дней. На данный момент у них было трое убитых и пятеро раненых. Боеприпасов почти не осталось, еда закончилась прошлой ночью. Все это время дождь лил, не прекращаясь ни на минуту.

Пули вонзались в стволы деревьев прямо над Чарльзом, и он вжался в грязь так сильно, что пришлось повернуть голову, чтобы иметь возможность дышать. Медицинский рюкзак, казалось, хотел утопить его. Но как только стрельба прекратилась, Чарльз приподнялся, пополз к последнему раненому… и увидел, кто это был.

– Тони! – крикнул он, скользя по грязи к рядовому Каталине. Ноги Тони были неестественно искривлены, лицо перекошено, словно его терзал невидимый хищник. Желудок Чарльза скрутило, когда он посмотрел на его живот – разорванный взрывом, с видимыми внутренностями.

На базовом обучении им говорили, что ранения в живот почти всегда фатальны.

– Держись, Тони, – Чарльз как мог пытался остановить кровотечение, но он уже знал, что Тони немедленно нужно в больницу, даже если у него это получится. А прямо сейчас все выглядело так, что ни один из них не выберется с этого склона в ближайшее время, если вообще когда-нибудь выберется.

Даже продолжая делать свою работу, он мысленно составлял письмо Эрику. Почему он не написал ему? Его убивала мысль о том, что он мог еще раз сказать, что любит его, но позволил ревности и сомнениям лишить этого их обоих. Даже написать только эти три слова было бы достаточно. Единственным, что притупляло его сожаления, была возможность представлять, что бы он написал ему сейчас, если бы мог:

«Война – это зло. Не как действие, или поступок – я имею в виду, не только это, потому что в этом случае мы несем ответственность. Но и все то, что мы называем войной, это путь, по которому зло приходит в наш мир. Это зверь, живое злобное существо, которое стравливает людей, нации и души. Я верю, что справедливая война возможна, но я также знаю, что это не она. Мужчины, которые пытаются убить нас, мужчины, которых мы пытаемся убить – они уверены в своей правоте так же, как и мы уверены в своей. Они так же напуганы, или, по крайней мере, были так же напуганы, пока мы не начали нести такие потери. Все мы любимые, друзья и дети тех людей, которых еще долго не увидим, все мы люди, способные на добрые поступки, и мы разрываем тела друг друга, ломаем ребра, кромсаем лица. Мы как животные. Как монстры. Война вызывает это зло внутри нас. Оправдывает его. Война – это зло, которое использует нашу добродетель, чтобы исказить мир.

Ты пытался сказать мне это в ту первую ночь. Когда говорил, что не хочешь, чтобы я знал, что такое война. Теперь я понимаю».

***

С наступлением темноты стрельба утихла. И хотя они уже знали, что атака могла снова начаться в любой момент, это дало Чарльзу время проверить своих пациентов.

Они несли погибших с собой сколько могли, но в конце концов их пришлось бросить. Кто-нибудь вернется за их телами позже, если это будет возможно. Сейчас Чарльз мог только пытаться не увеличить их количество.

– У меня заканчиваются медикаменты, – сказал он Банду.

– Ну, охренеть теперь, – ответил тот. По его лицу стекал дождь вперемешку с грязью. – Добро пожаловать в клуб.

– Просто докладываю в соответствии с правилами, – Чарльз жестом указал на мобильную рацию. – Есть успехи?

– Они продолжают говорить, что пока не могут обеспечить нам подкрепление с воздуха. Когда мы получим это чертово подкрепление, можно только гадать. Ясно одно – мы в полной жопе.

– Да, сэр, – сказал Чарльз и вернулся к работе.

Двое раненых, вероятно, будут в порядке. Правое ухо ВанХорни было почти полностью отстрелено, и он все еще им не слышал, но рана была чистая, и он мог двигаться. Гонсалес был легко ранен в предплечье, возможно, была треснута кость, но не более.

А вот Тернер почти точно потеряет ногу ниже колена – она была раздроблена. В таких жарких, влажных и грязных условиях его заражение становилось только хуже. Перспектива ампутации в полевых условиях пугала Чарльза так же сильно, как, должно быть, и самого Тернера. Но через день или два это придется сделать. Ранение Мельчарека в шею чудесным образом не задело главные артерии и вены, но его сильно лихорадило, а из раненого горла начал сочиться гной.

– Что насчет Тони? – шепотом спросил Армандо. Он сидел с Тони, ожидая, пока Чарльз вернется к ним.

Чарльз покачал головой.

Кожа Тони была подобна воску, глаза расфокусированы. Чарльз уже трижды прибегал к грубой полевой хирургии, зашивая самые обильно кровоточащие вены. Дважды швы не выдерживали. Если они разойдутся в третий раз, у Чарльза больше не будет, чем их зашить. Еще оставалась возможность внутреннего кровотечения, до которого он не мог добраться.

Более того, это было ранение в живот. В условиях, когда Чарльз не мог стерилизовать инструменты или рану, серьезная инфекция была почти неизбежна. А это, в свою очередь, означало появление сепсиса – достаточно сильного, но поддающегося лечению в обыкновенной больнице, и практически неизлечимого здесь, во Вьетнаме. Смерть от потери крови была бы для Тони более милосердным концом, чем тот, который наступит спустя недели или месяцы бушующей инфекции, атакующей каждый орган.

И все же он боролся, чтобы дать Тони любой возможный шанс – боролся и проигрывал.

Дождь заливал их, барабаня по шлему Чарльза. Когда он стер влагу с лица Тони, тот пошевелился и, похоже, немного пришел в себя.

Даже это незначительное движение стало ошибкой. Пятна крови на животе Тони снова потемнели и увеличились. Армандо тихо выругался. Чарльз посмотрел на свой теперь уже пустой медицинский рюкзак и почувствовал себя более беспомощным, чем когда-либо.

– Я умираю? – прошептал Тони.

Чарльз прижал руку к его шее, пульс был слабым и неравномерным.

– Ты чувствуешь, что умираешь? – спросил он.

– Да, – Тони хватал ртом воздух. – Ты все еще молишься?

– Да. Я все еще верю, – Чарльз наклонился к Тони и сказал: – Ты знаешь, что я был священником. А когда ты становишься священником, то, в некотором роде, остаешься им навсегда. Если ты хочешь… Я все еще могу совершить последние таинства. Церковь позволяет это.

– Пожалуйста, – Тони кивнул.

– Можешь произнести Апостольский символ веры, Тони?

– Ве… верую в Бога, Отца Всемогущего, Творца неба и земли…

Он не мог освятить Евхаристию для причастия – Чарльз все еще имел на это право, хотя и не думал, что когда-либо вновь воспользуется им. Но у них не было ни хлеба, ни вообще какой-либо пищи. Если бы только он мог сделать так много.

По крайней мере, у них была вода.

– …оттуда придет судить живых и мертвых…

Чарльз погрузил руку в ближайшую лужу и прошептал слова, которые даже эту грязь делали священной.

– …прощение грехов… воскресение тела… – Тони говорил с трудом, но так хотел произнести молитву до конца. – …жизнь вечную.

Он задохнулся.

– Аминь, – прошептал Чарльз, и Тони осталось лишь кивнуть.

Кровь заливала всю его грудь и живот, его начало трясти. Значит, крайняя необходимость. Чарльз использовал святую воду, чтобы начертить знак креста на лбу и губах Тони, и прошептал:

– Через это святое помазание по благостному милосердию Своему да простит тебе Господь все грехи, которые ты совершил в жизни.

– Аминь, – ответил Тони. На мгновение в его глазах отразилась сильнейшая вера – такая прочная, что пронзила Чарльза насквозь и заставила его смириться.

А затем больше ничего не было. Тело Тони было всего лишь телом. Душа покинула его.

– Ох, черт, – сказал Армандо, тяжело привалившись к ближайшему дереву. Чарльз наклонился и прижался лбом ко лбу Тони.

«Господи, будь с Тони Каталиной, – молился он. – Благодарю Тебя за то время, что он провел среди нас. Благодарю Тебя за силу его веры, и молю Тебя принять его в Своей бесконечной любви.

Благодарю Тебя за то, что привел мою жизнь к нему. Он показал мне, что я все еще Твой слуга».

***

На следующий день им пообещали обеспечить подкрепление с воздуха, если только они спустятся по склону немного ниже.

– Как, черт возьми, нам продвинуться хотя бы на три метра? – Уэйр наблюдал за джунглями, настолько горячими уже через час после восхода солнца, что казалось, будто они испаряются. – Они все еще тут.

– В эту минуту они не стреляют, – рявкнул Банд. – Это значит, что у нас есть шанс продвинуться, и мы сделаем это.

Чарльз как мог устроил мертвое тело Тони, надеясь, что армия вскоре сможет за ним вернуться. У него осталась большая семья в Галфпорте – пять братьев и две сестры. По крайней мере, Чарльз мог бы написать им и рассказать, как отважно он погиб.

Затем он попытался привести себя в порядок, что было одной из тех немногих полезных вещей, которые он все еще мог сделать для раненых из своего отряда. Но, к своему ужасу, понял, что не может снять майку или носки, чтобы постирать. В этой жаре и влажности, плесень и грязь настолько плотно пропитали одежду, что она, казалось, срослась с его кожей.

Он глубоко вдохнул, подхватил Тернера под руку, и они начали движение.

Судя по всему, вьетконговцы спали, потому что их отряд шел полных два часа, прежде чем опять попасть под обстрел.

– Ищите укрытие! – крикнул Банд. Здесь, по крайней мере, были камни и утес, который мог прикрыть их спины. Чарльз отходил вместе со всеми, но некоторые отставали…

– Армандо! – крикнул он, когда тот упал на землю.

Его ранили в ногу, намного ниже колена, но теперь Армандо не мог идти. Он пытался доползти до укрытия, но слишком медленно. Пули вспарывали землю вокруг него. Следующее и более серьезное ранение было всего лишь вопросом времени.

Долг не требовал от Чарльза рисковать собственной жизнью ради другого. Но он не мешкал ни секунды.

Чарльз бросил медицинский рюкзак и побежал. Он мог чувствовать разумы тех, кто их атаковал – не более злобные и не более милосердные, чем любые другие на этой войне. Было странно ощущать такую связь с теми, кто мог его убить, но это то, что Господь позволил ему знать.

Он едва остановился, чтобы подхватить Армандо, моментально поднял его в вертикальное положение и насколько мог быстро повел обратно к укрытию. Пули свистели в воздухе так плотно, что Чарльз, казалось, мог чувствовать запах металла.

«Еще немного, почти на месте…»

Сначала он подумал, что ударился ногой о камень. Боль была острой, хотя и не слишком сильной, но колено Чарльза подогнулось, и они с Армандо повалились на землю. Грязь плескалась вокруг них, мешая подняться, а нога не слушалась. Сквозь разорванную штанину Чарльз увидел белый осколок и понял, что это его коленная чашечка – или то, что от нее осталось.

Следующая пуля ударила его прямо в живот. Это ощущалось так, словно из него разом вышибло весь воздух – не больше. Чарльз увидел струю крови, его тело дернулось назад, как марионетка.