Текст книги "Вера (ЛП)"

Автор книги: Yahtzee

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

И каким-то образом его тело подчинилось. Чарльз выровнял положение и перебросил себя через верхний край стены. После этого проползти под последним препятствием в виде проволоки казалось проще простого.

Когда он, задыхаясь, достиг финиша раньше всех, сержант рявкнул:

– Может быть, ты не такая уж и тряпка, Ксавьер!

– Сэр, – сказал Чарльз. Ему пришлось глотнуть еще воздуха, чтобы продолжить. – Спасибо, сэр.

Никого из их группы не учили стрелять. Вместо этого их учили, что делать с последствиями выстрела. Не то чтобы Чарльз не понимал, что это возможно, но учиться тому, как найти укрытие, видеть изображения реальных вражеских солдат в камуфляже – делало все намного более реальным.

Не настолько реальным, как когда это произойдет, говорил он себе – слишком черный юмор, чтобы этой шуткой можно было с кем-то поделиться.

Чарльз не боялся смерти в ее истинном, глубочайшем смысле. Он не верил в небеса с облаками и арфами из детских сказок, но всегда знал, что человек – это нечто большее, чем просто плоть. Бог наделил его способностью чувствовать души, понимать их, и поэтому он был так же уверен в вечной жизни, как и в том, что солнце встает на востоке.

Но возможность не вернуться к Джин, оставить Эрика потерянным и одиноким снова в его и так слишком суровой жизни…

Когда ему говорили, как найти укрытие, Чарльз слушал очень внимательно.

Но его любимой частью базового обучения был, несомненно, медицинский курс. Чарльза давно привлекала перспектива получить научную степень, в частности, по генетике. Эта академическая дисциплина еще в семинарии увлекла его, и церковь поддержала бы его дальнейшее обучение. Но, в конечном счете, его желание делать что-то реальное победило, и он стал священником. Реальность заботила Чарльза больше, чем теория. Но здесь реальность и теория шли рука об руку. Все то, что он знал о человеческом теле, использовалось тут на практике – чтобы остановить кровотечение, диагностировать болезнь или наложить шину на сломанную конечность. Это интриговало его так же глубоко, как и любая другая академическая дисциплина, если не больше.

Самое худшее в базовом обучении – разлуку с Эриком и Джин – все еще было трудно выносить, но он все время был так занят и измучен, что ужасная тоска по дому настигала его только ночью, когда он закрывал глаза и представлял их близко, еще ближе, прямо в своих объятиях.

«Спасибо тебе, – молился Чарльз. – Спасибо за то, что создал их. Что позволил мне быть частью их жизни. Спасибо за каждый момент, который я провел с теми, кого люблю«.

И он чувствовал утешение в эти несколько минут, прежде чем сон одолевал его.

В целом, он отлично справлялся, даже в тот день, когда сержант сообщил, что он получил их распределения. Все они, все до единого медика на этом курсе, включая самого Чарльза, отправятся прямиком во Вьетнам.

Некоторые призывники бормотали проклятия или вскрикивали, но Чарльз оставался предельно внимательным. Он понимал дисциплину.

***

– Посмотрите на него, – все повторял Эрик. – Нет, вы только посмотрите на него.

Чарльз смеялся. На какой-то момент все страхи по поводу будущего были полностью вытеснены радостью их воссоединения.

– Я все еще не могу привыкнуть к этому, – он провел рукой по своей коротко выбритой голове. – Но у меня есть подозрение, что нам лучше постараться привыкнуть. Видишь, какие они тонкие вот тут, сзади. Надеюсь, ты научишься любить меня лысым.

– Уже научился, – Эрик крепко поцеловал его.

Прямо сейчас они были в особняке одни. Рейвен забрала Джин в парк, чтобы они с Эриком могли провести немного времени вместе и, Чарльз надеялся, чтобы лучше узнать маленькую девочку, которую ей предстояло помогать воспитывать как минимум год. Эрик один встретил Чарльза на вокзале, и это было одновременно радостно и мучительно: радостно наконец увидеть Эрика снова, заглянуть ему в глаза, и мучительно сдерживать желание поцеловать его, пока они не окажутся наедине.

Но теперь они были наедине.

Чарльз стянул с Эрика свитер через голову, затем помог ему освободить себя из оливково-зеленой формы. Но когда Эрик увидел его оголенную грудь, то остановился.

– Посмотрите на него, – повторил он, но уже с новой, дразнящей интонацией в голосе.

Тщеславие, тщеславие… и все же Чарльз не смог удержаться от самодовольной улыбки. В конце концов, он тяжело работал для этого. Базовое обучение добавило ему пару килограмм твердых мышц. Жар чистого желания в глазах Эрика согрел его изнутри.

– Что насчет этого? – пробормотал Чарльз, начиная целовать его шею. – Сможешь ли ты привыкнуть к этому?

– Ммм, – пальцы Эрика очертили новые, твердые линии на животе Чарльза. – Я попробую.

Какой бы глубокой не была уверенность Чарльза в том, что физическая близость священна, было что-то в том, чтобы поддаться этому моменту, поддаться желаниям тела. Шесть недель сексуального воздержания показались ему вечностью. Как он мог жить без этого много лет подряд?

Он притянул Эрика ближе к себе, как делал всегда, когда они начинали. Чего он хочет? Обрывки фантазий клубились вокруг него, эфемерные, как туман… Чарльз, контролирующий ситуацию, решительный, действующий с почти жестокой силой.

Ладно, это не так, как все происходило обычно. И все же Чарльз понял, что идея ему нравится… даже очень.

– Иди сюда, – сказал Чарльз, толкая Эрика на кровать. И то, как засветились глаза Эрика, когда он это сделал…

В результате им едва хватило времени, чтобы успеть одеться перед возвращением Рейвен и Джин два часа спустя.

– Здравствуй, милая, – Чарльз раскрыл объятия перед Джин, но затем засомневался. Его не было так долго, а она была такой крошечной. – Ты меня помнишь?

– Ты мой папочка! – Джин бросилась к нему, Рейвен сияла от радости, а вкус поцелуев Эрика все еще ощущался на его губах. Чарльз подумал, что еще никогда не был так невероятно счастлив.

Но они все знали, что следующее расставание слишком близко.

***

За два дня до того, как Чарльз должен был отправиться во Вьетнам, Рейвен устроила ему «прощальную вечеринку». Шампанское, пирог, сэндвичи, притворное веселье – стандартный набор.

Гости в основном были людьми, с которыми он и Эрик работали в офисе социальной помощи иммигрантам и консультационном центре, наряду с несколькими прихожанами, с которыми Чарльз мог поддерживать общение с тех пор, как покинул церковь. Он был тронут тем, что так много людей было готово совершить неблизкую поездку до Нью-Салема, так как большинство было из Манхэттена. И в то же время, любая возможность отвлечься от предстоящего отъезда была кстати.

Но больше всего остального его ошеломило то, как давно он не видел… на самом деле почти всех их.

– Отец Джером! – он обнял старого друга, громко смеясь. – Вы надели форму врага.

Отец Джером уныло дотронулся до полей шляпы «Нью-Йорк Метс».

– Только ради тебя, Чарльз. Только ради тебя.

В те ужасные недели, когда он осознал, что должен покинуть церковь, отец Джером был для Чарльза единственным источником моральной поддержки. Он пренебрег запретом монсеньора и продолжал поддерживать с Чарльзом связь через офис социальной помощи иммигрантам. И все же, Чарльз практически не общался с ним на протяжении последних шести месяцев.

Было также несколько друзей Эрика, некоторых Чарльз уже встречал. Когда-то Эрик поддерживал очень тесные отношения со своим ребе и теми, кто посещал тот же храм. Но с тех пор, как он переехал к Чарльзу, то практически прекратил встречаться с ними. Эти люди могли стать друзьями и для Чарльза… но он так и не узнал их как следует. Их с Эриком социальная жизнь проходила теперь в основном в стенах их дома.

«Мы такая маленькая часть этого мира», – подумал Чарльз. Они с Эриком выбрали свой путь – это была цена того, чтобы быть вместе, чтобы у них была Джин. Они не могли рассказать друзьям о своих отношениях, так что не проводили с ними много времени. Им приходилось жить отдельно от остального общества, чтобы иметь возможность жить как пара, как семья. Так что они редко выбирались куда-то, кроме нескольких любимых мест. Он без колебаний заплатил эту цену, также как и Эрик. Но в моменты вроде этого Чарльз вспоминал, какой высокой была эта цена.

Он наблюдал, как Эрик оживленно разговаривает с несколькими своими старыми друзьями, явно наслаждаясь беседой и жестикулируя вокруг Джин, балансирующей на его коленях. И, по крайней мере, ненадолго страх перед отъездом Чарльза перестал давить на него так сильно. Эрик нуждался в этом больше, чем думал Чарльз. Возможно, даже больше, чем считал сам Эрик.

Чарльз подумал, что это несправедливо. Он всегда знал это, но раньше сознательно избегал этих мыслей. Ответная волна злости поразила его.

Он ушел на кухню, чтобы собраться с мыслями. Там он встретил отца Джерома, отрезающего себе еще один кусок пирога.

– Рад, что он вам понравился, – сказал Чарльз, изо всех сил пытаясь улыбаться. – Его сделала Джин. То есть, она помогала мне замешивать тесто. Она очень гордится собой.

– О, эта ваша девочка уже стала шеф-поваром, не правда ли? Я обязательно выражу мисс Джин мое восхищение ее шедевром, – отец Джером положил свой кусок пирога на блюдце, а затем прочистил горло. – Я рад, что застал тебя наедине, Чарльз. Хотел спросить, не возьмешь ли ты это с собой.

Из своей черной куртки он достал Библию, но не просто какую-то Библию, а Дуэ-Реймское издание Чалонера в переплете из темно-зеленой кожи, которым он очень дорожил. Это был подарок на его рукоположение от старшей сестры, которая умерла спустя месяц. Чарльз знал, что за прошедшие десятилетия отец Джером ни разу не расставался с этой книгой.

– Отец Джером, – Чарльз сжал руки друга поверх переплета книги. – Я так тронут.

– Возможно, она принесет тебе удачу.

– Вы верите в удачу не больше, чем я, – он медленно покачал головой. – Нет. Я не могу. Это одна из самых добрых вещей, которые кто-либо, когда-либо… но я не могу. Если что-нибудь случится с ней, я никогда себе этого не прощу.

– Ты будешь все время держать ее при себе, – сказал отец Джером хрипло. – И тогда с ней ничего не случится, только если ничего не случится с тобой. А в ином случае я буду волноваться не о Божьей Книге, ты ведь понимаешь?

Чарльз проглотил комок, застрявший в горле. Его злость уже прошла, не забытая, но остановленная любовью.

– Пожалуйста, нет. Я лучше буду думать о том, что она тут, в безопасности, с вами. Это предложение – уже само по себе подарок. И я никогда этого не забуду.

– Ну, будь по-твоему, – отец Джером вздохнул. Его мутные голубые глаза изучали Чарльза сквозь толстые стекла очков в роговой оправе, которые он носил. – Как ты справляешься?

– Я не боюсь. Но я ненавижу то, что должен оставить людей, которых люблю.

Мгновение замешательства… и затем отец Джером сказал:

– Есть кое-что, о чем я хотел спросить тебя.

Эрик. Он собирается спросить об Эрике.

Но дар Чарльза подсказал ему, что отцу Джерому не нужно было спрашивать. Он давно предполагал, что тот почти наверняка все знает. Вопрос был всего лишь способом дать Чарльзу понять, что он может не бояться ответить.

– Мистер Леншерр… – теперь, когда момент настал, отец Джером, похоже, не мог подобрать слов. – Он… что ж, он – тот джентльмен, о котором идет речь, да?

– Да. Да, я говорю о нем, – Чарльз выдохнул, хотя до этого и не замечал, что задержал дыхание.

Церковная доктрина предписывала отцу Джерому немедленно начать попытки спасти Чарльза от греха. Вместо этого он просто кивнул.

– Похоже, он хороший человек.

– Лучший, – теперь, когда правда стала известна еще одному человеку – что увеличивало общее число до четырех, включая Эрика и его самого, – Чарльз почувствовал почти невероятную волну облегчения. И, вместе с этим, надежды. – Могу я попросить вас об одолжении?

– Конечно, о чем угодно.

Теперь уже он не мог подобрать слов.

– Всего несколько человек знают о нас с Эриком. Фактически, это вы и Рейвен. Если худшее случится…

Нет. Достаточно эвфемизмов и иносказаний.

– Если я умру, Эрик будет в отчаянии. В его жизни и так уже было слишком много страданий. Больше, чем может вынести любой человек. Но Рейвен будет переживать свое собственное горе, что значит, у него не будет никого, на кого можно опереться. Я имею в виду никого, кто бы знал всю правду. Только если вы не пообещаете поддержать его.

– Кончено. Я бы сделал это в любом случае, но теперь я пообещал тебе.

– Не пытайтесь говорить с ним о Боге или небесах. Он презирает это, – как можно было объяснить кого-то настолько сложного, настолько наполненного призраками, как Эрик всего в нескольких словах? Чарльз сконцентрировался на том, что Эрик, возможно, будет делать, что ему будет нужно больше всего. – Просто будьте рядом с ним. Скажите ему, что вы знаете всю правду и просто позвольте ему… злиться на весь мир. Позвольте ему злиться на вас.

Быть священником часто значило позволить тем, кто сражен горем, выплеснуть свою боль на тебя – проклятьями, слезами и даже случайными ударами. Чарльз пережил свою долю этого. Отец Джером же был ветераном, способным справиться даже с немалой яростью Эрика.

– Обязательно скажите Эрику, что это я попросил вас присмотреть за ним, хорошо? Иначе он посчитает ваше поведение навязчивым. Это также поможет ему понять, что я… был готов, – закончил Чарльз.

– Ты можешь на меня положиться, – тихо сказал отец Джером. Он положил руки на голову Чарльза в старинном жесте благословления.

***

Последний день перед отъездом был самым худшим. Маска веселого отрицания рухнула, и лицо Рейвен внезапно стало выглядеть на десять лет старше. Эрик был на взводе, метался по дому, бурчал и раздражался на все подряд. Оба, казалось, были уверены, что Джин заболела, но Чарльз знал, какой восприимчивой была его дочь. Какой чувствительной. Она постоянно плакала и была вялой не потому, что заболела, а потому, что чувствовала горе, которое ее окружало.

Он просто взял Джин на руки и не выпускал практически весь день. Пройдет очень много времени, прежде чем он снова сможет сделать это. Чарльз часами пытался запомнить все о ней, каждую мелочь – изгиб ее ушей, округлость щек, даже запах ее кожи.

Его служба во Вьетнаме продлится год. Треть жизни Джин. Когда он вернется домой, она уже изменится, и этой Джин, этой маленькой девочки в его объятиях, больше не будет.

Но все меняются. Джин в любом случае вырастет за этот год – неважно, будет он тут, чтобы увидеть это, или нет.

И все же Чарльз хотел бы видеть.

Джин боролась со сном еще час после того времени, в которое обычно засыпала, но, в конце концов, сдалась. Рейвен, которая должна была отвезти Чарльза на вокзал на рассвете, уже спала. Так что они с Эриком шли по холлу особняка только вдвоем. Когда они уже были на верхних ступенях лестницы, Эрик повернул в сторону спальни, но Чарльз поймал его руку.

– Выйдешь со мной в сад?

– … хорошо.

Чарльз улыбнулся.

– И ни одного вопроса о том, почему я хочу выйти наружу, когда там темно и холодно? Ты мне потакаешь.

– Только в этот раз.

– Я думаю, не только, – сказал Чарльз, когда они спустились вниз. – Эрик… ты очень злишься на меня?

– Злюсь? – Эрик выглядел таким уязвленным, что Чарльзу моментально стало стыдно за то, что он вообще решил озвучить свои мысли. – Чарльз, нет.

– Ты в ярости. Она разъедает тебя. Я чувствую.

– Ты и твоя интуиция… – вздохнул Эрик. – Я злюсь не на тебя. А на армию. Войну. Мысль о том, что могу потерять тебя.

«Ты не потеряешь меня», – хотел сказать Чарльз, но не сказал. Ни один из них не верил в банальности. Вместо этого он признался в том, что беспокоило его с тех пор, как он узнал о своем призывном статусе.

– Я думаю, ты злишься потому, что я отказался уехать в Канаду. Отказался уклоняться от призыва.

– Я бы хотел этого. Если ты передумал… еще не поздно.

– Ты знаешь, что я не передумал.

Эрик выдохнул, скорее смирившийся, чем разочарованный.

– Да, я знаю. Как и всегда знал о твоем сильном чувстве ответственности. Если бы не оно, мы бы никогда не встретились. Я могу быть не согласен с тобой в том, где проходят границы этой ответственности… но ты – это ты.

– Это говорит о том, что ты знал, во что ввязываешься.

– С тобой. Не с этой войной, – Эрик сделал паузу, и в этот момент Чарльз мог почувствовать вес того страха и надежды, которые давили на него. Но Эрик колебался всего мгновение, прежде чем надеть пальто и вручить Чарльзу шляпу.

Они вышли наружу. Было холодно, но, по крайней мере, ясно. Чарльз поднял взгляд на звезды. Он скучал по ним, когда жил на Манхэттене. Сейчас они были более тусклыми, чем когда они с Рейвен были детьми. Сколько лет еще пройдет, прежде чем постоянно расширяющиеся огни города полностью поглотят эти созвездия?

– Это твоя церковь, не так ли? – спросил Эрик. – Твой личный храм.

– Да, – конечно, Эрик с самого начала понял все по поводу сада.

– Ну и зачем ты привел с собой атеиста, чтобы поговорить с Богом? – Эрик мгновение колебался. – Если ты хочешь, чтобы я помолился с тобой, я сделаю это.

Чарльз был шокирован… и немного обнадежен.

– Ты сделаешь это?

– Я не разделяю твою веру, но, тем не менее, люблю ее, потому что она – часть тебя. И прямо сейчас я готов умолять кого или что угодно, чтобы ты вернулся домой целым и невредимым.

– Это не то, о чем я хотел помолиться сегодня. Я стараюсь не просить Бога о чем-то – то есть, я делаю это, конечно. Я всего лишь человек. Но в основном я восхваляю Его и славу Его деяний. Багодарю за все то хорошее, что есть в моей жизни, – мягко улыбаясь, Чарльз добавил. – Ты – один из тех, за кого я благодарю Бога.

Эрик прижал руку Чарльза к губам и поцеловал костяшки его пальцев.

– Вряд ли я – ответ на чьи-то молитвы.

– Ты даже не представляешь, – сказал Чарльз. Морозный воздух клубился между ними, и несколько мгновений он мог только смотреть на Эрика. Лунный свет окрашивал его лицо в цвета серебра и снега, делая его почти суровым, чем-то высеченным из камня, или, может быть, отлитым из металла. Столько людей видели это лицо, сталкивались с тяжелым темпераментом Эрика и думали, что он холодный и отталкивающий человек. Но они никогда не видели настоящего Эрика, ту нежную тоску, которую могли излучать его глаза.

– Пообещай мне, что вернешься домой, – мягко сказал Эрик.

– Эрик… ты же знаешь, я не могу…

– Это неопределенность, никто не знает будущего, да, я знаю все это, но все равно пообещай. Возвращайся домой, ко мне.

К черту суеверия. Если это то, что нужно Эрику, то он даст это ему.

– Я обещаю.

_______________________

* В США во время вьетнамской войны призыв осуществлялся по принципу лотереи. Каждому из дней года в случайном порядке были присвоены номера от 1 до 366. Призыву в первую очередь подлежали молодые люди, родившиеся в дни, которым выпали наименьшие номера.

========== Глава 2 ==========

– Это невероятно! – Чарльз пытался перекричать рев лопастей вертолета, глядя на зеленеющие внизу джунгли Вьетнама. Ни в одном из новостных отчетов ни разу не упоминалось о великолепии этого холмистого ландшафта или яркости этого неба. Теплый воздух грел лицо, а реки внизу мерцали серебром в лунном свете.

Сидящий рядом с ним солдат рассмеялся:

– Посмотрим, что ты скажешь через месяц!

***

Но реальность настигла его намного раньше, чем через месяц. Он должен был присоединиться к отряду на Центральном нагорье, но транспорт отправлялся туда только через неделю. До этого времени он должен был выполнять обязанности «дежурного в морге».

Это звучало достаточно мрачно, но, на самом деле, было еще одним эвфемизмом. У них не было ничего настолько сложного, как морг. Все, что здесь было, это ангар, черные резиновые мешки и мертвые тела. Сотни мертвых тел.

Чарльз никогда не чувствовал себя настолько пацифистом, как в тот момент, когда впервые заглянул в этот ангар. Два дня назад это были сотни молодых мужчин, которые шутили, любили, думали, а теперь это настоящая скотобойня.

– Заткни вот этим, – сказал доктор, жестикулируя куском ваты таким образом, что сразу становилось понятно, что именно нужно с ним сделать. – Вымой их. Почини форму, насколько сможешь. И убедись, что каждый парень отправится домой со своими вещами, а не с чьими-то еще, хорошо?

Несмотря на постоянное, бесполезное использование «Лизола», запах смерти в амбаре ассоциировался в основном с запахом дерьма. Чарльз не знал, это умирающие мужчины опорожнялись в последнем приступе ужаса, или же это происходило из-за расслабления мышц уже мертвого тела. Что он знал, так это что каждого из них приходилось хорошенько отмывать, а каждую пару нижнего белья бросать в мешок, чтобы впоследствии сжечь.

Были и другие запахи: пороха, пота, дыма, табака и, конечно же, тошнотворной сладости разложения. Вместе они смешивались в то, что Чарльз безошибочно определял, как запах трагедии.

Какими несчастными они все выглядели – такие молодые и такие сломанные. В некоторых из них – с разорванными или сожженными конечностями и лицами – было невозможно узнать человека. Некоторые же были такими нетронутыми, что было трудно поверить, что они не встанут и не уйдут отсюда в любой момент. Это было олицетворение человеческой хрупкости во всей своей неоспоримости. Все, что Чарльз мог для них сделать теперь, это подготовить к последнему путешествию домой. Так что он молча работал вместе со своими коллегами, в основном такими же медиками. Было также несколько медсестер и один усердный, непоколебимый секретарь, который проверял, чтобы каждый мужчина был в паре с правильными наручными часами, или фотографией, или чем угодно, что находилось при нем, когда было возможно это определить. Иногда это становилось невозможно.

Чарльз зашивал смертельные раны, засовывал кишки обратно в разорванные животы, стирал кровь с застывших лиц и даже латал порванную форму. Когда его глаза застилали слезы, он быстро смаргивал их назад и продолжал. Он думал о «Пьете», но это не было достаточным утешением.

«Суровое начало, – писал Чарльз Эрику на вторую ночь. – Они так отчаянно юны. Я знаю, что призыв начинается с восемнадцати, но некоторые из них выглядят на два или три года младше. Но эта уязвимость может создавать иллюзию молодости.

Тяжелее всего видеть фотографии, которые они хранили. Смерть болезненна, но, в конце концов, тело – это всего лишь пустая оболочка. Эти солдаты уже пережили все самое худшее. Я, как минимум, могу оказать им небольшую услугу. Но на фотографиях их любимые люди, оставшиеся дома: отец, которому предстоит узнать, что он пережил своего сына, молодая девушка, которая никогда не станцует снова со своим любимым. Я не могу перестать думать о том, как много из них еще не знают жуткую правду, и какое горе ждет их впереди. У одного мужчины была фотография маленькой девочки, не старше Джин. Я не мог долго на нее смотреть».

Письмо от Эрика пришло на следующий день. Поначалу Чарльз был поражен, но потом догадался, что Эрик, должно быть, отправил его через день или два после его отъезда из Нью-Салема. Теперь их общение будет происходить в странном порядке, но это неважно – письмо от Эрика, и он может читать его и хранить.

Внутри был рисунок Джин (Может быть, это камень? Но с ножками? Во всяком случае, он фиолетовый) и один лист, исписанный аккуратным, четким, почти механическим почерком Эрика:

«Я, конечно, должен сказать тебе, что у меня все хорошо. Но на самом деле каждый следующий час с того момента, как ты вышел за дверь, тяжелее предыдущего. Я бы хотел, чтобы ты позволил мне поехать с тобой на вокзал… да, я знаю, мы бы не смогли нормально попрощаться на публике, но это дало бы нам побыть вместе еще немного.

Имей в виду, Чарльз, ты не получишь от меня обнадеживающей лжи. Только честность. Я никогда не давал тебе меньшего, когда ты был тут, и не буду теперь, когда ты далеко. Я должен продолжать делать все как раньше, как будто ничего не поменялось. Иначе я не смогу этого вынести. Ты ведь понимаешь меня?

Может быть, я последую твоему совету и пойду в храм в это воскресенье, но я еще не решил. Джин, как ты видишь, увлеклась черепахами. Да. Это черепаха. Одержимая каким-то странным понятием о семейной жизни, Рейвен вчера вечером пыталась приготовить ужин. Это было ужасно. Мне пришлось в полночь прокрасться на кухню в поисках крекеров, чтобы утолить голод.

Я люблю тебя и скучаю по тебе. Во сне я шарю по той половине кровати, на которой должен быть ты. Не делай глупостей. Возвращайся домой, ко мне».

Чарльз так ясно слышал каждое слово, произнесенное голосом Эрика, будто был с ним в одной комнате. Он прижал письмо к груди, как щит.

Затем он осознал, что не может сохранить его.

Чарльз потратил немало времени, убеждая Эрика в том, что армия США больше не проверяет письма и что они могут писать друг другу правду. Но это значило, что теперь каждое письмо было потенциальным доказательством. Армейские бараки были тесными, у него не было настоящего личного пространства. Да, он мог спрятать письма, засунув их в свои вещи. Но будет ли этого достаточно, пока он будет в полях? Единственная ошибка могла обернуться катастрофой.

Нет, они не будут так рисковать.

Чарльз перечитывал письмо Эрика снова и снова, пока не почувствовал, что помнит его наизусть. Затем он позаимствовал зажигалку у медсестры и сжег его. Он удерживал письмо за уголок так долго, как мог, пока огонь не опалил его пальцы, а потом позволил последнему пылающему клочку упасть в мусорное ведро.

Ночью Чарльз повторял письмо про себя, и хотя он помнил каждое слово, чувства его были уже не совсем такими же.

***

– А ты счастливчик, – сказал рядовой Каталина или просто Тони в тот день, когда Чарльз наконец присоединился к своему отряду. – Пять месяцев у нас ни одного погибшего, четыре – ни одного серьезно раненого. Мы выбили вьетконговцев отсюда. Подготовили все к твоему приезду.

Его язвительность не укрылась от Чарльза, но он никак не отреагировал. Он четко понимал разницу между своей собственной чистой формой и выцветшей одеждой Тони. Он задался вопросом, не блестят ли его ботинки. Тот факт, что он новоприбывший, не мог быть еще более очевидным. Они шли по неровной местности между сгрудившимися вокруг палатками и бараками под звуки «Land of a Thousand Dances», ревевшей из радиоприемника одного из солдат.

– Перестань навешивать ему, а? – другой рядовой пихнул Тони и близко не так сильно, как тот пихнул его в ответ.

– Я не люблю отказников, – сказал Тони. – И я не собираюсь извиняться за это. Скажи правду, Ксавьер. Ты поверил в Иисуса ровно тогда, когда лотерея выплюнула дату твоего рождения?

Чарльз решил не усложнять.

– Я был священником.

Видимо, это было достаточно неожиданно, чтобы осадить настрой Тони.

– Ты издеваешься надо мной.

Чарльз отрицательно покачал головой. В ответ Тони показал цепочки, которые носил на шее. Помимо военных жетонов там был медальон святого Христофора.

– Что значит был?

– Целомудрие оказалось не для меня.

Более дружелюбный второй рядовой прыснул от смеха.

– А он мне нравится! Откуда ты, Ксавьер?

– Нью-Йорк.

– Я тоже! Город или пригород? – ни один коренной житель Нью-Йорка не признавал, что было что-то между.

– Уэстчестер. Но несколько лет служил в приходе на Манхэттене.

– Бруклин тут! – рядовой протянул ему руку. – Армандо Муньоз.

– Чарльз Ксавьер, – Чарльз нахмурился. – Если это твое имя, то почему у тебя на шлеме написано «Дарвин»?

– Естественный отбор. Дошло? Все мы в итоге пишем что-то такое. Увидишь. Пойдем, мы поможем тебе устроиться.

Тони смотрел им вслед, когда они уходили. Его чувства больше не были тем простым презрением, которое он ощущал, когда Чарльз только приехал. Его заменило нечто более сложное, и все же не совсем незнакомое. Это было замешательство, а также предательство, которое чувствовали многие католики, когда сталкивались с бывшим священником.

«У нас есть койки, на самом деле просто раскладушки, по 20 штук в комнате. Каждый украшает место над своей койкой, как может. У большинства солдат это семейные фотографии, часто разбавленные разворотами из «Плейбоя». У нескольких – рекламные буклеты из автомагазинов с машинами или грузовиками, которые они надеются купить, когда вернутся домой. Они так молоды. Я повесил черепаху, которую нарисовала Джин, хотя больше никто не сможет понять, что это черепаха.

Пришлешь мне фотографию? Вряд ли я смогу повесить твое фото, но изображение тебя вместе с Рейвен и Джин будет всем миром для меня. И пришли еще рисунков Джин. Скажи ей, что я буду очень рад, если она нарисует тебя.

Завтра мы первый раз отправляемся на патрулирование. Предполагается, что Вьетконг практически вытеснен из этой области, но нам все равно придется прочесать холмы.

Я до сих пор не верю в то, что пойду на военное патрулирование. Все это выглядит как очень странный сон. Ты посмеешься и скажешь, что я слишком зациклен на своем внутреннем мире, если умудрился неделями тренироваться и совершить путешествие на другой конец мира, так и не осознав все это до конца. Наверное, ты будешь прав.

Но завтра сон закончится».

***

Чарльз всегда думал, что когда становишься сильнее, вес, который раньше казался тяжелым, становится легче. Это было не так. Рюкзак за его спиной все еще ощущался точно на свои 20 килограмм. Разница была лишь в том, что теперь он был способен нести его.

Они шли по лесу, поднимаясь и спускаясь по склонам, потея под весом рюкзаков и высматривая следы вражеской деятельности. Несмотря на обучение, Чарльз не мог понять, как они собираются увидеть какие-либо следы на грязной земле, покрытой толстым слоем опавших листьев, или растяжки среди бесконечных лиан. Не говоря о том, что вьетконговцы больше не должны находиться в этой области. Может быть, он не видит ничего, потому что видеть нечего?

И все же, это казалось неправильным.

– Прочешем все до хребта, – сказал капитан Банд, на чьем шлеме было написано «Рубило». – Проверяем и возвращаемся назад.

Каталина кивнул и повел их отряд дальше, вниз по наклонной земле. Деревья на склоне были менее толстыми, на землю просачивалось больше солнечного света. К этому времени нервное напряжение, с которым солдаты начали день, немного ослабло. Но Чарльз все еще мог ощущать тень этой эмоции… она увеличивалась, пронзала остро…

…и он увидел этот склон, этот холм, как будто с большой высоты, с хребта.

– За нами следят, – сказал он.

Это был первый раз за весь день, когда он заговорил. Все моментально уставились на него.

– Взялось ссыкло на нашу голову, – рявкнул Банд.

– Кто-то наблюдает за нами, – настаивал Чарльз. Он понимал, что не сможет объяснить им свой дар, но он должен был это сказать. – Оттуда.

Он постарался указать как можно точнее, но ни он, ни кто-либо еще не смог ничего разглядеть за мягко покачивающимися деревьями.