Текст книги "Наказание (СИ)"

Автор книги: Wood_Deer

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

– Если я перестану оглядываться на него, он уйдет, а я и не замечу. Что мне тогда делать? Я уже не могу без него. Но, судя по всему, он-то как раз в порядке будет. Без меня.

– Не понял.

Неро стоял спиной к нему и не видел шокированно распахнувшихся глаз, направленных к его фигуре.

«Он что, шутит? Он точно не шутит».

– Мне крайне интересно, как ты пришел к подобному выводу. После всех этих страстных обжимашек по углам и терроризирования меня по ночам?

Парень выключает воду и облокачивается о край раковины, и Данте непроизвольно любуется крепкими лопатками под натянутой тканью. Так, не отвлекаться.

– В том и дело, что все выглядит так, будто его устраивают одни лишь “обжимашки”, – Неро произнес последнее слово так, как если бы столкнулся один на один с особо мерзким червем, – и, более того, ему больше ничего не нужно. Так, будто остальное – мои чувства, мои желания – его не волнует. Будто он видит во мне лишь удобное тело, способное выдержать все его игрища, которое будет виться рядом, как собачка, и тешить его непомерное самолюбие. Но когда-нибудь я сломаюсь, и он найдет себе нового “сына”.

Жалеет ли Данте о затеянной беседе? Да. Определенно. Непередаваемо. Совершенно верно. Чего ему хочется, ну, помимо вполне объяснимых желаний, возникающих при взгляде на пацана? Свалить. Желательно из дома. Вернуться через неделю и посмотреть, все ли в порядке, а потом еще погулять.

Он глубоко вздыхает и поднимается с насиженного места. Вместо выхода с кухни он подходит к Неро. И разворачивает того к себе, оценивая увиденное.

– Каким бы козлом ни был мой брат – а мы оба знаем, что это смелое преуменьшение, – он не бросит свою любимую кровинушку без причины, да и с веской причиной, наверное, тоже. Но вряд ли ты дашь повод для такого расклада. Почему? Потому что ты настоящее сокровище, клад с золотыми кинжалами, закупоренное в бутылку счастье без примесей. Черт, да он везунчик! Поэтому, хоть дьяволы плачут, перестань. Правда, не надо. Еще нет и полудня, а ты весь в соплях – куда это годится?

Свою пламенную речь персонажа любовного романа Данте сопровождал тем, что смахивал прозрачные капельки, смеющие течь из красивейших глаз, которые он встречал. Ладони обхватывали щеки Неро, и парень чувствовал исходящее от них тепло. Ему становилось лучше от ощущения этих больших и горячих рук, нежно касающихся его лица.

– Если все так, как ты говоришь, то почему он, – Неро подавил рвущийся всхлип, – почему он ни о чем со мной не разговаривает? Не пытается узнать меня получше не только физически? И-и вч-чера он говорил обо мне, как о вещи, которой волен свободно распоряжаться. Он так просто мог отдать меня тебе, словно для него ничего не значит, где я и с кем я. А если не только тебе, но и любому другому? Ему нравится смотреть, как мной пользуются, или что?

– Эй-эй, не гони, пацан. Во-первых, ты помнишь, как он вспылил после того, как ты якобы уделил мне чрезмерно много своего внимания? Хех, еще бы ты не помнил. Он насквозь собственник и позволил мне смотреть на обнаженного тебя исключительно потому, что я это, ну, я. Очень сомневаюсь, что он воспринимает меня чем-то большим домашнего питомца, но не об этом сейчас, – внезапно Данте горько усмехается. – Во-вторых, Вергилий с самого начала испытывал некоторые трудности с общением. Нормальным общением, не подразумевающим последующего кровопролития. Жизнь у него выдалась поистине дерьмовая, настолько, что совсем одичал. Он ждет пресловутого первого шага от тебя – знает, что сам облажается. Он доверяет тебе себя, поверь мне.

Руки Данте давно переместились со щек Неро на его затылок и шею, прижимая заплаканное лицо к груди. Парень больше не всхлипывал, а внимательно слушал. Слова дяди утешали, расслабляли и вселяли надежду. Он хотел верить им. И верил.

– Сегодня он и не взглянул на меня. Я проснулся, и он отшатнулся, как от прокаженного. Больше не подходил. Это после вчерашнего-то, – Неро говорил скорее по инерции, дабы развить тему. Его перестало волновать поведение отца, он хотел и дальше вслушиваться в длинные монологи Данте, посвященные ему одному. Он требовал замолчать от него? Чушь…

– Стопроцентно Джила нехило придавило грузом вины за твою попорченную оболочку, вот и уссыкается приближаться к тебе. И ты можешь сыграть на этом, – Данте отставляет Неро от себя, чтобы он увидел его дергающиеся брови. – Давай умоемся. Наведем тебе красоту, и ни один противный старик не устоит.

Данте включает воду в кране и принимается обмывать Неро от пролитых слез и тревог. Как ни странно, но ему разрешают и не пытаются вывернуться. Схватив полотенце, мужчина аккуратно промакивает лицо племянника, с забившимся сердцем отмечая, как тот тянется за продолжением касания. Ведь ничего такого, если он еще немного погладит мягкую кожу, но без полотенца?

Запустив пальцы за уши, большими он потирает у висков, и Неро закрывает глаза, едва не мурча. Извечная складка бровей разглаживается, на губах появляется улыбка. Небольшая, уголки слегка приподнимаются, ее можно было бы с легкостью не разглядеть. Но тем она и ценна, что сам юноша не знает о ней и всецело отдается незамысловатой ласке. Данте осознает, что примкнул к этой мягкой улыбке вплотную, стремясь рассмотреть каждую трещинку, каждый изгиб и неровность. Ресницы Неро дрожат, и он размыкает веки.

– Можно тебя поцеловать? – во рту некстати пересохло. Очень вовремя.

– Да.

Это по-детски невинный, осторожный поцелуй, когда губы почти не раскрываются и больше прижимаются к чужим. Не может идти и речи о языке или зубах, об эгоизме или самоудовлетворении. Важно как никогда продемонстрировать то охватывающее все существо чувство, светлое, искреннее и согревающее, которое высушивает слезы и дарит уют устававшим воинам. Им не хватает слов, не хватает никаких жестов, так что они останавливаются. Вместе раскрывают глаза, одинаково голубые и блестящие, и их утягивает за собой неназванное, но понятное обоим чувство. Его так много, что перехватывает дыхание и немеют пальцы. Так много, и все же хочется больше.

Они снова целуются, смелее и активнее, на этот раз не прикрываясь разъединяющей пеленой сомкнутых век. Данте выдыхает через рот в ответ на гуляющие по его спине руки. Постепенно они опускаются на поясницу и притягивают ближе. Неро ниже Данте, ему приходится вытягиваться за углублением поцелуя – он приподнимается на носочках, и мужчина улыбается сквозь поцелуй. Несильно толкает вперед, чтобы парень уткнулся в край столешницы, и подхватывает его под бедра, усаживая. Теперь он ниже, и Неро примыкает к его лицу, чуть сгибаясь. Лодыжки сцепляются позади Данте, когда он решается пустить в ход язык…

– Я вам не помешаю?

Они отрываются друг от друга, словно выныривая на поверхность. Неро быстро спрыгивает на ноги и отшатывается от Данте.

Вергилий скептично осматривает опешивших любовников. Бровь показательно вздернута, а ресницы, казалось, побелели от струящегося холода синих ледышек.

Неро дергается в сторону двери, Данте улавливает в его глазах панику и спешит поймать за запястье. Одними губами произносит “Не уходи”. И Неро остается.

– Да нет, что ты, брат. Ты здесь желанный гость. И мы ничем таким не заняты, – произносит Данте, проклиная сбившееся дыхание. Его ладонь сцепляется с дрожащей ладонью племянника, и мечник испепеляет взглядом их негласный союз. Вроде замораживающий подобно ветрам севера, а все равно стало горячо, как от раскаленного железа, впившегося в конечность и вынуждающего отпустить руку. Данте покрепче сжал чужую кисть.

Отведя непереносимый взгляд, Вергилий прошествовал мимо к заварочному чайнику. С недавних пор он, как и Неро, пристрастился к чаю, но предпочитал исключительно дорогую заварку. Он углубился в процесс приготовления утреннего напитка, внешне совершенно забыв про существование родственников не только в пределах досягаемости, но и в принципе. Журчание воды и шелест сухих листьев были единственными звуками.

– К ванне присохла кровь, и я не тот, кто будет ее счищать. Данте, займись этим, – Вергилий все же нарушает молчание, но, честно, лучше бы ничего не говорил.

– Между прочим, это кровь твоего сына. Не знаю точно, как у людей бывает, но в таких ситуациях обычно полагается извиниться. Минимум, – несмотря на усмешку, негодование Данте прорывается в каждом слове. Они с Неро предпочли вернуться к столу, причем парень сел максимально близко к выходу.

Вергилий не смотрит на Неро, но выдает безапелляционное:

– Все раны затянулись, потому что регенерация не ускоряется от бесполезного сотрясания воздуха и действует независимо от слов. А если ему требуется моя жалость, то это лишь признак его слабости.

Неро каменеет, Данте ощущает это, по-прежнему удерживая его ладонь под столом.

– А еще признак твоего мудачества, братец. Прекрати говорить о нем так, будто Неро не здесь. И извинись перед ним. Сейчас.

На озвученное возмущение Вергилий отвечает тем, что поворачивает голову в их сторону, демонстрируя пылающий презрением глаз, режущий острее Ямато. И отворачивается. Данте на секунду прошибает озноб. Если он смотрел на Неро утром – на Неро со следами порезов и корками крови и семени – хотя бы вполовину от той уничижительной брезгливости, показавшейся в мимолетном взгляде, то каково было парню отдирать от себя присохшее покрывало, осматривать все свои унизительные ссадины и наблюдать, как окрашивается набранная вода в непрозрачный красный? Чтобы потом услышать о недовольстве запачканной ванной и не получить ни единого намека на раскаяние.

Данте не подрывается к близнецу с занесенным кулаком потому, что все еще помнит, какими глазами он смотрит – смотрел – на сына. Это та утаенная, лелеемая сентиментальность, которой Данте завидовал, которой никогда не был удостоен от брата. Он лучше прочих знает, сколько вложено в эти переглядки, очевидные или незамеченные Неро. Глаза, когда он оставлял извиняющийся поцелуй на макушке спящего парня. Покидая грязную постель сегодня, Данте различил, как Вергилий посматривает на сопящего сына. Это был не он. Это была его лучшая половина, взращенная и укрепленная Неро еще во времена чувств к Ви. Вергилий любит Неро, Данте знает. Лучше кого-либо знает, потому что Вергилий не любил его.

– Вергилий, – голос звучит надсаженно и грустно, но не вопросительно, – тебя же гложет вина…

По столу с треском разбежались трещины от обрушившейся возле Данте ладони – Вергилий нависнул над ним, хлопнув рукой. Вторую он угрожающе завел назад, словно готовился призвать Ямато и срубить ему голову. Но самым страшным являлось его спокойное лицо, так не сочетающееся с едкой желчью жестоких слов:

– Данте, ты, кажется, неправильно понял все, – Вергилий внимательно изучает застывшего собеседника без права возражения, – думаешь, раз единожды тебе довелось поглазеть, как я трахаю мальчишку, то теперь тебе дозволено вмешиваться? Диктовать свои условия, указывать мне?

– А ты, – он обращается к Неро, усмехнувшись, – тут же побежал подставлять ему зад. Браво, я породил крайне старательную шлюху. Можешь не стесняться и отсосать ему прямо здесь. Вы ведь были близки к тому.

Неро выдергивает сцепленные с Данте пальцы и поднимается из-под покосившегося стола. Мужчина понимает, что все сказанное им про неловкость Вергилия и ценность сына для него больше не имеет никакого значения. Он таки выбегает из кухни, как хотел с самого начала. Данте с сожалением сжимает пустую ладонь, еще хранящую тепло чужое тепло.

– Не перестаю поражаться твоим родительским талантам, брат. Одно решение лучше другого.

Он уходит, оставляя Вергилия с его чаем.

***

Ему нужно проветриться. Ему чертовски необходимо оказаться где угодно, но не здесь.

Неро бежит сквозь улицы, шумные, людные, они отлично справляются с тем, чтобы вытеснять услышанные слова отца из головы, заполнять ее бессмысленными обрывками фраз прохожих, смехом, автомобильными сиренами, лаем, щебетом, музыкой, журчанием, криками, ветром. Что угодно, но не он. Только не его насмехающийся голос, уравновешенный, как всегда, как тогда, когда через секунду он разорвал его на клочья.

«Я сделаю все, как надо».

Глаза болят после продолжительного бега – он несся так быстро, что поток воздуха иссушил его лицо, зато не оставил шанса пролиться новым слезам. Опять из-за него. Данте оказался прав, у него все действительно завязано на Вергилии. И Неро не представлял, как выпутаться из этой сети. Он может на одних ногах пересечь континент, но все бессмысленно, если в ушах звучит снова и снова:

«Если ему требуется моя жалость, то это лишь признак его слабости».

Не нужна ему жалость. Ни его, ни чья-либо. Он и слова не сказал после случившегося, ни в чем не обвинил и не упрекнул.

«А в чем обвинять, если мне понравилось? Если я получил самый оглушительный оргазм за всю мою глупую жизнь оттого, что собственный отец чуть не проделал во мне новую дыру, в животе. За что ему извиняться? За сына-шлюху, как он и сказал? Данте полез ко мне, а я и рад был. Надо же, захотел любви, и неважно, от кого она».

Что-то протестующее кольнуло изнутри, подсказывая, что Данте тут ни при чем. Он дал ему свое согласие, но ведь дело было вовсе не в поцелуе. Неро видел его глаза, он видел в них столько того, чего не замечал, глядя на Вергилия. Он не мог или не хотел вспомнить такой же взгляд у него?

Солнце поднялось сравнительно высоко, жарило среди размывающихся облаков, проникало сквозь сплетения деревьев, многократно отражалось от окон и машин. Неро не моргая смотрит на него сухими глазами, ставшими на свету белыми и прозрачными. Зрачки сузились до неразличимых точек. Порыв ветра проходится по стриженым волосам; раньше на его лицо, скрывая глаза, упали бы потревоженные пряди, такие же белые. Белые, как шерсть зимней ласки, как сияние молочного опала, как лепестки гибискуса Арнотти.

«На языке цветов он значит “редкая красота”, – девичьи пальцы сжимают тонкий стебелек с присущей им аккуратностью, – а еще “вечная любовь”».

Кирие подносит к нему цветок – хрупкий и трепетный, так что Неро не решается взять его, – чтобы он вдохнул аромат, и так витающий всюду, вплетающийся в волосы и остающийся на одежде.

С самого детства парня дразнили за его выделяющуюся внешность, которую дополняли взрывной характер и острый язык. Может быть, если бы он свыкся со статусом белой вороны, что также являлось его прозвищем, маленький Неро не нарывался бы на неприятности. В конце концов, необычный цвет волос не делал его изгоем, просто выделял среди остальных. Но он разбивал кулаки – себе и носы – сверстникам в попытках доказать, что он как все, что нет ничего такого в потусторонней белизне его волос. Но вместе с ней шли адские всполохи в зрачках и неизменные драки, гораздо более жестокие, чем это свойственно детям. И на него продолжали показывать пальцами и задирать. Неро ненавидел свои волосы.

Его подруга детства, его сестра, добрая и красивая Кирие, которой никто не помыслил бы зла, выдумывала все новые и новые сравнения для седых прядей, пытаясь помочь мальчику принять их. Белое золото, свадебные голуби, воздушный крем пирожных. Теперь вот поле цветов, гибискусов.

«Разве его не считают цветком смерти и символом семейных ссор? – со скепсисом дотрагивается до багровой тычинки Неро. Благодаря Кирие он невольно разбирался во множестве бесполезных, по его мнению, вещей».

«А другие придают ему иной смысл, – не сдаваясь, улыбается Кирие, – семейное благополучие. Расцвет чувств. Благостное влияние на человека».

Она заправляет ему за ухо цветок. Лепестки и впрямь по цвету похожи на его волосы. Но Неро думает, что лучше всего они смотрятся на платье Кирие, белом и с золотой отделкой. Вечная любовь, да?

К сожалению, не вышло у него ни с изяществом, ни с крепкими чувствами, ни даже с семейным равновесием. И волосы у него белые, потому что у его отца они такие, а не из-за благословения светлых богов.

Неро уходит в тень, его чувствительная кожа начала покалывать на солнце. Радужка скрывается за расплывшимся смоляным пятном.

Он не заметил, как забежал в парк, в одно из немногих по-настоящему уединенных мест города. Окружающая тишина ватой заполняет уши, выталкивает натужные мысли и мутные образы. Но она неполноценна и приносит с собой океан едва различимых жизней, маленьких и свободных – треск ветвей, хлопанье крыльев, шелест травы, жужжание и беззвучная поступь. Неро глубоко вдыхает, вслушиваясь в молчание природы. Раньше он часто сбегал в леса Фортуны, мог неделями не объявляться дома, исследуя остров вдоль и поперек. Ночевал под деревьями и обдирал кустарники. Купался в ручьях и собирал хворост на костер. Однажды видел оленью стаю, непуганую и любопытную. Здесь он, конечно, оленей не повстречает, если приглядеться, то он заметит очертания асфальтированной дороги среди зелени. Но он мог притвориться, что вновь оказался на отсеченном от мира острове.

Под руку попадается шершавый ствол толстого дерева. Где-то срезанный, где-то оцарапанный, местами проеденный насекомыми, он тянулся к солнцу, еще когда Неро не родился. Он обходит его по кругу, не убирая руку и перешагивая корни. Опустившийся с верхушки ветер обдает прохладной влагой и мелкими листьями. Ему так хочется забыться. Опуститься к неровной земле и привалиться тяжелой головой к бурому стволу. С закрытыми веками Неро чувствует игру света на лице. Пусть его никто не побеспокоит, не притронется, не заговорит. Опыт показывает, что глушь, городская или дикая, больше подходит ему для душевного спокойствия, чем самый размеренный быт дома и присутствие тех, кто должен быть ближе всех.

Он все-таки засыпает.

***

Данте находит его с порозовевшим небом и заметно упавшей температурой. Стоит, согнувшись в коленях, и молча обводит нечитаемым взглядом засыпанного листьями юношу. Должно быть, он некоторое время смотрел на него, прежде чем Неро ощутил сквозь сон чужое присутствие. Дыхание мужчины чуть сбито, на что указывает рвано вздымающаяся грудь.

«Он искал меня?»

Неро произносит свой вопрос вслух. Губы непослушно разлепляются. Он облизывается, и Данте прослеживает движение языка.

– Как иначе. Город большой, незнакомый. Дети быстро теряются. Как ответственный взрослый, я обязан следить за тобой.

Он улыбается. Неро казалось, что он улыбался и раньше – улыбка читалась в каждой черте его лица. Но теперь она озарилась еще ярче. Странное дело, солнце близко к закату, а Неро захотелось зажмуриться.

– Так что больше не пропадай.

– Ты безответственный, Данте. Самый безответственный, кого я знаю.

– Ну, именно поэтому ты проспал под деревом весь день, а я с ног сбился, разыскивая тебя.

Отсветы закатывающегося светила придают серебристым волосам какой-то наивный розовый оттенок, удивительно подходящий ему. Данте выглядит немного уставшим, но довольным, а еще очень родным в своей растянутой кофте и грязных джинсах. У Неро состояние одежды не лучше. Он вспоминает, что на нем свитер дяди, безнадежно измаранный травой и еще непонятно какой дрянью.

– Прогуляемся?

Неро думал, он предложит ему вернуться. Или самостоятельно потащит за руки. Или, под конец, усядется рядом и заведет нравоучительные беседы, от которых сразу поплывет мозг.

– Но на этот раз не сбегай, пожалуйста.

– Не буду.

Оттолкнувшись от земли, он прыжком подлетает к Данте. Немного не рассчитывает силы и чуть не спотыкается, удерживаемый мускулистой рукой. Она на мгновение дольше задерживается на его боку, чем оно того требует.

– Если я правильно помню, тут неподалеку есть одно симпатичное заведеньице… – Данте напарывается на взгляд напротив и заканчивает не так, как планировал, – но мы предпочтем размять ноги, ага?

– Разве ты уже не достаточно прошел? – они направляются к выходу из леса. К удивлению парня, он виднеется ближе, чем предполагалось.

– Чего не сделаешь ради любимого племянника.

– Людям в твои года полезно ходить дольше, – Неро мило улыбается, как и следует любимым племянникам.

– Будешь дерзить – не получишь сладкого.

Неро с непониманием смотрит на мужчину, когда он неожиданно сворачивает и подбегает к пошарпанному ларьку. Ему зазывающе машут рукой и указывают на выставленное меню: несколько видов мороженого, пародия на пиццу, почему-то в стаканчике, соки-воды и сахарная вата. Скучающий кассир оглядывает подошедших, не интересуясь, берут ли они что-нибудь.

– Так вот где ты обычно закупаешься продовольствием, – хмыкает Неро, изучая небогатый ассортимент.

– Цены как раз по мне, – Данте подмигивает и хлопает себя по карманам. – Что-нибудь выбрал? Дай угадаю, сахарная вата? Или шоколадное мороженое? Нет, клубничное?

– Не выношу клубничное мороженое, – это не так, но ему известно, что оно нравится Данте, и Неро не удержался.

– Жаль, я бы не отказался слизать его с твоей щеки. Для начала.

Неро вздрагивает и отрывается от прайс-листа. Продавец выглядит куда вовлеченнее в происходящее, чем до этого. Он с раздражающей суетливостью переводит на них взгляды, чем смущает парня. Данте нагло ухмыляется, приподняв брови. Маленький трюк Неро не прошел для него незамеченным.

«Твоя взяла».

Неро откашливается и наугад тыкает в изображение товара:

– Это. Хочу это.

Пока Данте расплачивается, о чем-то умудряясь переговариваться с работником, Неро отходит по выложенной камешками дороге дальше. Данте частенько бросался подобными заявлениями с первого дня их знакомства, и Неро безразлично пропускал их мимо ушей. Но теперь они ощущались совершенно по-другому, куда волнительнее и лично адресованнее, что ли. Невольно они задерживались в голове дольше, чем того хотелось бы парню.

«Я не стану это представлять. Я не буду. Ни за что. Я не…».

– О чем задумался?

Неро чуть не подпрыгивает, когда голос Данте раздается у самого уха. Мороженое настойчиво замаячило перед глазами, но он прогнал его. Не без усилия.

В руке Данте сжимает цветастую бутылку без опознавательных признаков. Поднимает ее на уровень обзора и неуверенно выдает:

– Полагаю, это газировка. Или должно быть ей.

– Давай сюда.

Неро выхватывает бутылку и с шипением откручивает крышку. Несколько липких капель падает на пальцы, и он с гневным стыдом думает, как Данте мог бы очистить их, не применяя салфетки или воду. На вкус напиток ничем не отличается от тысячи других газировок, даже более неопределенный и незапоминающийся, будто уместив в себе все эти тысячи вкусов. Но очень сладко, так что ему нравится.

– Дашь попробовать? – Данте тянется к нему, но Неро внезапно даже для себя отпихивается.

– Не-а. Если хочешь, иди и купи себе еще одну.

– Но я хочу твою. Давай, пацан, я купил ее тебе, я заслуживаю один глоточек.

– Не-а.

– Неро!

– Не-е-ет!

Со смехом он отскакивает от пытающегося схватить бутылку Данте и разливает треть содержимого. Данте завывает, взирая на ужасную трату его ограниченных средств.

– Это мог быть мой глоток.

– Ну, ты все еще можешь выпить его, – Неро пьет, а после улыбается. Как любимый племянник, да. Кивает в сторону образовавшейся лужицы.

Данте стопорится и смотрит на мокрые камни дорожки. Потом на поигрывающего крышкой юношу.

– Кажется, я слишком много позволяю тебе.

– В самый раз.

Еще какое-то время они гуляют между ухоженных лавочек и фонарей, которые скоро зажгут, и их свет поплывет среди деревьев, пока парк не закроется на ночь. Они могли бы спрятаться и остаться здесь до утра: задремать, как Неро, под плотным навесом зелени и тусклых звезд или забраться на крышу беседки и проговорить до восхода. Неро считает, что это было бы похоже на свидание, если уже не является им. У него не то что бы большой опыт в романтических делах.

Парочка чьих-то псов облюбовала руки Данте и увлеченно слюнявила их розовыми языками, на что тот не возражал и украдкой поглаживал пушистые уши. Он рассмотрел кличку одной на ошейнике и усмехнулся:

– “Немо”. Хороший мальчик, Немо, – животное радостно вляет хвостом на собственное имя.

– А если это девочка? – Неро со смесью удивления и слабости наблюдает за Данте.

– Тогда еще более хорошая девочка. Да, Немо? Да-а, – собака в блаженстве прикрывает черные глаза, когда человек треплет ее шею. Лицо Данте повторяет судьбу рук и тоже покрывается слюной. Немо отпихивает своего скулящего сожителя и рвется к новым ласкам.

– Ну, теперь она безвозвратно влюблена в тебя. И что ты будешь с этим делать, а, Данте? А если эти двое предполагались быть парой? Смотри, они одной породы.

Выражение охотника принимает строгий вид нахмуренных бровей и сжатых губ. Но тут же становится понятно, что он дурачится.

– Возьму всю ответственность на себя.

– Мы обсуждали это. Ты не ответственный.

– Ну и что с того? Я люблю ее, а она меня, – он снова возвращается к запрыгавшей Немо, – верно я говорю, моя девочка? Ты же любишь меня, любишь? Конечно, любишь, как иначе.

На Неро грустными глазами смотрит неназванный пес. Он понял, что все внимание его подруги или друга уйдет к Данте. Или наоборот, внимание Данте – к ней или ему. Парень утешающе чешет его загривок и получает парочку собачьих улыбок.

– Хотя, знаешь, – Данте выпрямляется, отряхиваясь от шерсти и утирая мокрые руки и лицо, – если передо мной станет выбор – любовь или честь, – я, так уж и быть, пожертвую своими чувствами ради чужого блага. Это будет правильнее.

– Не думаешь, что слишком серьезно воспринял шутку? Они же всего лишь собаки.

Неро становится неуютно под странным взглядом, которым его одарил Данте.

– Да, но разве милая Немо не была искренней, пока ластилась ко мне? В то время, как у нее уже есть ее собачий дружок, и с ним она, может, счастливо рвет игрушки и гоняет по двору. Немо даже не принадлежит мне, чтобы я мог взять ее к себе или еще что-нибудь. Вряд ли ее хозяин понимающе отнесется к нашей вспыхнувшей любви.

– Потому что он сам любит Немо, да?

– Вот именно. Хоть его сейчас и не видать.

– Что если ты подружишься с хозяином и будешь навещать и его, и собаку?

Данте секунду думает. После его лицо взрывается очередной широкой улыбкой:

– Тогда все будет замечательно! Интересно, у него есть другие собаки? Обожаю их, такие неунывающие и верные создания. Все собачники – мои друзья заранее, и их питомцы тоже!

Охотники продолжают свой бесцельный путь, но Неро так и остается в непонимании: их разговор был ничем не значащей болтовней о собаках или чем-то большим? Когда Данте зачитывает загадки, сперва нужно осознать, что из сказанного не пустой треп.

– Не скучаешь еще по моей мягкой кроватке? – Данте подбивает его плечом и игриво гримасничает.

Чертыханье и проклятья обрушиваются на его седую голову одновременно с несерьезными ударами кулаками.

– Мне хватило и одного твоего предложения о мороженом. Прекрати, кто-нибудь может услышать.

– Не знаю, о чем подумал ты, но я предложил пойти домой и отдохнуть.

Данте прикрывается миролюбиво поднятыми ладонями, но откровенная усмешка никак не вяжется с защищающейся позой. И ведь не поймешь, что же он имел в виду на самом деле.

– Домой… – Неро потупляет взгляд и пинает камень под ногами. Он приземляется в метрах от него и закатывается в траву. К несчастью, этот камень был единственным.

Наклонив голову, Данте следит за неумелым затягиванием паузы неудобного ответа на неудобный вопрос. Он решает не давить на юношу:

– Если не хочешь, мы еще где-нибудь поболтаемся. Или снимем номер. Но тогда тебе точно некуда будет деться от меня и моих лап, – он смеется, но не получает смешка в ответ.

– Нет, давай вернемся. Не буду же я бегать от Вергилия всю жизнь.

Они оба понимали, зачем была затеяна вся их прогулка. Как и то, что Неро легко мог, если хотел, не видеться с отцом больше никогда. Но он не хотел. И они направились в агентство.

Город кажется совсем иным, если внутри тебя не клокочет смертельная необходимость погрузиться в землю и остаться там. Находится и возможность, и желание рассмотреть все как следует, насладиться тишью спальных районов, игровыми площадками с остаточным бурлением детей, режущими слух пивными кварталами, как раз оживающими ближе к наступлению ночи, чередой цветастых вывесок магазинов, обширными пространствами площадей. Неро отмечает, как им нередко встречаются памятники и мемориалы самым разным людям, великим и неизвестным, живым и мертвым. И это так странно и в то же время неудивительно, что из всех городов страны выбор Данте пал именно на этот. Вполне возможно, он и не задумывался, где основать свой бизнес, хоть на крайнем севере или в океане, но для человека с долгой и жгучей памятью лучшего места не найти.

– Чем займешься? – Данте не способен держать рот закрытым дольше десяти минут, однако его болтливость стала скорее развлекать, чем раздражать. – День еще далек от завершения. Конечно, если ты не планируешь лечь баиньки, как все хорошие детки.

– Думаешь, я похожу на объект родительского умиления? – Неро осекается, понимая двойственное звучание фразы в их ситуации.

– Вполне! – Данте веселится, будто не замечая изменений в царящем настроении. – На тебя смотришь, и плакать хочется от переполняющего восторга. Прелестное дитя.

Негромкий смех звучит близко от Неро, и он несмело улыбается. Вечерний ветер треплет его волосы, и слова даются ему легко и безболезненно:

– Но не похоже, что Вергилий ударится в слезы при виде меня. По какой-либо причине.

– Правильно. Потому что он начнет лыбиться этой своей выводящей меня из себя улыбкой. О, терпеть ее не могу! Если ты рядом, то он не меняет глупое выражение физиономии на ни что другое.

– Какая еще улыбка? – парень отвлекается от попыток, прищурившись, разглядеть движение воздуха. Упоминание глупой улыбки не кого угодно, а Вергилия, да к тому же при взгляде на Неро звучит подобно рассказам о добрых феях, спустившихся с гор. Вергилий смотрит на него по-разному, когда с презрением, когда с жаром, иногда с чем-то смахивающим на нежность, и в такие моменты Неро млеет, натурально тает, как шоколад в теплых руках. Но неизменно в синих глазах искрится насмешка, необязательно злая, больше подначивающая. Она нравится Неро, но чтобы к ней прилагалась глупая улыбка? Не было такого.

Данте вздергивает брови, разворачиваясь к нему на ходу, но не выглядит удивленным и говорит твердо:

– Улыбка влюбленного идиота, я о ней.

Что-то среднее между фырканьем и кашлем срывается с губ Неро. Он секунду медлит с ответом, просто не зная, что сказать:

– Ты тут единственный влюбленный идиот, Данте.

– О нет-нет, вовсе не единственный. Я влюблен, не поспоришь, – он проговаривает это ошеломляюще свободно, уверенно, как разумеющуюся вещь, – но и Вергилий тоже. Влюблен. В тебя. Прелестное дитя, помнишь? Не мотай головой, а послушай, что я скажу тебе.

В течение не меньше двадцати минут на Неро льются потоки чего-то невероятного, невообразимого, не поддающегося зрению и осязанию, но очаровывающего. Он машинально переставляет ноги и бредет вперед, за Данте, как во сне. А где, кроме сна, услышишь о подробном описании целого разнообразия восхищенных взглядов Вергилия, направленных на Неро, о которых он не подозревает? О сглаживающихся жестах, когда он только проходит мимо и будто бы хочет лишний раз обнять, поцеловать, прильнуть, потрепать за волосы, взять за руку. О меняющейся манере говорить – мягкой, игривой, озорной. О поразительной осторожности в тренировках, когда Вергилий не щадит никого и ничего ни в одном спарринге. О том, как он переводит тему разговора на Неро, неважно, о чем говорили ранее. О его смысле самого существования, новом и ничем не похожем на прежнюю одержимость силой.