Текст книги "На круги своя...(СИ)"
Автор книги: witchdoctor
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)
Айя обернулась. Глаза ее светились от счастья. Она часто возбужденно дышала и вдруг расплылась в улыбке. Мужчина ожидал от нее каких-то слов, обещаний, что они опять увидятся, но… Девушка вдруг заливисто рассмеялась и, махнув крылом каштановых волос, убежала в чащобу, оставив его почти что с носом.
Он еще долго стоял на коленях, осознавая, что же случилось.
Так должно было быть. Должно было.
Он понял это в тот момент, когда она, только выстрелив в него из лука, нагая стояла на том сером камне. Понял, когда, не сговариваясь, она на следующий день пришла к реке, в надежде встретиться с ним… Не сдерживая улыбки, Калеб откинулся на пенек, и смахнул муху, ударившуюся об его щеку. Нашедшее в листве брешь солнце осветило его лицо, но он лишь довольно улыбнулся, зажмурился и глубоко вздохнул. Каким же свободным он себя чувствовал.
И хотя ему было жаль не претворившихся желаний, все его тело пронизывало особое воодушевление. Наверное, можно было побежать за ней следом – сетовал он на свою то ли робость, то ли чрезмерную церемонность. С другой стороны, стоило ли торопиться?
Опьяненный набредшей на него эйфорией, он грелся в лучах солнца и небывалой свободы, и, казалось, весь мир его заключался в этом лесу. Жизнь его сплеталась с ее жизнью, и он не переставал от этого улыбаться, чувствуя себя заполненным до краев.
========== Окруженные ==========
***
Калеб резво сбежал по лестнице, на ходу натягивая бархатную жилетку поверх льняной рубашки, завправленной в штаны. С ним поздоровалась молоденькая девчушка, хозяйничавшая по дому, и пропев ей пожелания доброго утра, он, радостный, вошел в кабинет отца.
За большим дубовым столом сидел мужчина, медленно выводивший на листке бумаги чернильные завитки. Головы его едва коснулась седина, продернув сквозь черные как вороново крыло волосы пару серебрянных нитей. Наметились две залысины, притянутые от высокого лба туго скрученным хвостом. Сухие поджатые губы прятались в треугольнике глубоких морщин, терявшихся у широкого, волевого подбородка, но в целом он выглядел даже моложе своих лет. Рихард, сын Клауса, за годы не расстолстел. Заматерел, да и только, не утеряв ни ясности ума, ни хорошо подвешенного языка, за который его особенно ценили в деревне. Глаза у него были почти что черные. Мало кто мог выдержать его тяжелый взгляд, и Рихард, зная за собой подобную особенность, тем бессовестно пользовался, хоть как-то разбавляя эту тяжесть насмешкой и сарказмом.
Услышав постороннего в кабинете, тот медленно поднял чернющие глаза, едва приподняв густые брови.
– Ты хотел меня видеть, отец? – Калеб остановился, где ему было указано. Едва войдя, он уже измнемогал в ожидании минуты, когда покинет эти стены, наводившие на него неподдельный ужас с малолетства.
Для работы Рихард выделил себе самую большую комнату в доме, обставляя ее так, как ему больше нравилось. В небольшом резном шкафу он собирал книги, которые умудрялся добыть, даже находясь в такой глуши. Над простеньким камином висели ветвистые оленьи рога, прибитые на дощечку. По бокам были развешены расписные тарелки с сценами из жизни крестьян. На стене противоположной столу висела пара портретов, отдаленно напоминавших короля и королеву, которых в этой деревне никто никогда и не видел. Над дверью среди всего изобилия висел простой медный круг, неустанно напоминая, что хозяин окружен по всем правилам и законам. Восседал Рихард на кресле с искусно вырезанной химерой на спинке и обитом лосиной кожей. На все это было потрачена уйма меди, но один из старост мог себе такое позволить.
– Я договорился с Готфридом и с пастором о свадьбе, – небрежно бросил мужчина, вернувшись к чернильным завитушкам. – В самом скором времени сможешь попращаться с холостяцкой жизнью. Прими мои… Искренние поздравления.
– Ч-что…Уже?– выпучив глаза, Калеб оторопел от ужасной новости, не найдя других слов.
– Уже? Хм. – Рихард оперся на спинку кресла, откинув в сторону перо. – Что это значит? Ты решил заделаться главным бездельником деревни, с-сынок? Хорошенькое дело… Ты часто отлыниваешь от дел в последнее время. Шляешься не пойми где. – Он тяжело вздохнул. – К великой досаде, я так и не смог научить тебя трудиться. В этом ты определенно пошел… В мать, – вздернул он бровями, растерев в руке свою озлобленность на ту женщину, что некогда звал женой. Калеб сжал кулаки. – Проповеди про великий круг и великий труд тебя тоже ни на что не вдохновили, мое единственное дитя. Поверь мне… Нет большего разочарования родителю, чем знать, что его чадо – бездырь и лентяй.
– И для того чтобы им не быть, мне нужно обязательно жениться?
– Одному из твоих друзей женитьба пошла на пользу, – отец говорил про Джонни. – Чужой пример заразителен.
– И ты хочешь, чтобы я обязательно женился на… Этой… Этой…
– «Эта» – дочь уважаемого человека, – отрезал Рихард, но Калеб, прекрасно знавший, что его ждет, и познавший плод лесной свободы, теперь гордо и упрямо задрал голову, решив стоять на своем.
– А я сын – уважаемого человека.
– В этом, увы, – всковырнув под ногтем, развел руками Рихард. – Вся твоя заслуга.
– Я занимаюсь делами. Я переписал учетные книги, как ты просил. Займусь еще больше. Мне не обязательно жени…
– «Займусь делами»… Давеча я это слышал, – устало потер висок мужчина. – Нет уж, мое дорогое дитя. Я не вечен… Как и твои дурацкие забавы. В деревне неурожай. Крестьяне только и ходят с жалобами, но твоя жизнь уж слишком беззаботна, чтобы все это заметить. – Рихард встал из-за стола. – Пора знакомиться со взрослой жизнью. Авось «эта» славная девушка и женитьба на ней заставят тебя хоть о чем-то задуматься.
– А если я не захочу? – как маленький ребенок капризничал Калеб, и отец тяжело посмотрел на него.
– Что ж… – широко улыбнулся Рихард, не улыбаясь. – Можешь собирать вещи и строиться со своим хозяйством. Мужчина должен уметь отстаивать свои слова и поступки. Хоть в круге. Хоть в квадрате. Хоть с Ожтом, хоть с самой Скверной, – взвинченный Рихард выдал себя. На людях-то он был сверхнабожен, но дома часто позволял себе изречения достаточно богохульные, ненавистно поглядывая при этом на медный круг. – Признаться, я буду только рад такому твоему решению. Хоть в чем-то проявится моя кровь…
Это было последнее. Рихард более ничего не сказал, вернувшись к какой-то писанине. Пыхтя от злости, Калеб вышел из дома и с досады громко хлопнул дверью. Разговоры с отцом всегда заканчивались для него неприятно. Отец находил особенное удовольствие в том, чтобы лишний раз высмеять и унизить его. Возможно, ему стоило сказать, что он готов жениться на любой другой девушке, только не на Магде… Перед глазами немедленно возник образ Айи…
Тут и заключалась вся проблема – он был не готов к такому шагу. Калеб совершенно не хотел сковывать себя какими-то ни было клятвами, и не понимал для чего ему все это нужно. Общества Айи он искал не за этим, да и Лешей это, казалось, было совершенно не нужно. Вся прелесть их общения была в этой свободе, не ограниченной никакими правилами… А если бы он захотел? Узнай отец, что его сын предпочел дочери Готфрида дочь лесного сумасшедшего, то выставил бы его на улицу, и, подумав, Калеб откинул прочь эту чересчур смелую мысль.
Глядевшая на храм старуха благоговейно вывела круг в воздухе, и от нахлынувшего отчаяния Калеб расстегнул рубашку. Ему было тошно. Тошно от этой обязательной помолвки. Тошно от храма и всех этих членов круга Ожта. Он чувствовал себя окружённым со всех сторон. Вдалеке юноша увидел Магду, и еще никогда его невеста не казалась ему столь тошнотворной. В лес. В лес… Ему нужно было бежать в лес, и он, выбрав противоположное от Магды направление сиганул через забор, как какой-то мальчишка. По крайней мере, в лесу он был свободен… От всего.
***
На сером камне лежала ветвь жасмина. На изумрудной упругой листве блестели капли, и на солцне маленькие белые цветы распустились особенно широко. Перейдя запруду, Калеб прикоснулся к ветви, и на него пахнуло сладким и нежным ароматом. От камня вела дорожка, окрапленая белыми цветами, и, улыбнувшись, он пошел по ней, мгновенно позабыв о неприятном разговоре и о насущных проблемах.
Цветы вывели его к знакомой полянке. Айя сидела на пне. Голову ее венчал жасминовый венок с вплетенными в него белыми лентами. Нынче она окончательно преобразилась. Калеб, помнивший ее восторженные отзывы о рыжеволосой жене старосты, щеголявшей в ночной рубашке, купил ей нижнее платье, белое, ажурное, как и нежные цветы, разбросанные повсюду. В деревне женщины одевали поверх него сарафан или другое платье более плотной ткани, но Калеб, имея свои мотивы, да желая угодить Лешей, решил, что так будет лучше… Для всех.
Свое одеяние простоволосая Айя приспустила с плеч, туго стянув кулиску на груди. Она подобрала подол, выставив молочные голени на солнце, и, увидев ее, Калеб зачарованно улыбнулся. Она улыбнулась ему в ответ, продолжая плести в руках еще один венок. Сегодня в ее глазах светился странный лукавый огонек, прежде им невиданный, а она, откинув темную прядь на спину, словно для того чтобы показать ему свои плечи, все молчала и лишь плела свой венок.
Мужчина охотится, женщина рыбачит – говорили в деревне. Мужчина идет на след жертвы, а женщина ее ждет, расставив свои сети, и Калеб уже начинал в них путаться.
– Тебе так очень хорошо… – не выдержал он. На мнговение девушка покраснела, и тут же лукаво посмотрела на него из под изумрудно-белого венца.
– Теперь… Я похожа на ту девушку, – довольно улыбнулась она, поднимаясь с пня.
Айя медленно подошла к Калебу вплотную. Он положил руки ей на талию, и она даже не подумала их убрать. Под тонкой тканью он чувствовал ее тело, ее тепло. Голова его стала тугая. Мысли его в мгновение иссякли, и он завороженно смотрел ей в темно-янтарные глаза, пока она венчала его голову жасминовым венком.
– Ты намного красивее той девушки.
– Хм.
Лешая приподнялась на мысочках, обвивая его шею руками. Она была очень близко. Он потянулся к ее губам за поцелуем, но целовать его Айя не стала. Она ловко вырвалась из его объятий и побежала в чащу.
– Постой.
В этот раз Калеб последовал за ней. Он видел ее. Лешая мелькала белым пятном среди зеленой пестроты леса. Она будто специально подзадоривала его, не убегая далеко, но все же не давала себя поймать. Подобрав подол своего одеяния, Айя ланью перепрыгивала корни деревьев, оборачивалась и смеялась. С ее венка летели белые лепестки. Ленты дрожали от погони. Зацепившись за коряку, Калеб споткнулся и упал. Юноша выругался с досады, но, услышав ее голос рядом, быстро поднялся, позабыв о боли. Она звала его. Голос шел из-за кустов жасмина, окруживших плотным кольцом солнечный просвет, и мужчина пошел туда, раздвигая пахучие кущи.
В окружении белых цветов Айя ждала именно его. Лукавый блеск ее глаз сменился смущением, но она, прикусив нижнюю губу, одним движением ослабила кулиску. Рубашка спала с ее плеч, и обнаженная девушка, перешагнув колечко невесомой ткани, подошла к своему избраннику. Неверивший в происходящее Калеб продолжал стоять на одном месте, зачарованный и околдованный.
Увенчанные венками, мужчина и женщина нынче пребывали в своем лесном кругу, залитом солнечными лучами. Девушка мягко поцеловала его, притягивая мужские руки к своей груди, и Калеб, сын Рихарда, отмер и, позабыв обо всем…
Любил, и был любим.
***
– Скажи, что такое любовь, о которой ты так часто поешь?
– Хм. Это то, что я чувствую к тебе, а ты ко мне, – Айя довольно улыбнулась. Ответ давно был ей известен, но ей хотелось услышать это от Калеба. Она провела рукой по светлым волосам мужчины, провалившегося в полудрему, и устало прижалась к его плечу. – Больно?
– Нет. Не совсем. Судя по тому, как описывала Гаэлле, должно было быть куда больнее.
– Это твоя Гаэлле… Она твоя мать?
– Нет. Она просто… Была из деревни. Мы с отцом носили ей травы. Она их варила и приторговывала. От нее всегда пахло полыньей… Терпеть ее не могу, – поморщила девушка лисий нос. – Потом в один день она сказала, что жить в деревне ей стало опасно.
– Говорят, ее хотели сжечь.
– Сжечь? За что же? – девушка отпрянула от его плеча.
– Поговаривали, что на окраине живет колдунья, погрязшая из-за своих дел вне круга Ожта, порожденная самой Скверной… Ее хотели судить, но она вовремя уехала.
– И за что же ее хотели судить?
– За то, что она – ведьма. А все ведьмы – от Скверны.
– Но она всего лишь варила травы и знала «слово». – Айя задумалась, вспомнив, как Гаэлле пыталась обучить и ее. Девушка до сих пор знала, какая трава хороша для ран, а какая успокаивает боль в животе – самую малость. Что в этом было плохого, ей было не понятно.
– Когда-то Ожт был безгрешен, – вспомнил Калеб одну из проповедей священника, да и сам он читал эту историю не раз. – Он был праведен и каждое дело его было праведно. Скверна не могла пережить этой безгрешности, и долго выдумывала способ, как же вывести Ожта из великого праведного круга…
– И что же она сделала?
– Она посылала ему разные испытания, но Ожт всегда выходил из них чистым и непоколебимым в своей вере. И вот однажды Скверна прибегла к страшному колдовству. Собрав все силы, она создала девушку. Самую красивую девушку, какую можно было себе вообразить. Та околдовала его, и Ожт оступился… В первый и единственный раз.
– Так все женщины… Тоже от Скверны? – Подловила его Айя, но Калеб лишь снисходительно провёл рукой по ее пушистым волосам.
– Нет. Только колдуньи…
– Но…
– Ожт полюбил ее. Он не мог жить вне круга, и, очистив ее огнем, он ввел ту девушку в свой круг. Они стали мужем и женой, и с тех пор в каждом из нас течет их кровь, – Айя задумалась. Все эти истории про Ожта для нее были сродни сказкам. Их было интересно слушать, но она, все равно, не могла поверить, что из-за этих сказок, люди могли сжечь другого человека на костре. Однажды она видела часть леса, сгоревшую в пожаре, и почему-то крепко задумалась о том пепелище. – Все же ты и вправду колдунья. Взяла и околдовала меня, – рассмеялся Калеб.
– Хм… Ты сам пришел ко мне.
– Мужчина охотник, женщина рыбачка. Кто же твоя мать? – спросил он, помолчав.
– Не знаю. Ее нету.
– У всех есть мать.
– А у меня только отец. – девушка села у него под боком, нервно одернув локон. – Где твоя? Живет в деревне?
– Уже нет.
– Почему?
– Говорили, она крутила шашни с пастухом.
– Как это? – Айя стряхнула с распущенных волос белый лепесток.
– Ах… Она… Она была с пастухом… – Стал объяснять юноша. – Как мы с тобой сейчас. Она не должна была, потому что у нее был муж. Она предала моего отца, и в один день это обнаружилось. Их вывели на площадь перед церквью. Мою мать привязали к столбу, – зашептал Калеб, вспоминая день ужасной казни. – Она умоляла помиловать ее, пока люди собирали камни, но ее никто не слушал. А затем… – Юноша замолчал, до побелевших костяшек сжав кулак. – Отец ничего не сделал.
Калеб помрачнел. Отец тогда стоял в стороне, насупив свои черные брови, и крепко держал его за руку, сжимая до боли. Кричавшая от боли, женщина умоляла отпустить ее. Умоляла, как ему казалось, именно своего сына – маленького мальчика. Он рыдал, но под пристальным взглядом отца ничего не сделал.
– Зачем же она так поступила…
– Как?
– С твоим отцом? Он любил ее?
– Не знаю… Раз позволил забить ее камнями, может и нет, – горестно поджал губы Калеб.
– Хм… Мне жаль ее… – Айя ласково погладила его по голове, но вдруг задумалась. – Но мне было бы очень… Горько… Если бы ты был бы с кем-нибудь еще, как со мной.
– Чепуха. Я с тобой… И только с тобой.
Переглянувшись, они улыбнулись и еще долго нежились в лучах закатного солнца.
Пока они оделись, на лес неслышно опустился сумрак. Повеяло ночной прохладой, и они вместе перешли речную переправу. Ухватив Калеба за руку, Айя вела его, видя в сгущавшемся мраке как ночная хищница.
– Покажи мне, где твой дом? – остановились они у последней березы на краю леса. Калеб обнял ее со спины и протянул руку, указывая пальцем на испускавшую дымок точку.
– Видишь тот домик с тремя трубами? Мой рядом.
– Где горят три окошка?
– Да. Покажешь, где живешь ты?
– Нет… Пока нет, – хранила она тайну, готовая на самом деле вот-вот ее раскрыть. – Отец пока не знает… Я ему рассказывала, но не все… Он так обрадуется, – сказала девушка, вновь прижимаясь к нему. – Спокойной ночи.
– Спокойной ночи.
Белея невесомым облаком, Айя, поцеловав его на прощание, затерялась в темноте леса. Калеб пихнул руки в карманы. Вечерняя прохлада то и дело пускала мурашки по коже, но он, опьяненный жасмином, был безумно счастлив. Он нежился в воспоминаниях о желанном теле, путался в каштановых вьющихся прядях.
Как же прекрасна была эта наступающая ночь. Как прекрасен был мир и Айя, принадлежавшая теперь ему, Калебу, всецело. Лесная охотница, не боявшаяся ни волков, ни медведей, порой спрашивала его об очень забавных вещах, но эта наивность заставляла чувствовать себя очень мудрым и возмужалым. Рядом с ней он мог быть собой. Разве можно было променять ее на снобку Магду? Разве можно было променять этот цветок дикого жасмина на огородную маргаритку? Нет. Никогда и ни за что! Он поговорит с отцом. Будет спорить до последнего, если понадобится. Он станет заниматься делами, чтобы тот был им доволен, а если нет, то уйдет из дома. Отец был прав, в конце концов. Мужчина должен отвечать за свои слова. Главное, он ни за что не женится на Магде, пусть будет она трижды дочерью какого-то там важного человека.
Калеб задрал голову. В небе рассыпались звезды, готовые вот-вот обрушиться на него, а ему, счастливцу, было все равно. Он, как никогда, чувствовал плескавшуюся в нем решительность. Самое глубокое море было по колено, и он готов был вырваться из порочного круга, которым его окружили. Билось сердце, готовое вылететь из груди. Свободно и легко ему было, и свободой той веяло из лесу.
***
Вовсю звенел колокол, распугивая птиц. Оголтелые те трепетали крыльями, пытаясь скрыться от гремящей катавасии, и, не найдя подходящего места, так и летали по кругу. Люди расступались от входа в церковь. Они улыбались и перешептывались. Говорили, что невеста неимоверно хороша, и то было чистой правдой. Белое платье, с тугим воротом, мерцало на солнце расшитыми бусинами. Блестел большой круглый медальон, свисавший с шеи на длинной золотой цепочке. Фата ниспадала с головы. Светлые волосы невесты, убранные в косы, были украшены красивой шпилькой с нанизанными жемчужинами. Строго поджатые губы наконец-то разжались от счастья, да и весь снобизм, видимо, развеялся звоном колоколов. Никогда еще Магда не была столь прекрасна, столь нежна и кротка. Женщины со знанием дела обсуждали ее наряд, ее девичью красоту, ее едва ли не святую благодетель. Мужчины подбрадривали жениха, что выглядел смурнее тучи.
– Взбодрись, Калеб! Такая красавица тебе досталась.
– Счастливых лет вам, да детишек побольше.
– Счастья, счастья!
– Какая красавица.
– Улыбнись, увалень. Твое счастье от тебя на растоянии руки, – подначивал его шедший рядом Томми, говоря отнюдь не добро. – Добро пожаловать в мой мир, – чертыхнулся он в бок.
Разодетый Калеб печально посмотрел на птиц, перелатавших с крыш на крыши. Глупые птицы… Были бы у него крылья – он улетел так далеко, как только смог. Вот только желания его были желаниями, утонувшими в течении жизни, и, повинуясь всеобщему движению толпы, мужчина, окруженный безрадостным будущим, прошел в дом со своей женой, нелюбимой и нежеланной.
========== Терзания ==========
***
Притворив за собой дверь, Калеб тихо сбежал из спальни, кое-как натянув штаны. Он быстрее хотел выйти на улицу. Там вновь клубился туман, орошая росой посохшие травы и цветы, и как только юноша вывалился из дома, его обдала утренняя прохлада. Вчера жених, нынче муж подошел к большой бочке и многострадально выдохнул. В водной глади отразилось его великое страдание, потревоженное легкой рябью. С отвращением он вспомнил о пережитой ночи, будто его заставили сношаться с обросшей бородавками жабой.
Магда отнюдь не была жабой. Вчера она и вправду была необыкновенно красива, и, когда к вечеру ее косы распушились, придав очаровательную небрежность ее виду, Калеб даже подумал, что если бы не Айя, он смог бы с ней ужиться. Мысль эта посетила его голову до того, как они остались наедине. Тогда в спальне Магда попросила оставить ее одну, а когда он вошел, она, оставшись в плотной ночнушке, все выводила круги по бокам от кровати да читала заученные молитвы. На брачное ложе девушка легла многострадально, показательно жертвенно, едва раздвинув ноги. Когда Калеб не менее многострадально приготовился исполнить свой супружеский долг и попытался приподнять ее балахон, она чуть ли не зашипела. Вновь у ее губ сложились сердитые набожные морщинки, которые он терпеть не мог. В плотной ночнушке она раскрыла какой-то круглый кармашек, благословенный для благого дела, и он вынужден был будто нитку просовывать в игловое ушко.
Калеб до боли в щеках сжал зубы из-за постыдных воспоминаний о первой ночи молодоженов, казавшихся ему в какой-то степени отвратительными. Перед глазами тут же предстало лицо Магды, поджавшей от боли губы. Как же она неприятно стенала при этом… Как кошка по весне, подумал он, и, стараясь прогнать прочь ненавистные образы, окунулся с головой в бочку.
Айя была совершенно другой. С ней все было совершенно по другому. Как же она обнимала и ласкала его тем днем, словно лишь и была создана Ожтом, а, может, и какими другими богами, чтобы дарить ему свою нежность и любовь. За что же на его голову свалилось это несчастье, в виде столь ненавистной жены и проклятого брака!
Ведь он пытался побороться за свое, споря с отцом накануне свадьбы до хрипоты. Нужно было настоять еще больше и не дать женить себя на Магде, но отец мягко, но от этого не менее грозно, намекал, что Калеб тогда будет предоставлен сам себе, оставшись без отцовских средств. Стоит отдать должное – достаточно проницательный Рихард, наблюдая весь этот спектакль напокорности, даже заподозрил наличие у сына другой избранницы, но Калеб опроверг его догадки, сказав, что просто не хочет обременять себя свадебными клятвами. Признаться об Айе он не решился, но и сдаваться воле отца не собирался. Бравурно юноша было решил бросить все и строить жизнь самому. Впервые в глазах родителя засверкало даже какое-то уважение к своему отпрыску, но спустя несколько часов храброму и гордому Калебу, задумавшемуся о том, с чего бы начать, захотелось есть. Чувство голода становилось все острее, пересиливая желание борьбы, и он вернулся в просторную гостиную к обеду, решив, что в любой другой момент сможет променять блага этой жизни ради свободы и Айи.
Его не было больше недели в лесу. Как она? Скучала она по нему? Он весь изнывал от желания увидеться. Возможно объясниться… Он бы сейчас с радостью подстегнулся и побежал в ту чащу за серым камнем и не вернулся бы. Уж лучше ложе усыпанное жасмином, чем обложенное кругами Ожта, думал он, забывая, что до женитьбы думал похожим образом.
Калеб с тоской посмотрел в сторону леса, и в зарослях ежевики ему встретились знакомые светло-карие глаза. Замерев на месте, он спрева не поверил тому, что увидел, и зажмурился.
Прекрасное видение никуда не исчезло. В зелени действительно сидела Айя, светившаяся от радости. В своем укрытии она прождала Калеба с глубокой ночи. Оглядевшись по сторонам, она встала. Полагаясь на утренний безлюдный час, девушка легко и неслышно пробежала ланью и в мгновение ока повисла на шее у Калеба, обвив его руками. От ее распущенных волнистых волос пахло хвоей, и он, истосковавшись по ней, ее запаху, крепко прижал ее к себе.
Поцелуй их был сладок, но он, вспомнив о том, кем теперь являлся, тут же отринул от нее. С опаской Калеб огляделся по сторонам.
– Тебе опасно здесь находиться.
– Можно подумать, я этого не знаю, – рассмеялась она. – Ты не приходил, вот я и сама пришла. Думала, ты заболел… Слышала, рыбаки говорили, что Калеба, сына Рихарда, можно только поздравить. Поздравляю! – ладошкой девушка нырнула в свою суму и оттуда достала горсть ароматной лесной земляники.
Судя по ее тону, она совершенно не знала причину праздненства, да и поздравлять его было абсолютно не с чем. Он, было, обрадовался ее неосведомленности – ему не хотелось, чтобы она узнала от кого-то чужого, что он женился на другой.
Айя наивно смотрела на него, протягивая спелые ягоды, и Калеб, лишь сейчас осознав, что случилось, едва не затрясся. Что же он наделал… Он лишился своей свободы, а главное… Лишился ее. Ведь теперь он, женатый муж, мог быть только с Магдой. Айе нужно было рассказать об этой горькой безрадостной правде. Объяснить, что он не мог поступить иначе, и от грядущего разговора у Калеба встал рыдальческий ком поперек горла, ведь именно сейчас он понял, что терять ее абсолютно не готов.
– Сюда, – потянул он ее за собой в сарай, где хранили сено для коз и прочую утварь для скота. Плотно закрыв дверь, он едва не спотыкнулся о конскую упряжь, развернулся и, схватив девушку за плечи, повторил. – Тебе нужно уходить.
– Почему? Ты не рад меня видеть? – Калеб замялся. Как же он был рад! Только ее он и хотел видеть подле себя, и, если бы не страх быть заброшенным камнями, он бы покрыл поцелуями свою Лешую с головы до ног, заперся бы с ней в доме и не выходил бы несколько дней подряд, наплевав на деревню и всех ее жителей вместе взятых.
Он подбирал слова. Нервно облизнув пересохшие губы, юноша потупил взгляд в пол, и от долгой тишины что-то в ее лице переменилось. В мгновение ока Айя нахмурилась, напомнив свирепую ведьму, которая однажды едва не пристрелила его из лука.
– Все понятно… – Обиженно проговорила она, будто узнала правду из воздуха. – Гаэлле говорила мне и об этом… Говорила… Мужчинам порой нужно лишь это и… Все.
– Это не так, – поправив суму, Айя засобиралась уходить, и Калеб перегородил ей дорогу. – Мне нужно тебе кое-что сказать…
– Больше не приходи ко мне в лес. Придешь, убью. Выстрелю из лука или зарежу кинжалом, – говорила она сквозь покатившиеся по щекам слезы.
Ее глубокий голос изменился. Грозясь расправой, она попыталась ударить его по рукам. Калеб не давал ей пройти, и она стукнула его кулаком по груди, едва не зарычав.
– Айя… Айя, прекрати! Я люблю тебя.
Калеб сильно сжал ее в своих объятиях. Айя пыталась вырваться, убежать, и пару раз ударила его действительно больно. Ее, все равно, никуда не отпускали, и девушка вдруг расплакалась в голос. Лешая обмякла и прижалась к мужской груди. Ведь она чего только не передумала, пока его не было в лесу. И то, что с ним что-то случилось. И то, что он ее попросту бросил, наигравшись. И то, что у него появилась другая… Калеб все повторял заветные три слова, целуя прижатую к себе темную голову, и она, вроде смертельно обидевшись, тут же простила его.
В сарае стало тихо. Рыдания ее сошли на нет, и Калеб, будучи выше на голову, нагнулся, чтобы поцеловать мокрые от слез щеки, если ему позволят. Успокоившись, больше она на него не злилась.
– Будь со мной… Как тогда в лесу, – сказала девушка, отвечая на его поцелуи, и он, позабыв обо всем, поднял ее на руки и понес к копне сена.
Торопясь, словно ее кто-то вот-вот отнимет у него, Калеб снял с девушки грубый жилет, в спешке оторвав пуговицу. Пара завязок, и ее темная рубашка упала где-то рядом. Айя зарылась в стог, не обращая внимания на коловшее кожу сено, и поочередно вытягивала ноги, пока он стягивал с нее темные кожанные лосины. Улегшись рядом, он целовал ее уж чересчур страстно, истомившись и соскучившись по ней, а Лешая, изогнувшись к нему полубоком, смеялась от мужской нетерпеливости да щекотала ему щеку, попавшимся под руку колоском.
Слезы высохли, уступив место улыбке. Калеб прижал ее бедра к себе, и она подставила длинную шею для поцелуев. Сколько в ней было свободы и желания, способного опьянить каждого… Уткнувшись в ложбинку между грудей, он вошел в нее, и она, выгнувшись в пояснице, томно вздохнула. Сплетенные тела вновь колыхались и сотрясались, сходясь в поцелуях, и Калеб рядом с ней снова почувствовал себя счастливым и… живым.
О Магде он ей скажет, но потом. В конце концов, он любил ее, Айю. Наверное, он понял это именно сейчас. Она была совершенна… В своей дикости, в своей простоте. Он попытается найти способ быть с ней. Ведь Томми так и ходит к своей вдове, и никто пока ничего не заподозрил. Отказаться от нее он не сможет. Уж лучше смерть от камней…
Громко и храбро подумалось ему.
***
Но о Магде он ей так и не рассказал, оставляя сложный разговор на потом. Потом передвигалось на после, а после у него было других дел невпроворот, и откладывание разговора вновь начинало свой круг с самого начала. Вот только проблема никуда не девалась.
– Убежим? – сказал он, одним днем выбравшись в лес.
– Убежим?
– Да. Далеко. В какой-нибудь большой город.
– Город?
– Да! Я слышал города, как большие деревни, – рассказывал Калеб, рассхаживая по жасминовой полянке. – Настолько большие, что на одном конце не знают, что творится на другом. Там нас никто не найдет. Мы поселимся в домике на окраине. Подальше от всех. Подальше от деревни и будем всегда вместе.
– Всегда?
– Всегда.
– Хм-хм-хм… – обнимая колени, Айя мягко улыбнулась. Идея жить вместе и не расставаться ей нравилась, вот только… – Какой же ты забавный, Калеб. А как же мы будем жить? – Задала девушка вопрос неожиданный, но от того не менее насущный. – В городе можно охотиться?
– Нет.
– А собирать травы и ягоды. Там есть дикие пчелы?
– Не… Не думаю. Но их можно найти. В городе есть все… А если не в самом городе, то рядом.
– Хм-м-м-м… Лавочник в деревне всегда предлагает мне какие-то медяки. Он говорит, что на них я могу что-то купить, а не обменять, но я всегда меняю товар на товар. Если я не смогу охотиться, собирать… Как же я буду добывать еду? Что я буду делать? Я ведь… Большего не умею, – призналась она, опасаясь неизвестной новой жизни.
– Ты не понимаешь! – Калеб едва ли не завопил от отчаяния. Деревня становилась ему тюрьмой. Отец был его надзирателем, а теперь кандалами на нем повисла и Магда, твердя про благодетель в круге Ожта. Отсюда нужно было бежать без оглядки. – Главное, что мы будем свободны. Мы будем вместе.
– Как же мой отец?
– Опять ты про него! – от перевополнявшего его раздражения Калеб облизнул губу, и больно сцепил клок волос на виске.
У него самого отношения с единственным родителем не сложились, и, не познав этой родительской любви, он не понимал, что Айя так вцепилась в какого-то сумасшедшего старика. Неужели юродивый был ей дороже чем он? В последнее время юноша часто пенял ей на привязанность к отцу, ревностно припоминая каждую минуту ожидания, если девушка вдруг задерживалась. Подошедшая Айя положила ему руку на щеку, снимая излишнюю злобу, и юноша выдохнул.
